Глава 3. Моя встреча с великим полководцем

Оценивая чей-то опыт, извлекая из него уроки, человеческий ум вовсе не обязан соблюдать хронологию соответствующего опыта. Психологи утверждают, что обратный отсчет времени весьма часто происходит в сновидениях, и именно такой вот обратный отсчет времени придает многим сновидениям логичность и завершенность. В данном случае я рассказываю о том, что было на самом деле. Но мне хочется (и я считаю полезным) расположить события не по их хронологии, а по внутренней логике того, что я пытаюсь показать и доказать. Я не виноват, что самое интересное, самое поучительное и самое похожее на "хэппи энд" случилось со мной сразу после моего возвращения из Армении и увольнения с военной службы. А самое вот на этот "счастливый конец" не похожее произошло позже. Но все случившееся позже помогает лучше понять проблему, оно обнажает философию Истории методом ОТ ПРОТИВНОГО — то есть показывает, как История НЕ ДЕЛАЕТСЯ. Даже если задействованы лица весьма серьезные и весьма влиятельные. Итак, от конца 1988 года я переношусь на десяток лет вперед…

…После нападения свежеиспеченной "Ичкерии" на Дагестан российской армии пришлось заново выполнять кровавую, грязную и неблагодарную работу по завоеванию Чечни. Проводилась эта работа под командованием Льва Яковлевича Рохлина.

После победы — то есть после завоевания всей "Ичкерии" — Рохлина сделали депутатом. С этого момента в окружении полководца и "политика" Рохлина стали преобладать провокаторы. Могли среди них быть и провокаторы в классическом смысле этого слова — то есть люди, специально подосланные для контроля за поведением. Но в основном вокруг Рохлина вились провокаторы невольные. Из тех, у кого историю вершат личности, герои, полководцы. Авторитет у генерала Рохлина в армии был немалый, так что невольным провокаторам казалось, что нужно срочно конвертировать этот авторитет в операцию по "спасению России" — сыграть в Цезаря или Бонапарта. Как это всегда водится у наших "патриотов", все эти "строго секретные" планы в отношении Рохлина были тогда известны всем, умевшим смотреть телевизор. В такой вот период и состоялось мое знакомство со Львом Яковлевичем.

Первая встреча состояла в обмене несколькими фразами и в просьбе ко мне обеспечить место для совещания где-нибудь не совсем близко, но и не совсем далеко от уже известных всем "штабов". Таковое место и было мною обеспечено в районе Пушкинской площади в Москве. На совет на Пушкинской генерал явился после еще одного совета, на котором получил множество заверений не просто в готовности войск немедленно встать и выполнить то, что скажет Цезарь, но в их НЕУДЕРЖИМОСТИ от того, чтобы вот так и сделать.

В этом контексте я понял так, что совещание на Пушкинской мыслилось как Совет с "гражданским обществом" в связи с предстоявшим "спасением России". Из "гражданского общества" собрались по одному более или менее известному активисту (но не представителю!) некоторых организаций из тех, что мы сейчас называем "левой оппозицией". Был активист из КПРФ, активист из РКРП и так далее. Меня и еще одного моего товарища Лев Яковлевич разом повысил из привратников в адъютанты, предложив участвовать в Совете.

Совет проводился в следующем ключе: Рохлин поставил ОЧЕНЬ КОНКРЕТНЫЙ вопрос. Он спросил, когда ожидается прибытие в Москву шахтеров? По всей видимости, генералу кто-то уже "насвистел в уши" нечто такое, в результате чего какую-то группу направленных неизвестно кем и неизвестно для чего "работяг" Лев Яковлевич принимал за "мерную поступь железных батальонов пролетариата". В этом заблуждении Рохлина не мог не поддерживать активист РКРП, так как РКРП тогда только и твердила, что о важности рабочего движения. И поэтому активист от КПРФ умело перепихивал вопрос коллеге из РКРП. Тот преисполнялся важности и много говорил что-нибудь такое: вот, кичатся НЕКОТОРЫЕ численностью своих партий, а как доходит до дела, так одна только РКРП и способна… Человек из КПРФ тоже за словом в карман не лез и отвечал колкостями. В ссору потом вовлекались все (за исключением Рохлина и нас — привратников-адъютантов). Заканчивалась она тем, что генерал Рохлин возвращал всех к своему вопросу: Так КОГДА же ожидается прибытие в Москву шахтеров? Еще один виток взаимных нападок, еще один возврат Рохлиным к началу… Постепенно стало ясно, что ответа на поставленный вопрос в этой комнате НИКТО не знает. Как только это стало понятным Льву Яковлевичу, он безо всякого удивления и возмущения, без тени упрека поставил второй вопрос: КТО возьмется это узнать?

Новые витки обсуждений и взаимных колкостей, новые возвраты к вопросу. Из потока словоизвержений можно было понять, что активист РКРП не то лично знал, не то имел общего знакомого с ОДНИМ из приезжавших шахтеров. И, конечно, ему и карты в руки. Однако вот ведь как оно получается: НЕКОТОРЫЕ тут хвастают числом… А у НЕКОТОРЫХ и числа нет!.. А вот мы больше склоняемся к тому, чтобы наладить взаимодействие…. А мы уже про Ваше взаимодействие слыхали!.. Когда стараниями и великим терпением Рохлина ответственный был, наконец, определен, генерал поставил вопрос, от которого я аж зажмурился. Уж если просто "когда" и "кто" оказались столь сложными, то что говорить о таком вот вопросе: "Как будет организована встреча рабочих в Москве?"

Мне уже было понятно, что НИКАК. Я постепенно утратил интерес к Совету как таковому и следил только за Рохлиным.

Высокий, подтянутый, сильный человек. И что-то такое, от чего я уже отвык. А может быть, к чему и никогда не привыкал, так как в столь чистом виде не встречал у людей. Это что-то — АБСОЛЮТНОЕ, ПРИРОДНОЕ ОТСУТСТВИЕ ПОЗЕРСТВА.

Еще я увидел, что вся эта атмосфера маниловщины и хлестаковщины принималась полководцем как нечто естественное, само собой разумеющееся. Я понял, что он вот так же каждый день проводил на войне совещания, на которых начальник разведки начинал ругать неприкрывших его людей артиллеристов, начальник артиллерии жаловался на отсутствие конкретных целеуказаний от разведки. Потом кто-нибудь доносил на "вертушечников" (то есть вертолетчиков), обвиняя в прогуле, так как они и впрямь не вылетали вчера на задание не то по случаю нелетной погоды, не то из-за дня рождения своего командира. И НИКТО никогда не знал, где противник. Я зримо увидел, как генерал потом спрашивал: КТО это узнает…. Потом назначенный ответственный ругался на своих матом и отчасти что-то узнавал, а отчасти сочинял. А еще потом прапорщик-артиллерист продирал глаза и пытался не будить еще не проспавшегося офицера, а самому вспомнить, как при помощи буссоли стрелять из гаубицы по баллистической траектории. Но тут появлялся противник, и прапорщик посылал подальше гаубицу и баллистику и стрелял прямой наводкой из пушки меньше калибром, но более скорострельной. Офицер, только что мертвецки пьяный, за секунду трезвел и отдавал нужные, адекватные обстановке приказы. Солдаты превращали себя в идеальных и инициативных исполнителей. Старослужащий "дед" с нецензурной руганью выгонял бестолковых "молодых" в более безопасное укрытие, а сам оставался в более опасном. А после боя знали: назавтра сюда приедет отец-командир Рохлин… И так вот и продвигалась вперед эта неблагодарная и опасная работа. И только человек без позы мог все это выдержать…

Однако Совет тем временем пришел к каким-то "решениям". Активист РКРП, увлекшись, так живописал пройденные им сражения с ОМОНом, что генерал Рохлин забеспокоился за рабочих всерьез. И тут же взялся лично быть в своей генеральской форме на пока что неизвестном никому вокзале и в неизвестный день.

Все нелепости совещания с его окончанием стали как-то ощутимы для участников. Поэтому все не хотели расходиться и уверяли Рохлина и друг друга, что лично они ТАМ тоже будут.

В один из моментов я тоже решился высказаться. Я сказал: "Лев Яковлевич! Обстановка сейчас такая, что ни народ, ни армия никаких решительных мер не примут."

Вот ДОСЛОВНО ответ Рохлина: "НО Я НЕ МОГУ ТАК ДАЛЬШЕ"(!!!)

Этот человек носил в себе просто опасную для него дозу чести и благородства!

Я обязан пояснить: К тому времени мне уже много пришлось видеть людей, которым было невтерпеж кинуться на какую-нибудь амбразуру и пожертвовать собой. У таких людей в общении с друзьями, со знакомыми и с незнакомыми всегда (до Рохлина) доминировали два момента: Первый момент — стремление продемонстрировать свою готовность на жертвы во имя "общего дела". Второй момент — стремление обличить ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ в отсутствии таковой готовности. Поэтому, например, сводить двух таких "готовых" вместе было нельзя, так как они тут же начинали истерично уличать друг друга в отсутствии желания вот тут же сразу отдать жизнь — и все это могло плохо кончиться. Но у Рохлина не было ни первого момента, ни второго. Он действительно НЕ МОГ ТАК БОЛЬШЕ. Его честь, его благородство были несовместимы с мерзкой политической реальностью в России.

Он нес крест и вежливо спрашивал прохожих на Виа Долороза, в котором часу начнут распинать на Голгофе!

Однако в тот именно политический момент его на Голгофе встретила надпись: "Сегодня не распинаем". Мое пророчество ("никаких решительных мер не примут") оказалось верным вдвойне. Я вообще-то хотел сказать "не воспримут". А оправдалось еще и второе значение сказанного — просто не совершат, не пошевелят и пальцем! Не только какой-то там переворот не мог быть успешным, но даже сама его попытка, даже одна только его имитация не могли быть осуществлены!!!

Откровенно скажу: я был рад этому! Объективный ход вещей просто спасал лично Рохлина. Конечно, ни одна воинская часть не сдвинулась с места, и никакой "мерной поступи железных батальонов пролетариата" ни на одном из московских вокзалов не послышалось. Прошло несколько месяцев. Я после того раза не встречался более с Рохлиным, но по крайней мере знал, что он жив и здоров. Признаки "предпутчевской" шизофрении в обществе исчезли. И у меня даже появлялась мысль: быть может, история решила поберечь этого честного и благородного человека до лучших времен?

Но потом подлый ночной выстрел унес у России одного из лучших ее сынов…

Был ли у мерзкого политического режима России смысл устранять Рохлина? — Как такового СМЫСЛА ДЛЯ РЕЖИМА не было, так как Рохлин ничем не мог ему повредить. Но СМЫСЛ САМОГО данного режима с точки зрения идеологии в том и состоит, что история якобы вершится высокопоставленными интриганами. Такая болезненная идея неминуемо рождает больных, которыми и поныне кишит и наша "армия", и "армия" нашего противника. У некоторых болезнь обостряется до маниакальной стадии, и тогда такой вот маньяк может просто убить любого.

Чем выше человек в иерархии людей — тем он несвободнее. Особенно не свободны полководцы и политики. Не только у полководца Рохлина, но даже вот у такого как я простого офицера не было возможностей повлиять на историю. Чтобы повлиять, пришлось спуститься по социальной лестнице под самый низ и воткнуть лом в расщелину под самым основанием. И когда мы всего лишь втроем навалились на лом — задергались, заметались премьер-министры…

Но я тороплюсь, мне явно не терпится нарушить мною же установленный обратный отсчет времени. А я еще обязан рассказать об одной своей политической интриге…