Иррациональная модель перехода к рыночной экономике

Экономическую систему, сложившуюся в 90-е гг., специалисты определили как модель неконтролируемого олигархического капитализма. Её иррациональный характер заключался в том, что страна, располагавшая наибольшими среди других индустриально развитых стран мира ресурсами[1], оказалась не в состоянии реализовать свои уникальные преимущества.

Внутренние пороки модели неконтролируемого олигархического капитализма можно свести к следующим характеристикам:

1. Акционеры без инвестиций. В результате массовой (ваучерной) приватизации в стране появился слой сугубо номинальных собственников-акционеров, никогда не рисковавших вложениями собственного капитала (менеджеры, наёмные работники, чиновники, бюджетники, пенсионеры и т.д.). Степень заинтересованности в таких акционерах со стороны менеджеров, равно как и их подотчетность акционерам, оказались близки к нулевой отметке. В результате «ничейность» общенародной собственности была лишь заменена на «размытость» прав и ответственности номинальных акционеров, слабо представлявших правовые механизмы корпоративного управления и присвоения.

2. Собственность от близости к власти. В результате проведения режиссируемых залоговых аукционов контроль над активами наиболее доходных предприятий (прежде всего, в нефтяной, газовой и металлургической отраслях промышленности) получили не преуспевшие предприниматели, а, главным образом, прежний директорат, группы «приближенных» к власти в лице руководителей уполномоченных банков и компаний, приступивших к формированию своих финансово-промышленных групп. Институт ответственного собственника, заинтересованного в долгосрочном инвестировании капитала, не сложился.

3. Насильственный передел собственности и власти. Централизация капитала в руках контролирующих собственников обеспечивалась не за счет преимуществ, характерных для конкурентной экономики (предприимчивости, профессионализма, роста производительности труда, снижения издержек, накопления капитала и т.д.), а, главным образом, за счёт рейдерства, прямого растаскивания бывшего госимущества, незаконного «выведения» ликвидных активов, реализации различных «теневых» схем реструктуризации и преднамеренного банкротства предприятий, уклонения от уплаты налогов, спекулятивных операций на финансовых рынках и т.п.

4. Иллюзорная демонополизация. Ускоренное разгосударствление экономики, проводившееся при отсутствии внятной промышленной политики, привело к разрушению сложившихся ранее производственно-хозяйственных комплексов, перепрофилированию многих предприятий в ущерб местных, региональных и общенациональных интересов. Сформировалась мнимая конкурентная среда, в которой механизмы рыночного отбора успешных предпринимателей не работают либо работают крайне неэффективно. Наиболее доходный, экспортно-сырьевой сегмент экономики, по-прежнему, остается сверх монополизированным.

5. Спонтанная адаптация предприятий к стихийному рынку. Предприятия, лишившись госзаказов и устойчивого финансирования, потеряли надежных поставщиков и традиционные рынки сбыта, вынуждены были ценой огромных потерь самостоятельно приспосабливаться к условиям гиперинфляции и хронического платежного кризиса. Занимаясь вопросами каждодневного выживания (главным образом, за счет «проедания» бывшей госсобственности), многие из них стали утрачивать свой производственно-технологический потенциал и перспективу развития. Перепрофилирование предприятий и сокращение рабочих мест использовались директоратом для достижения своих частных интересов при полном игнорировании законных прав работников и акционеров.

6. Возросший разрыв между формальными и неформальными институтами. Преобразования, проводимые «сверху вниз», натолкнулись на укоренившиеся в обществе неформальные институты (всевластие госчиновников, правовой нигилизм, избирательная правоприменительная практика, коррупция и др.). Либеральные нормы поведения либо отторгались, либо выхолащивались, нередко наполняясь криминальным содержанием. Фактические результаты стали все больше расходиться с исходным замыслом реформ. Теневая экономика приобрела крупные масштабы, что указывало на неэффективность проводимой политики и ослабление роли государства.

7. Приватизация природной ренты и бюджетный кризис. Значительная часть рентного дохода страны присваивалась олигархами и нелегитимными путями вывозилась за границу. В то же время стремительное падение объемов производства в большинстве отраслей сопровождалось сокращением размеров налоговых поступлений, хроническим недофинансированием бюджетной сферы, задержками с выплатами заработной платы, пенсий, социальных пособий.

8. Снижение уровня жизни и социальных гарантий россиян. Работодатели, воспользовавшись обострением проблемы занятости и устранением политического (партийного) контроля над доходами предприятий, проявили полное пренебрежение трудовым и пенсионным законодательством, а государство, в виду низкой собираемости налогов, оказалось не в состоянии поддерживать прежний (и без того скромный) уровень трудовых и социальных гарантий населению. Социальная дифференциация достигла критической точки. Систематические задержки с выплатой заработной платы, «прокручивание» денег через «дружеские» фирмы вызывало справедливое недовольство населения своим положением и проводимым курсом.

9. Конфликт интересов бизнес-элиты, общества и государства. Приватизационное и корпоративное законодательство оставляло немало возможностей для получения новой элитой сверхдоходов путем использования различных «теневых» схем (в первую очередь, «дружеских» залоговых аукционов). Правовой нигилизм прочно укоренился в практике работы коммерческих структур и чиновников, сделавших выбор в пользу искусственного завышения административных барьеров и избирательного подхода к реализации своих должностных полномочий в обмен на получение «рентного дохода» и дополнительных преференций. Рост системной коррупции в сочетании с понижением риска наказания за нее сформировало спрос на нелегитимные силовые услуги, в том числе, со стороны правоохранительных органов, активно участвовавших в конкурентной борьбе.

10. Ослабление федерализма и региональный сепаратизм. В связи с непрекращающимся оттоком финансовых ресурсов из регионов в столицу, опасной черты достиг разрыв между провинцией и столицей по уровню социально-экономического развития, возросло напряжение во взаимоотношениях центра и регионов, взрывоопасный характер приобрел рост националистических и сепаратистских настроений в ряде субъектов Федерации (Чечня, Ингушетия, Татарстан, Башкортостан, Якутия Саха и др.), чреватый социально-экономической дезинтеграцией страны.[2]

Главной особенностью утвердившейся иррациональной модели развития страны явился стремительный уход государства из экономики, отсутствие какой-либо последовательной политики в управлении госсобственностью, криминализация бизнеса. Попытки осуществить структурные и институциональные преобразования с опорой только на механизмы стихийного полукриминального рынка провалились.[3] Статистическая картина трансформационного кризиса 90-х гг. выглядела следующим образом.

Если до начала реформ в 1992 г. ВВП нашей страны по отношению к ВВП США составлял по курсу доллара более 30 %, то в 2003 г. – 4 %. По последним данным ОСЭР роль России в мировой экономике резко уменьшилась. Доля России во всемирном ВВП в 2001 г. составляла лишь 2,1 % по сравнению с 4,2 % в 1990 г., то есть за десятилетие упала вдвое (для сравнения, доля СССР в целом в 1990 г. доходила по тем же данным, до 7,3 %).[4] Получается, что в результате реформ наша страна превратилась в глубокую периферию мирового хозяйства.

К 2003 г. российский экспорт сформировался почти на 75 % за счет энергоносителей и металлургической продукции, а удельный вес машин и оборудования составил менее 10 %. Доля российской промышленности на рынках наукоемкой продукции составляет 0,3 % (на долю США приходится 36 %, Японии – 30 %). Сложившаяся экономическая модель не стимулировала инвестиции, направляемые в реальный сектор экономики (за 1992-2001 гг. они сократились почти в 4 раза) и инновационное развитие производства. Доля оборудования, которое определяет технико-технологический уровень выпускаемой продукции, сократилась с 27 % в 1992 г. до 6 % в 2002 г. В промышленности средний возраст машин и оборудования к концу 2003 г. составил 21 год, а в электроэнергетике и черной металлургии – 22,5 года.[5] Российская экономика функционирует пока, в основном, за счет сырьевого сектора и отдельных производств ВПК, и, следовательно, как никогда нуждается в новых технологиях, структурном и техническом обновлении производственного аппарата, что невозможно без масштабного вклада науки и мобилизации капитальных вложений. Тем не менее, процесс свертывания научно-производственного потенциала страны, инновационных программ и проектов продолжается. Средний коэффициент выбытия активной части оборудования, составляя 2,5 – 3 % в год, не покрывает сроки не только морального старения, но и физического износа, не обеспечивает технологические параметры точности, надежности, качества, безопасности, экологической чистоты.[6] Так, за 2002 г. уменьшилось число организаций (на 3,2 %), численность персонала, занятого исследованиями и новыми разработками (на 1,8 %), создано лишь 727 единиц передовых производственных технологий, а объем отгруженной инновационной продукции снизился с 10,4 до 9,1 %.[7] До начала приватизации на территории России (в составе СССР) выполнялось более ¾ всех НИР и примерно столько же общего объема проектно-конструкторских, опытных работ, научно-технических услуг и строительного проектирования. Численность занятых в науке и научном обслуживании составляла более 2,8 млн. человек (на 1 января 2003 г. – 871 тыс.). Вывод о том, что в области организации научных исследований и эффективного технологического освоения их результатов нет должной координации, вполне очевиден.

За время реформ из России эмигрировало более 800 тыс. квалифицированных научных работников. По оценкам Комиссии по образованию Совета Европы, ежегодно наша страна теряла 50-60 млрд. долл. из-за отъезда российских ученых за рубеж. Происходит старение научного персонала, приток молодежи в сферу науки сведен к минимуму. Изобретательская активность, по оценкам экспертов, составляет около 10 % от уровня 1986 г. Доля наукоемкого производства в структуре ВВП снижается. Ассигнования на науку из средств федерального бюджета в объеме ВВП снизились с 3 % времен СССР до 0,3 %. В 2003 г. их общий объем составил 1,3 млрд. долл., что почти в два раза меньше годового бюджета одного Кембриджа. Уровень вложений в фундаментальную науку и опытно-конструкторские работы в России меньше чем в США в 25 раз, Японии – в 10 раз, Германии – в 5 раз.[8]

Предпринимательские структуры в своем большинстве были не заинтересованы в развитии науки как отрасли, обеспечивающей значительный, но отложенный эффект с достаточно высокой степенью риска. Всего же, по различным оценкам, за период с 1990 по 2003 гг. из России было вывезено от 300 до 400 млрд. дол.[9]

Этот процесс осуществлялся на фоне стремительно углубляющейся социальной дифференциации россиян. Разрыв в соотношении доходов 10 % наиболее и 10 % наименее обеспеченного населения России в 1990 г. году составил 4,5 раза, а 2002 г. децильный коэффициент составлял 14,5 раза.[10]. На долю 10 % населения наиболее обеспеченных приходилось около 34 % всего объема доходов населения, тогда как на долю 10 % низко доходных групп – всего 2,6 %. Столь стремительная социальная поляризация осуществляется, главным образом, за счет среднего класса.[11] В 2002 г. В Москве разрыв между минимальным и максимальным уровнем текущих доходов уже достиг 60-ти кратного размера.

В чём же заключаются насущные веления времени, требующие изменения экономического курса?