Оправдание захвата земли в Новом Свете (Франсиско де Виториа)

В течение четырех столетий, с XVI по XX век, структура европейского международного права опре­делялась одним фундаментальным процессом, завое­ванием Нового Света. Разумеется и тогда, в XVI веке, и позднее велись многочисленные дискуссии о на-

сушных правовых и моральных проблемах.¹ Сохрани­лась и масса отдельных высказываний о правомерно­сти или неправомерности конкисты. Тем не менее _мы можем утверждать, что сама основополагающая проблема, а именно вопрос о самой по себе правомочности захвата земли евро­пейцами, редко ex professo² становилась предме­том систематического этического или правового рас­смотрения. Собственно говоря, существует лишь один в этом смысле систематический и одновремен­но монографический труд, автор которого при рас­смотрении международно-правовой проблематики прямо ставит вопрос о необходимости исследования правовых оснований осуществляющегося в Новом Свете гигантского захвата земли, отвечая на него по всем правилам схоластического метода. Этот труд от­носится к эпохе самого начала конкисты. Мы имеем в виду знаменитые «Лекции» Франсиско де Виториа, «Relecciones de Indis et de iure belli»³ (1538/39). Уже благодаря тому духовному мужеству, которое проявил их автор в самой постановке вопроса, и совершенст­ву его схоластического метода они оказали колос­сальное влияние на все последующие исследования этой проблемы. Но, разумеется, не обошлось и без многочисленных случаев превратного понимания и искажения их смысла.

Тезисы Виториа, относящиеся к поздней испан­ской схоластике, занимают определенное место в кон-

Обзор литературы XVI века см. в: Cuerpo de Documentos del Siglo XVI sobre los Derechos de Espana en las Indias у Filipinos / Von Lewis Hanke, ed. von Augustin Milliares Carlo. Mexico, 1942. P- 315-336; и в: Lewis Hanke. The Spanish Struggle for Justice. Philadelphia (University of Pennsylvania Press). 1949. Различную аргументацию см. в: Joseph Hoffner. Christentum und Men-«:hwurde, ^das Anliegen der spanischen Kolonialethik im goldenen ^eitalter. Trier, 1947. _з Обстоятельно {лат.). Рассуждения об Индии и о праве на войну (лат.).

тексте схоластически-теологической традиции. До сих пор у нас отсутствует общее представление об этом значительном направлении европейской мысли эпохи Карла V и Филиппа II. Такая картина, как справедли­во заметил немецкий теолог и знаток поздней схола­стики Карл Эшвайлер, «могла бы быть создана лишь в Испании и лишь испанцами».¹ Я же лишь с точки зрения современной теории международного права попытаюсь оценить место Виториа в истории права и то, каким образом его «Relecciones», у интерпретации которых есть своя собственная история, использова­лись в международно-правовой теории.

1.

Первое впечатление, которое получает от этих лек­ций современный читатель, связано с их совершенно необычайной непредубежденностью, объективностью и нейтральностью. Поэтому их аргументация произ­водит впечатление уже не средневековой, а «совре­менной». Семь tituli поп idonei пес legitimi и столько же tituli legitimi³ обсуждаются с различной степенью подробности, но с одинаковой объективностью.⁴ При

¹ Karl Eschweiler. Die Philosophic der Spatscholastik. Spanische
Forschungen der Gorresgesellschaft. Bd 1. S. 264.

² Непригодные и нелегитимные предлоги (лат.).

³ Легитимные предлоги (лат.).

⁴ Семь tituli non idonei пес legitimi это: императорское господ­
ство над миром, папское господство над миром, jus inventionis
(право открытия), отвержение христианства, преступления вар­
варов, мнимое добровольное согласие индейцев и специальная
божественная награда. Семь tituli idonei ас legitimi [пригодных и
сверх того легитимных предлогов] для справедливой войны: jus
commercii [право на торговлю], jus propagande fidei [право пропа­
ганды веры], jus protectionis [право на защиту] (перешедших в
христианство индейцев), jus mandati [право, исходящее из при­
каза] (папское поручение), jus interventionis (contra tyrannos)
[право вмешательства (против тиранов)], jus liberae electionis

этом все правовые полномочия папы и императора, вытекающие из притязания на господство над ми­ром, с совершенной непредвзятостью отвергаются как негодные и не легитимные. И вся прочая аргу­ментация также оставляет впечатление полнейшей объективности. В частности, постоянно подчеркива­ется, что аборигены Америки, хотя и варвары, но тем не менее такие же люди, как и захватывающие их землю европейцы. Тем самым, пусть и без конкрет­ной ссылки, Виториа отвергал аргументации опреде­ленного сорта, весьма в то время распространенную, к которой, в частности, прибегал в своих различного рода апологиях конкисты историограф Карла V и Филиппа II Хуан Хинес Сепульведа (1490-1573), для которого, например, Лас Касас был hombre enemigo¹ и sembrador de discordias.² Сепульведа изображал абори­генов как дикарей и варваров, чтобы, ссылаясь на Аристотеля, лишить их на этом основании всяческих прав, а их землю превратить в объект свободного за­хвата. Уже тогда, в самом начале конкисты, выдви­гался тот довод, что индейцы приносят человеческие жертвы, что они идолопоклонники, каннибалы и всевозможные преступники. Часто цитировался тезис из первой книги аристотелевской «Политики» (I с. II, 13) о том, что варварские народы «от природы — рабы», а Сепульведа даже заявил: «Испанцы так же возвышаются над варварами, как человек над обезья­ной».³ Таким образом, практический смысл того, что

[право свободного выбора] и jus protectionis sociorum [право на защиту союзников]. ¹ Враг (исп.).

Сеятель раздора (исп.).

В сочинении «Democrates alter (или secundus)», написанном в 1547 году, но не допущенном (прежде всего из-за противодей­ствия Лас Касаса) к печати; оно было опубликовано лишь в 1892 году Менендесом Пелайо в Boletin de la Real Academia de la Historia (t. XXI) под заглавием «Democrates alter, sive Dialogus de justis belli causis adversus Indos» [«Другой Демократ, или Диалог о законных причинах войн против индейцев»]. Первый диалог Се-

по этим причинам индейцам отказывалось в их при­надлежности к роду человеческому, состоял в полу­чении правомочий на гигантский захват земли и по­рабощение индейцев, которое Сепульведа, впрочем, расценивал не как рабство (esclavitud), а как ser-vidumbre.'

Этот аристотелевский аргумент сам по себе негу­манен, но основан на определенном представлении о гуманности, а именно на представлении о более вы­сокой человечности завоевателей. У него есть его собственная весьма интересная история, которая за­служивает того, чтобы на мгновение привлечь наше внимание. Его классическую формулировку впервые предложил английский философ Фрэнсис Бэкон, чьи тезисы воспроизвел Барбейрак в своем комментарии к «Естественному праву» Пуфендорфа. Бэкон гово­рит, что индейцы как каннибалы «осуждены самой природой». Они находятся вне человечества, hors rhumanite, и потому бесправны. Нет никакого пара­докса в том, что именно гуманисты и гуманитарии выдвигают такие негуманные аргументы. Ведь у идеи гуманности две стороны. Она подчас способна на по­разительную диалектику. В связи с этой двойствен-

пульведы «Democrates» (De convenientia militaris disciplinae cum Christiana religione dialogus qui inscribitur Democrates [Диалог о связи военной дисциплины с христианской религией, который называется Демократ]) вышел в свет в 1535 году в Риме; ср.: Т. Andres Marcos. Vitoria у Carlos. 1937. P. 178; кроме того, см.: Е. Nys. Les Publicistes Espagnols du XVIe ciecle et droits des Indiens // Revue de Droit International et de Legislation сотр. XXI. 1899. S. 550. С того времени литература о Сепульведе сильно разрослась. Книга Мануэля Гаисио Пелайо (Manuel Gaicio Pelayo. Juan Gines de Sepdlveda у los problemas juridicos de la Conquista de America. Mexico, 1941) была мне недоступна. О борьбе Сепульве-ды и Лас Касаса см.: Веппо Biermann. О. P., Die neue Ordnung. 2 (1948). S. 36-37; P. Honorio Munoz. O. P., Vitoria and the Conquest of America. 2 ed. Manila, 1938. P. 56 (о диспуте в Валядолиде, проигранном Сепульведой); см также: J. Hoffner. а. а. О. Р. 169, 177-180.

¹ Прислуживание (исп.).

ностью идеи гуманности вспомним об одном важном обстоятельстве, а именно о том. что тот же самый Бэ­кон противопоставил тезису «homo homini lupus» сен­тенцию «homo homini Deus». В XVIII веке, столетии немецкого гуманизма, для наименования этого дру­гого аспекта гуманности, по всей вероятности, ис­пользовали бы слово «Unmensch» (нелюдь, изверг, чудовище). Появление этого слова свидетельствовало об усилении присущих идеологии гуманизма дискри­минационных тенденций. Естественно, деление че­ловечества на людей и нелюдей имело политический смысл и не без оснований осуществлялось со ссыл­кой на «Политику» Аристотеля. В этом способе выра­жения и в этой гипертрофированной форме оно уже не было христианским и стало основным лишь в XVIII веке вместе с победой философии абсолютного гуманизма. Лишь вместе с человеком, понимаемым в смысле абсолютной полноты человеческой природы, и именно в качестве оборотной стороны того же са­мого понятия, появляется его специфически новый враг — нелюдь. Затем, после отделения нелюдей от людей, в истории человека произошло еще более глу­бокое разделение — последовавшее в XIX столетии разделение человека на сверхчеловека и недочеловека. Как человек приводит вместе собой в историю нелю-дя, так и сверхчеловек с той же самой диалектиче­ской необходимостью в качестве своего врага-близ­неца порождает недочеловека.

В эпоху Франсиско де Виториа аргумент, согласно которому, все индейцы суть лишь каннибалы и вар­вары, хотя и был весьма распространен на практике и во многих случаях принимался без каких бы то ни было обоснований, тем не менее, несмотря на заяв­ления Сепульведы, не обладал достаточной силой (такая сила появилась лишь в последующие столе­тия), чтобы отделять человеческое от нечеловеческо­го. Для этого XVI столетие было еще слишком глубо­ко христианским; особенно это касается испанцев с их почитанием Девы Марии и преданностью образу

Непорочной Девы и Богоматери. Во всей аргумента­ции XVI—XVII веков дискриминация по принципу человеческое—нечеловеческое отнюдь не являлась главным аргументом, хотя оправдание колонизации более высоким уровнем европейской цивилизации было обычным делом. Биологически аргументиро­ванная дискриминация была совершенно чужда этой эпохе. Хотя любопытно, что Гуго Гроций в своей дис­сертации «De origine Gentium Americanarum»¹ (1642) утверждал, что североамериканские индейцы принад­лежат к нордической расе и происходят от скандина­вов. Это не защитило их от истребления.

Для христианских теологов было само собой разу­меющимся, что аборигены — люди и обладают бес­смертной душой. Gentes licet barbarae tamen humanae,² говорил еще св. Августин (Civitas Dei I, 14). Вышеупомянутую формулу «homo homini lupus» и тезис Аристотеля о том, что некоторые народы «от природы — рабы», Виториа отвергает как языческие. Он категорически противопоставляет им тезис homo homini homo! Это троекратное homo звучит несколько тавтологично и нейтрально в религиозном отноше­нии; этот тезис выглядит уже вполне по-эразмовски, но все еще подразумевает христианский смысл. Сле­довательно, нет ничего удивительного в том, что Ви­ториа исходит из христианской истины и подчерки­вает, что индейцы-нехристиане не могут лишаться прав в пользу христиан-европейцев. Но общее свой­ство быть человеком не может сгладить возникшие в процессе человеческой истории социальные, право­вые и политические различия. То, что варварские на­роды нуждаются в руководстве, признает и Виториа. Война против нехристиан является для него чем-то

¹ О происхождении американских народов (лат.).

² Народы пусть и варварские, однако человеческие (лат.).

³ «Non enim homo homini lupus est, ut ait Ovidius, sed homo», —
говорится при обсуждении первого в заключении 2. proposito
(Getino I. S. 384-385).

иным, нежели война с христианами. Все христиан­ские теологи знали, что неверующие, сарацины и иу­деи — также люди, и тем не менее Respublica Christiana, с ее четким разграничением различных ти­пов врагов и, как следствие, войн, основывалась на резком отделении одних людей от других и на огром­ных различиях в их статусе.

Виториа же, вопреки мнениям прочих теологов, приравнивает нехристиан к христианам и в право­вом, по крайней мере в международно-правовом от­ношении. Ни Папа, обладающий духовной властью, ни император, отнюдь не являющийся властелином мира, ни какой-либо христианский государь не мо­жет распоряжаться нехристианскими народами и их землей. Государи этих варварских, нехристианских стран обладают точно такими же полномочиями пра­вить (jurisdictio), а местные аборигены таким же пра­вом на земельную собственность (dominum), что и государи и народы христианских стран на своих зем­лях. Эта точка зрения утверждается у всех испанских и не испанских авторов XVI столетия. Таким образом, то обстоятельство, что испанцы исповедуют христи­анство, еще не дает им непосредственного права на захват земли нехристианских государей и народов. Право на захват земли возникает, согласно Виториа, лишь опосредованно, а именно в результате обосно­вания аргумента о справедливой войне.

Как мы уже отмечали, в том, что у христианского теолога-моралиста отсутствует дискриминирующее отношение к нехристианам, нет ничего удивитель­ного. Но у Виториа речь идет о чрезвычайно важном в то время политическом вопросе, о захвате земли в Новом Свете. Поэтому его теоретические выводы, хотя они касаются лишь аргументации и избегают любого практического звучания, тем не менее, по­жалуй, могли показаться удивительными и быть превратно истолкованы, особенно если их вырывали ^Из конкретной ситуации и из единого целого тща­тельно взвешенной аргументации и абстрактно

обобщались в некие международно-правовые прин­ципы в стиле современного полностью секуляризо­ванного и нейтрального в религиозном отношении мышления. Кажущаяся безграничной объективность и нейтральность Виториа, основывавшаяся на его далеко идущих обобщениях, могла и даже должна была закономерно вызвать еще более далеко идущие обобщения. Мы хотели бы пояснить нейтралист­скую аргументацию Виториа на одном примере, наиболее ярко демонстрирующем абстрактный ха­рактер его рассуждений, а именно на примере того, как он рассматривает вопрос, является ли открытие как таковое правовым основанием овладения откры­той землей.

Для сознания XVI—XVII веков открытие было подлинно правовым основанием. Для Виториа оно не является легитимным правомочием на овладение, даже если речь идет об открытии Нового Света. Для него оно, по-видимому, не является и каким-то осо­бенным, впервые и эксклюзивно применяемым пра­вом на овладение, т. е. каким-то зачатком правового основания, а следовательно и тем, что впоследствии, в международном праве XIX—XX веков стало назы­ваться inchoate title.'² Процесс, который мы сегодня

¹ Первичное основание (англ.).

² Это понятие inchoate title было разработано в XIX столе­
тии и прежде всего английскими юристами (Траверсом Твиссом,
Холлом, Филимором, Уэстлейком, Оппенгеймом). Из более
современных работ, посвященных этой проблеме, см.:
М. F. Lindsey. The Acquisition and Government of Backward
Territory in International Law. London, 1926. S. 126 ff., где содер­
жится общее положение: «Discovery gives only an Inchoate Title
[Открытие порождает лишь первичное основание]". Из практи­
ки международных судов следует привести прежде всего судей­
ское решение президента Макса Хубера от 28 апреля 1928 года в
деле об американо-нидерландском споре по поводу острова
Лас-Пальмас, а также дискуссию во время гренландского про­
цесса в постоянном международном арбитраже в Гааге (вердикт
от 5 апреля 1933); см.: Fuglsang. Der Standpunkt der Parteien im
Gronland-Konflikt // Zeitschr. f. Politik. Bd 33. 1933. S. 748, и Ernst

воспринимаем как колоссальное историческое со­бытие, по всей видимости, не произвел на Виториа, по крайней мере в моральном отношении, особен­ного впечатления. Он не говорит и о том, что благо­честие испанских первооткрывателей и завоевате­лей, выражавшееся в культе образа Непорочной Девы и Богоматери Марии, придало сакральный об­лик и их историческим деяниям. Внеисторическая объективность схоластика заходит настолько далеко, что он полностью игнорирует не только христиан­ский образ Богородицы, но и гуманистическое, имеющее с современной точки зрения гигантское ис­торическое значение, понятие «открытия». В мораль­ном отношении Новый Свет не представляет собой для него ничего нового, а моральные проблемы, ко­торые возникают с его открытием, он разрешает с помощью неизменных понятий и критериев своей схоластической системы. В исторической действи­тельности дальнейшее развитие борьбы за Америку определялось глобальными линиями, в особенности линиями дружбы, amity lines. Однако признание или тем более соглашение о проведении таких линий, по ту сторону которых отсутствовало разделение на право и бесправие, Виториа, вне всякого сомнения, счел бы грехом и чудовищным преступлением.

Радикальные различия в понятии «враг», вытекаю­щие из них элементарное деление войн на регулируе­мые и нерегулируемые, специфические ограничения войн, действующие внутри международно-правового пространственного порядка и столь сильно подчер­кивавшиеся в международном праве христианского Средневековья, все это, кажется, также полностью исчезает у Виториа во всеобщем равенстве рода чело­веческого. Испанцы были и остаются варварам ближ-

Wolgast. Das Gronland-Urteil des Standigen Internationalen Gericht-shofcs vom 5. April 1933 // Der Zeitscht. f. off. Recht. VIII. 1933. u ^^r'^tz Briber. Die Entdeckung im Volkerrecht (Greifswalder rechtswissenschaftliche Abhandlungen. Heft 3). 1933. S. 63 f.

ними, поэтому и в отношении варваров христиан­ский долг состоит в любви к ближнему; каждый человек — наш «ближний». Из этого in concreto вы­текает моральное и юридическое следствие, состоя­щее в том, что всякое право испанцев в отношении варваров обладает и обратной значимостью, оно ре-версивно, как jura contraria,¹ т. е. обладает безуслов­ной взаимностью и обратимостью, а следовательно, должно рассматриваться и как право варваров в от­ношении испанцев. Если христиане и нехристиане, европейцы и неевропейцы, цивилизованные люди и варвары обладают равными правами, то и все право­вые понятия также должны быть реверсивны. А это имеет отношение и к таким правовым основаниям, как открытие и оккупация: такое правовое основание (sc. occupatio bonorum nullius)² отнюдь не является исключительной прерогативой испанцев, оно точно так же могло бы использоваться и индейцами, если бы те в свою очередь открыли нас; поп plus quam si illi invenissent nos.³

Сегодня, пусть этот тезис относится лишь к тако­му правовому основанию, как occupatio, он звучит для нас чересчур абстрактно нейтрально, безучастно, а потому неисторично. В другом месте Виториа гово­рит, что как испанцы не имеют права исключать французов из торговли и правовых отношений, так и варвары не имеют права исключать из торговли и правовых отношений испанцев.⁴ Из всего этого, ка­жется, должно следовать, что для Виториа Европа уже

¹ Встречные права (лат.).

² То есть овладение никому не принадлежащим имуществом
(лат.).

³ Это место имеется в издании «Relecciones Teologicas del
Maestro Fray Francisco de Vitoria» (P. Mtr. Fr. Luis G. Alfonso
Getino. T. II. Madrid, 1934. S. 333). В перепечатках первого тома
этого же издания я этого места не обнаружил. Вообще всякое
цитирование Виториа затрудняется отсутствием аутентичного,
подготовленного самим автором издания.

⁴ Getino I. P. 387; II. Р. 334.

_не является определяющим все масштабы центром Земли и что он более не признает пространственный порядок Respublica Christiana Средневековья с его раз­делением мира на землю христианских и землю язы­ческих и неверующих народов. И сегодня для нас вполне понятно, что человек, возмущенный жестоко­стью Писарро, пишет (как в одном письме это делает Виториа, недвусмысленно намекая на Сепульведу): «Индейцы люди, а не обезьяны». Но что скажут за­щитники современной цивилизации по поводу того, что Виториа вообще ничего не говорит ни о праве бо­лее высокой цивилизации или культуры, ни о праве цивилизованных людей господствовать над полуциви­лизованными и нецивилизованными, ни вообще о ка­кой бы то ни было «цивилизации», понятии в течение целой эпохи, с XVIII по XX век, главенствовавшем в европейском международном праве?

Здесь становится очевидной та глубокая пропасть, которая отделяет исторический образ мышления, в особенности гуманистическую философию истории XIX столетия, от неисторической аргументации схо­ластиков. В гегелевских лекциях о философии исто­рии мы находим тезис, гласящий, что культура мек­сиканцев и перуанцев «должна была закатиться, как только к ней приблизился дух». Это — тезис, в кото­ром выражается непомерное самомнение идеалисти­ческой философии истории. Но и такой критичный и пессимистически настроенный историк XIX века, как Якоб Буркхардт, говорит о «признаваемом боль­шинством королевском праве на завоевание и пора­бощении варваров, которое имеется у культуры». Ви­ториа относится к этой проблеме совершенно иначе. Даже появление нового континента и целого Нового Света не побуждает его к какой бы то ни было исто­рической аргументации, будь то аргументация, осно­вывающаяся на христианской картине истории или на идеях гуманистически-цивилизаторской филосо­фии истории. Отсутствие в столь великий историче­ский момент какого бы то ни было образа истории

должно было вести к распаду и исчезновению евро-поцентричной до тех пор картины мира и истории Respublica Christiana Средних веков.

2.

Но несмотря на все это, мнение, что Виториа объ­являл великую испанскую конкисту чем-то неправед­ным, было бы грубым искажением его идей. Разуме­ется, полагать так означает впадать в широко распространенное заблуждение. У некоторых более ранних авторов это недоразумение объясняется поли­тической враждой по отношению к Испании; сего­дня его причиной является простая поверхностность. Огромной заслугой Т. Андреса Маркоса (юридиче­ский факультет университета Саламанки) являются его неоднократные указания на истинное положение вещей и опровержение распространенного и некри­тически повторяемого толкования идей Виториа.¹ Главной причиной их нынешнего непонимания яв­ляется современная вера в прогресс и цивилизацию. После того как Просвещение XVIII столетия разру­шило христианскую картину истории, эта вера стала чем-то настолько само собой разумеющимся, что се­годня многие уже не понимают и даже просто не за­мечают ту дистанцию, которая пролегает между Ви­ториа и такими понятиями, как прогресс и цивилизация. Кроме того трудности возникают и по­тому, что Виториа рассматривает те или иные право­вые основания и аргументы лишь как таковые, взя­тые сами по себе, а не применяет их к конкретной ситуации и не оценивает их в соответствии с ней. Когда современный поверхностный слушатель или

' Vitoria у Carlos V en la soberania hispano-americana. Salamanca, 1937; Mas sobre Vitoria у Carlos V en la soberania hispano-americana. Salamanca, 1942; Final de Vitoria у Carlos V. Salamanca, 1943.

читатель слышит или читает, что определенные при­водимые в обоснование конкисты правовые основа­ния отвергаются как некорректные, он полагает, что _ему говорят о полном и совершенном неприятии ис­панской конкисты. Когда он слышит о критике Ви-ториа связанных с конкистой несправедливостей и жестокостей, то он воспринимает ее в духе руссоист­ской критики эпохи или даже современной пропа­ганды как общий обвинительный приговор, который цивилизация выносит этой конкисте. В действитель­ности же Виториа, несмотря на свое неприятие семи правовых оснований (среди которых право императо­ра или Папы на власть над Землей и моральная неполноценность индейцев), приходит к совер­шенно позитивному для испанской конкисты вы­воду. И прежде всего он ни в коей мере не может ос­тавить без внимания fait accompli¹ уже далеко зашедшей христианизации Нового Света.²

Разумеется, его рассуждения целиком и полностью неисторичны, а позитивный вывод достигается лишь

¹ Свершившийся факт (фр.).

² Виториа не думает о том, чтобы аннулировать результаты
конкисты, и тем более о том, чтобы вручить какому-либо друго­
му народу, например французам или англичанам, мандат на ис­
правление ее результатов и наказание in bello injusto versantes
[участвующих в несправедливой войне]. И здесь его мысль по
своей сути направлена прежде всего на истинность аргумента­
ции и куда в меньшей степени на реальную историко-политиче-
скую ситуацию. Различные практические методы осуществления
права на миссионерскую деятельность также еще не так отчетли­
во отделены у него друг от друга, как в более поздней дискуссии
по этому вопросу, в которой друг другу противопоставляются
три точки зрения: апостольское благовещение, лишенное какого
бы то ни было насилия (точка зрения Лас Касаса), прежнее по­
корение подлежащих обращению народов (практика конкиста­
доров) и миссионерская деятельность, одновременно сопровож­
дающаяся военной поддержкой (точка зрения Сото). Об этих

рех путях см. прежде всего повествование перуанского миссио-ера-иезуита Хосе де Акосты, датированное 1588 г. (J. Hoffner. ^аа0- S. 246 ff.).

Ill

посредством всеобщих понятий и с помощью гипо­тетической аргументации, направленной на конст­руирование теории справедливой войны. Нейтраль­но-всеобщий и в то же время гипотетический характер аргументации Виториа здесь особенно броса­ется в глаза. Если варвары преступают законы госте­приимства и противодействуют свободным миссиям, liberum commercium и свободной пропаганде, то они нарушают соответствующее jus gentium право испан­цев, и если мирные увещевания не приносят испан­цам никакой пользы, то у них появляется причина для справедливой войны. А справедливая война в свою очередь предоставляет международно-правовое осно­вание для оккупации и аннексии американской земли и покорения американских народов. К ним добавля­ются и другие причины для справедливой войны ис­панцев с американцами, причины, которые с совре­менной точки зрения считались бы достаточным основанием для типичных «гуманитарных интервен­ций» и которые обосновывают право испанцев на ок­купацию и интервенцию в случае, если они вступают­ся за людей, несправедливо угнетаемых варварами на их земле. В частности, это право испанцев на интер­венцию имеет силу во благо тех индейцев, которые уже обратились в христианство. При помощи таких общих положений и гипотетических аргументов мож­но полностью оправдать и всю конкисту в целом. Но в таком случае это был бы вопрос, затрагивающий прежде всего определенные поступки и ситуации, а такие вопросы схоластик предпочитает оставлять без ответа. Их конкретное обсуждение должно было бы вести к оценке каждого отдельного случая. А ситуа­ция, например, в случае Мексики и Кортеса могла быть совершенно иной, чем в случае Перу и Писарро, так что война в Мексике могла оказаться справедли­вой, тогда как война в Перу, напротив, несправедли­вой войной. Но схоластическое рассуждение остается нормативно-всеобщим и тем самым абстрагируется от конкретной ситуации. Его тезисы затрагивают лишь

спорную аргументацию, а его выводы не относятся непосредственно к конкретному историческому слу­чаю, не оценивают его, подобно тому как это проис­ходит в случае вынесения судебного приговора.

Как же мы должны объяснить себе эту действи­тельно удивительную объективность и нейтраль­ность? Мы должны уяснить себе ту экзистенциаль­ную позицию, благодаря которой они возникли, и не должны путать ее с беспочвенностью и неукоренен­ностью позиции современной, парящей в воздухе интеллигенции. Поэтому прежде всего мы должны напомнить себе, что «Relecciones» — это не юридиче­ский трактат, подобный международно-правовым со­чинениям последующих столетий. Виториа — теолог, он не хочет быть юристом, и еще менее он хочет пре­доставлять аргументы для межгосударственных спо­ров правительств тех или иных государств. О юристах он отзывается слегка снисходительно.¹ Практическое направление его мысли ни в коем случае не направ­ление мысли синдика или адвоката. Никоим образом его нельзя поставить на один духовный уровень с та­кими сознательно избегавшими теологии юристами, представляющими по сути уже современное межгосу­дарственное международное право, как Бальтазар Айала, Альберико Джентили или Ричард Зач.

Испанский доминиканец выступает в качестве нравственного советчика и учителя, воспитывающего

»

Презрение к юристам было в эту эпоху весьма распростра­ненным явлением. Великий Сиснерос, основав в 1510 году уни­верситет Алькала, не учредил в нем юридического факультета. «Nam a civilibus et forensibus studiis adeo natura sua abhorrebat, ut multi serio affirmantem audiverint, quidquid illius disciplinae pectore concepisset, se si fieri posset libenter evomiturum [Ибо он по приро­де своей питал к изучению гражданских и судебных предметов такое отвращение, что многие слышали, как он серезно утвер­ждал, что, если бы это было возможно, он охотно изверг бы из? все, что только связано в душе с этой дисциплиной» Р м ^Ср'^{: Marcel} Bataillon. Erasme et l'Espagne. Paris, 1937.

^{8 к}арл Шмигг * 113

будущих теологов, и прежде всего тех из них, что бу­дут нравственными советчиками политических деяте­лей. Отношение духовного отца к конкретной ситуа­ции, в которой находится его духовное чадо, это несколько иное отношение, чем то, которое сущест­вует между юристом-поверенным и его клиентом или между чиновником, представляющим государствен­ную юстицию, и правонарушителем. Но прекрасным примером того, что, несмотря на это, и для активно­го человека правовые вопросы могут иметь некоторое значение как вопросы, затрагивающие его совесть, является завещание, которое Фердинанд Кортес, умирая, оставил своему сыну; ведь в нем конкиста­дор дает подробные указания по поводу исправления несправедливости, причиненной по отношению к индейцам. Следовательно, даже такому воину, как Кортес, были ведомы вопросы, затрагивающие со­весть. Он также нуждался в теологе, который был бы его нравственным советчиком. Но несмотря на это, он, несомненно, не думал о том, чтобы юридически поставить под вопрос свое право на конкисту, и еще менее о том, чтобы передать его в руки адвокатов своего политического противника.

Как теолог, Виториа ставит вопрос о «праве» на конкисту и о justa causa belli¹ исключительно с мо­рально-теологической точки зрения и с объективно­стью и нейтральностью, в которых, по крайней мере на первый взгляд, нет и намека на какую бы то ни было политическую ангажированность. Поэтому нам недостаточно одних только общих соображений, что Виториа был церковным теологом, а не государст­венным юристом. Мы должны не просто избегать того, чтобы рассматривать идеи великого теолога, по­местив их в пустое пространство нейтральной в со­временном смысле этого слова объективности, мы также должны понимать и то, что этот испанский

' Законная причина войны (лат.).

доминиканец в своей исторической ситуации, во всей полноте своего существования и во всей кон­кретности своего мышления есть орган римско-като­лической церкви, т. е. орган конкретного междуна­родно-правового авторитета, давшего кастильской короне поручение на миссионерскую деятельность в Новом Свете, а тем самым предоставившего ей пра­вовые полномочия на гигантский по своим масшта­бам захват земли. Лишь это поручение осуществлять миссионерскую деятельность придает кажущейся столь всеобщей и столь нейтральной аргументации по поводу справедливой войны ее конкретную и ре­шающую направленность, а абстрактная всеобщность аргументации никоим образом не упраздняет экзи­стенциальную действительность конкретной, истори­ческой позиции.

Именно папское поручение осуществ­лять миссионерскую деятельность было истинным правовым основанием конкисты. И это ут­верждал не только сам папа. Католические короли Испании сами всегда признавали правовую обязатель­ность поручений осуществлять миссионерскую дея­тельность. В многочисленных инструкциях и предпи­саниях своему адмиралу Христофору Колумбу и своим губернаторам и чиновникам они прежде всего подчер­кивали их миссионерский долг, а часто цитируемое приложение к завещанию королевы Изабеллы (1501) демонстрирует нам это с еще большей ясностью. В своей булле «Piae Devotionis»¹ (декабрь 1501 г.) Папа передал католическим королям церковную десятину, а за это обязал их оказывать поддержку священникам и церквам; в одноименной булле, изданной в 1510 году, он постановил, что они не должны отчислять десяти­ну от золота и серебра, добытого в Индиях, а в булле, изданной в августе 1508 года, утвердил патронат ис­панских королей над церквами Америки.

Благочестивого обета (лат.). '.!•'<

- Обо всех этих правилах, приводимых нами только в качестве примера, следует судить лишь в соответст­вии с jus gentium Respublicae Christianae христи­анского Средневековья, а никак не руководствуясь современным международным или межгосударствен­ным правом, которое четко и безоговорочно отделяет внутригосударственное domaine exclusif от внешнего по отношению к конкретному государству междуна­родного права. В соответствии с современным меж­государственным правом такие отношения, которые существовали между кастильской короной и римской церковью, в принципе невозможны, ибо полностью секуляризованное международное право наших дней основывается на территориальном суверенитете госу­дарств, каждое из которых, конечно, может само по себе заключить с церковью конкордат, однако общий международно-правовой духовный авторитет ими уже не признается, а церковные вопросы трактуются ныне как сугубо внутреннее дело конкретного госу­дарства. Поверхность твердой суши уже полностью поделена между собой этими суверенными государст­вами; морская акватория считается свободной, а именно свободной от государственного владения и не могущей быть оккупированной. Впрочем, в инте­ресующей нас связи открытие и оккупация являются для этих государств единственным правовым основа­нием для захвата земли. Виториа категорически от­вергает открытие как правовое основание для захвата земли. Оккупацию же он не признает правовым ос­нованием уже потому, что для него земля Америки не свободна и не лишена хозяина.

Таким образом, папское поручение осуществлять миссионерскую деятельность, пусть и опосредован­но, а именно в результате конструирования теории справедливой войны, оказывается подлинным право­вым основанием для конкисты. Но именно поэтому аргументация Виториа целиком и полностью разви-

¹ Монопольное владение (фр.). 116

вается внутри пространственного порядка Respublica Christiana. Она основывается на обособлении земли христианских государей и народов. На протяжении всех столетий христианского Средневековья различе­ние земли христианских и нехристианских государей и народов остается фундаментальным для простран­ственного порядка Respublica Christiana Средних веков и живым в его осознании тогдашними евро­пейцами. Вследствие этого война, ведущаяся христи­анскими государями между собой, является для тако­го jus gentium ограниченной войной и, само собой разумеется, представляет собой нечто иное, чем вой­на между христианами и нехристианами. Что же ка­сается земель нехристианских государей и народов, то Папа мог распределять мандаты либо на осуществ­ление в них миссионерской деятельности, либо на крестовые походы, из каковых мандатов вытекала международно-правовая оправданность войны, а тем самым и основания для легитимного овладения той или иной территорией. Так, немецкие императо­ры уже в X веке, в эпоху Отгонов, получали от Папы поручения на ведение миссионерской деятельности среди языческих славянских народов и распространя­ли на Восток подвластные себе территории. Так, при­зыв папы к крестовому походу против infideles¹ ста­новился международно-правовой актом огромного политического значения, ибо он был международ­но-правовым основанием для овладения землей исламских держав. Захват земли в Америке, осущест­влявшийся кастильской короной, в своей первой стадии, на рассмотрении которой и основывалась ар­гументация Виториа, еще целиком и полностью соот­ветствовал базировавшемуся на этом пространствен­ном порядке международному праву христианского Средневековья. Более того, он одновременно и пред­ставлял собой кульминацию Средневековья, и знаме­новал его конец.

¹ Неверные {лат.).

—^

Доминиканский орден, к которому принадлежал Виториа, и другие духовные ордена, принимавшие участие в миссионерской деятельности в отношении индейцев, были гарантами и исполнителями поруче­ния на осуществление духовной миссии, из которо­го в соответствии с jus gentium вытекало легитимное основание для всемирной конкисты. Поэтому эти ордена представляли собой также и органы Папы и церкви как международно-правового авторитета Respublica Christiana. Они с полной серьезностью воспринимали данное им поручение осуществлять духовное руководство над распространившимися по всему миру учреждениями и ведомствами испанско­го правительства. Поэтому все миссионерские ор­дена, и доминиканцы, и францисканцы, и авгус­тинцы, и иеронимиты, и иезуиты, постоянно находились в напряженных отношениях и вечных разногласиях с колониальными администрациями испанского правительства. Но об этих противоречи­ях нельзя судить по аналогии с борьбой между госу­дарством и церковью, характерной для нового времени. Они не имеют ничего общего ни с бисмар-ковским культуркампфом, ни с формой секуляриза­ции в духе французской борьбы с церковью. Наобо­рот, в них мы сталкиваемся с тем же самым явлением, что и в средневековом противоречии ме­жду императором и Папой, при котором император и Папа, империя и церковь образовывали неразрыв­ное единство и при котором речь шла не о конфлик­те двух различных политических величин, не о борь­бе двух различных «societas», но лишь о напряжении между двумя порядками одного и того же неоспори­мого единства, о двух diversi ordines.^] Таким образом, и в этом отношении испанская конкиста представ­ляет собой развитие понятий пространственного по­рядка Respublica Christiana христианского Средневе­ковья. Это средневековое jus gentium со всеми

¹ Различные порядки (лат.). s w\) ■,

специфически средневековыми международно-пра­вовыми понятиями, и прежде всего с представле­ниями о справедливой войне и легитимными терри­ториальными приобретениями, было упразднено лишь в результате появления замкнутого в самом себе территориального государства.

Известно, что доминиканцам принадлежат осо­бые заслуги в деле христианизации индейцев Аме­рики. Мне достаточно назвать здесь лишь имя Лас Касаса, доминиканца, в 1530 году первый раз вер­нувшегося в Испанию, чтобы защитить индейцев Перу от жестокостей завоевателей. Кроме того, до­миниканский орден как хранитель схоластической традиции св. Фомы Аквинского был призван в сис­тематической взаимосвязи и при помощи методов схоластической теологии и философии продумать и свести к законченным формулировкам все те спор­ные вопросы, которые вытекали из вновь сложив­шейся ситуации, из захвата земли в Новом свете. В результате по одному очень конкретному истори­ческому поводу, в связи с захватом земли в Новом свете, в «Relecciones» Франсиско де Виториа появ­ляется теоретическая конструкция, которая бла­годаря присущему ей балансу про и контра, аргу­ментов и контраргументов, благодаря своим дистинкциям и конклюзиям образует взаимосвя­занное в самом себе идейное единство, некое неде­лимое целое, для которого значение имеет лишь правильность аргументов, но которое никак не ка­сается ни конкретных ситуаций, ни вытекающих из них практических выводов.

3.

О том, что Виториа расценивал завоевание Аме­рики испанцами как «неправомерное», как мы уже говорили, не может быть и речи. И здесь нам не ^нУжно по отдельности обсуждать все излагаемые Ви-

ториа «легитимные основания» испанцев. Но в ко­нечном счете они ведут к оправданию испанской конкисты, поскольку непредубежденность, объек­тивность и нейтральность Виториа тем не менее имеет свои границы и отнюдь не заходит настолько далеко, чтобы он действительно игнорировал и рас­сматривал как несуществующее различие между теми, кто верует в Христа, и нехристианами. Наобо­рот: практический вывод, который делает Виториа, целиком основывается на христианских убеждениях Виториа, в соответствии с которыми он находит оп­равдание конкисты в христианской миссии. Ибо в действительности идея о том, что нехристиане для утверждения своего идолопоклонства и своих рели­гиозных убеждений могли бы получить такое же право на пропаганду и интервенции, как и христиа­не-испанцы для осуществления своей христианской миссии, никак не могла прийти в голову испанско­му монаху. Таким образом, здесь проходит граница как его абсолютной нейтральности, так и отстаивае­мого им взаимного и обратимого характера право­вых понятий. Виториа, возможно, и эразмист,¹ но

¹ Согласно Марселю Батайонну (Marcel Bataillon. Erasme et l'Espagne, Recherches sur l'histoire spirituelle du XVI siecle. Paris, 1937. S. 260 IT.) Виториа нельзя назвать ни эразмистом, ни, разу­меется, антиэразмистом. На конференции в Вальядолиде в 1527 году Виториа подчеркивал многочисленные догматические ошибки Эразма (Bataillon. S. 273 f.); но для нас большее значе­ние имеет общая позиция Эразма, в особенности в вопросе о войне. Как известно, Менендес Пелайо считал Виториа эразми­стом, тогда как П. Хетино пытается это мнение опровергнуть (Vida. 1930. Р. 101). Центральный пункт данной проблемы за­ключается не в биографических и теоретических деталях, а в ду­ховно-историческом уклоне (если мне будет позволено так вы­разиться) аргументации Виториа в целом и ее тенденции к абсолютно нейтральной позиции. После того как данная глава уже было мною написана, я познакомился с важным докладом Альваро д'Орса «Франсиско де Виториа, интелектуал» (Alvaro d'Ors. Francisco de Vitoria, intelectual. Revista de la Universidad de Oviedo, 1947), в котором подчеркивается присущий аргумента-

никак не сторонник абсолютной гуманности в духе XVIII и XIX столетий; он не вольтерьянец и не рус­соист, не вольнодумец и не социалист. Liberum commercium означает для него отнюдь не либераль­ный принцип свободы всемирной торговли и сво­бодной экономики в смысле политики «открытых дверей» XX века; для него это всего лишь некое средство до-технической эпохи. Но свобода миссио­нерской деятельности — это свобода, libertas христи­анской церкви, а в средневековом мышлении и сло­воупотреблении libertas была равнозначна праву. Таким образом, в этом отношении христианская Ев­ропа все еще была для Виториа центром Земли и ис­торически абсолютно конкретно ориентировалась на Рим и Иерусалим.

Виториа не относился к тем ученым, которые в вопросах существования христианства занимают внутренне нейтральную позицию с ее чисто фор­мальными про и контра и о которых один особенно критично настроенный гегельянец XIX века сказал, что они — «предшественники современных опери­рующих конституционными формулами адвокатов».¹ Однако нельзя не осознавать, что его неисториче­ский, полностью абстрагирующийся от каких бы то

ции Виториа «нейтрализм» (р. 12) и говорится: «Vitoria liquida el orden de ideas que prevalecia en la Edad Media; liquida, en el campo del Derecho de gentes, la concepcibn teologica, para dar paso a una concepcion racionahsta» [Виториа разрушает порядок идей, гос­подствовавший в Средние века, разрушает царившее в области международного права теологическое мировоззрение, чтобы проложить путь к мировоззрению рационалистическому].

«Те ученые-юристы, которые в средневековом споре свет­ской и духовной власти брали на себя роль ученых судей и во­прос о классическом существовании христианства рассматрива­ли как некий формальный вопрос, который всегда и без ущерба Для истины можно разрешить посредством рассмотрения про- и ^к°нтра-, уже они были предшественниками современных адво­катов, которые, например, также считают себя хранителями го­сударственной жизни».

ни было пространственных точек зрения метод ли­шает некоторые исторические европейские понятия такие как народ, государь, война, понятия, специфи­ческие для jus gentium европейского Средневековья их исторического места, а тем самым и отнимает у них их историческое своеобразие. Таким образом из теологии может получиться сначала всеобщее этиче­ское учение, а из него в свою очередь — с помощью столь же обобщающего jus gentium — и «естествен­ное» уже в современном смысле этическое учение и основывающееся исключительно на разуме право. Последовательно развивая это заложенное в поздней схоластике зерно, более поздние, следовавшие за Виториа и Суаресом философы и юристы XVII— XVIII веков, от Гуго Гроция до Христиана Вольфа, пришли к созданию еще более всеобщего и еще бо­лее нейтрального, чисто гуманистического jus naturale et gentium}

Эти философы и юристы отказались от соблюде­ния остававшегося существенным для испанца-до­миниканца различия между верующими в Христа и неверующими в Него. Благодаря этому оказалось возможным поставить аргументы Виториа на службу другим и даже противоположным целям и интенци­ям. Виториа, мотивом которого была максимальная морально-теологическая объективность, отвергал по этой причине любую дискриминацию по принципу «христиане—нехристиане», «цивилизованные—варва­ры», «европейцы—неевропейцы». Но именно это предопределяло последующее злоупотребление его тезисами и формулировками и открывало в них брешь, сквозь которую в схоластические понятия и формулы смогли проникнуть совершенно чужерод­ные им интенции, полностью вытеснив их изначаль­ное содержание. Отдельные абстрактно понятые по­ложения и понятия можно легко извлечь как из

¹ Естественное международное право (лат.).

конкретного единства комплексной теоретической конструкции, так и из контекста исторической _сИтуации, и в качестве изолированных тезисов и формул экстраполировать на совершенно иные си­туации. Особенно распространенное, по моему мне­нию, злоупотребление изолированными тезисами и понятиями Виториа состоит в том, что его тезисы используются в контексте совершенно иных, нетео­логических, т. е. чисто этических или чисто юриди­ческих конструкций позднейших столетий, в кото­рых уже не теологи римской церкви, а юристы конфессионально нейтральных держав выдвигают свои международно-правовые аргументы исходя из существенно иной ситуации и самых различных по своей сути оснований духовной жизни.

В самой по себе экстраполяции аргументов и по­нятий на другие ситуации нет ничего необычного, это достаточно распространенное историческое явле­ние. Так, английский историк Джон Невилл Фиггис, прекрасный знаток имевшего место в XV столетии спора между Папой и церковным Собором, конста­тировал, что в долгой дискуссии по поводу парламен­таризма, которую на протяжении всего XIX века вели между собой правительства и парламенты, не было приведено ни единого аргумента, который не был бы использован еще в XV столетии. Точно так же и в конфликтах между Папами и императорами, между духовным авторитетом и светской властью обе сторо­ны вновь и вновь занимали сходные позиции и при­держивались практически одного и того же хода мыс­ли. Следовательно, и многие аргументы Виториа также можно оторвать от конкретной исторической проблемы, т. е. от оправданного папским поручением на ведение миссионерской деятельности захвата зем­ли, осуществлявшегося европейцами в Новом Свете, ^и проецировать на другие ситуации. В действитель­ности существует немного авторов, чьи аргументы в таком объеме переносились на другие ситуации, как

аргументы Виториа, и не так много имен, чьи имена по этой причине стали столь же известны, как имя этого испанского монаха. В этом отношении у славы Виториа особая история, и она нуждается в специ­альном изложении. Та почти мифическая слава, ко­торой он в течение нескольких десятилетий достиг в определенных кругах, представляет собой интерес­ный, весьма своеобразный и чрезвычайно поучитель­ный для науки о международном праве исторический феномен, поэтому мы, чтобы соблюсти историче­скую точность, ощущаем необходимость вкратце рас­смотреть по меньшей мере два или три примера тако­го использования его идей.

При этом я в первую очередь имею в виду отнюдь не истинных юристов, таких как Альберико Дженти-ли, который часто ссылается на Виториа, однако без подлинно систематического усвоения его аргумента­ции. Для этого А. Джентили слишком четко осозна­вал себя теоретиком международного права, а не тео­логом. Иное дело Гуго Гроций. Естественно, он также отделяет себя от теологов, однако охотно ис­пользует их аргументы. Прежде всего это относится к го известному трактату «Mare liberum»¹ (1607), в котором он полностью принимает аргументацию Ви­ториа по поводу и свободы миссионерской деятель­ности. При этом свободу, которую доминиканский монах использовал в качестве аргумента в пользу ис­панцев и против язычников-индейцев, он превратил в довод в пользу протестантов голландцев и англичан и против католиков португальцев и испанцев. Таким образом, ход мысли, который развивал испанский теолог в жестких рамках своего ордена и политиче­ского единства испанско-католической державы как сугубо внутреннее испанско-католическое достояние, несколькими десятилетиями позднее используется полемизирующим с ним юристом враждебной стра-

¹ Свободное море {лат.).

ны в пропагандистской борьбе, сопровождавшей вед­шиеся против Испании торговые войны. Гроций даже объявляет, что вопрос о свободе торговли он выносит на суд трибунала совести и апеллирует к тем испанским юристам, которые сведущи в вопросах, как божеского, так и человеческого права.

Общеизвестно, насколько глубоко Гроций усваи­вал саму суть аргументов более ранних авторов. Но отнюдь не всегда принимается во внимание, что в со­вершенно иную эпоху эти аргументы и означают уже нечто совершенно иное. Раздел Земли перешел уже в другую стадию. Использование аргументов Виториа протестантами нейтрализовало их специфически ка­толический характер. Европейские государства стали меркантилистскими и уже не признавали аргументов liberum commercium. В конце концов еще Молина предоставил каждому государству право выпроважи­вать нежелательных друзей, а Пуфендорф — уже от­кровенный меркантилист.¹ Эта смена аргументации имеет огромное значение для истории междуна­родного права Нового времени и проблемы справед­ливой войны. Однако у нас нет необходимости под­робно на ней останавливаться. Знатоку истории международного права она давно известна, а с другой стороны, и без лишних слов очевидно, какое значе­ние она имеет в контексте наших рассуждений, а именно для самого разнообразного использования идей Виториа и тех изменений, которым подверглась сама суть его учения.

¹ Для конца XVII столетия особенно поучительны тезисы, вы­двинутые в 1689 году Иоанном Павлом Зильберрадом в ходе страсбургской дискуссии под председательством Иоганна Иоа­хима Центграва. Идея справедливой войны в них сохраняется, однако, со ссылкой на Пуфендорфа и за нехристианскими госу­дарями признается право закрывать доступ в свои страны неже­лательным гостям (Silberrad. De Europaeorum ad Indorum regiones jure. P. 15).

Почти три столетия спустя аргументы испанского доминиканца еще более удивительным образом были инкорпорированы в совершенно чуждую ему систему мысли. После Первой мировой войны 1914—1918 гг. наступил своего рода «ренессанс» Виториа и поздней испанской схоластики. Этот ренессанс представляет собой чрезвычайно интересный феномен истории международного права. Великие испанские теологи никогда не были полностью преданы забвению. В Испании и в католической традиции их имена, ес­тественно, продолжали жить. То обстоятельство, что в течение XVII столетия Суарес в буквальном смысле был властителем дум в немецких, в том числе и в протестантских университетах, не могло целиком стереться из памяти последующих поколений, пусть даже это его влияние по-настоящему вновь было осознано лишь благодаря Карлу Эшвайлеру (1928). Что же касается историков международного права, то испанские теологи как «предшественники Гроция» были хорошо известны таким выдающимся авторам XIX века, как Кальтенборн и Ривье. В изданных Пилле «Fondateurs de Droit International»¹ (1904) именно учение Виториа было самым элегантным об­разом изложено Жозефом-Бартелеми. Но теперь, по­сле 1919 года, его имя внезапно обрело всемирную славу и стало известно самой широкой общественно­сти. Мне не хотелось бы здесь говорить о тех уже упоминавшихся многочисленных поверхностных и неверных интерпретациях, превративших великого доминиканца в журналистский миф. Это злоупотреб­ление его идеями уже нашло свою оценку в работах Т. Андреса Маркоса. Однако есть и еще нечто иное и особенное, что заслуживает нашего внимания.

Крупный бельгийский юрист, специалист по меж­дународному праву Эрнест Нис — первоначально, вероятно, под влиянием великого Джеймса Лори-

¹ «Создатели международного права» {фр).

мера' — в своих исследованиях по истории междуна­родного права Средних веков и XVI века часто за­трагивал идеи Виториа и осуществил глубокую международно-правовую разработку этой интересной темы. Во многих своих важных работах и прежде все­го в статье об «испанских публицистах и правах ин­дейцев» (Revue de Droit international et de Legislation comparee. Bd. XXI. 1889) он постоянно ссылался на Виториа и, наконец, в 1917 году, в рамках изданной Джеймсом Брауном Скоттом серии «Classics of In­ternational Law»,² подготовил очень основательную публикацию «Relecciones et de jure belli» Виториа.³ Своими трудами Нис заложил фундамент и проло­жил путь тому возрождению интереса к Виториа, ко­торый после Первой мировой войны достиг такой ог­ромной силы и к настоящему времени породил уже поистине необозримую литературу.⁴

'Лоример в своей изданной в 1883-1884 гг. работе «Ins­titutes of International Law» (переведенной Нисом на француз­ский язык) указывал на Виториа, Сото и Суареса как на основателей международного права.

² Классики международного права {англ.).

³ Из сочинений Эрнеста Ниса я назову здесь следующие:
The Papacy considered in relation to International Law // Пер.
Рев. Понсонби. London, 1879; Le Droit de la guerre et les pre-
curseurs de Grotius. Brussel, 1882; Les Droits des Indiens et les-
publicists espagnols, Briisse], 1890; Les initiateurs du droit
public moderne. Brussel, 1890; Les Origines du Droit International.
1894.

⁴ Доклады Камило Барсиа Трельеса в гаагской Academie de
Droit International (Recueil des Cours. T. 17. 1927) знаменовали
гигантский прорыв для мировой общественности. Уже в
1925 году в докладе, произнесенном в Саламанке, Барсиа
Трельес назвал Виториа не больше и не меньше, как предше­
ственником доктрины Монро (Америка для американцев).
Алехандро Альварес восславил доктрину Монро как «истин­
ное евангелие нового континента» (Droit international
americain. 1910. S. 33); разумеется, это евангелие отнюдь не то-

Основная тенденция труда всей жизни Эрнеста Ниса определяется его верой в гуманистическую ци­вилизацию и прогресс. Мы можем прямо об этом го­ворить, поскольку сам Нис ex professo, откровенно и недвусмысленно выказывал свои убеждения, причем не только, скажем, в тех или иных случайных выска­зываниях и торжественных речах по поводу ка­ких-либо юбилеев, но и непосредственно в одном своем научном труде, увидевшем свет в 1908 году и ставшем очень важным для современной истории международного права.¹ Это сочинение, как и все работы выдающегося ученого, необычайно содержа-1

ждественно тому евангелию, проповедником которого был| Виториа. В 1928 г. Дж. Б. Скотт выступил в Вальядолиде с док­ладом об испанских истоках современного международного! права; там же и в том же году выходит книга Камило Б. Трель-еса о Франсиско де Виториа как основателе современного ме­ждународного права. Мадридский профессор Фернандес | Прида в 1930 г. опубликовал книгу о влиянии испанских авто­ров на современное международное право; см. также данные,! приводимые Р. Октавио в Recueil des Cours гаагской Academie| de Droit International. Bd 31. 1930. S. 218 f. В Утрехте основан­ное при тамошнем университете общество объявило Виториа! крупнейшим авторитетом в колониальном вопросе (van der\ Molen. Albericus Gentilis. Amsterdam, 1937. S. 270. Anm. 14); см.Г также: А. Н. Bohm. Het recht van kolonisatie, Francisco de Vitoria's lesson over het recht van kolonisieren in verband met del Spaansche kolonisatie. Utrecht, 1936; Jean Baumel. Les problemesl de la colonization et de la guerre dans oevre de Francisco de[ Vitoria. Montpellier, 1936. Я полагаю этих ссылок вполне доста­точно. Обзор прочей литературы см. в: Fr. A. Frh. von der\ Heydte. Franciscus de Vitoria und sein Volkerrecht. Zeitschr. f. [ offentl. Recht XIII. 1933. S. 239-240, а также в превосходной| изданной в Венгрии работе Л. фон Гайцаго об испанской шко­ле как источнике международного права (Budapest, 1942) и в: Jos. Hoffner a.a.O.

' Idees modernes. Droit International et Franc-Maijonnerie' (Brussel, 1908).

тельно, а для понимания агрессивной войны как пре­ступления, «la crime de l'attaque», оно стало докумен­том всемирно-исторического значения.

Самая последняя и современная глава в истории использования наследия Виториа непосредственно примыкает к труду жизни Эрнеста Ниса. Джеймс Браун Скотт, скончавшийся в 1943 году всемирно известный американский юрист, специалист по международному праву, основатель и президент Американского института международного права и Американского общества международного права, секретарь Фонда Карнеги за мир между народами и директор Отделения международного права с особым рвением занимался всяческим преумножением славы Виториа, используя для этого все свое гигантское влияние. Сам Эндрю Карнеги в своем письме учре­дителя Фонда от 14 декабря 1910 года назвал войну преступной по своей сущности, essentiellement criminelle, естественно, не делая различий между на­ступательной и оборонительной войной и, разумеет­ся, не цитируя теологов. Для Джеймса Брауна Скотта испанские теологи стали подлинной сокровищницей аргументов. Он прочел огромное количество докла­дов о Виториа и Суаресе как основателях современ­ного международного права и неоднократно цитиро­вал их тезисы в своих работах.¹

¹ The Spanish Origin of International Law, первая часть кото­рого — Francisco de Vitoria and his Law of Nations — вышла в свет в 1933 году в Оксфорде; при этом речь идет о введении к изданию сочинений Виториа. В «Georgetown Law Journal» (Washington, 1934) опубликованы доклады под заголовком «The Catholic Conception of International Law»; они вышли в свет также и под заголовком «The Spanish Conception of International Law and of Sanction» в № 54 сочинений Carnegie Endowment for International Peace. Division of International Law. '934. Прочую библиографию см. в вышеназванных обзорах ^ван дер Хейдте, Л. фон Гайцаго и Й. Хёффнера.

^q Кард Шчип

4.

Благодаря огромным усилиям Джеймса Брауна Скотта имя Виториа стало известно даже далеко за пределами профессионального круга историков и специалистов в области международного права и можно сказать, обрело популярность. Тем самым, ко­нечно, начинается и некий новый этап в отношении к наследию Виториа, приведший в конечном счете к образованию новых политических мифов. Даже в официальных и полуофициальных декларациях пра­вительства Соединенных Штатов Америки провоз­глашается «возвращение к более старому и к более здоровому пониманию войны», под которым пони­мается прежде всего учение Виториа о свободе торго­вых отношений (liberum commercium), о свободе про­паганды и о справедливой войне. Война должна перестать быть юридически признанным и не вызы­вающим возмущение процессом; в свою очередь справедливая война возникает в том случае, если на­падающая сторона как таковая, агрессор, объявляется преступником в прямом, уголовном смысле этого слова. Вследствие этого упраздняется и прежнее, восходящее к jus publicum Europaeum право междуна­родно-правового нейтралитета, основывавшегося на отсутствии различий между справедливой и неспра­ведливой войной.

Мы не стремимся здесь углубить общее про­тиворечие между христианско-средневековыми и современными цивилизаторскими убеждениями. Средневековая справедливая война может быть и на­ступательной, агрессивной справедливой войной. По­этому два этих понятия справедливости обладают совершенно различной фор­мальной структурой. Но по поводу содержания средневекового понятия справедливости следует по крайней мере хотя бы в нескольких словах напом^ нить, что Виториа в своем учении о справедливой

_воЙне именно в качестве его решающего критерия _вь1двигал тот аргумент, что ее основанием является поручение вести миссионерскую деятельность, кото­рое исходило от твердой, стабильной и никоим обра­зом не подвергающейся никакому сомнению potestas spiritualis. Право liberum commercium и jus pere-grinandi¹ также являются для Виториа средством для осуществления свободной христианской миссионер­ской деятельности и исполнения папского поруче­ния; это отнюдь не то же самое, что и принцип от­крытых дверей для индустриальной экспансии, так же как и основывающееся на одном месте из Еванге­лия от Матфея (28, 19) требование свободной пропа­ганды нельзя путать с релятивистским и агностиче­ским отказом от истины. Нас интересует здесь лишь оправдание захвата земли, вопрос, сводимый Вито­риа к общей проблеме справедливой войны. Все важ­ные проблемы международно-правового порядка в конечном счете сходятся в понятии справедливой войны. Поэтому и разнородность идейных подходов и точек зрения достигает здесь высшей степени своей интенсивности.

Средневековое учение о справедливой войне, не­смотря на многочисленные внутренние отклонения, всегда базировалось на почве и развивалось в рамках Respublica Christiana. Основываясь на этой точке зре­ния, оно различало разные типы распрей и войн. С другой стороны, оно в качестве полноценного пра­ва признавало как феодальное право на междоусоби­цу, так и сословное право на сопротивление. Оно должно было различать распри и войны, которые вели между собой христиане, т. е. противники, под­чинявшиеся авторитету церкви, и все прочие войны. Осененные авторитетом церкви крестовые походы и миссионерские войны без всякого их деления на на­ступательные и оборонительные ео ipso были спра-

Правовой режим иностранцев (лат.).

ведливыми войнами; государи и народы, упорно не желавшие подчинятся авторитету церкви, например евреи и сарацины, ео ipso являлись hostes perpetui.¹ В качестве условия всего этого положения вещей выступал международно-правовой ав­торитет определенной potestas spiritualis. Ни одно учение христианского средневековья не могло абстрагироваться от этого международно-правового авторитета церкви, и менее всего тогда, когда ка­кой-либо христианский государь принимал участие в войне.

В стабилизирующем авторитете церкви заключена та точка опоры, благодаря которой можно дать