Книга третья. Три основных вопроса, касающихся риторического ис­кусства

Три основных вопроса, касающихся риторического ис­кусства. — Стиль (декламация), три качества, обу­словливающие его достоинство. — Важное значение стиля. Разница между стилем поэтическим и стилем риторическим.

Есть три пункта, которые должны быть обсуж­дены по отношению к ораторской речи: во-первых, откуда возникнут способы убеждения, во-вторых, о стиле, в-третьих, как следует строить части речи. Мы говорили уже о способах убеждения, и о том, из скольких [источников они возникают], [а именно] что они возникают из трех [источников], и о том, каковы эти [источники] и почему их только такое число (так как все, произносящие судебный приговор, убеждаются в чем-либо или потому, что сами испытали что-нибудь, или потому, что пони­мают ораторов как людей такого-то нравственного склада, или потому, что [дело] доказано). Мы ска­зали также и о том, откуда следует черпать энти­мемы, так как [источниками для них служат] или частные энтимемы, или топы. В связи с этим cледует сказать о стиле, потому что недостаточно знать, что следует сказать, но необходимо также сказать это как должно; это много способствует тому, чтобы речь произвела нужное впечатление. Прежде все­го согласно естественному порядку вещей поставлен был вопрос о том, что по своей природе является первым, то есть о самых вещах, из которых вытекает убедительное, во-вторых, о способе расположения их при изложении. Затем, в-третьих, [следует] то, что имеет наибольшую силу, хотя еще не было предметом исследования, — вопрос о декламации. В трагедию и рапсодию [действие] проникло поздно, а сначала поэты сами декламировали свои трагедии. Очевидно, что и для риторики есть условия, подоб­ные условиям для поэтики, о чем трактовали некоторые другие, в том числе Главкон Теосский. Дей­ствие заключается здесь в голосе, [следует знать], как нужно пользоваться голосом для каждой стра­сти, например когда следует [говорить] громким го­лосом, когда тихим, когда средним, и как нужно пользоваться интонациями, например пронзитель­ной, глухой и средней, и какие ритмы [употреблять] для каждого данного случая. Здесь есть три пункта, на которые обращается внимание: сила, гармония и ритм. И на состязаниях одерживают по­беду преимущественно эти, [то есть ораторы, отли­чающиеся в этом]. И как на сцене актеры значат больше, чем поэты, [так бывает] и в политических состязаниях, благодаря испорченности государств.

Относительно этого еще не создалось искусства, так как в области стиля успехи появились поздно, и если понимать в нем толк, то он кажется грубоватым. Так как все дело риторики направлено к возбуж­дению того или другого мнения, то следует заботиться о стиле не как о чем-то заключающем в себе истину, а как о чем-то необходимом, ибо всего спра­ведливее стремиться только к тому, чтобы речь не причиняла ни печали, ни радости: справедливо сра­жаться оружием фактов так, чтобы все находящееся вне области доказательства становилось излишним. Однако, как мы сказали, [стиль] оказывается весь­ма важным вследствие нравственной испорченности слушателя. При всяком обучении стиль необходи­мо имеет некоторое небольшое значение, потому что для выяснения чего-либо есть разница в том, выразишься ли так или этак; но все-таки [значение это] не так велико, [как обыкновенно думают]: все это относится к внешности и касается слушателя, поэто­му никто не пользуется этими приемами при обу­чении геометрии. А раз ими пользуются, они про­изводят такое же действие, как искусство актера. Некоторые лица пробовали слегка говорить об этом, например Фрасимах в своем трактате «О возбуждении сострадания». Искусство актера дается при­родой и менее зависит от техники; что же касается стиля, то он приобретается техникой. Поэтому-то лавры достаются тем, кто владеет словом, точно так же, как в области драматического искусства [они приходятся на долю] декламаторов. И сила речи на­писанной заключается более в стиле, чем в мыслях.

Поэты первые, как это и естественно, пошли вперед [в этой области]; слова представляют собой под­ражание, а из всех наших органов голос наиболее способен к подражанию; таким-то образом и воз­никли искусства: рапсодия, драматическое искус­ство и другие. Но так как поэты, трактуя об обы­денных предметах, как казалось, приобретали себе славу своим стилем, то сначала создался поэтиче­ский стиль, как, например, у Горгия. И теперь еще многие необразованные люди полагают, что именно такие люди выражаются всего изящнее. На самом же деле это не так, и стиль в ораторской речи и в поэзии совершенно различен, как это доказывают факты: ведь даже авторы трагедий уже не пользуются теми же оборотами, [какими пользовались прежде], а подобно тому как они перешли от тет­раметра к ямбу на том основании, что последний более всех остальных метров ближе к разговорному языку, точно так же они отбросили все выраже­ния, которые не подходят к разговорному языку, но которыми первоначально они украшали свои произ­ведения и которыми еще и теперь пользуются поэты, пишущие гекзаметрами. Поэтому смешно подражать людям, которые уже и сами не пользуются этими оборотами.

Отсюда ясно, что мы не обязаны подробно раз­бирать все, что можно сказать по поводу стиля, но должны сказать лишь о том, что касается искусства, о котором мы говорим. Об остальном мы сказали в сочинении о поэтическом искусстве.

Достоинство стиля — ясность. — Выражения, спо­собствующие ясности стиля. — Что годится для речи стихотворной и что для прозаической? — Какие вы­ражения должно употреблять в речи прозаической? — Употребление синонимов и омонимов. — Употребле­ние эпитетов и метафор. — Откуда следует заим­ствовать метафоры? — Как следует создавать эпи­теты?

Рассмотрев это, определим, что достоинство сти­ля заключается в ясности; доказательством этого служит то, что, раз речь неясна, она не до­стигнет своей цели. [Стиль не должен быть] ни слишком низок, ни слишком высок, но должен под­ходить [к предмету речи]; и поэтический стиль, конечно, не низок, но он не подходит к ораторской речи. Из имен и глаголов те отличаются ясностью, которые вошли во всеобщее употребление. Другие имена, которые мы перечислили в сочинении, ка­сающемся поэтического искусства, делают речь не низкой, но изукрашенной, так как отступление [от речи обыденной] способствует тому, что речь ка­жется более торжественной: ведь люди так же от­носятся к стилю, как к иноземцам и своим согражданам. Поэтому-то следует придавать языку характер иноземного, ибо люди склонны удивляться тому, что [приходит] издалека, а то, что возбуждает удив­ление, приятно. В стихах многое производит такое действие и годится там, [то есть в поэзии], потому что предметы и лица, о которых [там] идет речь, более удалены [от житейской прозы]. Но в проза­ической речи таких средств гораздо меньше, потому что предмет их менее возвышен; здесь было бы еще неприличнее, если бы раб, или человек слишком молодой, или кто-нибудь, говорящий о слишком ни­чтожных предметах, выражался возвышенным сло­гом. Но и здесь прилично говорить то принижая, то возвышая слог, сообразно [с трактуемым пред­метом], и это следует делать незаметно, делая вид, будто говоришь не искусственно, а естественно, по­тому что естественное способно убеждать, а искус­ственное — напротив. [Люди] недоверчиво отно­сятся к такому [оратору], как будто он замышляет [что-нибудь против них], точно так же, как к раз­бавленным винам. [Стиль оратора должен быть та­ков], каким был голос Феодора по сравнению с го­лосами других актеров: его голос казался голосом того человека, который говорил, а их голоса звучали совершенно чуждо. Хорошо скрывает [свое искус­ство] тот, кто составляет свою речь из выражений, взятых из обыденной речи, что и делает Еврипид, первый показавший пример этого.

Речь составляется из имен и глаголов; есть столь­ко видов имен, сколько мы рассмотрели в сочине­нии, касающемся поэтического искусства; из числа их следует в редких случаях и в немногих местах употреблять необычное выражение, слова, имеющие двоякий смысл, и слова, вновь составленные. Где [именно следует их употреблять], об этом мы ска­жем потом, почему — об этом мы уже сказали, а именно: потому что употребление этих слов дела­ет речь отличной [от обыденной речи] в большей, чем следует, степени. Слова общеупотребительные, принадлежащие родному языку, метафоры — вот единственный материал, полезный для стиля проза­ической речи. Доказывается это тем, что все поль­зуются только такого рода выражениями: все обходятся с помощью метафор и слов общеупотребитель­ных. Но, очевидно, у того, кто сумеет это ловко сделать, иностранное слово проскользнет в речи не­заметно и будет иметь ясный смысл. В этом и за­ключается достоинство ораторской речи. Из имен омонимы полезны для софиста, потому что с по­мощью их софист прибегает к дурным уловкам, а синонимы — для поэта; я называю общеупотребительными словами и синонимами, например, такие слова, как «отправляться» и «идти»: оба они и общеупотребительны, и одно­значны.

О том, что такое каждый из этих [терминов], сколько есть видов метафоры, а равно и о том, что последняя имеет очень важное значение и в поэ­зии, и в прозе, — обо всем этом было говорено, как мы уже заметили, в сочинении, касающемся поэ­тики, в прозаической речи на это следует обращать тем больше внимания, чем меньше вспомогательных средств, которыми пользуется прозаическая речь по сравнению с метрической. Метафора в высокой сте­пени обладает ясностью, приятностью и прелестью новизны, и нельзя заимствовать ее от другого лица.

Нужно употреблять в речи подходящие эпитеты и метафоры, а этого можно достигнуть с помощью аналогии; в противном случае [метафора и эпитет] покажутся неподходящими, вследствие того что про­тивоположность двух понятий наиболее ясна в том случае, когда эти понятия стоят рядом. Нужно рассудить, что так же [подходит] для старика, как пур­пуровый плащ для юноши, потому что тому и дру­гому приличествует не одно и то же. И если же­лаешь представить что-нибудь в прекрасном свете, следует заимствовать метафору от предмета, лучше­го в этом самом роде вещей; если же [хочешь] вы­ставить что-нибудь в дурном свете, то [следует за­имствовать ее] от худших вещей, например, так как [приводимые понятия] являются противоположно­стями в одном и том же роде вещей, о просящем милостыню сказать, что он просто обращается с просьбой, а об обращающемся с просьбой сказать, что он просит милостыню, на том основании, что оба [выражения обозначают] просьбу, и значит по­ступить указанным образом. Так, и Ификрат на­зывал Каллия нищенствующим жрецом Кибелы, а не факелоносцем. На это Каллий говорил, что [Ификрат] — человек непосвященный, ибо в про­тивном случае он называл бы его не нищенствую­щим жрецом Кибелы, а факелоносцем. И та и дру­гая должность имеет отношение к богине, но одна из них почетна, а другая нет. Точно так же [ли­ца посторонние] называют [окружающих Дионисия] Дионисиевыми льстецами, а сами они называют себя художниками. И то и другое название — метафора, но первое [исходит от лиц], придающих этому гряз­ное значение, а другое [от лиц, подразумевающих] противоположное. Точно так же и грабители назы­вают себя теперь пористами (сборщиками чрезвычайных податей). С таким же основанием можно сказать про человека, поступившего несправедливо, что он ошибся, а про человека, совершившего ошиб­ку, что он поступил несправедливо, и про человека, совершившего кражу, что он взял, а также — что он ограбил. Выражение, подобное тому, какое упо­требляет Телеф у Еврипида, говоря:

Весла владыка, он явился в Мидию, —

такое выражение неточно, потому что слово «владыка» есть более значительное, чем следует, и оно ничем не прикрыто. Ошибка может заключаться и в самых слогах, когда они не заключают в себе при­знаков приятного звука; так, например, Дионисий, прозванный Медным, называет в своих элегиях поэ­зию криком Каллиопы на том основании, что и то и другое — звуки. Эта метафора нехороша вслед­ствие неясного смысла выражений. Кроме того, на предметы, не имеющие имени, следует переносить названия не издалека, а от предметов родственных и однородных так, чтобы было ясно, что оба пред­мета родственны, раз название произнесено, как, на­пример, в известной загадке:

Видел я мужа, огнем прилепившего медь к человеку.

Эта операция не имеет термина, но то и другое означает некоторое приставление, поэтому когда ставят банку, это называется приклеиванием. И во­обще из хорошо составленных загадок можно заим­ствовать прекрасные метафоры; метафоры заключа­ют в себе загадку, так что ясно, что [загадки] — хорошо составленные метафоры. [Следует еще переносить названия] от предметов прекрасных; красота слова, как говорит Ликимний, заключается в самом звуке или в его значении, точно так же и безобразие. Есть еще третье [условие], которым опровергается софистическое правило: неверно утверждение Брисона, будто нет ничего дурного в том, чтобы одно слово употребить вместо другого, если они значат одно и то же. Это ошибка, потому что одно слово более употребительно, более подходит, скорей мо­жет представить дело перед глазами, чем другое. Кроме того, и разные слова представляют предмет не в одном и том же свете, так что и с этой сто­роны следует предположить, что одно [слово] прекраснее или безобразнее другого. Оба слова озна­чают прекрасное или безобразное, но не [говорят], поскольку оно прекрасно или поскольку безобразно, или [говорят об этом], но [одно] в большей, [другое] в меньшей степени. Метафоры следует заимство­вать от слов прекрасных по звуку, или по значению, или [заключающих в себе нечто приятное] для зре­ния или для какого-либо другого чувства. Напри­мер, есть разница в выражениях о заре: «розоперстая» лучше, чем «пурпуроперстая», а «красноперстая» хуже.

То же и в области эпитетов: можно создавать эпи­теты на основании дурного или постыдного, например [эпитет] «матереубийца», но можно также создавать их на основании хорошего, например «мститель за отца». Точно так же и Симонид, когда победитель на мулах предложил ему незначительную плату, от­казался написать стихотворение под тем предлогом, что он затрудняется воспевать «полуослов». Когда же ему было предложено достаточное вознаграждение, он написал:

Привет вам, дочери быстроногих, как вихрь,

кобылиц,

хотя эти мулы были также дочери ослов.

С той же целью можно прибегать к уменьшительным выра­жениям: уменьшительным называется выражение, представляющее и зло, и добро меньшим, [чем оно есть на самом деле]; так, Аристофан в шутку говорил в своих «Вавилонянах»: «кусочек золота» вмес­то «золотая вещь», вместо «платье» — «платьице», вместо «поношение» — «поношеньице» и «нездоровьице». Но здесь следует быть осторожным и со­блюдать меру в том и другом.

Четыре причины, способствующие холодности (вы­спренности) стиля: употребление сложных слов, не­обычных выражений, надлежащее пользование эпите­тами, употребление неподходящих метафор.

Холодность стиля может происходить от четырех причин: во-первых, от употребления сложных слов, как, например, Ликофрон говорит о «многоликом небе высоковершинной земли» и об «узкодорожном береге». Или как Горгий выражался: «искусный в выпрашивании милостыни льстец», или «клятвопреступившие» и «клятвособлюдшие». Или как Алкидамант говорил о «душе, исполненной гнева», и о «лице, де­лающемся огнецветным», и как он полагал, что «их усердие будет целесообразным», и как он считал также «целесообразной» убедительную речь и морскую поверхность называл «темноцветной». Все эти выра­жения поэтичны, потому что они составлены из двух слов. Вот в чем заключается одна причина [холодности стиля]. Другая состоит в употреблении необычных вы­ражений, как, например, Ликофрон называет Ксеркса «мужем-чудовищем» и Скирон у него «муж-хищник», и как Алкидамант [говорит] об «игрушках» поэзии и о «природном грехе», и о человеке, «возбужденном неукротимым порывом своей мысли». Третья причина заключается в употреблении эпитетов или длинных, или неуместных, или в большом числе; в поэзии, на­пример, вполне возможно называть молоко белым, в прозе же [подобные эпитеты] совершенно неуместны; если их слишком много, они обнаруживают [ритори­ческую искусственность] и доказывают, что, раз нуж­но ими пользоваться, это есть уже поэзия, так как употребление их изменяет обычный характер речи и сообщает стилю оттенок чего-то чуждого. В этом от­ношении следует стремиться к умеренности, потому что [неумеренность здесь] есть большее зло, чем речь простая, [то есть лишенная эпитетов]: в последнем случае речь не имеет достоинства, а в первом она за­ключает в себе недостаток. Вот почему произведения Алкидаманта кажутся холодными: он употребляет эпитеты не как приправу, а как кушанье, так у него они часты, преувеличены и бросаются в глаза, напри­мер, [он говорит] не «пот», а «влажный пот», не на «Истмийские игры», а на «торжественное собрание на Истмийских играх», не «законы», а «законы, власти­тели государств», не «быстро», а «быстрым движени­ем души»; [он говорит] не о «музее», а о «музее при­роды», о «мрачной душевной заботе»; [он называет кого-нибудь] не «творцом милости», но «всенародной милости», [называет оратора] «распределителем удо­вольствия для слушателей»; [он говорит], что-нибудь спрятано не «под ветвями», а «под ветвями леса», что кто-нибудь прикрыл не «тело», а «телесный стыд», называет страсть «соперницей души»; последнее вы­ражение есть в одно и то же время и составное слово, и эпитет, так что является принадлежностью поэзии; точно так же [он называет] крайнюю степень испор­ченности «выходящей из всяких границ». Вследствие такого неуместного употребления поэтических оборо­тов стиль делается смешным и холодным, а от болт­ливости неясным, потому что когда кто-нибудь изла­гает дело лицу знающему [это дело], то он уничтожает ясность темнотою изложения. Люди употребляют сложные слова, когда у данного понятия нет названия или когда легко составить сложное слово, таково, на­пример, слово «времяпрепровождение», но если [та­ких слов] много, то [слог делается] совершенно поэ­тическим. Употребление двойных слов всегда более свойственно поэтам, пишущим дифирамбы, так как они любители громкого, а употребление старинных слов — поэтам эпическим, потому что [такие слова заключают в себе] нечто торжественное и самоуверенное. [Употребление же] метафоры [свойственно] ям­бическим стихотворениям, которые, как мы сказали, пишутся теперь. Наконец, четвертая [причина, от какой может происходить] холодность стиля, заключа­ется в метафорах. Есть метафоры, которые не следует употреблять, — одни потому, что [они имеют] смешной смысл, почему и авторы комедий употребляют ме­тафоры, другие потому, что смысл их слишком тор­жествен и трагичен; кроме того, [метафоры имеют] неясный смысл, если [они заимствованы] издалека, так, например, Горгий говорит о делах «бледных» и «кровавых». Или: «ты в этом деле посеял позор и пожал несчастье». Подобные выражения имеют слиш­ком поэтический вид. Или как Алкидамант называ­ет философию «укреплением законов» и «Одиссею» «прекрасным зеркалом человеческой жизни» и «не внося никаких подобных игрушек в поэзию». Все подобные выражения неубедительны вследствие выше­указанных причин. И слова, обращенные Горгием к ласточке, которая, пролетая, сбросила на него нечистоту, всего приличнее были бы для трагика: «Стыдно, Филомела», — сказал он. Для птицы, сделавшей это, это не позорно, а для девушки [было бы] позорно. Упрек, заключающийся в этих словах, хорошо подхо­дил к тому, чем птица была раньше, но не к тому, что она есть теперь.

Сравнение, его отношение к метафоре. — Употребле­ние сравнений.

Сравнение есть также метафора, так как между тем и другим существует лишь незначитель­ная разница. Так, когда поэт [говорит] об Ахилле: «он ринулся, как лев», это есть сравнение. Когда же он говорит: «лев ринулся» — это есть метафора: так как оба обладают храбростью, то поэт, пользуясьметафорой, назвал Ахилла львом. Сравнение бывает полезно и в прозе, но в немногих случаях, так как [вообще оно относится] к области поэзии.

[Сравнения] следует допускать так же, как метафо­ры потому что они — те же метафоры и отличаются от последних только вышеуказанным. Приме­ром сравнения могут служить слова Андротиона об Идриее, что он похож на собачонок, сорвавшихся с цепи: как они бросаются кусать, так опасен и Идрией, освобожденный от уз. И как Теодамант сравнивал Архидама с Евксеном, минус знания геомет­рии, на том основании, что, наоборот, Евксен = Ар­хидаму + знание геометрии. [Таково] и сравнение, встречающееся в Платоновом «Государстве»: люди, снимающие доспехи с мертвых, похожи на собак, которые кусают камни, не касаясь человека, броса­ющего их. Таково же и [сравнение, прилагаемое] к народу, что он подобен кормчему корабля, сильному, но несколько глухому, а также к стихам поэ­тов — что они похожи на лица, свежие, но не об­ладающие красотой: последние становятся не по­хожи [на то, чем были раньше], когда отцветут, а первые — когда нарушен их размер. [Таково] и сравнение, которое Перикл делает относительно самосцев, что они похожи на детей, которые хотя и берут предлагаемый им кусочек, но продолжают плакать. [Таково же и сравнение] относительно бе-отиицев, что они похожи на дубы: как дубы разби­ваются один о другой, так и беотийцы сражаются друг с другом. [Таково же] и [сравнение], делае­мое Демосфеном относительно народа, что он по­добен людям, которые страдают морской болезнью на корабле. И как Демократ сравнивал риторов с кормилицами, которые, сами глотая кусочек, мажут слюной по губам детей. И как Антисфен сравнивал тонкого Кефисодота с ладаном, который, испаряясь, доставляет удовольствие. Все эти [выражения] можно употреблять и как сравнения, и как метафоры, и очевидно, что все удачно употребленные метафо­ры будут в то же время и сравнениями, а сравне­ния, [наоборот, будут] метафорами, раз отсутствует слово сравнения [«как»]. Метафору следует всег­да заимствовать от сходства и [прилагать] ее к обо­им из двух предметов, принадлежащих к одному и тому же роду, так, например, если фиал есть щит Диониса, то возможно также назвать щит фиалом Ареса.

Пять условий, от которых зависит правильность языка.— Удобочитаемость и удобопонимаемость пись­менной речи.— Причины, ведущие к неясности речи.

Итак, вот из чего слагается речь. Стиль основы­вается на умении говорить правильно по-гречески, а это зависит от пяти условий: от [употребления] со­юзов, от того, размещены ли они так, как они по своей природе должны следовать друг за другом, сна­чала одни, потом другие, как этого требуют некото­рые [писатели]; так, например, тре­буют после себя: [первое], [второе]. И следует ставить их один за другим, пока еще [о требуемом соотношении] помнишь, не размещая их на слишком большом расстоянии, и не употреблять один союз раньше другого необходимого, потому что [подобное употребление союзов] лишь в редких случаях быва­ет пригодно. «Я же, когда он мне сказал, так как Клеон пришел ко мне с просьбами и требованиями, отправился, захватив их с собой». В этих словах вставлено много союзов раньше союза, который дол­жен был следовать, и так как много слов помещено раньше «отправился», [фраза стала] неясной. Итак, первое условие заключается в правильном употреб­лении союзов. Второе [заключается] в употреблении собственно самих слов, а не описательных выражений. В-третьих, не [следует употреблять] двусмысленных выражений, кроме тех случаев, когда это делается умышленно, как, например, поступают люди, которым нечего сказать, но которые [тем не менее] делают вид, что говорят нечто. В таком случае люди выра­жают это в поэтической форме, как, например, Эмпедокл. Такие иносказательные выражения своей пространностью морочат слушателей, которые в этом случае испытывают то же, что испытывает народ пе­ред прорицателями: когда они выражаются двусмыс­ленно, народ вполне соглашается с ними:

Крез, перейдя Галис, разрушит великое царство.

Прорицатели выражаются о деле общими фраза ми именно потому, что здесь менее всего возможна ошибка. Как в игре в «чет и нечет» скорее можно выиграть, говоря просто «чет» или «нечет», чем точ­но обозначая число, так и [скорее можно предска­зать что-нибудь, говоря], что это будет, чем точно обозначая время: поэтому-то оракулы не обозначают времени [исполнения своих предсказаний]. Все эти случаи похожи один на другой, и их следует избе­гать, если нет в виду подобной цели. В-четвертых, следует правильно употреблять роды имен, как их разделял Протагор — на мужские, женские и сред­ние, например, «придя и переговорив, она ушла». В-пятых, [следует] соблюдать последовательность в числе, идет ли речь о многих или о немногих или об одном, [например], «они, придя, начали наносить мне удары».

Вообще написанное должно быть удобочитаемо и удобопонимаемо, а это — одно и то же. Этими свой­ствами не обладает речь со многими союзами, а также речь, в которой трудно расставить знаки препинания, как, например, в творениях Гераклита — [большой] труд, потому что неясно, к чему что от­носится, к последующему или к предыдущему, как, например, в начале своей книги он говорит: «Отно­сительно разума требуемого всегда люди являются непонятливыми». Здесь неясно, к чему нужно при­соединить знаком [запятою] слово «всегда».

Ошибка является еще и в том случае, если для двух различных понятий употребляется выражение, не подходящее [к ним обоим], например для звука и цвета; выражение «увидев» не подходит [к обоим этим понятиям], а выражение «заметив» подходит. Кроме того, неясность получается еще и в том слу­чае, если, намереваясь многое вставить, не пометишь в начале того, [что следует], например, [если ска­жешь]: «я намеревался, переговорив с ним о том-то и о том-то и таким-то образом, отправиться в путь», а не так: «я намеревался, поговорив, отправиться в путь», а потом «и случилось то-то и то-то и таким-то образом».

Что способствует пространности и сжатости стиля?

Пространности стиля способствует упо­требление определения понятия вместо имени, [обо­значающего понятие], например, если сказать не «круг», а «плоская поверхность, все конечные точ­ки которой равно отстоят от центра». Сжатости) же [стиля способствует] противопо­ложное, то есть [употребление] имени вместо определения понятия. [Можно для пространности поступать следующим образом], если [в том, о чем идет речь], есть что-нибудь позорное или непри­личное; если есть что-нибудь позорное в понятии, можно употреблять имя, если же в имени — то понятие. [Можно] также пояснять мысль с помо­щью метафор и эпитетов, остерегаясь при этом то­го, что носит на себе поэтический характер, а так­же представлять во множественном числе то, что существует в единственном числе, как это делают поэты; хотя существует одна гавань, они все-таки говорят:

В Ахейские гавани,

а также:

Таблички складни вижу многосложные.

[Можно для пространности] не соединять [два слова вместе], но к каждому из них присоединять [отдельное определение], [например], от жены от моей, или, для сжатости, напротив: от моей жены. [Выражаясь пространно], следует также употреб­лять союзы, а если [выражаться] сжато, то не сле­дует их употреблять, но не [следует] также при этом делать речь бессвязной, например, можно сказать, «отправившись и переговорив», а также: «отправив­шись, переговорил». Полезна также манера Анти­маха [при описании предмета] говорить о тех каче­ствах, [которых у данного предмета] нет, как он это делает, воспевая гору Тевмессу:

Есть небольшой холм, обвеваемый ветрами.

Таким путем можно распространить [описание] до бесконечности. И можно говорить как о хороших, так и о дурных качествах, которыми данный предмет не обладает, — смотря по тому, что требуется. Отсюда и поэты заимствуют свои выражения: «бесструнная и безлирная мелодия». Они производят эти выражения от отсутствия качеств; этот способ очень пригоден в метафорах, основанных на сходстве, например, если сказать, что труба есть безлирная мелодия.

Какими свойствами должен обладать стиль? — Как этого достигнуть?

Стиль будет обладать надлежащими качествами, если он полон чувства, если он отра­жает характер и если он соответствует ис­тинному положению вещей. Последнее бывает в том случае, когда о важных вещах не говорится слегка и о пустяках не говорится торжественно и когда к простому имени (слову) не присоединяется украше­ние; в противном случае стиль кажется шутовским; так, например, поступает Клеофонт: он употребляет некоторые обороты, подобные тому, как если бы он сказал: «достопочтенная смоковница». [Стиль] по­лон чувства, если он представляется языком чело­века гневающегося, раз дело идет об оскорблении, и языком человека негодующего и сдерживающего­ся, когда дело касается вещей безбожных и позор­ных. Когда дело касается вещей похвальных, о них [следует] говорить с восхищением, а когда вещей, возбуждающих сострадание, то со смирением; подобно этому и в других случаях. Стиль, соответст­вующий данному случаю, придает делу вид вероят­ного: здесь человек ошибочно заключает, что [ора­тор] говорит искренно, на том основании, что при подобных обстоятельствах он [человек] испытывает то же самое, и он принимает, что положение дел таково, каким его представляет оратор, даже если это на самом деле и не так. Слушатель всегда сочув­ствует оратору, говорящему с чувством, если даже не говорит ничего [основательного]; вот таким-то способом многие ораторы с помощью только шума производят сильное впечатление на слушателей.

Выражение мыслей с помощью знаков отражает характер [говорящего], ибо для каждого по­ложения и душевного качества есть свой соответст­вующий язык; положение я различаю по возрасту, например, мальчик, муж или старик; [по полу], на­пример, женщина или мужчина; [по национальности], например, лаконец или фессалиец. Душевными ка­чествами [я называю] то, сообразно чему человек в жизни бывает таким, а не иным, потому что образ жизни бывает именно таким, а не иным в зависимости не от каждого душевного качества; и если оратор употребляет выражения, соответствующие душевному качеству, он обнаруживает свой нравственный облик, потому что человек неотесанный и человек образо­ванный сказали бы не одно и то же и не в одних и тех же выражениях. До некоторой степени на слуша­телей действует тот прием, которым так часто поль­зуются составители речей. Кто этого не знает? Это всем известно. Слушатель в этом случае соглашается под влиянием стыда, чтобы быть причастным тому, чему причастны все остальные люди.

Все эти виды [оборотов] одинаково могут быть употреблены кстати или некстати. При всяком несо­блюдении меры лекарством [должно служить] извест­ное [правило], что человек должен сам себя поправ­лять, потому что раз оратор отдает себе отчет в том, что делает, его слова кажутся истиной. Кроме того, не [следует] одновременно использовать все сходные между собой средства, потому что таким образом у слушателя является недоверие. Я разумею здесь такой, например, [случай]: если слова [оратора] жестки, не [должно] говорить их жестким голосом, [делать] жесткое выражение лица и пускать в ход все другие сходные средства; при несоблюдении этого правила всякий [риторический прием] обнаруживает то, что он есть. Если же [оратор] пускает в ход одно средство, не [употребляя] другого, то незаметно он достигает того же самого результата; если он жестким тоном говорит приятные вещи и приятным тоном жесткие вещи, он лишается доверия [слушателей]. Сложные слова, обилие эпитетов и слова малоупотребительные всего пригоднее для оратора, говорящего под влиянием гнева; простительно назвать несчастье «необозримым, как небо» или «чудовищным». [Простительно это] также в том случае, когда оратор уже завладел своими слушателями и воодушевил их похвалами или порицаниями, гневом или дружбой, как это, например, делает Исократ в конце своего «Панегирика», [говоря]: «сла­ва и память» или «те, которые решились». Такое люди говорят в состоянии энтузиазма и выслушивают, оче­видно, испытывая то же самое. Поэтому-то такие вы­ражения пригодны для поэзии, так как поэзия есть нечто боговдохновенное. Их следует употреблять или в вышеуказанных случаях, или с оттенком иронии, как это делал Горгий и каковы [примеры этого] в «Федре».

Стиль не должен быть ни метрическим, ни лишенным ритма.

Что касается формы стиля, то он не должен быть ни метрическим, ни лишенным ритма. В первом слу­чае [речь] не имеет убедительности, так как кажет­ся выдуманной, и вместе с тем отвлекает внимание [слушателей], заставляя следить за возвращением сходных [повышений и понижений], совершенно так же, как дети, предупреждая вопрос глашатаев: кого избирает своим покровителем отпускаемый на волю, [кричат]: «Клеона!» Стиль, лишенный ритма, имеет незаконченный вид, и следует придать ему вид за­конченности, но не с помощью метра, потому что все незаконченное неприятно и невразумительно. Все из­меряется числом, а по отношению к форме стиля чис­лом служит ритм, метры же — его подразделения; поэтому-то речь должна обладать ритмом, но не мет­ром, так как [в последнем случае] получатся стихи. Ритм не должен быть строго определенным, что по­лучится в том случае, если он будет простираться лишь до известного предела. Из ритмов героический ритм отличается торжественным характером и не об­ладает гармонией, которая присуща разговорной речи. Ямб есть именно форма речи большинства людей. Вот почему из всех размеров люди всего чаще про­износят в разговоре ямбические стихи. А речь оратора должна обладать некоторой торжественностью и воз­вышаться [над обыкновенной речью]. Трохей более подходит к комическим танцам, что доказывают тет­раметры, потому что тетраметры — ритм скачков. Затем остается пеон, которым пользовались начиная с Фрасимаха, но не умели объяснить, что это такое. Пеон — третий [ритм]; он примыкает к вышеупо­мянутым, потому что представляет отношение трех к двум, а из преждеупомянутых [ритмов] один [пред­ставляет] отношение одного к одному, а другие — двух к одному; к этим ритмам примыкает ритм полуторный, а это и есть пеон, остальные [ритмы] следует оставить в стороне, как по вышеизложенным причи­нам, так и потому, что они метричны, пеон же следует иметь в виду, так как из числа всех упомянутых нами ритмов он один не образует стиха, так что им можно пользоваться наиболее незаметным образом. Теперь употребляют только один вид пеона как в начале, так и в конце, а между тем следует различать конец и начало. Есть два вида пеона, противоположные один другому; один из них годен для начала (так его и употребляют); это именно тот, у которого в начале долгий слог, а затем три коротких, [например]: Ликей ли, Делосом ли выпестован... или: Золото кудрей твоих, о Зевсов сын... Другой [вид пеона], напротив, тот, в котором три первых слога короткие, а послед­ний долгий, [например]: Омрачена и Океана широта. Этот вид пеона помещается в конце, так как короткий слог по своей неполноте делает [окончание как бы] увечным. Следует кончать долгим слогом, и конец должен быть ясен не благодаря писцу или какому-нибудь знаку, а из самого ритма.

Итак, мы сказали, что стиль должен обладать хорошим ритмом, а не быть лишенным ритма, [ска­зали также], какие ритмы и при каких условиях де­лают стиль ритмичным.

Стиль связный и стиль периодический. — Период про­стой и период сложный. — Два вида сложного перио­да. — Противоположение, приравнение и уподобление.

Стиль необходимо должен быть или беспрерывным и соединенным при помощи союзов, ка­ковы прелюдии в дифирамбах, или же периодическим и подобным антистрофам древних поэтов. Стиль бес­прерывный — древний стиль: «Нижеследующее есть изложение истории Геродота Фурийского». Прежде этот стиль употребляли все, а теперь его употребляют немногие. Я называю беспрерывным такой стиль, который сам по себе не имеет конца, если не оканчива­ется предмет, о котором идет речь; он неприятен по своей незаконченности, потому что всякому хочется видеть конец; по этой-то причине [состязающиеся в беге] задыхаются и обессиливают на поворотах, между тем как раньше они не чувствовали утомления, видя перед собой предел [бега]. Вот в чем заключается бес­прерывный стиль; стилем же периодическим называется стиль, составленный из периодов.

Я называю периодом фразу, которая сама по себе имеет начало и конец и размеры которой легко обозреть. Такой стиль приятен и понятен; он приятен, потому что представляет собой противоположность речи незаконченной, и слушателю всегда кажется, что он что-то схватывает и что что-то для него за­кончилось; а ничего не предчувствовать и ни к чему не приходить — неприятно. Понятна такая речь по­тому, что она легко запоминается, а это происходит оттого, что периодическая речь имеет число, число же всего легче запоминается. Поэтому-то все запо­минают стихи лучше, чем прозу, так как у стихов есть число, которым они измеряются. Период дол­жен заканчиваться вместе с мыслью, а не разру­баться, как стихи Софокла:

Вот Калидон, земля Пелопоннесская...

ибо при таком разделении можно понять сказанное в смысле, противоположном [тому, какой ему хоте­ли придать], как, например, в приведенном случае [можно подумать], что Калидон — страна Пело­поннеса. Период может состоять из нескольких членов или быть простым. Период, состоящий из нескольких чле­нов, имеет вид законченной фразы, может быть разделен на части и произнесен с одного дыхания весь, а не раздельно, как вышеприведенный период. Ко­лон — член периода, одна из частей его. Простым я называю период одночленный. Ни чле­ны периода, ни сами периоды не должны быть ни укороченными, ни длинными, потому что краткая фра­за часто заставляет слушателей спотыкаться: в самом деле, когда слушатель, еще стремясь вперед к тому пределу, о котором представление есть в нем самом, отбрасывается назад вследствие прекращения речи, он как бы спотыкается, встретив препятствие. А длин­ные периоды заставляют слушателей отставать, по­добно тому как бывает с людьми, которые, [гуляя], заходят за назначенные пределы: они, таким образом, оставляют позади себя тех, кто с ними вместе гуляет. Подобным же образом и периоды, если они длинны, превращаются в [целую] речь и делаются подобными прелюдии, так что происходит то, по поводу чего Де­мокрит Хиосский подсмеялся над Меланиппидом, на­писавшим вместо антистроф прелюдии:

Зло на себя замышляет, кто зло на другого замыслил, И длинная прелюдия — величайшее зло для того, кто ее написал.

То же самое можно сказать и о тех, кто состав­ляет длинные периоды. Но слишком короткие пе­риоды — не периоды, они влекут слушателя вперед [слишком] стремительно.

Период, состоящий из нескольких членов, быва­ет или разделительный, или противоположительный. Пример разделительного периода: «Я часто удивлялся тем, кто установил торжественные собрания и учредил гимнастические состязания». Противоположительный период — такой, в котором в каждом из двух членов одна противоположность стоит рядом с другой или один и тот же член присоединяется к двум противо­положностям, например: «Они оказали услугу и тем и другим, и тем, кто остался, и тем, кто последовал [за ними]; вторым они предоставили во владение больше земли, чем они имели дома, первым оставили до­статочно земли дома». Противоположности здесь:

оставаться, последовать, достаточно, больше. Точно так же [и в другой фразе]: «и для тех, кто нуждается деньгах, и для тех, кто желает ими пользоваться» — пользование противополагается приобретению. И еще: «часто случается, что при таких обстоятельствах и ра­зумные люди терпят неудачу, и неразумные имеют успех». [Или]: «тотчас они получили награду за победу, а немного спустя они приобрели владычество на море». «[Он заставил свои войска] плыть по материку и идти пешком по морю, перекинув мост через Гел­леспонт и подкопав гору Афон». «Силою закона ли­шать права гражданства тех, кто по рождению граж­данин». «Одни из них ужасно погибли, другие позорно спаслись». «В частной жизни пользоваться услугами рабов-варваров, в политике — спокойно смотреть на рабство многих союзников». «Или обла­дать при жизни, или оставить после смерти». И вот еще что сказал кто-то в судилище относительно Пифолая и Ликофрона: «Пока они были дома, они про­давали вас, а когда пришли сюда, сами купили вас». Все приведенные примеры производят указанное впе­чатление. Такой способ изложения приятен, потому что противоположности чрезвычайно доступны пони­манию, а если они стоят рядом, они [еще] понятнее, а также потому, что [этот способ изложения] походит на силлогизм, так как изобличение есть соединение противоположностей.

Вот что такое противоположение. Приравниванием называется такой случаи, когда оба члена периода равны, уподоблением— когда крайние слоги обоих членов сходны; [сходство] необходимо должно быть или в начале, или в конце; в начале бывают сходны имена, а в конце — последние слоги, или [разные] падежи одного и того же имени, или одно и то же имя. Вот примеры сходства в начале: «он получил от него бес­плодное поле», «их можно было умилостивить подар­ками, уговорить словами». А вот примеры сходства в конце: «они [не] думали, что он родил ребенка, а что он был причиной этого», «в бес­численных заботах и в ничтожнейших надеждах».

[Случай, когда в конце стоят] падежи одного и того же имени: «он достоин медной статуи, не стоя мед­ной монеты».

[Случай, когда в конце повторяется] одно и то же слово: «ты и при жиз­ни его говорил о нем дурно, и теперь пишешь дурно».

[Случай, где сходство заключается] в одном слоге: «ка­кого рода неудовольствие ощутил бы ты, если бы увидел человека без дела?» Но может случиться, что одна и та же [фраза] заключает в себе все вместе: и противоположение, и равенство членов, и сходство окончания. [Различные] начала периодов перечисле­ны в сочинениях Теодекта. Но бывают и ложные противоположения, какие, например, употреблял Эпихарм: «То я был в их стране, то я был у них».

Откуда черпаются изящные и удачные выраже­ния? — Какой род метафор наиболее заслуживает внимания?

Разобрав этот вопрос, следует сказать о том, от­куда происходят изящные и удачные вы­ражения. Изобрести их — дело человека даровитого или приобретшего навык, а показать, [в чем их особенности], есть дело этой науки. Итак, поговорим о них и перечислим их. Начнем вот с чего: естест­венно, что всякому приятно легко научиться [чемунибудь], а всякое слово имеет некоторый определен­ный смысл, поэтому всего приятнее для нас те сло­ва которые дают нам какое-нибудь знание. Слова необычные нам непонятны, а слова общеупотреби­тельные мы понимаем. Наиболее достигает этой це­ли метафора, например, если поэт называет старость стеблем, остающихся после жатвы, то он научает и сообщает сведения с помощью рядового понятия, ибо и то и другое — нечто отцветшее. То же самое дей­ствие производят уподобления, употребляемые поэ­тами, и потому они кажутся изящными, если только они хорошо выбраны. Уподобление, как было сказа­но раньше, есть та же метафора, но отличающаяся присоединением [слова сравнения]; она меньше нра­вится, так как она длиннее, она не утверждает, что «это — то», и наш ум этого не требует.

Итак, тот стиль и те энтимемы по необходимости будут изящны, которые сразу сообщают нам знания; поэтому-то поверхностные энтимемы не в чести (мы называем поверхностными те энтимемы, которые для всякого очевидны и в которых ничего не нужно ис­следовать); не [в чести] также энтимемы, которые, когда их произнесут, представляются непонятными. Но [наибольшим почетом пользуются те энтимемы], произнесение которых сопровождается появлением не­которого познания, даже если этого познания раньше не было, или те, по поводу которых разум немного остается позади; потому что в этих последних случаях как бы приобретается некоторое познание, а в первых [двух] нет. Подобные энтимемы пользуются почетом ради смысла того, что в них говорится: что же каса­ется внешней формы речи, то [наибольшее значение придается энтимемам], в которых употребляются противоположения, например, «считая их всеобщий мир войною, объявленной нашим собственным интересам», здесь война противополагается миру. [Энтимема мо­жет производить впечатление] и отдельными словами, если в ней заключается метафора, притом метафора ни слишком далекая, потому что смысл такой трудно понять, ни слишком поверхностная, потому что та­кая не производит никакого впечатления. [Имеет] так­же [значение та энтимема], которая изображает вещь перед нашими глазами, ибо нужно больше обращать внимание на то, что есть, чем на то, что будет. Итак, нужно стремиться к этим трем вещам: ме­тафоре, противоположению, наглядности.

Из четырех родов метафор наиболее заслуживают внимания метафоры, основанные на аналогии; так, например, Перикл говорил, что юношество, погибшее на войне, точно так же исчезло из государства, как если бы кто-нибудь из года уничтожил весну. И Лептин по поводу лакедемонян [говорил], что он не допустит, чтобы Эллада стала крива на один глаз. И когда Харет торопился сдать отчет по Олинфской войне, Кефисодот сердился, говоря, что он старается сдать отчет в то время, когда народ «кипит в котле». Так и некогда [оратор], приглашая афинян, запасшись провиантом, идти в Евбею, говорил, что поста­новление Мильтиада должно «выступить в поход». И Ификрат выражал неудовольствие по поводу до­говора, заключенного афинянами с Эпидавром и всей прибрежной страной, говоря, что они сами отняли у себя провиант на время войны. И Пифолай называл паралу палицею народа и Сеcт — решетом Пирея. И Перикл требовал уничтожения Эгины, «этого гноя на глазах Пирея». И Мирокл, назвав одно из ува­жаемых лиц, сказал, что сам он нисколько не хуже этого лица, потому что оно поступает худо в размере процентов, равняющихся трети [ста], а он сам в разтов, равных десятой части. [Такой же смысл имеет] и ямб Анаксандрида о дочерях, которые опаздывали с замужеством:

Девушки у меня просрочили время вступления

в брак.

И слова Полиевкта о некоем Спевсиппе, пора­женном апоплексией, что он [ни одной минуты] не может провести спокойно, хотя судьба связала его болезнью с пятью отверстиями. И Кефисодот назы­вал триеры пестрыми мельницами, а Диоген-соба­ка — харчевни аттическими фидитиями, и Эсион [говорил], что они «вылили государство в Сицилию». Это выражение метафорическое и наглядное. И [вы­ражение] «так что [вся] Греция испустила крик» есть некоторым образом метафора, и оно наглядно. И как Кефисодот советовал [афинянам] остерегаться, как бы не делать много скопищ, народных собраний. И Исократ [говорил то же] о сбегавшихся на тор­жественные празднества. И как [сказано] в эпита­фии: «Достойно было бы, чтобы над могилой [во­инов], павших при Саламине, Греция остригла себе волосы, как похоронившая свою свободу вместе с их доблестью». Если бы он сказал, что [грекам] стоит пролить слезы, так как их доблесть погребена, — [это было бы] метафорично и наглядно, но [приведенные слова] заключают в себе некоторое противоположение свободы доблести. И как Ификрат ска­зал: «Путь моих речей пролегает посреди Харетовых деяний». Здесь [употреблена] метафора по анало­гии, и выражение «посреди» делает [фразу] нагляд­ной. И выражение «призывать опасности на помощь против опасностей» есть метафора, делающая фразу наглядной. И Ликолеонт, защищая Хабрия, [ска­зал]: «Как, вы не уступите мольбам медной статуи, воздвигнутой в честь его?» Это была метафора для данной минуты, но не навсегда; хотя она наглядна; когда он [Хабрий] находится в опасности, за него просит его статуя, неодушевленное [как бы стано­вится] одушевленным, этот памятник деяний госу­дарства. Таково и [выражение]: «они всеми силами стараются быть малодушными», потому что старать­ся — значит увеличивать что-нибудь. [Таково же и выражение]: «Бог зажег в душе разум, как светоч», потому что оба слова наглядно изображают нечто. [То же самое]: «Мы не прекращаем войны, а откладываем их»; и то и другое, и отсрочка, и подоб­ный мир относятся к будущему. [Сюда же относится выражение], что мирный договор — трофей гораздо более прекрасный, чем [трофеи], полученные на войне, потому что последние [получаются] за неваж­ные вещи или за одно какое-нибудь случайное сте­чение обстоятельств, а первые — за всю войну; и тот, и другие — признаки победы. [Сюда же отно­сится и выражение], что для государств большим наказанием служит осуждение людей, потому что наказание есть справедливо [нам причиняемый] ущерб.

Еще об удачных выражениях и игре слов Что такое наглядность? Отношение наглядности к метафоре. — Откуда следует заимствовать метафо­ры? — «Обманывание» слушателя: апофтегмы, за­гадки, парадоксы, шутки, основанные на перестановке букв и на созвучии, омонимы. — Сравнение, отношение его к метафоре. — Пословицы и гиперболы и их отно­шение к метафоре.

Итак, мы сказали, что удачные выражения полу­чаются из метафоры по аналогии и из оборотов, изо­бражающих вещь наглядно; теперь следует сказать о том, что мы называем «наглядным» и результатом чего является наглядность. Я говорю, что те выра­жения представляют вещь наглядно, которые изображают ее в действии, — например, выражение, что нравственно хороший человек четырехуголен, есть метафора, потому что оба эти понятия совер­шенны, но они не обозначают действия. А [выра­жение] «он находится в цвете сил» означает прояв­ление деятельности, а также «тебя, как животное, свободно пасущееся [в священном округе]». Точно так же:

Тут эллины взметнули ножи быстрые.

Выражение «воспрянув» означает действие и есть метафора, потому что оно заключает в себе понятие быстроты. И как Гомер часто пользовался [этим оборотом], с помощью метафоры представляя не­одушевленное одушевленным. Во всех этих случаях от употребления выражений, означающих действие, фразы выигрывают, как, например, в следующих случаях:

Под гору камень бесстыдный назад устремлялся

в долину.

И:

Горькое жало стрелы... назад отскочило от меди.

Острая стрела понеслась

в гущу врагов, до намеченной жадная жертвы.

И:

Копья в землю жалом вонзались, насытиться

жаждая.

И:

Жадно вперед устремив сквозь плечо ему грудь

пронизало.

Во всех этих случаях предметы, будучи изобра­жены одушевленными, кажутся действующими, так как «обманывать», «реять» и т. п. означают прояв­ление деятельности. [Поэт] применил их с помощью метафоры по аналогии, потому что как камень от­носится к Сизифу, так поступающий бесстыдно от­носится к тому, по отношению к кому он поступает бесстыдно. [Поэт] пользуется удачными образами, говоря о предметах неодушевленных:

Горы клокочущих волн по немолчношумящей пучине,

Грозно нависнувших, пенных, одни, а за ним

другие...

[Здесь поэт] изображает все движущимся и жи­вущим, а действие есть движение.

Метафоры нужно заимствовать, как мы это ска­зали и раньше, из области предметов сродных, но не явно сходных, подобно тому как и в философии считается свойством меткого [ума] видеть сходство и в вещах, далеко отстоящих одни от других, как, например, Архит говорил, что судья и жертвен- ник — одно и то же, потому что к тому и другому прибегают все, кто терпит несправедливость. Или если бы кто-либо сказал, что якорь и крематра — одно и то же: и то и другое нечто сходное, но от­личается [одно от другого] положением: одно наверху, другое внизу. И [выражение] «государства урав­нивались» [отмечает] сходство в [предметах], далеко отстоящих один от другого, именно равенство в могуществе и в поверхности.

Большая часть забавных оборотов получается с помощью метафор и посредством обманывания [слушателя]: для него становится яснее, что он узнал что-нибудь [новое], раз это последнее противоположно тому, [что он думал]; и разум тогда как бы говорит ему: «Как это верно! А я ошибался»- И изящество апофтегм является следствием именно того, что они значат не то, что в них го­ворится, как, например, изречение Стесихора, что цикады для самих себя будут петь на земле. По той же самой причине приятны хорошо составлен­ные загадки: [они сообщают некоторое] знание и в них употребляется метафора. [Сюда же относится то], что Феодор называет «говорить новое»; это бывает в том случае, когда [мысль] парадоксальна и когда она, как говорит Феодор, не согласуется с ранее установившимся мнением, по­добно тому как в шутках употребляются изменен­ные слова; то же действие могут производить и шутки, основанные на перестановке букв в словах, потому что [и тут слушатель] впадает в заблужде­ние. [То же самое бывает] и в стихах, потому что они заканчиваются не так, как предполагал слушатель, например:

Он шел, имея на ногах отмороженные места.

Слушатель полагал, что будет сказано сандалии, [а не отмороженные места]. Такие обороты должны становиться понятными немедленно после того, как они произнесены. А когда [в словах] изменяются буквы, то говорящий говорит не то, что говорит, а то, что значит получившееся искажение слова, та­ковы, например, слова Феодора к кифареду Нико­ну: Феодор делает вид, что гово­рит: «тебя страшит», и обманывает [слушателя], потому что на самом деле он говорит нечто иное. Поэтому [эта фраза] доставляет удо­вольствие тому, кто ее понял, а для того, кто не знает, что Никон — фракиец, [фраза] не покажется меткой. Или еще фраза: «ты хочешь его погубить» или: «ты хочешь, чтобы он стал на сто­рону персов». И в том и в другом смысле фраза должна быть сказана надлежащим образом. То же самое [можно сказать] и об игре слов, на­пример, если говорится: «начальствование на море для афинян не было началом бедствий, потому что они извлекли из него пользу». Или, как [говорил] Исократ, что начальствование послужило для государства началом бедствий. В обоих случаях произнесено то, произнесения чего трудно было бы ожидать, и признано верным. Сказать, что начало есть начало, не есть большая мудрость, но [это слово] употребляется не таким же образом, а иначе, и повторяется не в том же самом смысле, а в другом. Во всех этих случаях выходит хоро­шо, если слово надлежащим образом употреблено для омонимии или метафоры, например: «Анасхетневыносим » — здесь

употреблена омонимия, и [употреблена] надлежа­щим образом, если [Анасхет действительно] человек неприятный. Или:

Ты не можешь быть для нас более чужим,

чем следует чужестранцу,

или: не более, чем ты должен быть, чужестранец; это — одно и то же. И «чужестранец не должен всегда оставаться чужим», и здесь у слова различный смысл. То же самое можно сказать и о восхваляемых словах Анаксандрида:

Прекрасно умереть, прежде чем сделаешь

что-нибудь достойное смерти.

Сказать это — то же самое, что сказать: «стоит умереть, не стоя смерти», или «стоит умереть, не будучи достойным смерти», или «не делая чего-ни­будь достойного смерти». В этих фразах один и тот же способ выражения, причем чем фраза короче и чем сильнее в ней противоположение, тем она удачнее; причина этого та, что от противоположения со­общаемое сведение становится полнее, а при крат­кости оно получается быстрее. При этом всегда должно быть лицо, к которому фраза относится, и фраза должна быть правильно сказана, если то, что говорится, правда и не нечто пошлое, потому что эти качества могут не совпадать. Так, например, «следует умирать, ни в чем не погрешив»; [смысл здесь верен], но выражение не изящно. Еще: «достойный должен жениться на достойной»; это не изящно. Но если [фраза] обладает обоими каче­ствами, например «достойно умереть недостойно­му смерти», [то она изящна]. Чем больше [фраза отвечает вышеуказанным требованиям], тем она удачнее, например если имена употреблены как ме­тафоры и если [в фразе] есть подобного рода ме­тафоры, и противоположение, и приравнение, и дей­ствие.

И сравнения, как мы сказали выше, суть не­которым образом метафоры, всегда нравящиеся. Они всегда составляются из двух понятий, как метафора по аналогии, например, мы говорим, что щит — фиал Ареса, а лук — бесструнная форминга. [Говоря] таким образом, употребляют [ме­тафору] непростую, а назвать лук формингой и щит фиалом — [значит употребить метафору] простую. Таким-то образом делаются сравнения, например, игрока на флейте с обезьяной и человека близору­кого с потухающим светильником, потому что и тот и другой мигают. Сравнение удачно, когда в нем есть метафора, так, например, можно сравнить щит с фиалом Ареса, развалины — с лохмотьями дома; сюда же [относится] и сравнение: «Никерат — это Филоктет, укушенный Пратием», которое упо­требил Фрасимах, увидя, что Никерат, побежденный Пратием в декламации, отпустил себе волосы и неопрятен. На этом, то есть когда [сравнение] неудачно, поэты всего чаще проваливаются, и за это же, то есть когда [сравнение] удачно, их всего больше прославляют. Я разумею те случаи, когда поэт, например, говорит:

Его голени искривлены, как сельдерей.

Или:

Как Филаммон, сражаясь со своим мешком...

Все подобные выражения представляют собой сравнение. А что сравнения не что иное, как мета­форы, об этом мы говорили много раз.

И пословицы — метафоры от одного рода вещей к другому, например, если кто-нибудь сам введет к себе кого-нибудь, рассчитывая от него попользо­ваться, и потом терпит от него вред, то говорят: «это как карпатский житель и заяц», ибо оба оди­наково потерпели.

Таким образом, мы, можно сказать, выяснили, из чего образуются удачные обороты речи и по­чему.

И удачные гиперболы — метафоры, например, об избитом лице можно сказать: его можно принять за корзину тутовых ягод, так под глазами сине. Но это в значительной мере преувеличено. Выражения с «подобно тому как» и «так-то и так-то» — ги­перболы, отличающиеся только формой.

Как Филаммон, сражаясь со своим мешком...

[Это сравнение становится гиперболой в такой форме]: можно подумать, что это — Филаммон, сражающийся с мешком. [Еще]: «иметь ноги кри­вые, как сельдерей», и можно подумать, что у него не ноги, а сельдерей, так они изогнуты. Есть гипер­болы, носящие детский характер, они заключают в себе преувеличение; поэтому их чаще всего употреб­ляют под влиянием гнева:

Иль даже столько давай мне он, сколько песку

здесь и пыли...

В жены себе не возьму Атридовой дочери.

Даже Если красою она с золотой Афродитою спорит,

Если искусством работ совоокой Афине подобна.

Чаще всего пользуются гиперболами аттические риторы. Человеку же пожилому не подобает употреблять их.

Каждому роду речи соответствует особый стиль. — Стиль речи письменной и речи полемической. — Раз­ница между стилем речи письменной и речи при уст­ных состязаниях. — Для какой речи пригодны сцени­ческие приемы? — Заключение рассуждения о стиле.

Не должно ускользать от [нашего] внимания, что для каждого рода речи пригоден особый стиль, ибо не один и тот же [стиль] в речи письменной и в речи полемической, в речи, произносимой перед на­родным собранием, и в речи судебной. Необходимо знать оба [рода стиля], потому что первый заключается в искусном владении греческим языком, а зная второй, не бываешь принужден молчать, если хочешь передать что-нибудь другим, как это бывает с теми, кто не умеет писать. Стиль речи письмен­ной — самый точный, а речи полемической — са­мый актерский. Есть два вида последнего [стиля]: один этический [затрагивающий нравы], другой патетический [возбуждающий страсти]. Поэтому-то актеры гонятся за такого рода драматическими про­изведениями, а поэты — за такого рода [актера­ми]. Поэты, пригодные для чтения, представляются тяжеловесными; таков, например, Херемон, потому что он точен, как логограф, а из дифирамбических поэтов — Ликимний. Если сравнивать речи между собой, то речи, написанные при устных состяза­ниях, кажутся сухими, а речи ораторов, даже если они имели успех, кажутся неискусными, [раз они у нас] в руках; причина этого та, что они пригодны [только] для устного состязания; по той же причи­не и сценические приемы вне сцены не производят свойственного им впечатления и кажутся нелепыми: например, фразы, не соединенные союзами, и час­тое повторение одного и того же в речи письменной по справедливости отвергается, а в устных состяза­ниях нет, и ораторы употребляют [эти обороты], потому что они свойственны актерам. При повто­рении одного и того же необходимо говорить иначе, что как бы дает место декламации, [например]: вот тот, кто обокрал вас, вот тот, кто обманул вас, вот тот, кто, наконец, решил предать вас. Так, например, поступал актер Филемон в «Безумии стари­ков» Анаксандрида всякий раз, произнося «Радамант и Паламед», а в прологе к «Благочестивым», [произнося слово] «я». А если кто произносит та­кие фразы не как актер, то он уподобляется чело­веку, несущему бревно. Точно то же [можно ска­зать] о фразах, не соединенных союзами, например: «я пришел», «я встретил», «я попросил». Эти пред­ложения нужно произнести с декламацией, а не го­ворить их одинаково, одинаковым голосом, как бы говоря одну фразу. Речь, не соединенная союза­ми, имеет некоторую особенность: в один и тот же промежуток времени сказано, по-видимому, мно­гое, потому что соединение посредством союзов де­лает многое чем-то единым, а с уничтожением со­юзов, очевидно, единое, напротив, делается мно­гим. Следовательно, [такая речь] заключает в себе амплификацию: «я пришел, заговорил, попросил» (это кажется многим), «он с презрением отнесся ко всему, что я сказал». Того же хочет достигнуть и Гомер, говоря:

...Нирей... из Симы...

...Нирей был Аглаей рожден...

...Нирей... меж всеми красивейший.

О ком говорится многое, о том, конечно, гово­рится часто; и если [о ком-нибудь говорится] часто, кажется, [что о нем сказано] многое; таким образом, [и поэт], раз упомянув [о Нирее], с помощью па­ралогизма увеличил число раз и увековечил таким образом его имя, хотя нигде в другом месте не ска­зал о нем ни слова.

Стиль речи, произносимой в народном собрании, во всех отношениях похож на скиаграфию, ибо чем больше толпа, тем отдаленнее перспектива, поэто­му-то и там, и здесь, все точное кажется неуместным и производит худшее впечатление; точнее стиль речи судебной, а еще более точна речь, [произноси­мая] перед одним судьей: [такая речь] всего менее заключает в себе риторики, потому что здесь виднее то, что идет к делу и что ему чуждо; здесь не бывает препирательств, так что решение [получается] чис­тое. Поэтому-то не одни и те же ораторы имеют успех во всех перечисленных родах речей, но где всего больше декламации, там всего меньше точнос­ти; это бывает там, где нужен голос, и особенно где нужен большой голос.

Наиболее пригоден для письма стиль речи эпидейктической, так как она предназначается для про­чтения; за ней следует [стиль речи] судебной.

Излишне продолжать анализ стиля [и доказывать], что он должен быть приятен и величествен, потому что почему [ему обладать этими свойствами] в большей степени, чем умеренностью, или благо­родством, или какой-нибудь иной этической добро­детелью? А что перечисленные [свойства стиля] по­могут ему сделаться приятным, это очевидно, если мы правильно определили достоинство стиля; пото­му что для чего другого, [если не для того, чтобы быть приятным], стиль должен быть ясен, не низок, но приличен? И если стиль болтлив или сжат, он неясен; очевидно, что [в этом отношении] пригодна середина. Перечисленные качества сделают стиль приятным, если будут в нем удачно перемешаны вы­ражения общеупотребительные и малоупотребитель­ные, и ритм, и убедительные [доводы] в подобаю­щей форме.

Итак, мы сказали о стиле — о всех стилях вооб­ще и о всяком отдельном роде в частности. Оста­ется сказать о построении [речи].

На какие две части должна разделяться речь? — Подразделение Аристотеля и подразделение, устано­вившееся до него.

Речь имеет две части, ибо необходимо назвать предмет, о котором идет речь, и доказать его; по­этому невозможно, назвав, не доказать или до­казать, не назвав предварительно; человек дока­зывающий, доказывает нечто, и человек, предва­рительно излагающий что-нибудь, излагает это с целью доказательства. Первая из этих двух частей есть изложение, вторая — способ убеждения, как если бы кто-либо разде­лил речь на части, из которых первая — задача, вторая — решение. А как делят теперь, так это [просто] смешно, ибо рассказ свойствен только су­дебной речи; каким образом может быть в речи эпидейктическои и в речи, произносимой в народ­ном собрании, то, что принято называть рассказом, или то, что относится к противнику, или заключе­ние доказательст