Явное дело, их не назовешь неподкупными свидетелями и судьями по части

ценности аскетического идеала, этих философов! Они заняты мыслями о себе -

что им до "святого"! Они думают при этом как раз о собственных насущных

Нуждах: о свободе от гнета, помех, шума, о делах, обязанностях, заботах; о

Ясности в голове; танце; прыжке и полете мыслей; о чистом воздухе, остром,

Прозрачном, вольном, сухом, каков он в горах, где одухотворяется и

Окрыляется всякое одушевленное бытие; о покое во всех подземельях; о всех

Собаках, основательно посаженных на цепь; о том, что нет лая вражды и

Лохматой rancune, гложущих червей задетого честолюбия; о скромных и

Верноподданнических кишках, прилежных, как мельничные колеса, но далеких; о

Сердце чуждом, нездешнем, будущем, посмертном, - они разумеют, в итоге, под

Аскетическим идеалом веселый аскетизм обожествленного и оперившегося

Зверька, который больше парит над жизнью, чем почиет на ней. Известно,

каковы суть три высокопарных щегольских слова аскетического идеала:

Бедность, смирение, целомудрие; и вот рассмотрите-ка однажды повнимательнее

Жизнь всех великих плодовитых изобретательных умов - в ней всегда можно

Будет до известной степени обнаружить эту троицу. Разумеется, нисколько не в

том смысле, что это-де ее "добродетели" - какое им дело, этого сорта людям,

до добродетелей! - но как доподлиннейшие и естественнейшие условия их

Оптимального существования, их совершенной плодовитости. Вполне возможно при

Этом, что доминирующей в них духовности пришлось сперва обуздать неукротимую

И раздражительную гордость или расшалившуюся чувственность; возможно и то,

Что ей приходилось прилагать немалые усилия, чтобы поддерживать свою волю к

"пустыне", сопротивляясь тяге к роскоши и изысканности, а равным образом и

Расточительной либеральности сердца и руки. Но она делала это, будучи именно

Доминирующим инстинктом, навязывающим свои требования всем прочим

Инстинктам, - она делает это и поныне; не делай она этого, она как раз не

доминировала бы. Оттого в ней нет и следа "добродетели". Впрочем, пустыня, о

Которой я только что говорил, пустыня, куда удаляются и уединяются сильные,

Независимые по натуре умы, - о, сколь иначе выглядит она в сравнении с тем,

что грезят о ней образованные люди! - при случае они и сами суть пустыня,

Эти образованные. И явное дело, ее решительно не вынесли бы все комедианты

Духа - для них она далеко не романтична и все еще недостаточно сирийская,

недостаточно театральная пустыня! Правда, и в ней нет недостатка в

Верблюдах: но этим и ограничивается все сходство. Напускная, должно быть,