Аристотель 9 страница. Значение политических взглядов Платона для настоящего времени

III

Значение политических взглядов Платона для настоящего времени. — Утопии вообще и платоновская в частности. «Республика». Возникновение обществ и их органические элементы. — Ошибочность платоновских взглядов. — Политические формы общества и их недостатки. — Идеальное правление философов. — Роль воспитания. — В чем оно состоит: гимнастика, музыка, поэзия и математика. — Значение этих предметов образования. — Цели воспитания: распределение общественных обязанностей н прав н реализация высшего блага. — Классы и их добродетели. — Коренная ошибка платоновской схемы. — Необходимость в обществе единодушия и согласия. — Взгляды Платона на частную собственность и семью. — Уничтожение обоих институтов. — Брачное сожительство и по­ложение детей. — Неестественность платоновского режима. — Положение женщины, ее права, обязанности и воспитание. — Основной недостаток платоновского миросозерцания

_________________

Во всей системе философии Платона ничто, быть мо­жет, нас так не интересует, как его учение о государ­стве и вообще об обществе. Прогресс науки обнару­жил несостоятельность большинства его взглядов в различных областях человеческого познания: попытка

его отторгнуть завесу, отделяющую мир чувствен­ный от сверхчувственного, и таким образом разре­шить высочайшие проблемы бытия и знания призна­на в настоящее время — как и все ей подобные — тщетной и невозможной; его космогония, равно как и космология, низведены на уровень наивных фанта­зий, вызывающих ныне улыбку на устах даже школь­ника, и даже в психологии мы сделали достаточные успехи, чтобы умозрения нашего философа на этот счет казались нам грубыми и натянутыми. Не так, однако, обстоит дело с его политическими доктрина­ми. Наука об обществе — социология — до сих пор является лишь благочестивым желанием, и та часть, которая занимается политическими отправлениями общественного организма, до сих пор не пошла даль­ше первоначальной эмпирической стадии. Кой-какие горизонты, правда, перед нами уже раскрываются, и мы, хотя еще и смутно, как в сумерках, начинаем уже мало-помалу различать тропу, по которой шли человеческие общества; но все же мы до сих пор еще не обладаем ни одним законом, который с большей или меньшей ясностью объяснил бы нам прошлое или послужил бы указанием для настоящего и будущего. Индуктивный метод до сих пор еще почти неприложим к явлениям общественного мира, сами факты либо не собраны, либо недостаточно определены, в своей практической деятельности мы руководствуемся главным образом или требованиями момента, или общими априорными принципами. При таких усло­виях многое из того, что по этим вопросам говорил Платон, до сих пор еще не потеряло своего интереса и даже значения: быть может, будущая наука отвер­гнет и эти его доктрины, как отвергла другие; но пока,

на той ступени, на которой находятся общественные знания в настоящее время, они для нас ценны и за­служивают полного внимания.

«Республика» Платона начинает собой ряд тех про­изведений политического характера, которые рисуют нам типы наилучших, по мнению авторов, обществен­ных организаций, обеспечивающих счастье личности. Такого рода картины принято называть утопиями, при­давая этому слову значение неосуществимого, хотя бы даже и желательного, проекта. Таких утопий, в сущ­ности, было и есть очень много: каждый из нас, чув­ствуя в тот или другой момент несовершенство или неудовлетворительность данным общественным стро­ем, составляет себе более или менее сознательный иде­ал социальной организации, которая бы удовлетворя­ла физическим и духовным потребностям человечес­кого существа. Редко, однако, кто из нас вырабатыва­ет этот идеал во всех необходимых деталях и излагает его на бумаге в назидание современникам и потом­кам; но такие попытки были, и их-то называют утопи­ями по преимуществу. Платон, св. Августин, Томас Мор, Кампанелла, Морелли, Мабли, Кабэ, Сен-Си­мон и Фурье — вот ряд главных имен, не считая на­ших современников, как Беллами, Гертцка и Вильям Моррис¹, с которыми связаны наиболее известные по­пытки дать картину совершенного общественно-поли­тического строя. Самые же замечательные из них — это проекты Т. Мора, жившего в XVI веке, и Платона.

____________________

¹ Беллами Эдуард (1850—1898) — американский писатель, ав­тор социалистической утопии «Взгляд в прошлое» (1888; рус. пер. — «В 2000 году», 1889): Моррис Уильям (1834—1896) — англ. поэт, художник и теоретик искусства, христианский со­циалист.

«Утопия» — фантастический остров, куда Мор пере­нес место действия своего рассказа, — сделалась на­рицательным именем для всех подобных проектов; со вторым нам предстоит познакомиться в этой главе.

Общественная организация, по Платону, вытека­ет из самих условий существования, среди которых поставлен человек. Его организм беспрестанно расхо­дует свои силы, и этот расход, необходимое условие его деятельности, должен быть постоянно восполня­ем. Пища, кров и одежда являются поэтому предмета­ми первой необходимости, без которых трата жизнен­ных сил не может быть возмещена. Но может ли от­дельный индивид удовлетворить всем этим нуждам? Платон думает, что нет, и в этой самонедостаточнос­ти личности видит причину возникновения человечес­ких обществ. Человек ищет других себе подобных, с которыми он соединяется для общей работы, и при их помощи устраивает жизнь так, что становится возмож­ным удовлетворять все главные потребности жизни. Ясное дело, что каждый человек обладает некоторы­ми способностями, в силу которых он пригоден к опре­деленной работе больше, нежели к другой; к тому же, занимаясь постоянно одним и тем же делом, он при­обретает больше сноровки и теряет меньше времени при переходе от одного занятия к другому. Естествен­но поэтому, что если каждый член общины изберет себе ту работу, к которой он наиболее способен, и ста­нет заниматься исключительно ею, то все они, вместе взятые, успеют удовлетворить свои потребности и ско­рее, и полнее, нежели в том случае, если бы каждый из них брался за всевозможные роды деятельности. Разделение труда поэтому является первым и основ­ным началом, на котором покоится человеческое общество

и, согласно указанным трем потребностям в пище, крове и одежде, это общество не может состо­ять менее нежели из 3—4 человек: земледельца, плот­ника и ткача или сапожника; но земледельцу нужен плуг, плотнику — инструменты, а ткачу или сапож­нику — станок, шила или кожа; следовательно, и 4 че­ловек будет мало: нужны кузнецы, механики и даже пастухи, которые пасли бы стада и занимались вы­делкой кож. Но и этого мало. Подобно тому как чело­век не может жить один, так и общество не может жить изолированно: существует масса вещей, которые обществу необходимы, но которых оно не может по тем или другим причинам само производить. Являет­ся потребность в сношениях с другими общинами, у которых все это имеется, — и возникает торговля. Но торговля означает обмен, а обмен не может иметь места там, где нет излишка в продуктах. Нашему обществу поэтому необходимы земледельцы, плотники, ткачи и т. д., да еще и новый класс купцов, постоянно разъез­жающих по соседним общинам и вывозящих и ввозя­щих товары. Даже этого мало: общество разрослось, каждый член его занимается своим делом, — как же будет производиться обмен продуктов в самом обще­стве? Сапожник, скажем, сделал пару сапог, но ему нужно поправить крышу: станет ли он теперь бегать по городу с сапогами в руках, ища плотника? А если последнему нужны не сапоги, но хлеб? Отправится ли сапожник, у которого жилище полно воды от дождя, льющегося через крышу, искать теперь земледельца, которому нужны сапоги, и, выменяв их на хлеб, бе­жать с последним к плотнику? Конечно, это абсурд: нужны лавочники и даже оптовые торговцы, которые специально занимались бы делом обмена. А как насчет

войны наступательной и оборонительной? Людей теперь в нашей общине много: пожалуй, им может не хватить земли на пропитание. Что же делать? А у со­седей как раз имеется полоска земли, которая нужна ли им самим или нет, но во всяком случае весьма кста­ти пригодилась бы нашей собственной общине. Быть может, случится и так, что соседи почувствуют вож­деление к нашей землице, — ив том и в другом слу­чае пойдут войны и появится, согласно требованиям разделения труда, и особый класс воинов, которые, чтобы успешно выполнять свое дело, также должны специализироваться и т. д.

Картина эта, понятно, не отличается большим ис­торическим правдоподобием. Жизнь обществами не есть человеческое изобретение: она существует и у животных высшего типа и человеком лишь наследу­ется в эволюционном процессе наряду с прочими фи­зическими, духовными и социальными свойствами и инстинктами. Раз деление труда, за исключением, быть может, самых элементарных форм, основанных на раз­личии полов или возрастов, также не могло иметь ме­ста: первобытный человек не нуждался ни в крове, ни в одежде; пищу же он находил готовой на деревьях или в земле, и, срывая ее или выкапывая, он тут же ее и съедал. Но даже и на более поздних стадиях разви­тия, когда ни открытое небо, ни закрытая пещера не могли более удовлетворить появившейся в человеке потребности в крове и когда ни древесные листья, ни плоды или коренья не могли уже долее служить ему одеждой или пищей, — даже тогда такого резкого раз­деления труда, как представлял себе Платон, не мог­ло быть: охотник ли, или пастух, или даже позднее земледелец — доисторический человек столь же часто

сколачивал себе шалаш, как и метал стрелы или про­водил борозду. Система разделения труда появляется поздно, и в той совершенной форме, в какой рисовал ее Платон, ока не существовала даже в самой Греции. То же самое приходится сказать и об обмене и торгов­ле: существование их среди самого общества предпо­лагает целый ряд экономических категорий, как ры­нок, отчуждаемость продукта труда и частную соб­ственность в более или менее развитой форме, кото­рых никоим образом не могло быть при племенном и общинном коммунизме первобытных обществ. Как попытка, следовательно, проследить возникновение и развитие социального организма, эта теория не выдер­живает никакой критики; но она важна по своим ука­заниям на те органические элементы, из которых, по мнению Платона, слагается и должно слагаться чело­веческое общество. В основе его лежат экономические потребности, и право в нем состоять членом обуслов­ливается трудом, общественно полезным и необходи­мым.

И вот наше общество устроилось, но для правиль­ной и нормальной его жизни нужны законы, которые регулировали бы взаимные отношения его членов и обеспечили бы преуспеяние всего организма. Ввиду этого необходимы правители, издающие такие зако­ны и наблюдающие за их исполнением. Такие люди также нужны — если еще не больше, — как земле­дельцы, плотники, сапожники, купцы, торговцы и воины. Они и имеются в каждом из известных нам обществ, и согласно тому, в руках какого класса на­ходится кормило правления, то есть из какой среды выходят личности, издающие и исполняющие зако­ны, Платон разделял в «Республике» и «Законах» — все

формы правления на три разряда. Прежде всего идет правление единоличное, которое, смотря по тому, за­конное оно или незаконное, то есть добровольно ли народом вверенное или узурпированное, называется либо монархией, либо тиранией. Вторая форма прав­ления совершенно противоположна первой: правите­лем является сам народ — демократия, — без всякого различия рода, ценза и интеллектуальных и мораль­ных качеств; но и она может быть законная или неза­конная, смотря по тому способу, каким овладела вла­стью. Третья же форма, к которой Платон, как и его ученик Аристотель, имел наибольшее пристрастие, состоит в правлении класса богатых и способных, — аристократия, которая, однако, если завладела госу­дарственным рулем насильственно, вырождается в олигархию. Под эту же форму Платон подводит и во­енную республику — тимократию, — где власть при­надлежит сословию военных.

Все эти формы правления казались ему, однако, более или менее несовершенными. Лучше всех, быть может, была бы монархия, но то обстоятельство, что ока легко может перейти в тиранию, перевешивает все ее прочие достоинства и делает ее опасной для народ­ного благосостояния.

Демократия также не без больших недостатков: народная толпа глупа, невежественна и полна пред­рассудков. Она изменчива, капризна и не умеет отли­чать истины от лжи. Она не владеет собой и легко делается игрушкой в руках красноречивого демагога и ловкого интригана. Лучше всего было бы правление людей отборных по своим способностям, серьезности и знаниям; но где их взять? Ни богатые, ни военные, как таковые, не вносят достаточной гарантии тому, что

их правление не перейдет в классовое, противонародное, олигархическое. Нужно поэтому создать новый класс, если мы желаем иметь государство совершен­ное, идеальное, класс, который состоял бы из подоб­ных отборных людей и которому исключительно была бы вверена задача государственного правления.

Мы раньше видели, что для более или менее обес­печенного в своих материальных нуждах общества не­обходимы два обширных разряда граждан. Одни, са­мые многочисленные, занимаются экономически про­изводительным трудом, охраняют общественную бе­зопасность как извне, так и внутри. Для успешного выполнения возложенной на каждого из них задачи необходимо полное и абсолютное разделение между ними труда, сообразно их способностям и наклоннос­тям, так чтобы член одного класса не только не мог вмешиваться в круг деятельности другого класса, но и не смел заниматься работой какого-нибудь члена сво­его же класса, то есть чтобы сапожник, например, не только не мог высказывать свое мнение или прини­мать участие в делах военных, но не смел, бросив свое шило, вдруг взяться за портняжную иглу. Теперь же мы установили еще одно, а именно, что обществу, же­лающему не только существовать, но еще быть счаст­ливым и совершенным, необходимо иметь отдельное сословие правителей, взятых не наобум из того или другого класса в силу каких-либо внешних отличий, но из людей, достойных по своим нравственным каче­ствам и умственным способностям. И эти правители в свою очередь должны составить класс, то есть быть связанными общим воспитанием, идеями и интереса­ми в одну корпорацию повелевающих, по отношению к которым все остальные граждане являются повинующимися

— подданными. Какой же это класс? Како­ва его квалификация? Это — философы, — люди, об­ладающие высокой культурой и достигшие реального знания, то есть знания идей. «До тех пор, — провоз­глашает наш мыслитель основной канон своего поли­тического учения, — пока философы не станут царя­ми, или цари и князья не проникнутся духом филосо­фии, так чтобы политическая сила и мудрость соеди­нились в одно, а люди с низшими способностями были совсем исключены из этих сфер, — до тех пор, гово­рим мы, государства нет! Само человечество не изба­вится от зла. Только тогда, когда все устроится, как мы говорим, идеальное государство осуществится и будет преуспевать».

Спустя целый ряд столетий этой лее самой мыс­ли, почти в тождественной форме, суждено было воз­родиться в мозгу другого человека, а именно Сен-Си­мона (Огюст Конт, который, как известно, также про­возгласил подобное мнение, был ученик последнего). Так мало за этот громадный период времени успели двинуться вперед наши политические идеи! Мы не бе­ремся судить, насколько осуществление этой мысли было бы желательным для человечества: быть может, зло от атрофии гражданских функций большей части общества перевешивало бы то благо, которым сопро­вождалось бы усиленное приложение освобожденной энергии к сфере личного самосовершенствования; но вопрос не в этом, а именно в том, осуществима ли эта мысль вообще? Исторический опыт показал нам, что нет. Люди не настолько бескорыстны, проницатель­ны и безошибочны, чтобы, при отсутствии обществен­ного контроля и соучастия, какой бы то ни было класс мог успешно править государственной ладьей на исключительное

благо народа. Личные и классовые ин­тересы, предрассудки, индивидуальные недостатки, идиосинкразия и бесчисленное множество других об­стоятельств мешают возникновению и существованию идеальных правителей, какие рисовались воображению Платона, Сен-Симона и других: это коренится в несо­вершенствах не одной какой-нибудь страны, не одной какой-нибудь эпохи, а всего человечества и всей исто­рии. Игнорировать этот факт так же невозможно, как игнорировать само несовершенство нашего духовного и физического существа, и современное человечество или, по крайней мере, Западная Европа должна была после вековых страданий отказаться от подобной меч­ты и сознать, что нет другого залога общественному благополучию, кроме как в самодеятельности обще­ства.

Все же мы не должны думать, что Платон закры­вал глаза на трудности, лежащие на его пути к дости­жению идеала; по крайней мере, он понимал, что та­кие совершенные личности, как его правители, не рож­даются, а в лучшем случае, если они вообще возмож­ны, делаются: отсюда преобладающее, можно сказать, огромное значение он придает воспитанию. Мы ниже увидим и другие цели, которые преследовало воспи­тание в платоновском государстве; теперь посмотрим, в чем оно состояло и каким образом вырабатывались достойные правители.

Роль воспитания принадлежит самому государ­ству, в руки которого ребенок передается чуть ли не с первого дня своего рождения. Начинается оно, как и следует ожидать, попечением о физическом развитии будущего гражданина, — попечением, которое, в сущ­ности, никогда не прекращается до самой его смерти.

Но уже с того самого момента, когда в ребенке про­буждается сознание, начинается его систематическое нравственное и умственное воспитание, и здесь Пла­тон предвосхищает идеи Руссо и новейших педагогов, которые поняли значение ранних впечатлений на ду­ховную натуру человека и настаивают на необходимо­сти для здорового ее развития тщательно подобран­ных влияний с раннего младенчества. С трех прибли­зительно лет вплоть до юношеского возраста, лет до шестнадцати, беспрерывно тянется образование в тес­ном смысле этого слова: изучение мифов, гимнасти­ческие упражнения, чтение, письмо и, наконец, му­зыка, в которую включается и поэзия. Мифы долж­ны, конечно, быть очищены от непристойных элемен­тов, нравственных и религиозных, и пробуждать в ребенке эстетическое чувство и воображение. Под гим­настикой следует подразумевать не те упражнения, которые имеют в виду подготовку атлетов с целью побеждать на публичных играх, а военную выправку, ловкость, стойкость и выносливость, как это было в Спарте. Нужно учить детей владеть оружием, перено­сить тяжести лагерей и походов и закалить тело про­тив всякого рода физических влияний и невзгод. Нужно внушать им чувство беспрекословного повиновения и любовь к скромному образу жизни, не терпящему ни роскоши, ни даже комфорта. Но главными факторами нравственного воспитания должны быть музыка и по­эзия: они возбуждают сильные и возвышенные чув­ства, они дают воображению высокие образы, вызы­вая вместе с тем жажду подражания, и, наконец, раз­вивают то чувство гармонии, ровности и уравновешен­ности, которое для грека было драгоценнее всего про­чего. Платон, однако, был убежден, что в том виде, в

каком эти два искусства существуют, они совершенно непригодны для воспитательных целей. Сила их мо­гуча, тем тщательнее должны быть они очищены от зловредных элементов, могущих нанести хрупкой че­ловеческой нравственности неописуемый вред. Есть, например, роды музыки, которые по тем или другим причинам способны вносить одну лишь деморализа­цию: одни — вульгарны по стилю, другие — неесте­ственны по форме, третьи — просто бессодержатель­ны, а четвертые — не вызывают других эмоций, кро­ме сладострастия, изнеженности, лени и т. д. Такая музыка должна быть совершенно исключена из иде­ального государства: в нем она должна быть строга по форме, медленна по темпу, возвышенна и вместе с тем проста по содержанию. Только при таких услови­ях она может сделаться первоклассной общественной силой, «цитаделью и оплотом государства», всякое изменение в которой, говорит Платон, неминуемо ве­дет за собой коренное изменение и в законах государ­ства!

Но еще большее внимание следует обратить на поэзию. Большинство поэтических творений страда­ют теми же недостатками, что и музыкальные, да к тому еще и сюжеты их далеко не всегда подходящи. Платон приводит целый ряд произведений того вре­мени, в которых авторы дают самые превратные по­нятия о мире, о Боге, о жизни за гробом, о душе, и доказывает, что громадное большинство их способно внушить лишь дурные страсти и безнравственные на­клонности, вроде трусости, лицемерия, изнеженнос­ти, пьянства, жестокости и т. д. Он считает поэтому необходимым выкинуть из существующей поэтичес­кой литературы, даже из Гомера, все те места, которые,

по его мнению, вредны, и для вящей безопасно­сти решается совершенно изгнать из государства со­временных поэтов наравне со всеми прочими жреца­ми искусств, не подходящих под его идеал: они-де, все до одного, учителя ложной морали, достойные за свой талант быть украшенными венками, но за свое пагубное влияние на нравы — быть выпровожденными за пределы страны. Только сочинители философ­ских диалогов, религиозных драм и благородных ми­фов могут быть оставлены.

С 16 лет юноша начинает изучать математичес­кие науки: геометрию и астрономию. Мы не должны удивляться тому значению, которое придавали этим наукам древние греки вообще и Платон в частности. Многих отраслей знания, которые теперь существу­ют, тогда еще не было совсем, а из тех, которые тогда уже были в зачатке, как, например, медицина, ни одна еще не перешла первоначальную эмпирическую ста­дию своего развития. Одна лишь математика — и глав­ным образом геометрия — стала уже слагаться в орга­низованную систему со всеми признаками науки. Зна­ние математики казалось поэтому знанием par excellence¹, и человеческий ум не то с благоговением, не то с чувством трепета останавливался перед его по­разительными истинами, его непреложными вывода­ми и своеобразным методом, так резко отличавшимся от грубых, так сказать, на ощупи основанных методов прочих отраслей знания. Воображению импонировали чудеса математики, знакомство с ней казалось сверх­человеческим, и люди, обладавшие им, считались чуть ли не полубогами или, по крайней мере, мудрецами.

________________

¹По преимуществу (лат.).

Платон смотрел на все это точно так же, как и его современники; но в его глазах изучение математики имело еще то большое достоинство, что подготавли­вало и приучало людей отрешаться от чувственных вос­приятий, улавливать неизменное под изменчивым, — словом, ставило их на тот путь, который ведет к по­знанию идей.

Математика, таким образом, была органическим элементом в платоновской системе воспитания, и ею, в сущности, заканчивается для большинства граждан теоретическое образование. В 18 лет юноши вступа­ли в практическую жизнь, занимаясь в продолжение двух лет главным образом военным искусством. На 20-м же году происходит нечто вроде экзамена или просева: те из молодых людей, которые не обнару­жили достаточных умственных способностей и нрав­ственных достоинств, вроде неподкупности, прямо­ты и прочее, но которые вместе с тем достаточно мужественны и бесстрашны, остаются в классе вои­нов — на них возлагается дело защиты государства от внешних и внутренних врагов. Но те, которые от­личались и в том, и в другом, идут дальше и продол­жают свое воспитание и образование с целью подго­товиться к посту администраторов и законодателей. До 30 лет эти люди занимаются всеми существую­щими науками в их внутренней и взаимной связи: это как бы высшее образование, имеющее целью не столько увеличить количество знаний, сколько раз­вить в учащихся способности к самостоятельному и правильному мышлению. Затем те, которые не обна­ружили больших успехов, занимают низшие адми­нистративные и исполнительные должности; осталь­ные лее приступают к изучению высочайшей из всех

наук, этому венцу человеческого познания, — к диа­лектике, науке об идеях. Они постигают все тайны мироздания и становятся философами, способными созерцать истинное бытие — истину, добро и красо­ту. Эти-то люди, цвет страны, превосходящие всех сограждан своими умственными и нравственными ка­чествами, и делаются, спустя известное число лет, проведенных в практической деятельности, правите­лями государства.

Читатель, надеемся, не упрекнет нас за то, что мы остановились на платоновской системе воспита­ния: оно играло у него слишком большую роль, что­бы молено было ограничиться парой слов. Оно под­готавливало класс философов — правителей, эле­мент в общественной организации, который, по мне­нию нашего мыслителя, отличает идеальное и со­вершенное государство от всякого другого. Но оно ведет еще и к другим результатам. Прежде всего оно делает возможной ту классификацию граждан по спо­собностям и наклонностям, на которой основывает­ся разделение труда и установление классов — два основных устоя платоновской республики. Челове­ку дается полная возможность развивать свои спо­собности в той или другой сфере и приобретать со­ответствующие знания: в какой из этих сфер он по­кажет наилучшие успехи и в какой, стало быть, он сможет быть наиболее полезен обществу, — к той его и приставят: этим обеспечится maximum произ­водительности наличных сил страны. Но выше все­го этого стоит главная и общая цель воспитания, а именно — развитие в людях добродетели, то есть реализация высшего блага. Добродетель, если не тождественна со счастием, есть во всяком случае его

причина, как порок — причина зла, а так как един­ственный raison d'etre¹ государства есть обеспечение каждой личности, входящей в его состав, наибольшей полноты счастия, то главным и конечным предметом забот его должна быть добродетель, то есть выясне­ние нравственных идеалов и насаждение их в сердцах и умах людей. В чем же состоит добродетель?

Мы знаем, что душа мировая и человеческая со­стоит из трех элементов: рационального, иррациональ­ного, или чувственного, и среднего между ними — му­жественного; точно так же и государство слагается из трех классов, совершенно аналогичных этим элемен­там. Первый класс — класс философов — соответствует верховной части души — разуму: и тот и другой пра­вят, и тот и другой имеют дело с идеями. Второй класс — воины — представляет не что иное как обще­ственное, так сказать, воплощение второго элемента души — духа, который хотя и противоположен разу­му (классу философов), но всегда является его помощ­ником и союзником. Третий же, самый низший класс, — класс работников, — занимающийся физи­ческим трудом, вполне сходен с третьей, низшей час­тью души, имея дело с материальными предметами и никогда не поднимаясь выше материального мира.

Отсюда естественно, что и добродетель или нрав­ственное совершенство каждого из этих классов должно быть аналогично добродетелям соответствующих час­тей души: первый класс достигает высоты своего при­звания, когда он обладает знанием идей или мудрос­тью; второй — не иначе может выполнять свои обя­занности, как будучи мужествен; а третий — должен

_______________

¹ Смысл, разумное основание (фр.).

видеть свой нравственный идеал в самообладании и повиновении. Эти добродетели представляются более чем целями, к которым классы должны стремиться: они суть необходимые условия существования класса, как такового: без мудрости нет философов и правите­лей, без мужества — нет воинов, и без самообладания и повиновения нет рабочего сословия. Каждый из этих классов должен практиковать свою добродетель, и только ее одну, — подобно тому как каждый обязан заниматься исключительно своим делом; в этом за­ключается основное требование справедливости, — добродетели, общей для каждого гражданина без раз­личия классов.

Платоновское государство состоит, таким образом, из трех сословий, резко отделенных одно от другого родом деятельности и нравственными стремлениями. Схема, конечно, в высшей степени искусственная, при­нимая общество скорее за механически сколоченное здание, чем за организм, компактный и цельный, мед­ленно, но беспрерывно развивающийся. Но здесь, быть может, важно не столько то, что наш философ счита­ет возможным искусственно построить такое обще­ство — хотя, конечно, и это крупное заблуждение, от которого мы не вполне еще избавились и поныне, — сколько то, что, по его мнению, раз навсегда установ­ленные формы общества постоянно для него пригод­ны и целесообразны. Он не видел динамической сто­роны социального организма и не знал, что количе­ство, интенсивность и взаимоотношения в нем сил постоянно меняются и что, следовательно, смена форм является не только естественной спутницей, но и не­обходимым условием общественного прогресса. Меч­тать поэтому о том, что обществу можно обеспечить

наибольшую сумму блага, втиснув его в раз навсегда застывшие, окостенелые, хотя бы и совершенные фор­мы, не только напрасно, но и противоречит требова­ниям социального прогресса¹.

Эта глубокая ошибка лежит в основе всего даль­нейшего развития платоновской схемы. Государство не должно быть ни слишком малым, ни слишком об­ширным, а как раз таких размеров, которые удовлет­воряли бы материальным нуждам народа и требова­ниям нормального общежития. Оно не должно быть также ни слишком бедным, ни слишком богатым: в первом случае оно терпело бы нужду, порождающую разного рода зло, физическое и нравственное, а во вто­ром — появились бы роскошь, разврат, тунеядство и прочие пороки — детища богатства. Вообще, говорит он, во всех странах, где имеются большие богатства, господствует вместе с тем и крайняя бедность: госу­дарство не составляет одного целого, а распадается как бы на два отдельных класса — богатых и бедных, по­стоянно между собою враждующих и борющихся. В его государстве заниматься производством материаль­ного богатства будет один лишь третий, самый мно­гочисленный, класс; остальные же два будут жить трудом последнего, получая от него определенное и скромное содержание. Такой режим предотвратит об­разование в государстве указанных двух экономичес­ки противоположных классов и устранит одну из глав­ных причин междоусобиц, так часто ведущих к гибе­ли общества. Однако и этого недостаточно: зависть и