Интердиктивная и суггестивная функция речи

Вначале ребенок и воспринимает речь лишь в ее интердиктивной функции. По словам Шпица, даже в возрасте девяти-двенадцати месяцев запреты являются «гораздо более многочисленными, чем приказания. Они выражаются взрослым, как правило, вербально, и в них делается акцент на соответствующих жестах; например, взрослый может грозить пальцем или покачивать головой. Вертикальная локомоция, которая также приобретается в этом возрасте, быстро увеличивает автономию ребенка, и, соответственно, такие запреты, как “нет, нет” со стороны взрослого, становятся все более частыми во все более разнообразных ситуациях». И далее: «Для ребенка каждый запрет, будь он вербальным, с помощью жеста или сочетанием того и другого, сдерживает действие, начатое ребенком.[…] Каждый запрет означает фрустрацию. Запрещаем ли мы деятельность ребенка, или не позволяем ему получить что-то, чего он желает, или же мы не согласны с формой, которую он хочет придать своим объектным отношениям, мы всякий раз будем фрустрировать влечения его Ид. Поэтому мнемические следы запретов, жесты или слова, в которых мы их выражаем, будут наделены специфическим аффективным катексисом, чувственным тоном отказа, поражения, воспрепятствования, разрушения планов - одним словом, фрустрации» (Шпиц, 1957, с. 34-35).

Наблюдения Шпица хорошо согласуются с результатами филогенетических исследований Поршнева: человеческое дитя с самого рождения вынуждено иметь дело с фактором фрустрации, невиданным во всей предшествующей появлению человека разумного эволюции - с человеческой речью, в первую очередь, с ее интердиктивной функцией, опирающейся на инверсию тормозной доминанты, провоцируемую неодолимой силой имитации.

Зачастую значение речи в общении взрослого с ребенком в первый год его жизни недооценивается. Шпиц специально обращает внимание на это обстоятельство: «Мы редко задумываемся о том, что, какую бы помощь мы ни оказывали ребенку, поднимая его, подмывая, перепеленывая и т.д., он неизменно видит наше лицо анфас, мы сами фиксируем на младенце свой взгляд, двигаем головой и, как правило, что-то приговариваем [курсив мой. - О.В. ]» (Шпиц, Коблинер, 1965, с. 54). С другой стороны, не бывает человеческой речи без мимики и жестикуляции, без колебаний тембра, скорости и громкости говорения и т.д., короче - без «аффективного сопровождения». В том же случае, когда эмоции, сопровождающие речь, не вполне понятны, затруднено и понимание смысла самой речи. Именно поэтому в современном интернет-общении и возникла необходимость в так называемых «смайликах», прямо обозначающих эмоции, необходимые для понимания текста.

Поршневская концепция помогает понять физиологическую природу «аффективного катексиса» человеческой речи: ребенок человека появляется на свет уже «большелобым», т.е. «податливым на интердикцию» - еще одно фундаментальное отличие онтогенеза от филогенеза.

Однако уже к 6-8 месяцам в речевом воздействии взрослого на ребенка появляются первые признаки перехода к более высокой ступени, к суггестии (к приказаниям). Российский психолог Ольга Семенова, ссылаясь на исследования, проведенные еще под руководством Лурии (Яковлева, 1958), пишет: «В возрасте 6-8 месяцев также удается выявить первые признаки возникновения речевого управления действиями ребенка.[…] Ребенок 6-8 месяцев способен выполнять простейшие действия по инструкции взрослого (находить взором требуемый предмет)» (Семенова, 2007). Как установил Эмде, примерно к семи месяцам ребенок начинает ждать аффективных проявлений матери, которые ему необходимы для регуляции своих поведенческих реакций в ситуации неопределенности (Emde, 1980).