Глава 3. Наукоподобное богословие. Ничипоров

Наука — исконный и принципиальный враг Церкви. Враг не на жизнь, а на смерть. При этом люди Науки могут быть верующими, а сама Наука в какие-то исторические периоды может жить, вроде бы, в мире со своим врагом, как, собственно говоря, и сама Церковь сейчас вынуждена жить в мире с Наукой. Тем не менее, между ними существует исходное противоре­чие, заложенное в самую основную цель Науки — уничтожить Церковь и занять ее место в обществе. Именно с этого Наука и начинала свое существо­вание.

В жизни это противоречие может и не иметь никакого значения, потому действительность иногда заставляет сосуществовать самых непримиримых вра­гов. К примеру, в России последние века мирно уживаются Ислам и Христи­анство, которые веками бились насмерть. Как Ислам бьется сейчас с Иуда­измом. Точно так же может сдружиться хищник со своей обычной жертвой. Обстоятельства заставляют.

Но это бытовой уровень, где жизнь вносит свои правки. В быту и надо исходить из обстоятельств жизни. А вот в философии приходится использо­вать идеальные понятия, иначе рассуждение не получится точным. И там, на уровне первообразов, Наука исходно противоположна Религии, поскольку строила себя на утверждении, что Религия неверна, что она обман и что ее вообще надо изгнать из общества. Церковь это очень хорошо чувствовала когда-то и возражала на это кострами инквизиции.

Как произошло современное кажущееся «примирение» двух старых вра­гов — вопрос исторический. Но это определенно не заслуга Науки. В России она целый век пыталась добить Церковь, ведя грязную антирелигиозную пропаганду и подначивая Власти на притеснения, а тупую прогрессивную толпу на погромы. Поэтому то, что в России сохранилось Христианство и другие религии, можно считать заслугой только их самих и людей, которые не захотели отречься от своей веры. И теперь мы можем мирно жить, по­скольку у Науки нет больше силы искоренить это мракобесие. Она сдалась, но она не изменилась.

И поэтому религиозный писатель, богослов должен очень хорошо осоз­навать, что может вести основательные и, с научной точки зрения, каче­ственные исследования, но делать из богословия часть Науки в современном

Круг пятый. Теология, или Богословие — Слой первый

смысле этого слова недопустимо. Это предательство и, по сути, — продол­жение все той же войны за уничтожение Церкви. Ведь превращение Богосло­вия в одну из наук будет означать, что Наука захватила Церковь изнутри. По крайней мере, на философском уровне, на том уровне, где работают исход­ные понятия.

Тем не менее, такая работа постоянно ведется внутри Церкви, и мно­жество простых парней в сане священников старательно делают из богосло­вия науку. Разбирать эти сочинения подробно мне не хочется, но я покажу один пример.

Протоиерей Борис Ничипоров — «сельский батюшка, настоятель Ильин­ской церкви села Селихово, что близ города Конаково в Тверской области», — увлекшись ведением Воскресной школы для детей, выпустил в свет «Введе­ние в христианскую психологию». Психологии в ней, по большому счету, нет, как нет даже разговора о душе. Все это — исключительно попытка воз­действовать на сознание, состоящая из множества поучений. Очевидно, отец Борис ощущает, что ему есть чему учить простой люд.

При этом книга напутствовалась в жизнь доктором психологических наук, директором Института педагогических инноваций Российской Академии об­разования. Да и сам отец Борис четко определяет, что пытается привнести в современное богословие то, что делали его учителя, которыми оказываются самые ярые враги души.

«Впрочем сказанное вовсе не означает, что в нашей психологии не было талантливых и даже выдающихся исследователей. Среди них и мои учителя А. Н. Леонтьев, А. Р. Лурия, Б. В. Зейгарник, Д. Б. Эльконин и многие другие. Всем им вечная память! Они, будучи детьми своего времени, тем не менее сохранили в себе ценности великой европейской и русской культуры» (Ничипоров, с. 29).

Странный комплимент. Православие никогда не гордилось тем, что по­могает засилью европейских ценностей в России. Скорее, наоборот, считало всех носителей этих ценностей еретиками и схизматиками. И вообще, созда­ется впечатление, что перечисленные учителя хороши одним тем, что их имена известны, а отцу Борису довелось учиться у знаменитостей. И ему теперь плевать, как они относились к душе, главное, что их именами можно помахать перед научным сообществом, доказывая, что христианская психо­логия имеет право быть в числе наук. Именно это и есть главная задача Ни-чипорова. Создать еще одну науку.

Кстати, возникает и другой вопрос: почему среди его учителей не пере­числены православные иерархи? Ну, хотя бы кто-то из преподавателей Ду­ховной Академии!

Во введении «От автора» он утверждает:

«Представленный читателю скромный труд являет собой промежуточный итог размышлений и практики в рамках нового фундаментального направления в отечественной психологии.

Глава 3. Наукоподобное богословие. Ничипоров

Сегодня на историческом изломе в России мы можем наблюдать сразу три психологических течения.

Первое — это традиционная, привычная для последних десятилетий психо­логия. Ее признаки известны: рационализм, естественнонаучный метод, отрица­ние Божественного в любых формах и проявлениях... <... >

Второе направление можно было бы обобщенно назвать мистической пси­хологией. Ученые этого движения в свое время откроют для себя огромный и очень разный мир мировой духовной культуры — от практики шаманства до эффектов парапсихологии. <...>

И, наконец, третье направление, которое активно развивается в нашей пси­хологии в последние годы — христианская психология. Это направление разраба­тывается верующими, христиански ориентированными профессиональными пси­хологами как в России, так и за рубежом. Путь этих людей в Церковь не был простым и механическим. Это было глубокое, как правило, мучительное переос­мысление как своего профессионального кредо, так и трудное обретение в Боге себя как личности» (Там же, с. 21—22).

Очевидно, сам отец Борис прошел как раз таким путем, причем, так и не дошел его до конца. Профессиональный психолог может стать богосло­вом и изучать душу. И он даже может называть свою науку психологией. Но он никогда не посчитает ее одной из равноправных сестер-наук. Есть психо­логия, и есть психология. Слово одно, а явления принципиально разные. И все это научное наследие, которое так обидно потерять столько лет потра­тившему на его обретение священнику, — как раз и есть то бремя, которое не пронести ни за последнюю черту, ни даже за черту, отделяющую бого­словие от Науки. От него бы стоило отречься, но как жаль!..

В силу этой исходной двойственности, и сами сочинения полуученых-полусвященников двойственны и непоследовательны. Временами в них мель­кают цепляющие душу высказывания, затем вдруг все переходит в длинную нравоучительную жвачку. А за всем этим ощущается такое знакомое по науч­ным трудам: вот теперь вы поймете, кто здесь самый умный!

Как пример всего этого в одном предложении: «Книга эта — первый шаг к овладению и введению языка православной аскетики, евангельского слова вооб­ще в язык психологии, что давно уже реализовано в других гуманитарных на­уках» (Там же).

Как я отстал, я и не знаю, в каких науках это «реализовано». Отец Борис поумнее меня будет. Кстати, а что «реализовано»? В другие гуманитарные науки введен язык православной аскетики? Вот это новость! А в какие? Или он имеет в виду, что язык науки уже кое-где испорчен евангельскими слова­ми? Как он сам портит язык писания научными и просто сорными словеч­ками, вроде «реализовано». Кстати, что значит здесь «реализовано» с точки зрения обозначенного действия? Что он хотел сказать этим словом?

Ладно, не буду придираться, я всего лишь показываю, как воспринима­ется сама книга. И воспринимается она плохо, за исключением тех мест, где отцу Борису все-таки удалось сделать свой первый шаг к овладению языком

Круг пятый. Теология, или Богословие — Слой первый

богословия. Да и сами эти слова отзываются в душе предвкушением открове­ния: это — первый шаг к овладению и введению языка православной аскетики!..

К сожалению, подобных мест не много. Но они есть. Отец Борис поми­нает даже самопознание. И если уж попытаться вывести основной урок, который может извлечь из этой книги психолог, то я бы посчитал сердцем его собственного поиска пути вот это рассуждение. Оно, кстати, пример самопознания, которое совершил профессиональный ученый, обретя веру в Бога.

«Какими же видятся сегодня пути подлинной профессионализации психоло­га и одухотворения самого психологического знания?

Первый вопрос — это характер отношения психолога к другому человеку.

Психолог-практик, психолог-теоретик и психолог-экспериментатор — все они, приступая к человеку, должны культивировать в себе чувство, которое пока совершенно чуждо большей части нашей ученейшей публики. Даже само это слово, можно сказать, неизвестно. Но я дерзну его произнести. Это чувство благоговения. Благоговению перед человеком чужда сентиментальность. Каж­дый, любой человек (даже человек "последний ") является обладателем великого сокровища — святыни души, образа Божия, который неуничтожим принципи­ально.

У психолога такое знание о человеке может появиться только тогда, когда он отыщет и в своей душевной тьме свет, образ и подобие Божие» (Там же, с. 32).

Боюсь, что сам отец Борис еще не отыскал свой свет, потому что, во-первых, он дальше скатывается в легкую возможность поучать всех и всему, забывая о душе. Он даже нигде не дает определения ни ее, ни психологии, хотя пишет, вроде бы, исходный учебник — первый шаг — в своем направ­лении. Но еще хуже то, что дальше он продолжает разговор об этом свете образа и подобия Божия сложнейшими рассуждениями о «расширении се­мантического поля» в процессе самопознания, которые выводят его к «нрав­ственному действию». С этого мгновения пропадают и психолог и душевед, и появляется оголтелый воспитатель. Так что становится оправданным, что его выпустила в бой Академия образования.

И все же, как увлекательно звучит та часть его рассуждений, которая относится к богословию. Вот почитайте, как он умудряется соединять в од­ном рассуждении науку и православную мысль и попробуйте увидеть, что его наукообразица может даже оттенять истинное знание, как оттеняет «про­блема» «тайну». Выглядит подобное рассуждение в целом бредово, но манит и ласкает душу.

«Если мы, протрезвев после угара рационалистического экстремизма, нач­нем сначала принимать, а затем и изучать мистический опыт, в том числе и христианства, то для этого необходимо концептуальное примирение двух ос­новополагающих понятий: проблемы и тайны.

На мой взгляд это уже осуществлено русскими мыслителями: В. Соловье­вым и И. Ильиным в философии и В. Лосским в богословии. В православной же

Глава 4. Христианская психотерапия. Невярович

аскетике чувство реального в духовной жизни задается через понятие трезве-ния. Но это совершенно особый разговор» (Там же, с. 33).

Как бы я хотел, чтобы православные писатели не брали на себя задачу приспосабливаться к науке и «концептуально примирять проблему и тай­ну», а рассказывали бы о духовном трезвении. А еще лучше — собственном опыте трезвения, потому что о трезвении я почитаю и у отцов Церкви. Я очень жду, что отец Борис забудет о своем научном прошлом, и напишет просто о своем опыте и собственном духовном поиске.