Западного полушария

Едва Земля по-настоящему, не только в мифоло­гических прозрениях, но в качестве научного факта и практически измеренного пространства, обрела фор­му глобуса, тотчас возникла совершенно новая, до сих пор неведомая проблема: проблема международ­но-правового пространственного порядка всего зем­ного шара. Новая глобальная картина пространства потребовала нового глобального пространственного порядка. Такова ситуация, сложившаяся после пер­вого кругосветного плавания и великих географиче­ских открытий XV и XVI столетий. Одновременно начинается и эпоха европейского международного права Нового времени, которой суждено завершиться лишь в XX веке.

Сразу же после открытия Нового Света начинает­ся и борьба за захват земли и моря этого нового Мира. Теперь дележ и распределение поверхности Земли все в большей и большей степени становится

общим делом существующих рядом друг с другом на одной и той же Земле людей и держав. Теперь про­водятся линии с целью разделить и распределить между ними всю Землю. Эти линии, о которых мы и будем говорить в этой главе, суть первые попыт­ки выдвинуть некие общие мерила для всей Земли в целом и установить границы глобального про­странственного порядка. Эти попытки совпадают по времени с формированием первой стадии ново­го, планетарного пространственного сознания и по понятным причинам эти линии мыслятся сугубо планиметрически, как элемент пространства-по­верхности, которую они делят более или менее гео­метрически точно, more geometrico.' Позднее, когда историческое и научное сознание людей восприняло во всех смыслах этого слова всю землю целиком, вплоть до картографических и статистических дета­лей, возникла и практически-политическая необхо­димость не только поверхностно-геометрического деления этой земли, но и установления на ней на­полненного определенным содержанием простран­ственного порядка.

Европейское международное право периода с XVI по XX век рассматривало христианские нации Евро­пы как творцов и носителей порядка, который над­лежит установить для всей Земли. «Европейским» в это время именовался воспринимавшийся как нор­ма статус, претендовавший также и на то, чтобы быть определяющим и для неевропейских частей Земли. Цивилизация равнялась в эту эпоху европей­ской цивилизации. В этом смысле Европа все еще была центром Земли. Конечно, благодаря появле­нию «Нового Света» эта Европа была переведена в разряд Света Старого. Американский континент действительно был совершенно новым миром, ведь даже те ученые и космографы античности и Средне-

¹ Геометрическим способом (лат.). Я

вековья, которые знали о шарообразной форме Зем­ли и понимали, что Индии можно достичь, двигаясь на запад, ничего не подозревали о гигантском кон­тиненте, расположенном между Европой и Восточ­ной Азией.

В Средние века христианские государи и народы считали центром Земли Рим либо Иерусалим, а себя самих частью Древнего мира. Ощущение, что мир стар и близок к закату, возникает достаточно часто; например, оно пронизывает часть исторического труда Оттона Фрейзингского. Оно также относится к уже упоминавшемуся нами христианскому виде­нию истории, согласно которому империя представ­ляет собой лишь kat-echon, силу, сдерживающую приход Антихриста. Самый опасный враг, ислам, в то время уже перестал быть новым. К XV столетию он уже давно превратился в старого врага. Когда же в 1492 году действительно появился «новый мир», должна была измениться структура всех традицион­ных понятий как о центре, так и о возрасте Земли. Европейские государи и нации увидели, как рядом с ними внезапно образовалось гигантское, до сих пор не известное, неевропейское пространство.

Но существенным и решающим для следующих столетий было то, что внезапно появившийся новый мир был не новым врагом, а свободным пространст­вом, свободным полем для европейской оккупации и экспансии. Прежде всего это обстоятельство в тече­ние трехсот лет оказывало Европе гигантскую под­держку в сохранении ее статуса как центра Земли, так и старого континента. Но в то же самое время с самого начала оно вело к разрушению прежних кон­кретных понятий центра и возраста. Ибо отныне на­чалась внутриевропейская борьба за этот новый мир, в ходе которой возник новый пространственный по­рядок, по-новому поделивший Землю. Когда старый мир видит, что рядом с ним возникает новый, то тем самым он очевидным образом диалектически ставит-

ся под вопрос и уже не является старым в прежнем смысле.

Первые попытки международно-правового разде­ла Земли на основании новых глобальных географи­ческих представлений предпринимаются непосред­ственно сразу после 1492 года. Одновременно они являлись и первыми попытками адаптации к новой, планетарной картине мира. Конечно, первоначально они выглядели как неприкрытое стремление урвать свой кусок в ходе гигантского захвата земли. Но даже это стремление урвать свой кусок вынуждало боровшихся друг с другом европейских захватчиков определенным образом делить землю и распределять ее между собой. Эти разделы основывались на опре­деленном образе мысли, который я охарактеризовал бы как глобальное линейное мышление. Это — образ мысли, представляющий собой определенный этап осознания людьми пространства и появившийся сразу же после открытия «Нового Света», совпавше­го с началом «нового времени». Он развивался па­раллельно с развитием картографии и появлением глобуса. Слово «глобальный» характеризует как охватывающий всю Землю, планетарный, так и пла­ниметрический и поверхностный характер этого способа мышления, основывавшегося на сравнении площади суши и площади моря. Именно поэтому словосочетание «глобальное линейное мышление» представляется мне подходящим и точно передаю­щим суть дела. Во всяком случае оно более наглядно и исторически более точно, чем прочие наименова­ния, например, чем предложенное Фридрихом Рат-целем выражение «гологеическое» мышление; оно также лучше и чем выражение «планетарное» мыш­ление и тому подобные наименования, которые учи­тывают лишь целостность Земли, но не особый спо­соб ее деления.

Этот вопрос с самого начала носил политический характер и никоим образом не мог быть решен как

«чисто географическая» проблема. Конечно, чистая география и картография как естественные, математи­ческие или технические науки и методы по своей при­роде суть нечто нейтральное. Однако они, как известно каждому географу, могут найти свое непосредственное и актуальное применение в сфере высокой политики. В дальнейшем мы ясно увидим это на примере поня­тия «западное полушарие». Поэтому, несмотря на этот нейтралитет географической науки, вокруг географиче­ских понятий тотчас вспыхивает политическая борьба, спор, который иногда оправдывает пессимистический тезис Томаса Гоббса о том, что даже арифметически и геометрически очевидное становится проблематичным, когда оказывается в сфере политического, т. е. в сфере, где происходит резкое разделение на друзей и врагов. Например, тот факт, что сегодня нулевой меридиан, с которого на большинстве нынешних географических карт ведется отсчет всех прочих опутывающих Земной шар меридианов, проходит через Гринвич, не является ни совершенно объективно-нейтральным, ни чисто случайным, а представляет собой результат конкурен­ции нескольких различных систем отсчета меридианов. Французы, в течение двух столетий ведшие с англича­нами борьбу за господство над морем и над миром, с XVIII века рассматривали в качестве меридиана, с ко­торого начинался отсчет всех прочих, меридиан Па­рижской обсерватории. Лишь в XX столетии они сми­рились с ведущей ролью Гринвича. «Берлинский астрономический ежегодник» лишь в 1916 году пере­шел на гринвичскую систему отсчета меридианов. Сле­довательно, если во всемирном значении Гринвича как меридиана, с которого ведется отсчет всех остальных меридианов, мы усматриваем симптом прежнего мор­ского и всемирного влияния Англии, то в этом нет ни­какой чрезмерной политизации этой на первый взгляд чисто математико-географической проблемы.

Едва появились первые карты и глобусы и забрез­жили первые научные представления о действитель-

ной форме нашей планеты и о Новом Свете на За­паде, как были проведены и первые глобальные разде­лительные и распределительные линии. Самой первой была знаменитая линия, проведенная в соответствии с буллой папы Александра VI «Inter caetera divinae» от 4 мая 1494 года, то есть несколькими месяцами позд­нее открытия Америки.' Она проходит от Северного полюса до Южного, в 100 милях западнее Азорских островов и Зеленого мыса. Количество миль юридиче­ски объясняется тем, что Бартолус, Бальдус и другие правоведы ограничивали зону территориальных вод расстоянием в два дня пути. Мы видим здесь и то, что эти разграничительные линии еще никак не связаны с более- поздней, решающей для международно-право­вого порядка периода с 1713 по 1939 год оппозицией твердой суши и открытого моря.

Проведенная Папой глобальная линия непосредст­венно наследует проходившей несколько западнее, приблизительно посредине Атлантического океана (370-ю милями западнее Зеленого мыса), линии испа-

' Предыдущие линии разграничения испанских и португаль­ских владений еще не носили глобального характера. Португаль­ская демаркационная линия 1443 года, утвержденная Папой в

1455 году, также еще не является глобальной линией; она пред­ставляла собой некий «морской барьер», предоставлявший пор­тугальцам привилегию мореплавания по ту сторону этой линии (за мысом Бохадор); ср. текст соответствующего документа в: F. G. Davenport. European Treaties bearing on the History of United States and its Dependencies. Bd I, Washington 1917; там же (S. 84 f.) — тордесильясский договор от 7 июня 1494 года и тран­зитный договор от 7 мая 1495 года; см. также: Adolf Rein. Zur Geschichte der volkerrechtlichen Trennungslinie zwischen Amerika und Europa. Ibero-Amerikanisches Archiv. 1930. S. 531 и Е. Staedler. Zur Vorgeschichte der Raya von 1493 // Ztschr. f. Volkerrrecht XXV. 1941. S. 57 ff. Точно так же и папские пожалования португаль­ским христианским орденам (Булла «inter caetera» от 13 марта

1456 года) еще не были в нашем смысле глобальными, ибо их действие простиралось «usque ad Indos», но Индия при этом все еще располагалась на востоке.

но-португальского договора о разделе мира, заклю­ченного 7 июня 1494 года в Тордесильясе. В этом до­говоре две католические державы зафиксировали, что все вновь открытые области, расположенные западнее этой линии, отходят к испанцам, а восточнее — к португальцам. Это соглашение, получившее название «partition del mar осёапо»,' было затем утверждено Папой Юлием П. На противоположной стороне гло­буса в качестве границы была проведена так называе­мая «молуккская линия». В соответствии с Сарагос-ским договором (1526 г.) Тихий океан пересекла так называемая Raya,² первоначально совпадавшая с ны­нешним 135 меридианом, а следовательно, проходив­шая через Восточную Сибирь, Японию и центральную Австралию. Эти первые глобальные линии хорошо из­вестны всем историкам, и в первую очередь, разумеет­ся, испанским и португальским; но в последние годы они со всевозрастающим интересом обсуждаются и специалистами по международному праву.³ Точно так же и так называемые линии дружбы, проведенные в соответствии с испано-французским договором от 1559 года в Шато-Камбреси (позднее мы рассмотрим

¹ Раздел моря-океана (исп.).

² Линия, черта, полоса (исп.).

³ В немецкоязычной литературе следует отметить прежде все­
го статью Э. Штедлера (Е. Staedler. Zur Vorgeschichte der Raya von
1493 // Ztschr. f. Volkerrrecht XXV. 1941. S. 57 ff.) о вест-индской
Raya 1493 г., а также его статью «Hugo Grotius iiber die Donatio
Alexandri von 1493 und der Metellus-Bericht» (Zeitschrift fur
Volkerrrecht XXV. 1941. S. 257 ff). Штедлер проводит очень рез­
кое разграничение между мышлением, характерным для средне­
векового правоведения, и, как он его называет, «современным
международно-договорным мышлением», рассматривая каждое
закрепленное в договоре соглашение в качестве выражения «со­
временного» международно-правового мышления. Но это не
снижает исторической ценности его работ. Из новейших испа-
ноязычных работ выделим: Juan Manzano. El decreto de la Corona
°^e Castilla sobre el descubrimento у conquista de las Indias de
I'onente // La Rivista de Indias. Bd III. 1942. S. 397 f.

их более подробно), с некоторого времени, после того как Ф. Дж. Давенпорт (в 1917—1934 годах) и Адольф Рейн (после 1925 года) прояснили их значение для ко­лониальной истории вновь, становятся предметом особого внимания ученых-юристов, специалистов по международному праву.¹

Глобальное линейное мышление прошло опреде­ленный путь развития, у него есть его собственная ис­тория. Поэтому теперь нам следует более подробно рассмотреть с точки зрения международно-правового пространственного порядка важнейшие из многочис­ленных форм его проявления. Эти формы образуют взаимосвязанный, единый ряд, тянущийся от откры­тия Америки в 1492 году до американских деклараций времен Второй мировой войны. Однако было бы ошибкой ввиду очевидного единства этого ряда упус­кать из виду тот факт, что различные линии и различ­ные стадии глобального линейного мышления тем не

¹ Carl Schmitt. Volkerrechtliche GroBraumordnung. 4. Aufl. 1942. S. 57; а также: Carl Schmitt. Raum und Grofiraum im Volkerrecht. Zeitschr. f. Volkerrecht XXIV. 1940. S. 155. Текст договора Ша-то-Камбреси полностью приведен в: F. G. Davenport. European Treaties bearing on the History of United States and its Dependencies, (Publications of Carnegie Institution 254, 1) Washington, 1917. Doc. 21. S. 219 ff.; см. также лишь недавно оце­ненную юристами-международниками выдающуюся работу Адольфа Рейна «Борьба Западной Европы за Северную Америку в XV-XVI вв.» (Adolf Rein. Der Kampf Westeuropas um Nordamerika im 15. und 16. Jahrhundert. Stuttgart-Gotha, 1925 (Allg. Staatsgeschichte 2, 3. S. 207 f.); о тезисе: «По ту сторону эк-• ватора не существует греха» см.: Rein aaO. S. 292; о значении •'. распространения за океан европейской государственной систе-ч мы см.: Histor. Zschr. 137. 1928. S. 28 ff.; об истории международ-f но-правовых разделительных линий между Америкой и Европой. см.: Ibero-Amerikanisches Archiv. 1930. S. 530-543; а также: Ulrich Scheuner. Zur Geschichte der Kolonialfrage im Volkerrecht, Zeitschr. fur Volkerrecht XXII. 1938. S. 466; Wilhelm Gewe. Die Epochen der moderner Volkerrechtsgeschichte. Zschr. f. d. gesamte Staatswiss-enschaft. 103. 1942. S. 51 f.

менее разворачиваются в различных пространствен­ных порядках, а потому обладают совершенно различ­ным международно-правовым смыслом. Ни в науч­но-теоретическом, ни в практически-политическом отношении понятие глобальной линии не основывает­ся на каких-то единых международно-правовых пред­посылках и представлениях. Различны не только те пли иные географические разграничения и способы проведения меридианов, но и содержание служащих им предпосылками политических пространственных представлений, а тем самым и мыслительные структу­ры линейного представления и самого содержащегося в нем пространственного порядка. Следовательно, наша задача состоит прежде всего в том, чтобы пра­вильно выделить и рассмотреть в их своеобразии раз­личные виды и отдельные типы глобальных линий.

1. Первое различие становится очевидным благо­даря великой исторической перемене, приведшей от испано-португальских разделительных линий, rayas, к французско-английским линиям дружбы, amity lines. Исторические типы гауа и английской amity line разделяет, можно сказать, целый мир. Сущность гауа состоит в том, что два государя, признающие один и тот же духовный авторитет (в том числе и в области международного права), договариваются об овладе­нии землей иноверных государей и народов. Даже если линия проводится в результате закрепленного договором соглашения, тем не менее и в этом случае на первом плане все равно находится авторитет об­щего для обеих сторон ordo и признаваемого ими обеими третейского судьи, который в качестве меж­дународно-правовой инстанции отделяет землю не­христианских государей и народов от земли хрис­тиан. Пусть в ту эпоху Папа и распределял не земельные владения, а лишь области для миссионер­ской деятельности,' это распределение все же пред-

Это подчеркивают Джулиус Гёбель (Julius Goebel. The struggle '°r the Falklands Islands. 1927. S. 84) и В. Греве (W. Grewe. Die

⁶ Кард Шмитт

ставляло собой выражение определенного простран­ственного порядка, отделявшего область, в которой властвовали христианские государи и жили христи­анские народы, от территории, находившейся под властью нехристианских монархов. На практике зоны миссионерской деятельности невозможно отде­лить от зон мореплавания и торговли. Следователь­но, гауа предполагает, что у христианских государей и народов есть право принимать от Папы поручение вести миссионерскую деятельность, на основании которого они обращают в христианство нехристиан­ские территории и в ходе этой миссионерской дея­тельности оккупируют их. Удивительно объективные рассуждения Виториа (которые мы рассмотрим в сле­дующей, специально посвященной ему главе) в его

Epochen. а.а.О. S. 51). Это противопоставление не следует пре­увеличивать, ибо в таком случае мы упустим из виду то латент­ное представление о пространстве, которое лежит в основании папских поручений. Хотя в папской булле от 4 мая 1493 года го­ворится прежде всего о распространении «fides catholica [католи­ческой веры]» и «Christiana lex [христианского закона]» и об об­ращении в истинную веру варварских народов, она содержит также и ленное «donatio [дарение]» областей и недвусмысленно объявляет наследников кастильского и леонского престолов «dominos cum plena libera et omnimoda pot estate, auctoritate et jurisdictione [властителями, обладающими полной и свободной властью любого рода — светской, духовной и судебной]». На­сколько легко и почти естественно свобода миссионерской дея­тельности и liberum commercium [свобода торговли] превращается в правовое основание bellum justum [справедливой войны], а в ре­зультате этого и в право на оккупацию и аннексию, мы можем наиболее ясно увидеть, сравнив исходный тезис Виториа с прак­тическими последствиями его реализации, ср.: De Indis. Sect. Ill, de titulis legitimis quibus barbari potuerint venire in ditionem Hispanorum [о легитимных предлогах, благодаря которым варва­ры могут оказаться под властью испанцев], особенно 7 ГГ. Вито­риа в Septima Conclusio, описывая правовое основание подчине­ния варваров испанцами (ибо последние по причине сопротивления свободной миссионерской деятельности и свобо­де торговли со стороны варваров ведут справедливую войну), го­ворит о праве на захват земли.

«Relecciones de Indis Insulanis»¹ (1538 г.) в конечном счете сводятся к тому, что испанцы ведут справедли-_вую войну и поэтому имеют право аннексировать землю индейцев, если те препятствуют свободе commercium (которая представляет собой не только свободу «торговли») и свободному распространению христианства.

Но сама глобальная линия гауа не имеет никакого отношения к разграничению христианской и нехристи­анской территории; она является лишь внутренней, ос­тающейся в рамках определенного пространственного порядка границей, разделяющей владения двух осуще­ствляющих захват земли христианских государей. По­этому гауа базируется на международно-правовом со­глашении по поводу захвата земли, причем в этом соглашении захват моря еще никак не отличается от захвата земли. Захватывающие землю и море христиан­ские государи и народы, все еще пребывавшие в про­странственном порядке средневековой Respublica Christiana, были объединены общим для них фунда­ментом — своей христианской верой и подчинялись общему для них авторитету — главе церкви, Папе рим­скому. Поэтому они и признавали друг друга равно­правными партнерами при заключении закреплявшего захват земли договора о ее разделе и распределении.

2. Исторический тип так называемых линий друж­бы также связан с европейскими захватами земли и моря в Новом Свете, но он основывается на совер­шенно иных предпосылках. Интересующие нас ли­нии дружбы впервые появляются — сначала лишь как устные договоренности — в секретной клаузуле, сопровождавшей испанско-французский договор, за­ключенный в 1559 году в Шато-Камбреси.² Они по самой своей сути принадлежат эпохе религиозных войн между осуществлявшими захват земли католи-

₂ Рассуждения об островных Индиях (лат.). См.: Davenport. Doc. 21. а.а.О. I. S. 219 f.

ческими и протестантскими морскими державами.
В XVII столетии они были важной составной частью
тогдашнего международного права. Теоретики меж­
дународного права этой эпохи уделяли им не слиш­
ком много внимания и рассматривали их лишь между
прочим, при обсуждении вопроса о «перемирии».¹ Но
во многих важных договорах, заключавшихся осуще­
ствлявшими захват земли европейскими державами,
они недвусмысленным образом признаются.² Даже
когда от них отказываются и (как, например, в анг­
ло-испанском договоре от 15 ноября 1630 года) при­
ходят к соглашению, что захваченные по ту сторону
экватора трофеи должны быть возвращены, для этой
эпохи полностью сохраняет свою силу принцип, в
соответствии с которым договоры, мир и дружба от­
носятся лишь к Европе, т. е. к Старому Свету, к об­
ласти, расположенной по эту сторону линии. Даже
испанцы при случае заявляли, что в остальном имею-
_f щие силу договоры в «Индии» не действительны, ибо
она представляет собой «Новый Свет».⁴ Впрочем, по-
|[ нятно и общеизвестно, что в первую очередь линия

открывала свободное поле для набегов английских «privateers».³ Французское правительство, занимавшее в религиозных войнах XVII века чисто политическую

' Так, Пуфендорф (Jus Naturae et Gentium VIII, cap. 7) пишет: «Перемирие как правило бывает всеобщим, но оно может быть и локально ограниченным». Вопросу о «линиях» в науке о между­народном праве XVII—XVIII вв. еще не посвящено ни одного монографического исследования.

² Например, в англо-испанских соглашениях и во француз­
ско-испанском договоре 1604 г.; см.: Davenport. I. S. 248.

³ Davenport. I. S. 306; его замечание об этом договоре в «Пред­
метном указателе» может вызвать ложное впечатление, что тем
самым линии дружбы становятся недействительными, что, есте­
ственно, не соответствует реальности.

⁴ Davenport, а.а.О. S. 248 (сказано в 1604 году по поводу испа­
но-английского договора от 18-28 августа 1604 г.).

^s Каперы, морские разбойники (англ.).

позицию, парадоксальным образом имело все осно­вания ссылаться на «линию». Ведь то, что всехристи-_аНнейший католический король Франции объеди­нился с опасными еретиками и дикими пиратами, с флибустьерами и буканьерами против католического короля Испании и при помощи этих своих союзни­ков угрозами сожжения испанских городов в Амери­ке вымогал у них дань, можно по-настоящему объяс­нить лишь тем, что набеги этих пиратов происходили «по ту сторону линии».'

Географически эти линии на юге шли вдоль эква­тора или тропика Рака, на западе — по Атлантиче­скому океану вдоль долготы Канарских или Азор­ских островов, или же существовала определенная связь обеих южных и западных линий. Картографи­ческая проблема, связанная с точным проведением линий, была особенно важна на западном направле­нии, что привело к выработке четких официальных правил. Так, кардинал Ришелье обнародовал заявле­ние французского короля от 1 июля 1643 года, в со­ответствии с которым французским морякам запре­щалось атаковать испанские и португальские корабли по эту сторону от тропика Рака, тогда как по ту сторону этой линии эти атаки им недвусмыс­ленно дозволялись, до тех пор пока испанцы и пор­тугальцы не предоставят свободный доступ к своим индийским и американским морям и землям. Всем штурманам, гидрографам, изготовителям и копиров­щикам карт и глобусов запрещалось как бы то ни было изменять старые линии меридианов или про­водить какой-либо иной западный меридиан, кроме старого птолемеевского нулевого меридиана, прохо­дящего через остров Ферро Канарского архипелага. Категорически запрещалось под каким бы то ни

. Ср. Послание короля Франции в: Moreau de Saint-Mercy, oix et Constitutions des Colonies FranCCCCCaises l'Amerique sous ^{le y}ent. I (1550-1703). Paris, 1784. S. 179.

было предлогом проводить западный меридиан че­рез Азорские острова.¹

На этой «линии» заканчивалась Европа и начинал­ся «Новый Свет». Здесь прекращалось действие евро­пейского права, во всяком случае «публичного евро­пейского права». Поэтому здесь заканчивались и установленные тогдашним европейским международ­ным правом ограничения войн и борьба за захват земли становилась совершенно безудержной. По ту сторону линии начинается «заморская» зона, в кото­рой за отсутствием каких бы то ни было правовых ог­раничений войны господствовало лишь право силь­ного. Типичное для этих линий дружбы свойство состояло именно в том, что они в отличие от гауа от­граничивали поле борьбы, которую вели между собой осуществлявшие захват земли партнеры по догово­рам, у которых больше не было какой бы то ни было другой общей основы и какого бы то ни было общего авторитета. Хотя отчасти они еще жили воспомина­нием о старом общем для всех единстве Европы. Связанные такими отношениями партнеры были едины практически только в одном — это свобода но­вых пространств, расположенных по ту сторону линии. Эта свобода состояла в том, что линия отгра­ничивает область свободного и безоглядного исполь­зования силы. Разумеется, как нечто само собой ра­зумеющееся предполагалось, что принимать участие в захвате земли в Новом Свете и заключать подоб­ные договоры могут лишь христианские государи и народы, но лежащая в основании такого положения дел общность христианских государей и наций не

¹ Moreau de Saint-Mercy, a. a. O. S. 25/27. Распоряжение Ри­шелье основывается на рекомендациях научного конгресса. Оно хорошо известно историкам географии. Однако географы как правило не отмечают его важную в политическом и международ­но-правовом отношении связь с вопросом о линиях дружбы; ср., например: Hermann Wagner. Lehrbuch der Geographic 10 Aufl. Bd I. 1920. S. 65.

находит своего выражения ни в какой-либо общей ддя них, конкретно-легитимирующей, третейской инстанции, ни в каком бы то ни было ином принци­пе распределения земли за исключением права силь­ного, а в конечном счете права эффективной ок­купации. Такая ситуация должна была породить всеобщее представление, что все происходящее «по ту сторону линии» вообще остается вне правовых, моральных и политических оценок, пригодных для того, что происходит по эту сторону линии. Это оз­начает гигантское по своим масштабам снижение остроты внутриевропейских проблем, и именно в этой разрядке напряженности заключается междуна­родно-правовой смысл знаменитого и одиозного beyond the line}

При более подробном юридическом рассмотрении линий дружбы XV1-XVII веков мы можем вьщелить два вида «свободного» пространства, на которое безу­держным потоком изливалась активность европейских народов: во-первых, необозримое пространство суши, Новый Свет, Америка, земля свободы, т. е. свободно­го захвата земли европейцами, земля, на которой не действует «старое» право; и во-вторых, свободное, от­крытое море, вновь открытый океан, понимавшийся французами, голландцами и англичанами как область свободы. Свобода морей является первостепенной ме­ждународно-правовой проблемой пространственного порядка. Но она была сразу же запутана опиравшими­ся на римское право юристами, целиком и полностью разделявшими континентальный образ мысли и ис­пользовавшими такие цивилистские понятия, как «res communis omnium»² и «предметы общего пользова­ния». Даже английские юристы этой эпохи, такие как Зач и Селден, мыслили все еще континентально. На самом деле в XVI веке свобода морей нарушает не

₂ По ту сторону линии {англ.). Вещь, принадлежащая всем (лат.).

римское право, а нечто совершенно иное, а именно старый, элементарный факт, что право и мир изна­чально действительны лишь на суше. Позднее мы еще вернемся к этой новой свободе морей. Но и на твер­дой суше «новой земли», на американской почве, у христиан-европейцев еще не было никакого обуслов­ленного местной локализацией права. Для них там было лишь столько права, сколько принесли с собой европейские завоеватели, как осуществляя свою хри­стианскую миссионерскую деятельность, так и учреж­дая по-европейски упорядоченные суды и админист­рации. На этой связи двух «новых», т. е. выходящих за рамки прежнего, сухопутного европейского порядка и в этом смысле свободных пространств основывалась структура возникавшего в это время европейского ме­ждународного права.

Следствием такого признанного европейскими властями отграничения свободных пространств стало всеобщее и колоссальное потрясение всех традици­онных духовных и моральных принципов. Катастро­фа ощущается во всех новых теориях и формулиров­ках XVII века в той мере, в какой они современны, т. е. ломают привычные, лежащие на поверхности старые формулы, унаследованные от античности и христианского Средневековья. Многие из этих новых идей XVII столетия сегодня воспринимаются абст­рактно и именно так, т. е. абстрактно понятые, часто цитируются. Их историческая связь с наличием в это столетие «свободных» пространств и с отграничением некоей особой зоны для борьбы как правило не при­нимается во внимание и полностью предается забве­нию. Поэтому нам стоит исправить эту ситуацию и привести несколько примеров.

Прежде всего мы должны вспомнить знаменитый тезис Паскаля: «Меридиан решает вопрос об исти­не».' В этом изречении, полном боли и удивления, не

¹ Процитируем это место в более широком контексте: «Trois degres l'elevation du Pole renversent toute la Jurisprudence. Un

стоит усматривать тот всеобщий релятивистский скептицизм, который принимает во внимание лишь факт многочисленных отклонений от позитивного права, имеющих место в различных странах и в раз­личные эпохи. Речь в этом высказывании идет не о таких банальностях, а наоборот, о потрясшем такого мыслящего человека, как Паскаль, факте, что хри­стианские государи и народы пришли к согласию в том, что на определенных пространствах не сущест­вует различия между правом и его отсутствием. Ме­ридиан Паскаля в действительности есть не что иное, как меридиан линий дружбы его эпохи, который дей­ствительно разверз пропасть между свободой, т. е. не знающим права естественным состоянием, и обла­стью упорядоченного «гражданского» состояния.

Вторым примером воздействия этих линий дружбы является учение о естественном состоянии, содержа­щееся в политической конструкции Томаса Гоббса. Со­гласно Гоббсу в естественном состоянии пребывают люди-волки. В нем человек человеку — волк, точно так же, как и «по ту сторону линии», где человек ведет себя по отношению к другому человеку, как дикий зверь. У выражения homo homini lupus" долгая история, но те­перь, во время захвата земли в Новом Свете, оно вне­запно становится актуальным и популярным. Франси-

Meridien decide de la verite, ou peu l'annees de possession. Les lois fondamentales changent. Les droit a ses epoques. Plaisante justice quune riviere ou une montagne borne! Vente en deca des Pyrenees, erreur au dela [На три градуса ближе к полюсу — и вся юриспру­денция летит вверх тормашками; истина зависит от меридиана; несколько лет владения новой собственностью — и от многове­ковых установлений не остается камня на камне; право подвла­стно времени. Хороша справедливость, которую ограничивает река! Истина по сю сторону Пиренеев становится заблуждением по ту]» (В издании Фожера между «possession» и «les lois londamentales» вместо точки стоит запятая). ^, Человек человеку волк (лат.). Слова из пьесы Плавта (ок.,4-184 До н. э.) «Ослы», II, 4, 88: «Lupus est homo homini, non °mo» («Человек человеку волк, а не человек»).

ско де Виториа, как мы еще увидим, в своих «Relecciones de Indis» (1538 г.) выражал свое категори­ческое неприятие старой, возвращающей нас к Плавту и Овидию формуле «homo homini lupus» и противопос­тавлял ей формулу homo homini homo} Он говорит: «поп enim homini homo lupus est, ut ait Ovidius, sed homo».² Испанский монах отвергает как выражение «homo homini lupus», так и (восходящее к Плинию, Hist, nat. II 7) выражение homo homini Deus? Позднее его ци­тировали Бэкон и Гоббс и, наконец, даже Л. Фейербах (Сущность христианства. 1841. С. 402). Тогда же, в се­редине XIX столетия, с ним окончательно разделался современник Карла Маркса Макс Штирнер (Единст­венный и его собственность, 1845). Но в XV и XVII ве­ках благодаря наличию линий дружбы выражение «homo homini lupus» сохраняло конкретный смысл. Ведь теперь оно было привязано к определенной тер­ритории, т. е. получило признанное европейскими вла­стями пространство открытой и недвусмысленной зна­чимости. «Homo homini lupus» Томаса Гоббса было исходившим из вновь открытого пространства свободы ответом XVII столетия отвергавшему эту языческую формулу Виториа. Очевидно, что Гоббс находился не только под впечатлением конфессиональной граждан­ской войны в Европе, но и под впечатлением факта открытия Нового Света. Он говорит о «естественном состоянии», но отнюдь не в смысле некоей беспро­странственной утопии. Естественное состояние Гоб­бса — это «ничейная земля», но именно поэтому оно — не земля, располагающаяся «нигде». Его можно локали­зовать, и Гоббс локализует его среди прочего также и в Новом Свете. Примечательно, что в «Левиафане» в ка­честве примера, иллюстрирующего волчий характер

¹ Человек человеку человек (лат.).

² Ведь человек человеку — не волк, как утверждает Овидий, а
человек (лат.).

³ Человек человеку — Бог (лат.).

людей, приводятся «americani», а в «Бегемоте» упоми­наются злодеяния, в которых повинны испанские ка­толики, завоевавшие империю инков. Конечно, в дру­гих местах, особенно относящихся к поздней стадии его духовного развития, на первый план выходит поня­тийная, теоретическая разработка конкретного времен­ного и пространственного переживания. Естественное состояние рассматривается тогда уже в меньшей степе­ни как конкретный исторический факт и в большей — как лишь гипотетически мыслимая конструкция. Одна­ко это не отменяет важной для нас исторической связи учения Гоббса с наличием линий дружбы.¹

¹ «Nonne hodie multis in locis ita vivitur? Americani... ita vivunt [разве сегодня во многих местах люди не живут таким же обра­зом? Американцы... так живут]» (Leviathan. Cap. 13). В своей книге «Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса» (Carl Schmitt. Der Leviathan in der Staatslehre des Thomas Hobbes. Hamburg, 1938), излагая учение Гоббса о естественном состоя­нии, я еще не принимал во внимание его историческую связь с линиями дружбы. Однако эта связь весьма важна и с философ­ски-исторической точки зрения. Даже гегелевская конструкция государства еще связана с конструкцией Гоббса. Поэтому для Гегеля Америка является территорией гражданского общества без государства (ср. дальше в основном тексте). Лучший знаток Гоббса, Теннис, в своей превосходной статье «Гоббс и zoon politikon» (F. Tonnies. Hobbes und Zoon Politikon. Zeitschrift fur Volkerrecht. XII. 1923. S. 471 ff.) показал, как в ходе своего интел­лектуального развития Гоббс постоянно «интериоризовал» свое представление о естественном состоянии. Это верно, но не сле­дует никого побуждать к выдвижению стерильных антитез бытия и мышления или тех дистинкций, при помощи которых неокан-тиантские эпигоны выхолащивают из философии права всякое историческое содержание. Такой ученый, как Теннис, был далек от подобного эпигонства. Сам Гоббс может быть исторически понят лишь исходя из его эпохи, а к ее опознавательным знакам принадлежат линии и новые, бесконечные пространства тогда еще очень конкретной свободы. Кроме того, это отнюдь не ис­ключает того, что Гоббс, рассуждая о «естественном состоянии», одновременно думал и о феодальной анархии клонившегося к Упадку Средневековья. На эту историческую связь естественного

- Наконец, в качестве третьего примера воздействия линий дружбы приведем одно примечательное вы­сказывание великого противника Гоббса, Джона Локка. У Локка также представления о «естественном состоянии» исторически связаны с представлениями о «Новом свете». Однако у него это естественное со­стояние превратилось в некое абсолютно толерант­ное социальное состояние и перестало быть старым «beyond the line». He стоит забывать, что деятельность Локка протекала в то время, когда не за горами были мирные договоры, заключенные в Неймегене и Ут­рехте, т. е. когда приближался конец героической пи­ратской эпохи. Однако, с другой стороны, при ис­торической оценке его учения о естественном состоянии и социальных конструкциях нельзя упус­кать из виду один весьма примечательный тезис, наиболее четко проясняющий ту историческую про­странственную ситуацию, в которой в действительно­сти разрабатывалось учение Локка: в начале весь мир был Америкой. «In the beginning all the world was America». Этот тезис так называемого рационалиста выдвинут в начале XVIII столетия. С удивительной переменой значений, произошедшей в конце этого столетия, мы еще познакомимся. Она затрагивает как идеи естественного состояния, так и их локализацию в Америке, в Новом Свете.

состояния и феодализма с полным на то правом указывали Лео Штраус (Leo Straufi. Archiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik. Bd 67. 1932. S. 738—739) и Франц Боркенау (Franz Borkenau. Der Ubergang vom feudalen zum biirgerlichen Weltbild. Paris, 1934. S. 458).

¹ В начале весь мир был Америкой (англ.). On Civil Government II § 49. См. также берлинскую диссертацию по пра­воведению Эмиля Рооса о теории Локка об общественном дого­воре и естественном состоянии (Emil Roos. Uber John Lock's Theorie des Vertrages und des Naturzustand. Berlin, 1943).

Международно-правовой смысл линий дружбы XVI—XVII веков заключается в отграничении гигант­ских пространств свободы, ставших зонами борьбы за раздел нового мира. В качестве их практического оправдания можно было указать, что в результате от­граничения зоны свободной борьбы область по эту сторону линии, т. е. область, где действовало евро­пейское публичное право, превратилась в сферу мира и порядка, и благодаря процессам по ту сторону ли­нии опасности, угрожавшие ей, стали не столь непо­средственными, какими они были бы, не будь этого отграничения. Следовательно, отграничение внеевро­пейской зоны борьбы служило ограничению евро­пейских войн. В этом его международно-правовой смысл, в этом его оправдание.

Впрочем, исходя из истории права, мы, пожалуй, можем сказать, что идея отграничения свободного от правовых уз пространства действия, изъятой из сферы действия права области использования силы, соответ­ствует тому образу мышления, который, хотя и очень стар, но до самого последнего времени оставался ти­пично английским, будучи при этом совершенно чуж­дым ориентированному на государство и закон правово­му мышлению континентальных европейских наций. Английское право вплоть до настоящего времени сохра­нило понимание особенностей, в силу которых различ­ные территории обладают различным территориальным статусом; во всяком случае это относится к нему в боль­шей степени, чем к континентальному правовому мыш­лению, которое в конечном счете в XIX столетии все свело к одному-единственному земельному статусу, а именно к «государственной территории». Разнообразие колониальных владений, различия между доминионами ^и не-доминионами сохранили у англичан понимание специфического характера различных пространственных порядков и различий в статусе различных земель. Анг­лийское право также четко отличает английскую землю как пространственную область, в которой действует

common law,¹ от всех прочих пространственных областей и рассматривает common law как law of the land, lex terrae.² На море и в колониях власть короля считалась абсолютной, тогда как в собственной стране она подчи­нялась common law и сословным или парламентским ог­раничениям, которые накладывало на нее английское право. Причиной первого открытого столкновения пар­ламентской оппозиции с королем Яковом I был спорный вопрос о том, имеет ли право король расширить область моря, чтобы по собственному произволу и минуя парла­ментские ограничения повышать таможенные пошлины. Еще Артур Дак (около 1650 года) настаивал, что на море действует не земельное, а римское право.³ Это ограниче­ние права сушей, собственной землей соответствует древней историко-правовой традиции. Его обозначают социологическим понятием «внутренняя мораль».⁴ С моей же точки зрения речь здесь идет лишь о древнем как мир тезисе: всякое право является правом лишь в подобающем, правильном месте. Поэтому исторически более правильно не упускать из поля зрения связь по­рядка и локализации и пространственную обусловлен­ность всякого права. Тогда для нас станет еще более очевидным, что идея amity line и отграниченного, свобод­ного, т. е. лишенного права пространства представляет собой прямое противоречие по отношению к старому, т. е. локально привязанному к Старому Свету праву.

' Общее право (англ.).

² Земельное право (англ., лат.).

³ Те, кто был судами адмиралтейства приговорен к смертной
казни за убийство, пиратство или иные преступления, тем не
менее не теряли своего имущества, ибо римское право не знало
такой меры наказания; в то же время английские законы были
совершенно иными; ср.: Ernest Nys. Le droit romain, le droit des
gens et le College des docteurs en droit civil. Briisstll, 1910. S. 65.

⁴ Например, Михаэль Фройнд в своей в остальном превос­
ходной статье «К интерпретации "Утопии" Томаса Мора»
(Michael Freund. Zur Deutung der Utopie des Thomas Moms //
D. Historischen Zeitschrift 142. 1930. S. 255).

Совершенно аналогичным образом и в основании английской конструкции чрезвычайного положения, _так называемого martial law,¹ также лежит представ­ление о некоем отграниченном, свободном и пус­том пространстве. Во Франции чрезвычайное поло­жение под рубрикой осадного положения в течение XIX столетия превратилось в юридически упорядо­ченный институт. Martial law английского права, напротив, оставалось временно и пространственно определенной сферой приостановления действия всякого права. По времени оно отграничено от пе­риода действия нормального правового порядка про­возглашением введения в действия военного права в начале и актом об амнистии в конце; пространствен­но оно отграничено точно указанными границами своего действия; внутри этой пространственной и временной сферы может происходить все, что кажет­ся необходимым ввиду фактически сложившейся си­туации.² Для этого процесса есть наглядный антич­ный символ, на который указывал еще Монтескье: статуя свободы или статуя справедливости на опреде­ленное время закутывается покрывалом.

Но, с другой стороны, представления о свободном море, свободной торговле и свободной всемирной эко­номике с идеей некоего свободного пространства для свободной конкуренции и свободного промысла также находятся в определенной исторической и структурной связи с рассматривавшимися нами пространственными понятиями.³ Возникающие таким образом «свободные»

Военное положение (англ.).

По поводу английской конструкции martial law (в ее проти­воположности попыткам нормирования и институционализации континентального государственно-правового осадного поло­жения) см.: Carl Schmitt. Diktatur. 1921. 2. Aufl. 1925. S. 174; Carl Heck. Der Ausnahmezustand in England // Das Recht des Ausnahmezustandes im Auslande. Beitrage zum auslandischen offentlichen Recht und Volkerrecht. Heft 9, 1929. S. 192 ff.

Zeitschrift fur Volkerrecht XXIV. 1940. S. 164 f.

пространства могут стать ареной честного состязания; но они могут обернуться и безобразным хаосом вза­имного уничтожения. Здесь все зависит от различных ценностных конструкций и свободной игры сил. В философии государства Гегеля государство рассмат­ривается как царство нравственности и объективного разума, возвышающееся над негосударственным граж­данским обществом, которое у Гегеля и Маркса пред­стает в виде царства звериного, безоглядного и в этом смысле свободного эгоизма. При этом следует учи­тывать, что в гегелевских лекциях по философии ис­тории именно Америка в некоем специфическом смысле выступает как пространство еще безгосударст­венного гражданского общества. В духовно-историче­ском плане все это является наследием возобладавше­го в XVI веке противопоставления области атональной свободы и свободного гражданского общества госу­дарству как царству объективного разума. Впрочем, одновременно это и одна из тех многочисленных ва­риаций, в которых продолжает жить проведенное Гоб-бсом различие между естественным и гражданским состоянием, приобретшее в XIX веке практическое значение для соотношения политики и экономики как двух различных областей.

3. Третьей и последней глобальной линией является линия Западного полушария. Эта линия представляет собой первый международно-правовой контрудар, на­несенный Новым Светом Старому. Но в основе своей она все еще исторически и диалектически связана с предыдущими линиями. Как португальско-испанские линии раздела мира, так и английские линии дружбы были обусловлены, как уже говорилось, европейскими захватами земли и моря в Новом Свете. Они распре­деляли пространство, их суть заключалась в упорядо­чении отношений между осуществлявшими захват земли европейскими державами. Романская гауа обла­дала дистрибутивным смыслом; в соответствии с дого­вором в Тордесильясе (1494 г.) она даже так и называ-

_ется: «linea de la particion del mar».¹ Английская amity ц_пе, напротив, носила атональный характер. Как уже говорилось, отграничение области безоглядной борьбы было логическим следствием того, что у осуществлявших захват земли держав не было ни общепризнанного принципа ее распределения, ни по-настоящему общей для всех них третейской ин­станции, которая ведала бы разделом и распределени­ем земли. Пока у европейских народов еще сохраня­ются остатки некогда связывавшей их духовной общности, понятие «открытие» еще может находить свое реальное воплощение. В конце концов в XIX веке единственным правовым основанием овла­дения землей становится эффективная оккупация,² т. е. зафиксированный государством status quo тер­риториального владения. Вплоть до этого временно ткрытие и испорченное понятие римского граждан­ского права «оккупация» являются единственны­ми правовыми основаниями захвата земли на свобод­ных территориях. В таком положении вещей можно выделить два аспекта: во-первых, при необходимости борьба должна вестись до тех пор, пока захват земли конкурентами не будет восприниматься как действи­тельно свершившийся и окончательный, или же не будет признан во всех возможных формах, и, во-вто­рых, правовая оценка войны зависит от ее результата, т. е. война становится признанным средством изме­нения status quo территориальных владений. Оборот­ной стороной проведения глобальных линий стали рационализация, гуманизация и правовое оформле­ние, одним словом, ограничение войны. Это относит­ся, как мы еще увидим, по крайней мере к сухопутной войне, регулируемой внутриевропейским междуна­родным правом, сводившим войну к военным взаи­моотношениям одного государства с другим.

₂ Линия раздела моря (исп.). Фактическое овладение.

^КаРД Шмитт

Лишь после того как на европейской земле окон­чательно установился новый, ориентированный на государство пространственный порядок, появи­лась третья и последняя глобальная линия, линия За­падного полушария. С ее помощью Новый Свет сам противопоставляет себя традиционному пространст­венному порядку европейского и европоцентричного международного права. В результате этот старый про­странственный порядок как таковой в самом своем основании ставится под вопрос. В духовно-историче­ском плане этот процесс начинается еще в XVIII сто­летии вместе с войной за независимость и переносом теоретической конструкции естественного состояния Руссо на освободившиеся от Англии и Европы шта­ты. Однако практические последствия появления этой глобальной линии Западного полушария начи­нают проявляться лишь в XIX веке, чтобы в XX сто­летии проявиться во всей своей очевидности и не­удержимости. Поэтому прежде всего мы должны рассмотреть формирование пространственного по­рядка межгосударственного европейского междуна­родного права и вызванного им ограничения войн. Лишь тогда, прежде всего в результате сопоставления различных понятий войны, нам станет понятным ме­ждународно-правовое значение этой линии Западно­го полушария. Это — линия, благодаря которой уда­лось перевернуть весь пространственный порядок европейского мира и привнести во всемирную исто­рию новое понятие войны.