Основания метафизики 7 страница

Человек ищет "смысла жизни" - это как раз и есть поиски объективной ценности которая могла бы оправдать жизнь. Человек ощущает пустоту жизни - на фоне либо общей пустоты и бессмысленности всего, "бессмысленности всех дел", либо, напротив на фоне какой-то настоящей жизни - кажущейся или воображаемой. Человек ощущает полноту жизни, живет бурно и страстно, - но это значит, что он "чем-то живет. Личность упоена своей свободой, возможностью "по прихоти своей скитаться здесь и там", - но потому именно, что она может дивиться "божественной природы красотам" или "пред созданьями искусств и вдохновенья" трепетать "радостно в восторгах умиленья". Человек весь ушел в себя - но надо было для этого раньше "выйти из себя", да и само переживание ухода в себя включает и то, от чего он ушел.

Даже самопознание есть трансцендирование, ибо для того, чтобы познать себя надо "выйти из себя", преодолеть свою ограниченность.

Здесь надо оговориться. Индивидуальный дух не может быть всецело занят собой как самоцелью - это противоречило бы его сути. Но он может, по своему свободному выбору, с полным самосознанием или без него - стушеваться; на первое место в такой личности выдвигается биосоциальное существо и его потребности (материальные блага, власть, слава и т.п.), а духовные способности ставятся на службу их наиболее полного удовлетворения. Такая личность полна собой, своим "я", но этим "я" является не дух, а био-социальное существо. Дух - это "по определению" то в человеке, что направлено на объективные ценности. Но он вместе с тем индиви­дуален, он личность. Это индивидуальное начало делает возможным проникновение в него природных влечений. Выбирающее свой путь "я" не является "чистым" духом. Духовное бытие наслаивается на бытие природное, и "я" существует этим смешанным бытием. Это делает понятным возможность свободного выбора, с одной стороны, и возможность влечения и - эвентуально - его господства, с другой.

У огромного большинства людей огромное большинство помыслов и дней поглощено борьбой за биосоциальное существование. Однако духовное начало, задатки которого столь ярко проявляются в детстве, свободном - даже у дикарей - от этих забот (кстати, рассуждая о первобытном человеке, часто забывают, что и у него есть пора детства и отрочества), - не заглушается полностью, проявляясь, в част­ности, в моральных "сдержках", в сознании долга в отношении семьи, сородичей, в наличии своего образца прекрасного (красивого, нравящегося) и в интеллектуальной сфере - хотя бы в любопытстве.

Но так же как в биологическом мире встречаются уродства, т.е. анти-целесообраз- ность, так же встречаются в мире человека духовные уродства, - т.е. предпочтение антиценностей, полное вытеснение духовного природным, пневматического биологи­ческим, и открытая борьба с духовными ценностями - иногда использующая послед­ние только как маскировку: Нерон, Ирод, Иван Грозный, Гитлер, Сталин. В отличие от биологической сферы, такое уродство является делом не игры случая, а ре­зультатом свободного выбора. Здесь дух восстал против духа, личность против того, что только и делает ее личностью. В отдельных случаях как будто имеются в виду объективные ценности (например, у Гитлера: обеспечить достойную жизнь будущим поколениям немецкого народа), но на деле происходит чудовищное извращение самого смысла ценности (за счет истребления и порабощения целых рас и народов). Важный момент духовной активности - творчество нового, объективация пережитого, более высокая, чем интенциональность, ступень экстериоризации. Здесь - как уже отмечалось - проявляется диалектика духа. В творчестве самоотдача, самоуничтожение переходит в самоутверждение и самотворчество. В духе до конца доводятся и личное и универсальное начала, оба начала по существу сливаются. В творчестве с наибольшей силой проявляется смысл духовной жизни как творения и претворения ценностей.

Содержанием духовной деятельности (как чисто интенциональной, так и творчес­кой) являются познание (поиски истины), этическое поведение, созерцание прекрас­ного. Общим для этической и эстетической установки является отказ от утили­тарного отношения - в первом случае к людям, а во втором случае также и к вещам⁷³.

Показателем духовной жизни является эмоциональная окрашенность и динамичность. Знание какого-либо факта или закона само по себе дает немного.

Πολυμαθίη νοον 'ου διδάσκει - говорил еще Гераклит. Весьма эрудированные люди нередко духовно бедны. Стали ли мы духовно богаче от того, что знаем, что скорость света равна 300 ООО км в секунду, а не - к примеру - 200 ООО? Однако поиски и открытие этого факта сопровождались интенсивной духовной жизнью, так же как и открытие факта предельной скорости или даже пассивное "узнание" о существовании такой скорости из книг или лекций. Уже самый интерес к чему-либо, любознательность - свидетельство динамичности, движения духа, стимулирует такое движение. Открытие тайны природы переживается как победа ищущего духа. Это открытие может переживаться как новое свидетельство мировой гармонии или мирового беспорядка - в любом случае оно имеет эмоциональную окраску, оно не может оставлять нас равнодушными. Знание может быть мертвым грузом, балластом или даже "гробом" духа для "нищего духом" в дурном смысле. Но для сильного духом

- оно необходимое и важнейшее средство духовного самообогащения.

В прошлом, а для многих и сейчас, религия образует существенную часть их духовной жизни и деятельности. Многообразие явлений, связанных с этой стороной духовной жизни, невозможно свести к одному знаменателю. Различные религии и в различное время играли неодинаковую роль.

Корень религии заключается в том, что человек ждет от сил, управляющих миром участия в его судьбах - как личности или как члена коллектива. Этим религия отличается от науки, исходящей из презумпции полного безразличия этих сил, - а ведь и наука признает такие силы, - к судьбе человека. Астрология стала наукой, когда она превратилась в астрономию. С другой стороны, эпикурейская концепция безучастных олимпийцев стоит уже вне религии.

Характер религии меняется в зависимости от того, как понимаются эти силы и как понимаются эти судьбы. На первоначальной - или на последней из самых ранних стадий - эти силы - это одушевленные, но безличные силы природы, - а судьбы понимаются как возможность или невозможность удовлетворения элементарных жизненных потребностей. Здесь религия совпадает с магией, учащей как обращаться с этими силами, чтобы добиться благоприятного решения своих проблем. Здесь этический и вообще духовный элемент еще отсутствует.

На следующей стадии эти силы приобретают личный характер и очеловечиваются превращаются в человекоподобных богов (хотя бы иногда частично или даже полностью с внешней формой животных).

Очеловечивание предполагает и приписывание богам человеческих свойств - мо- ральных и физических. Боги живут своей личной жизнью: любят, производят детей едят, пьют, ссорятся, мирятся и даже умирают - впрочем, с последующим воскресени- ем. Магия оттесняется мифом. Но вместе с тем боги наделяются и нравственными чертами: они покровительствуют слабым и беззащитным, они ценят благородство и нравственное поведение человека и соответственно вознаграждают или наказывают

- как любой справедливый властелин на земле. От богов ждут того же, чего ждали от природных сил, - благополучия, - но появляется сознание того, что этого можно добиться не только с помощью ритуала (что перешло от эпохи магии, шаманства), но| и нравственным поведением.

Следующая стадия - стадия ветхозаветного монотеизма. С признанием единого Бога отпадает весь мифологический ингредиент религии. Бог личность, но у него

уже нет личной жизни. Он лишен уже каких-либо физических потребностей. Его жизнь - после сотворения человека - исчерпывается взаимоотношениями с человеком, принимающими договорной характер, т.е. основанными на признании свободной воли человека как в заключении, так и в нарушении договора. Нерасторжимость раз заключенного договора (вследствие чего нарушение его преследуется не в "гражданском", а в "уголовном" порядке) не противоречит этой свободе и не снимает ее. Естественно, что эти взаимоотношения сосредоточены преимущественно в Сфере этики, так как Бог не нуждается в том, чтобы вкушать мяса и тука жертвенных животных. Ритуалы (в т.ч. и жертвоприношения) остаются, но, потеряв свой магический, они приобретают уже скорее символический характер - как внешнее проявление внутреннего обращения к Богу. "Сказано тебе, о человек, в чем добро и чего Бог от тебя требует: справедливых дел, милосердной любви и смиренно­го хождения перед Богом твоим" (Мих. 6:8). Как и раньше, от Бога ждут благополу­чия, но, во-первых, праведность рассматривается сейчас как главный и, собственно говоря, единственный путь к снисканию милости божества, и, во-вторых, праведный путь и добрые дела это уже не только средства к благополучию, но и необходимая часть самого благополучия. Человек просит у Бога дать ему не только хлеб насущный, но и доброе сердце, и благие помыслы, и прочную веру. "Не отвергни меня от лица Твоего, и Духа Твоего Святого не отними от меня" (Пс. 50:13). Присутствие святого духа в человеке - это величайшее благо, за которое он благодарит Бога. Именно на этой стадии - и лишь частично на предшествующей - религия становится частью духовной жизни, духовной деятельности человека, плодом осознания человеком своей духовной сущности, с одной стороны, и духовной, надприродной, транснатуралистической сущности высшей силы, управляющей миром. Наконец, на четвертой стадии спиритуализация религии доведена до конца. Человек воспринимается уже в основном как дух, как бессмертная душа, и, с другой стороны, высшая сила воспринимается не просто как нечто стоящее над природой, но как исключительно духовное существо, как чистый дух. Предметом религии является моление не о материальном благополучии, а о благодати, духовном совершенство­вании, моральном очищении, моральной стойкости, утешении. Такая религия воплощает чувство единения души человека с духовной основой сущего. Сфера "святого", которая на второй стадии имеет еще магический характер, а на третьей еще прикреплена к чувственным символам, - на последней стадии уже не нуждается ни в каких символах, она сознается и переживается как чисто духовная сфера, в какой-то мере освящая и всю духовную жизнь человека.

На последней стадии религия, пожалуй, богаче в познавательном отношении, чем некоторые философии - как, например, аналитическая философия, подменившая ана­лиз сущего анализом слов, или обе хайдеггеровские философии, из которых ранняя была преисполнена тайн без мистики, а поздняя - мистики без тайн. Однако подлин- ная философия, со своей адогматичностью и открытостью горизонтов, сильная как своими дерзаниями, так и - где надо - своей сдержанностью, - при всех условиях сохраняет свои преимущества, как наиболее полное, - а потому и "положенное", - использование человеческим духом дарованных ему интеллектуальных возможностей и внутренней свободы.

ФРАГМЕНТЫ И ДОПОЛНЕНИЯ К КНИГЕ I

Общее для философской и научной рефлексии - обе стараются объяснить факты данные в опыте, и обе самокритичны. Различие - в самоограничении научной рефлексии сферой имманентного. Однако это различие не лежит в плоскости верификации: имеются неверифицируемые науки, как научная космогония, или, во всяком случае, неверифицируемые до конца, как археология, палеонтология и даже история.

Но надо различать между областью вечных догадок (история, археология космогония и т.д.) и областью вечных загадок (происхождение и основа космоса жизни, сознания). Последняя область может как таковая служить областью догадок лишь для метафизики. Догадки же науки тут принципиально не могут выйти за

пределы вопроса о физических или химических условиях и субстратах.

* * *

Многие современные работы слишком упрощают сложное и одновременно слишком усложняют простое.

* * *

"Если Бога нет, то какой же я капитан?" - говорит персонаж Достоевского. Он мог бы еще сказать: если я не капитан, если я червь, обреченный на небытие, то зачем мне Бог?

* * *

В истории философии развитие (если можно о нем говорить) заключается не в приближении к некой абсолютной истине, а в открытии все новых и новых возможных подходов или подступов к ней. И если даже ни один из путей не приведёт к ней, то все же я могу и сейчас повторить то, что записал еще в 1920 г.: в данном случае средство оправдывает цель.

Наука может дать (по крайней мере, в отдельных случаях) абсолютное знание; относительном, в то время как философия хочет дать хотя бы относительное знай об абсолютном.

В противоположность Лейбницу, я бы сказал, что "окно" - самый существенный конститутивный момент в монаде: окно в мир и к соседу.

* * *

Docta ignorantia: в хорошем смысле - это сократовское "знаю, что не знаю"; в дурном смысле - это гераклитовское πολυμαθιη (многознание), которое "уму не научает".

* * *

Исходным путем моей философской рефлексии является: "Я знаю, что я кое-что

знаю, хотя бы, что я ничего не знаю". Даже такое "кое-что" - мост к бытию.

* * *

Я сравнил философа с рудокопом, прорубающим собственную шахту. Бывает, что два философа продвигаются друг другу навстречу. Еще один взмах кирки, еще один удар - и они встретятся. Но этот взмах почему-то не наступает - unterbleibt, как

сказали бы немцы.

Всякую мысль о любом сущем или о предполагаемом как сущее можно рассматривать, анализировать, критиковать, отвлекаясь от мыслящего субъекта. И это не искусственное отвлечение, а выявление аспекта, присущего самой мысли как частице Логоса, к которому приобщается субъект, мысля.

Между сном (сновидением) и реальностью (отождествляемой с явью) проводят резкую грань. Шпет, отстаивая реализм, говорил: "Хотя сон мы воспринимаем как реальность, но никогда не бывает, чтобы мы воспринимали реальность как сон". Это может быть и верно в отношении настоящего, но в прошлом сон и явь, которая сама стала уже чем-то нереальным, сливаются почти до неразличимости прежде всего в памяти об их переживании ("воспоминанья, тени сна" - Блок). Отдаленное прошлое воспринимается как сон; с другой стороны, во сне оживают покойники, возвращаются наши студенческие годы и детские годы наших уже взрослых детей, мы опять оказываемся в давно покинутой квартире и т.п. Сны - не вещие, они обращены к прошлому. Сон исцеляет от физических недугов, возвращает остроту зрения, а оглохшему, наверное, и слух. Не знаю, верно ли, что жизнь - сон, но безусловно верно, что сон есть жизнь, что наши сновидения (или лучше, творения наших сновидений) вплетаются в ткань нашей жизни и даже выделяются на ее фоне как самая красочная, многообразная, авантюрная и бурная ее часть. Во сне преображается не только окружающая действительность, но и сам сновидец; проявляется в действии его второе (а вернее первичное, вытесненное и сублимированное) я; а иногда рельефнее выступают полностью сознаваемые слабости. Бывает и так, что один сон "ссылается" на "происшествие", имевшее место в другом сне или снах, давно виденных; бывают "цепные сны". Но во всех случаях переживание сна и воспоминание о сне и его переживании становятся неразрывной частно нашей "биографии". Сны охватывают все стороны нашей жизни - от голой чувственности до чистой духовности, доводя и то, и другое до степени, недостижимой

для яви. Есть сны политические (например, обыск в кафкианском стиле, разговор со Сталиным и т.п.), эротические, интеллектуальные, мистические, бытовые, служебные и т.д. Сны могут подсказать поведение в определенной жизненной ситуации и тем самым обогатить наш жизненный опыт.

Сновидение не только создает самые невероятные жизненные ситуации. Его творческая сила - в идеализации, в способности создания идеализированных образов, для которых жизнь и искусство служат лишь материалом. Из сна можно вынести видение такой чувственно-идеальной красоты, подобной которой не смог еще воплотить ни один художник, и память о таком видении и его переживании навсегда врезается в душу, становится частью реальной жизни, как то непостижное уму виденье, посетившее некогда рыцаря бедного.

Не знаю, могут ли эти наблюдения быть обобщены, или они относятся скорее к Ргo

domo sua, но, как мне кажется, в обоих случаях их следует отметить.

* * *

Философу, как и художнику, свойственна некоторая нескромность, какая-то доля эксгибиционизма, потребность высказать или выразить сокровенное, свое нутро Философская мысль, как и художественный замысел, просится на бумагу, на полотно на сцену, чтобы, став плотью, достичь своего завершения, чтобы в бытии для других

(пусть воображаемых) обрести бытие для себя.

* * *

Тематизированное знание есть (в идеале) математизированное знание Нетематизированное знание сопровождает нас повсюду - и в переживании

реальности, и в волнении, и в эстетическом переживании - в качестве эпифеномена,

* * *

Можно, пожалуй, сказать, что всякое лечение, даже самое эффективное (хирургия химия), подчинено закону возрастания энтропии: исцеление достигается (если достигается) ценой безвозвратного рассеяния какой-то частицы жизненных сил, пока не наступит момент, когда коэффициент полезного действия лечения станет равным нулю.

Я согласен с тем, что в философствовании участвует весь человек, как, впрочем,и научном поиске и в художественном творчестве, но в любом случае какая-либо одна сторона человеческой личности - сознательно или несознательно - выполняет функции контрольной инстанции: в первом случае - ratio, в втором случае

чувственный опыт, в третьем случае - вкус.

* * *

Лейбниц писал, что "истинная метафизика не есть нечто отличное от истинной логики". С такой формулировкой согласиться нельзя: метафизика несводима логике; правильнее было бы сказать, что истинная логика есть часть истинной метафизики, или, по-современному, онтологии.

* * *

Из записей 1926-1930 гг.

В основе логики объема лежит логика содержания (т.е. в основе аристотелевской - платоновская). Интенсионал предшествует логически экстенсионалу. Если класс "человек" входит в класс "млекопитающее", то это потому, что человек обладает всеми свойствами млекопитающего (а не наоборот). В этом смысле каждый субъект (носитель свойства) может выступать и в предикативной модификации, т.е. как свойство какого-то другого субъекта. Подобно тому, как электрический ток обусловлен разницей потенциалов, так и ток знания, или суждение, обусловлен этой разницей между понятием в качестве субъекта и понятием в качестве предиката (или

в качестве значения функции и в качестве аргумента).

* * *

Закон исключенного третьего либо верен, либо в том же отношении неверен. Tertium non datur. От этого, кажется, не могут уйти и интуиционисты, и любая многозначная логика.

* * *

Логику можно было бы определить как науку о законах, определяющих совместимость или несовместимость обстояний, поскольку эта совместимость или

несовместимость может быть установлена a priori.

* * *

Идеальный предмет тождественен сам по себе, а также в своих видах; в реальных вещах вместо этого - непрерывность изменения во времени и сходство различных вещей между собой. Общие понятия (универсалии) о реальных вещах несут на себе печать как свойств реальности, так и свойств идеальных предметов, т.е. того

логико-математического порядка, который наложен на хаос и взнуздывает его.

* * *

Взгляды А.Любищева на дарвинизм очень интересны, но непонятно его отрицание целесообразности. Онтогенез во всяком случае не может обойтись без этого основного принципа; что касается филогенеза, то здесь можно говорить о неком смысле или направленности развития (ортогенеза) - как фазы сквозного смысла или направления всего "сущепроцесса" - от хаоса до пневмо-био-космохаоса, т.е. последней известной нам пока фазы.

* * *

Еще о сновидениях. Бывает двухступенчатое пробуждение: проснулся от одного сна, и во сне же рассказываешь кому-то о только что приснившемся. А вот образец сверхвежливости во сне: "Извините, я вынужден прекратить нашу интересную беседу, так как, кажется, я просыпаюсь".

* * *

Полное разделение философии и жизни дает пустую философию и еще более пустую жизнь; полное их слияние - скучную жизнь и еще более скучную философию/ То, что требуется - это автономия каждой и взаимодействие - и то и другое в определенных рамках.

* * *

В журнале "Philosophy" за 1971 год, N 175 - две статьи, перекликающиеся с моей позицией по вопросу о бесконечности и парадоксах.^ статье "Kant or Cantor, that the Universe of Real must be finite in Space and Time" автор отстаивает, подобно мне, финитизм в отношении реальности, подкрепляя его еще одним важным аргументом (а именно, что само N - не натуральное число). Однако, поскольку английскому автору чуждо понятие идеально-сущего, он не может пойти дальше признания потенциальной бесконечности.

В другой статье "Тarski, Frege and the liar paradox" А.Сломэн показывает, что предложения, о которых идет речь, не имеют денотата ("значения" по терминологии Фреге) и потому лишены истинностного значения и не выполняют функции логического предложения. Все это совпадает с тем, что я писал в 1936 году. Однако моя аргументация носила более общий гносеологический характер.

Есть общее правило. Те, кто начинают с редукционизма (логические позитивиста марксисты, бихевиористы, отчасти и фрейдисты), потом оказываются вынужденными всякими сложными путями и с большими трудностями доказывать то, что для других было очевидно с самого начала.

Редукционизм не видит того, что реально существует на более высоких ступенях

развития, аддукционизм видит и то, что потенциально заложено на низших ступенях.

* * *

По поводу известных слов Маркса. Для того, чтобы взяться за изменение мира надо отказаться от всякой философии, как от тяжелых гирь на ногах. И то, что произошло, скорее подтверждает, чем опровергает это положение. А доказательства

a contrario: Платон и Дионисий Сиракузский.

* * *

Метафизика противостоит в равной мере - ограниченности науки разнузданности суеверия (и легковерия).

* * *

"Из спора рождается истина". Но такая истина обычно рождает новые споры.

* * *

Еще со времен Аристотеля ставилась под сомнение применимость закона исключенного третьего к будущему. В некоторых случаях, однако, ее трудно отрицать. Если я говорю: "Сейчас пойдет дождь",- то уже через несколько минут можно проверить, было ли это высказывание истинным или ложным. А чем, в принципе, отличается от этого высказывание: "Когда-нибудь в США будет комму­нистическая революция"? Лишь тем, что для установления истинности или ложности потребуется неопределенно длительное время. Но когда эта революция произойдет или когда США исчезнут с лица земли, выяснится, было ли это суждение истинным или ложным. Если же царствию США не будет конца, то для нашего ума истинность этого положения будет оставаться под вопросом, но принципиально это не меняет сути дела. Положение, что tertium non datur, останется в силе. Вообще же всякая многозначная логика предполагает некую двузначную металогику (а правильнее было бы сказать, что всякая многозначная подлогика предполагает двузначную "классическую" логику)

* * *

Метемпсихоз - обезличение самой души, духовная обезличка. Разве этого недостаточно, чтобы отвергнуть восточную мудрость, или чтобы, по крайней мере, отнестись к ней "сугубо" выборочно?

Позитивизм и религия сходятся на том, что "потустороннее" или "вечные проблемы" не подлежат ведению разума. Но позитивизм на этом основании отбрасывает их как лишенные смысла, религия же объявляет их сферой веры - то есть требует либо доверия к субъективному мироощущению ("опыту"), либо слепого следования традиции или собственному хотению. Дело не меняется от того, что иногда разум допускается в целях последующего подтверждения того, что уже заранее утверждено верой.

* * *

Raison d'etre философии - разумно обосновать примат духовного начала как предварительную гипотезу. Философия, отказываясь от этого, теряет не только право на существование, но и всякий смысл и всякое значение для человека. Она изменяет своему назначению как особой отрасли познания, она отрекается от самой себя как проявления этого примата духовного начала, ибо внутреннее противоречие любого вида материализма состоит в том, что он претендует на истину, то есть на то, смысл и значение чего он сам, по существу, сводит на нет. Ученый, отдающийся чистому познанию ради него самого, - брат философа или даже стихийный философ. Философ, сводящий философию к методологии наук, - лишь прислужник ученого, он превращает философию в вспомогательную дисциплину, так же как принятие примата духа на веру - превращает ее в прислужницу богословия.

* * *

То, что я называю "переживанием реальности", можно определить и как

совместную жизнь с вещами в единой реальности.

* * *

Два неискоренимых стремления человеческого духа - к постижению "запредельного", с одной стороны, и к постоянной критической проверке постигнутого для того, чтобы в нем утвердиться или от него отказаться - с другой, Самоотдача только первому приводит к вере, самоотдача только второму - к позитивизму, агностицизму, скептицизму. Только метафизика может сочетать оба

стремления, избегая как слепой веры, так и не менее слепого позитивизма.

* * *

Связь сознания и тела так же непостижима, как и существование сознания без тела. Но первое есть факт, а второе?

* * *

Метафизика - хрупкий сосуд, без которого нельзя обойтись, но которым надо пользоваться возможно реже и с которым надо обращаться с наибольшей осторожностью. Она имеет право на существование лишь постольку, поскольку пытается дать ответы на вопросы, возникающие в нашем опыте (в широком смысле).

В метафизическом плане, однако, и образование воды необходимо рассматривать как проявление всеобщего.

* * *

Ясная речь - это прозрачное незамутненное стекло. Ясное слово может раскрыть сложное и глубокое; темные словеса часто скрывают (именно скрывают) нечто весьма элементарное и плоское.

Философствование - это парадоксальное сочетание постоянного и универсального το θαμαζειν (удивления) и столь же постоянного nihil admirari: всему, даже самому простому и обычному, дивиться, и ничему, даже самому сложному и необычному, не удивляться.

* * *

Два шуточных варианта docta ignorantia:

1) "Docta" ignorantia: всезнайка, голова набита жадно собираемыми фактами и фактиками, но отсутствует способность или интерес к философскому обобщению и сосредоточению на существенном;

2) Docta "ignorantia": сосредоточенность на существенном и интерес к философскому обобщению предполагают безразличие и отрешенность от неважных фактов и фактиков и даже их намеренное отбрасывание.

* * *

Особенность картезианского сомнения, в отличие от сомнения скептиков: это сомнение не ради упразднения достоверного знания, а ради его утверждения. Именно

в этом качестве оно служит прологом рационалистической философии XVII века.

* * *

Бог для рационалистов XVII века - это прежде всего гарант истинности знания: у Декарта в силу того, что он не может быть обманщиком; у Спинозы - как субстанция, объединяющая атрибут мышления и атрибут протяжения и тем самым гарантирующая, что idea vera debet cum suo ideato convenire; у Лейбница - как творец предустановленной гармонии. Их метафизика - это обоснование необходимых предпосылок (истинного) знания: 1) наличие очевидного знания, 2) наличие объекта (истинного) знания. Отсюда лейбницевское: la vraye metaphysique n'est guere difference de la vraye logique.

* * *

Pro domo sua

He могу отделаться от ощущения, что экскурс в метафизику был грехопадением, плодом наваждения, порыва, не хочу сказать вдохновения.

В одной рецензии меня похвалили, отметив, что-де сразу видно, что автор знает больше, чем написано в книге. Это все же лучше, чем когда в книге написано больше,

чем знаешь. А по правде говоря: que sais-je?

* * *

Рефлексия (см.основной текст) это не только размышление над внешним объектом, но - что явствует и этимологически - обращенность мысли на саму себя, ее самоотчетность.

* * *

Похоже, что выдумывают для философии новые задачи (вроде анализа обыденного языка) с единственной целью сохранить название "философия" (а главное - кафедру философии). Такая "философия" как бы говорит словами персонажа Горация: aliena negotia euro excussus propriis. Но философия (без кавычек)

потом не нуждается. У нее достаточно своих дел.

* * *

Libido и coitus - абсолютно неопровержимые доказательства телеологии в биологической сфере, ибо здесь объективная цель - деторождение - совершенно и с полной отчетливостью отделена от субъективных побуждений, действующих в качестве непосредственной причины.