Часть первая. Быстрые сны 6 страница

На следующий день я позвонил Нине и попросил разрешения проводить еедомой. Она опять долго дышала в трубку, молчала и наконец согласилась. Я приехал на пятнадцать минут раньше срока. По дороге я с трудомподавил в себе желание купить букет цветов. Я уже подошел было к старушкев тоннельчике у Белорусского вокзала и полез в карман за деньгами, каквдруг представил себя у входа в институт. Жених. Имбецил с букетом. Явздохнул. Старушка соблазнительно встряхнула свои кладбищенские чахлыецветочки и зазывно посмотрела на меня. Я вынул руку из кармана, так и невытащив денег, и в глазах продавщицы засветилось радостное презрение. Тактебе и надо, говорили они. Ты с цветами был бы не очень-то, а уж без них ивовсе нечего ходить на свидание. Ноги только бить. Сидел бы в обнимку стелевизором. А может быть, все-таки надо было купить цветочки? Скромный букетик,преподнесенный исследователю благодарным кроликом. Похоже было, что в их институте никто никому никогда не назначалсвиданий, потому что каждый второй выходящий с глубоким интересомрассматривал меня. А может быть, это я вздрагивал и поворачивался, когдавзвизгивала тяжеленная дверь и выпускала в облачке пара очередного мэнээсаили лаборанта. Нину я не узнал. Я сообразил, что она стоит подле меня, только тогда,когда она сказала: - Здравствуйте... Я засмеялся. - Господи, - сказал я, - я же ждал женщину в белом халате. Я вас виделтолько в белом халате. Простите меня. Нина взяла меня под руку. - Жалко, что у меня нет портфеля, - вздохнула она. - Почему? - В девятом и десятом классах я ходила домой вместе с одним мальчиком,и он всегда нес мой портфель. Свой и мой. - Счастливый мальчик!.. Нина неторопливо и внимательно посмотрела на меня сбоку, словноизучала, гожусь ли и я на роль мальчика, несущего портфель. Господи,только что я смотрел на гордого Сережу Антошина, который шел рядом с АллойВладимировой и кис от счастья. И вот я иду рядом со своей Аллой и тожемолю небо, чтобы подольше идти так по холодной ноябрьской слякоти, ощущаялегкое прикосновение ее руки к моей. - И что стало со счастливым мальчиком? - спросил я. - Он стал моим мужем, - медленно, словно вспоминая, как это было,сказала Нина. - А потом... потом, когда носить портфель было больше ненужно, выяснилось, что нас мало что связывает... - Нина невеселоусмехнулась. Ее лицо сразу постарело на несколько лет. Я молчал. Всей своей шкурой болтуна я знал, что надо промолчать. Любоеслово было бы пошлым. Любой жест был бы оскорбительным, даже легкоепожатие ее руки. Никто не бывает так чуток к реакции на свои слова, какболтуны. Слишком часто они говорят не то и не тогда, когда нужно. Нина вдруг остановилась у освещенной витрины. В витрине стоялманекен-женщина в длинном черном платье с расшитым серебром подолом. У"женщины" было напряженно-несчастное пластмассовое лицо. Наверное, ей былохолодно и ее не радовало черное платье за сто четырнадцать рублей тридцатькопеек. - Красиво? - спросил я. - Что? Ах, вы про платье? Наверное, красивое... Мы отошли от витрины. - Что говорит Борис Константинович? - спросил я. - Вы должны понять его. - Нина словно обрадовалась, что разговорвыбрался с ее прошлого на твердую землю нашего эксперимента. - Он видит,конечно, что ЭЭГ получается фантастическая. Ничего похожего никогда никемне было замечено. И поразительно точное совпадение начала первого быстрогосна, и одинаковая продолжительность всех быстрых снов, и увеличивающиесяинтервалы между ними. С другой стороны, что все это могло бы значить?Можно утверждать, что в паттерне вашего сна... Простите, я сказала"паттерн"... - Я понимаю, Нина, это же английское слово. Образец, схема... - Совершенно верно. Так можно ли утверждать, что паттерн этот служитбезусловным доказательством искусственности, наведенности периодов быстрыхснов и соответственно ваших сновидений? Соблазн велик, конечно, ноубедительны ли будут наши рассуждения? Да, скажут мужи, ЭЭГ в высшейстепени странная, слов нет, но при чем тут космическая мистика? И намнечего будет ответить. Знаете, Борис Константинович - очень осторожныйчеловек. Это не значит, что он трус... - Судя по тому, как я должен был его уламывать... - Вам и меня пришлось уламывать... Поймите же, мозг ученого - этоглавным образом сепаратор. - В каком смысле? - В самом элементарном. Думая, пытаясь истолковать результаты опытов,ты занят в основном отсевом, отбраковкой негодных предположений. Мозгученого приучен безжалостно отбрасывать всю чепуху. А вы приходите инастаиваете, чтобы мы занимались как раз тем, что всегда отбрасывали какчепуху. Попробуйте, влезьте в шкуру шефа... Но он, повторяю, не трус. Да,он человек суховатый, упрямый, но если он уж приходит к какому-тозаключению, он не отступит от него, даже если придется идти напролом. - Значит, пока вы не пришли ни к какому выводу? - Пока нет. Вначале мы подумали, что, может быть, само число быстрыхснов - десять - что-то может значить. Это гораздо больше, чем наблюдаетсяобычно. Обычно их бывает пять-шесть. Но во втором опыте, как вы слышали,их было уже не десять, а одиннадцать. Что будет в следующем? Может быть,двенадцать, а может быть, шесть. У нас мало материала. С такими данныминельзя делать никаких утверждений. Я построила самый примитивный график.Вот он, вы просили, чтобы я вам его принесла. - Она достала из сумочкилисток бумаги. - Он ничего не говорит. Десять и одиннадцать точек наразном расстоянии друг от друга. Расстояния эти, правда, увеличиваются, нослучайно ли увеличение или подчиняется какой-то зависимости, мы пока незнаем. Нужны новые серии экспериментов. - Нина, - вскричал я с пылом, - я готов переехать в вашу лабораторию!Навсегда. Мы купим портфель, и я буду всегда носить его вам... Будьпроклят мой язык! Я все-таки ляпнул глупость. Нинина рука в моей сжалась.Я почувствовал, как она вся съежилась. Впервые за весь вечер я услышал еемысли. "Не надо, - повторяла она про себя. - Только не надо". - Простите, Нина. Она промолчала. Она была ранима, как... Я хотел было подумать "какцветок", но сравнение было пошлым. Нина обладала удивительным качествомотфильтровывать пошлость. Наверное, счастливый мальчик с двумя портфелямине прошел через этот фильтр. - Мне в метро, - сказала Нина. - Я провожу вас до дому. - Не нужно, Юра, - мягко сказала она. - Я не хотел вас обидеть. - Я знаю. Я нисколько не обижена на вас. Разве что на себя. Досвидания. По лицу ее скользнула слабая, бледная улыбка, она кивнула мне,повернулась и исчезла в облаке яркого пара, всосанная человеческимводоворотом, бурлившим у входа в метро. Я бросился было за ней, ноостановился. Две ошибки за вечер - это было бы многовато. Уже не спеша я вошел в метро, постоял зачем-то в очереди за "вечеркой",нетерпеливо развернул ее, словно ждал тиража вещевой лотереи или последнихизвестий с Янтарной планеты, и вместо этого прочел вопрос некойИ.Г.Харитоновой, которая спрашивала, где можно приобрести квалификациюсадовника-декоратора. Бедная Ирина Гавриловна или Ираида Густавовна! Развесчастье в квалификации? А может быть, она и права. Может быть,садовники-декораторы всегда счастливы. Во всяком случае они навернякасчастливее меня. По крайней мере в этот вечер. Я вышел на своей остановке и понял, что мне не хочется идти домой.Видеть Галю, ловить на себе ее участливые взгляды. Нет, она ни в чем невиновата передо мной, и в этом и состояла ее главная вина. Люди прощаютвиновных. Но невиновных - никогда. Она заботилась обо мне и хотела, чтобы я был здоров. Ужасноепреступление для жены. Я вздохнул. Ощущение предательства - не самоеприятное ощущение. Кому-то оно, может быть, и приятно. Не знаю. Я позвонил Илье. Он был дома и через полчаса уже втаскивал меня к себе. - Ну? - закричал он. - Есть что-нибудь? - Да нет, Илюша. Ничего окончательного. - Что за тон? Что за интеллигентские штучки? Что за физиономияопечаленного олигофрена? - Да понимаешь, старик... - Я тебе не старик. И брось этот жигалинский лексикон. Выкладывай, чтослучилось. С Ильей нельзя кривить душой. В его присутствии даже самая мягкая душаникак не может кривиться. - Илюша, я чувствую, что мы с Галей неудержимо расходимся. Мы идемразными курсами... - Подожди, при чем тут Галя? При чем ваша семейная жизнь? Я частоназывал тебя олигофреном шутя, но я вижу, в каждой шутке есть доля правды.Какая семейная жизнь, какой развод? Как ты смеешь говорить об этом, когдатвою дурную голову избрали в качестве приемника братья по разуму? Одно извеличайших событий в истории человечества, гимн материалистическому,атеистическому восприятию мира, а ты подсовываешь свою семейную жизнь! Даразве это соизмеримые величины? Да будь ты падишахом с гаремом в тысячужен и поссорься ты со всеми сразу - и то это была бы микропылинка рядом сгорой. Ты хоть понимаешь, осознаешь свою эгоистическую глупость? Мне стало стыдно. Илья был прав. Но умение мыслить большими категориями- удел больших людей. Улетай я завтра на Янтарную планету, я бы и тогдаубивался бы из-за того, что запутался в двух женщинах. Я посмотрел на себя Илюшкиными глазами. Он был абсолютно прав. Зрелищене из приятных. Хныкающий идиот. - Ладно, эмоции потом. Я тебе говорил по телефону, что они решилипроделать второй эксперимент. Я спал у них еще раз. - И как? Илья сделал неосторожное движение ногой, и с пачки книг, лежавших наполу, взметнулся столбик пыли. - Пошли на кухню. Я рассказал Илье о втором эксперименте. - Нина Сергеевна дала мне график. Вот он, я еще сам его не видел. На листке бумаги на горизонтальной оси были отложены точки. Первые три- почти рядом друг с другом. Остальные - на все большем и большемрасстоянии. - А почему эта точка отмечена особо? - спросил Илья, показывая нашестую точку. - Потому что в первом эксперименте ее не было. В первом было десятьточек, во втором - одиннадцать. - Чепуха! Почему именно эта? Почему вы не отметили, скажем, вторую илиодиннадцатую точку? - Не знаю, я как-то не подумал об этом. - "Не подумал"! Господи, я всегда этого боялся больше всего. Братья поразуму протягивают нам руку и попадают в идиота! - Можно подумать, что ты только и делаешь, что ждешь братьев по разуму. - Юрочка, - сделал забавную гримасу Илья, - что я вижу? Ты огрызаешься?Старшим? - Пошел к черту! Илья захлопал в ладоши: - Браво, Чернов! Правильно: не можешь лаять на директора школы - лай надрузей, это безопаснее. - Илья, хочешь, я тебе врежу как следует? - Ты? Мне? - Илья нарочито скорчился от хохота, качнулся. Стул, накотором он сидел, зловеще хрустнул, и Илья успел вскочить как раз в тотмомент, когда он начал рассыпаться. - То-то, - сказал я. - Так будет с каждым, кто покусится... - На что? - Вообще покусится. - Слушай, Юраня, - вдруг сказал Илья, и лицо его стало серьезным, - тыхоть фамилию своей Нины Сергеевны знаешь? - Знаю. Кербель. - Вот тебе телефон. Ты набираешь ноль девять. Всего две цифры, это нетрудно, уверяю тебя. А когда ответит женский голос, ты произнесешь всеготри слова: "Личный телефон, пожалуйста". Со временем тебе ответит еще одинженский голос. Ты скажешь: "Нина Сергеевна Кербель", и она назовет тебеномер телефона. Это не так уж сложно. Хороший попугай, если бы он могдержать трубку, сумел бы сделать это. Звони. - Я не попугай. Я не могу. - Почему? Ты брезгуешь? Трубка чистая, я вытираю ее ухом по несколькораз в день. - Я с Ниной Сергеевной... - О боже! - простонал Илья, закрыл глаза и принялся раскачиваться изстороны в сторону. - Судьба послала мне в друзья ловеласа, донжуана,казанову. Не пропустит ни одной женщины, с каждой ухитрится поссориться. -Илья вдруг пристально посмотрел на меня: - Это... это как-то связано сГалей? Такой толстый шумный человек - и такой проницательный. - Да, - сказал я. - Я позвоню сам. Он довольно быстро дозвонился до справочной и получил телефон НиныСергеевны. Хоть бы ее не было дома, она же подумает, что это мои детскиештучки. Попросить позвонить товарища. Хлопнуть портфелем по спине. Дернутьза косу. - Нина Сергеевна? - спросил Илья. - С вами говорит некто Плошкин. Уменя сейчас мой друг Юрий Михайлович Чернов, и мы как раз рассматривалиграфик... Он сам? Он пытается вырвать у меня трубку. Илья протянул мне трубку и некрасиво подмигнул. - Нина... - промямлил я в трубку. Сердце билось, словно я заканчивалмарафонскую дистанцию. - Юра, вы, наверное... - Нина замолчала, и я услышал в трубке еедыхание. - Вы, наверное, рассердились. Я не хотела обидеть вас... - Нет, что вы! - закричал я, и Илья выразительно постучал себе пальцемпо лбу. - Я не обижен. Маленькую Илюшину кухню заливал янтарный свет. Цвет, в который краситстволы сосен вечернее солнце, продираясь сквозь сизые июльские тучи. - Ваш товарищ что-то хотел спросить... - Дай мне, - сказал Илья и вырвал у меня трубку. - Нина Сергеевна, умоего друга стало почему-то такое выражение лица, что я не могу доверитьему серьезные научные переговоры. Нина Сергеевна, мы не могли понять навашем графике, почему вы новую, одиннадцатую, точку во время второго опытапоместили не в конце, например, а между пятой и шестой? - Илья слушал икивал головой. - Ага, понял. Я так и подумал. Спасибо, Нина Сергеевна. Илья положил трубку. - Понимаешь, расстояние между всеми точками осталось во втором опытеточно таким же, как в первом, и новая точка, похоже, вклинилась междупятой и шестой. Гм, интересно... Илья положил перед собой график и тихонько загмыкал. Гмыкал он долго,но ничего, очевидно, не выгмыкал, потому что повернулся ко мне и спросил: - Есть будешь? - А что у тебя? - Жульен из дичи, ваше сиятельство. Также рекомендую вашему вниманиюседло дикой серны и вареные медвежьи губы. Но больше всего, вашесиятельство, мы гордимся нашим фирменным блюдом - пельменями! - Два жульена, хам! И серну целиком. И седло и чересседельник. - Почтительно рекомендую пельмени, ваше сиятельство. Илья поставил на огонь кастрюльку с водой, подождал, пока она не началабурлить, и высыпал в нее пельмени. Пельмени булькнули и утонули и сразууспокоили расходившуюся воду. - Ваше сиятельство, как только какая-нибудь из утопленниц вынырнет наповерхность, бросайте ей спасательный круг. Кого благодарить за такого друга, как Илья? Не знаю, чего б я не сделалради него. Мы ели пельмени, молчали, и я ни о чем не хотел думать. Мы проделали еще два опыта. Они в точности повторяли результаты двухпредыдущих, за исключением одной детали. Эта проклятая лишняя точка топоявлялась, то исчезала, просто подмигивала нам с графика. Нина Сергеевнаи профессор решили продолжать опыты на следующей неделе. Я смотрел по телевизору спортивную программу. Где-то на другом концесвета наши борцы припечатывали к ковру противников. Они долго толкались,упершись лбами друг в друга, пока один из борцов вдруг не хваталпротивника за ноги... Галя сидела около меня. Она любит спортивные передачи гораздо большеменя, ни одной не пропускает. Я незаметно посмотрел на нее сбоку. Лицососредоточенное, серьезное, собранное - она и зрителем была энергичным. Наней был ее голубенький стеганый халат, который ей очень идет. Я вдругподумал, что никогда, наверное, не видел ее неряшливо одетой илинепричесанной. Галя. Га-ля. Я попробовал имя на язык. Имя было мягкое.Такое же, как и имя, которое я ей дал. Люша. Люш. В чем же она виновата?Она виновата только в том, что я пытаюсь столкнуть на нее ответственностьза Нину. Нет, не я, видите ли, разлюбил ее, нет, нет, нет, это она самавиновата. Слишком заботилась о моем здоровье. Бедная Люша, она этого не заслужила. Разве она виновата, что маленькойее головке легче думать о простых, ясных делах, которые можно решить,сделать, чем о неясных, романтических и космических фантазиях? Старый, как мир, спор между реалистами и романтиками. Я поймал себя натом, что мысленно умиляюсь своему романтизму. Опасный симптом. Еще шаг - иначнешь вообще восторгаться собой. Романтик, знающий, что он романтик, -уже не романтик. Га-ля. Га-ля. Я повторил имя жены несколько раз про себя. Но волшебствозвуков не вызывало привычной нежности. А я хотел, я ждал, пока из глубинсердца подымется теплая, таинственная нежность к этому маленькомусуществу, что сидело рядом со мной и зачем-то смотрело на все толкавшихсялбами борцов. Я знал, что поступаю нечестно, но я положил руку на Галино плечо. Япочувствовал, как она сжалась. Она все понимала. Они никогда не обманываласебя. Она всегда отважно выходила навстречу фактам - один на один, ибочасто я бывал ей в этих сражениях слишком плохим помощником. "Тыстраус-оптимист, - говорила она. - Ты прячешь голову в песок и надеешься,что все как-нибудь обойдется". Да, она не ошибалась сейчас, как не ошибалась почти никогда. Я все ещепродолжал упрямо надеяться, что все образуется, утрясется, устроится. Она взяла мою руку и мягко, почти ласково сняла со своего плеча. Зазвенел дверной звонок. Я открыл дверь, и в прихожую вихрем ворвалсяИлья. - Солнечная система! - крикнул он так, как никто еще никогда не кричалв нашем кооперативном доме-новостройке. Мы слишком дорожили им. Домсодрогнулся, но устоял. - Что? Илюша, что случилось? - вскочила Галя. - Это Солнечная система, Галка, вот что! Ты понимаешь, что я говорю?Солнечная система. Он схватил мою жену, поднял на руки и попытался подбросить ее вверх, ноона уцепилась за его шею. - Ты что, сдурел? - Сдурел, не сдурел, какое это имеет значение? - продолжал исступленновопить Илья. Лицо его раскраснелось, глаза блуждали. - Одевайсянемедленно! Едем! - Куда? Что случилось? Да приди же в себя! - в свою очередь, началакричать Галя. Случилось в конце концов то, что должно было случиться, пронеслось уменя в голове. Человек, который видит спасение человечества в грязи,должен был раньше или позже соскочить с катушек. - Точки! - взвизгнул Илья. - Вы олигофрены! Вы одновременно идиоты,имбецилы и дебилы! Я ж вам говорю: точки! Десять точек! - Успокойся, Илюшенька, - ласково сказал я. - Сколько тебе нужно точек,столько дадим. Купим, достанем. Отдохнешь недельку-другую за городом,походишь на лыжах, авось и обойдется. А там, глядишь, и перейдешьпотихонечку на запятые... - Галя, как ты можешь нести такой крест? - уже несколько спокойнеепроговорил Илья. - Жить под одной крышей с таким тупицей! Ты графикпомнишь? - обернулся он ко мне. Я почувствовал, как сердце у меня в груди рванулось, как спринтер настарте. Я все понял. - Точки на графике? - Да. Десять точек - Солнце и девять планет. - Но ведь... - Интервалы соответствуют расстояниям между Солнцем и планетами.Абсолютно те же пропорции. Ты понимаешь, что это значит? Я тебя спрашиваю,ты понимаешь? Это же все. Это то, о чем мы только могли мечтать!Случайность полностью исключается. Вероятность случайного совпадениядесяти чисел - это астрономическая величина с минусовым знаком. Это то,чего мы ждали, Юраня! Они не только действительно существуют - они знают,где мы! Галя как завороженная смотрела на Илью. Вдруг она начала дрожать. - Что с тобой? - спросил я. - Ни-че-го, - не попадая зуб на зуб, пробормотала она. - Ты, может быть, ляжешь? - Не-ет, Илья, - сказала она, и я почувствовал, что Галя напряглась,как борцы, которые все еще медленно ворочали друг друга на ковре. - Илья,ты не шутишь? - Нет, - торжественно сказал Илья. - Шутить в исторические минуты могутлишь профессионалы-остряки. - И это правда? - с яростной настойчивостью продолжала атаковать егоГаля. - Что правда? Что ты спрашиваешь, о чем ты говоришь? - Все, что говорил Юрка... Сны, телепатия... Это правда? - О боже! - застонал Илья и застучал себе кулаком по лбу. - Значит, это правда, - всхлипнула Галя и повалилась на тахту головойвниз. Плечи ее вздрагивали. Одна домашняя туфля упала на пол, и маленькая еепятка казалась совсем детской и беззащитной. И случилось чудо. То, чего яне мог сделать уже столько дней, сделала эта пятка. Меня захлестнул потокнежности. Эта дурочка все время была уверена, что я схожу с ума. Нежностьмоя смешалась с Солнечной системой и выжала из глаз слезы. - Не нужно, Люш. - Я погладил ее плечо под голубым стеганым халатом. - О боже, боже! - снова запричитал хором греческой трагедии Илья. - Втакую минуту выяснять отношения... Нет предела человеческой глупости! - Илья, - сказал я, продолжая поглаживать все еще вздрагивавшее Галиноплечо, - а как же одиннадцатая точка? Или это еще не открытая планета? - Ну, хоть вопрос догадался задать! Одиннадцатая точка непостоянна. Онато появляется, то исчезает, но всегда на одном и том же месте, междуорбитами Марса и Юпитера. Тем самым нам говорят: это не планета, онанепостоянна. Что же это? Это их корабль, который прилетел в нашу Солнечнуюсистему. Ну? Ну? Хватит с вас, обезьянки? Можете вы прекратить вашумикроскопическую возню? Или вы на это неспособны? Одевайтесь немедленно! - Зачем? - Мы едем. - Куда? Илья скрипнул зубами, схватил меня своими ручищами и основательнотряхнул: - К твоей Нине Сергеевне. У меня закружилась голова. Зачем ехать к Нине Сергеевне? Выяснятьотношения? Ах нет, это же по поводу графика. И я вдруг понял всем своимнутром, что говорит Илья. Он прав. Не дотянул я. Не тем оказалсячеловеком. Мы получили доказательство контакта, первое объективноедоказательство существования разумной внеземной жизни, а я, вместо тогочтобы осознать все величие момента, копошусь в каких-то мелочах. - Уже десять. Начало одиннадцатого. - Какое это имеет значение? Десять, одиннадцать... Десять и одиннадцатьточек - вот что имеет значение. Прав, прав Илья. Какое нам дело до времени? Его сумасшедший азарт началпередаваться и мне. Уходили назад, теряли резкость волнения последнихдней. Нина, Галя. Галя, Нина. Илья прав. Тысячу раз прав! - Вставай! - крикнул я Гале. - Илья прав, надо ехать, немедленно! - К этой Нине Сергеевне? - К ней. - Я... - Ну! - сжал кулаки Илья. - Брось свои бабские штучки! Ты же выше этихглупостей! Ты же человек, а не кухонное животное! Галя вскочила на ноги и вдруг чмокнула Илью в щеку. О боже, мирположительно непознаваем. - Я люблю тебя! - пропела Галя и умчалась в ванную. Я начал натягивать на себя брюки. - Как ты догадался? - спросил я Илью. - Если бы я... Это не я. Я разговаривал с одним приятелем по телефону.Так, о делах. Он физик. А в голове все время сидит график. Мы кончили, онмне говорит "пока", а я говорю: "Боря, что могли бы значить десять точек,интервалы между которыми все увеличиваются?" Он говорит: "Не знаю. Планет,например, девять, а что такое десять - не знаю!" И смеется, дубина.Сострил. Я кладу трубку, достаю график и начинаю смотреть на него. Десятьточек. И интервалы слева направо все увеличиваются. И точки как планеты,только все одинаковые. И тогда, как в трансе, я взял карандаш и нарисовалновый график. Первая точка, первая слева, - Солнце. За ней, почти рядом, -крошечный Меркурий, дальше - Венера, Земля, Марс, Юпитер и так далее.Сердце у меня заколотилось, на лбу выступила испарина. Но расстояния,расстояния между планетами? Мне вспомнилось, что где-то у меня валяется нето "Занимательная астрономия", не то что-то в этом духе. Я рухнул начетвереньки и начал по-собачьи перерывать все книги. Первый и последнийраз в жизни я пожалел, что у меня нет книжного шкафа. Я нашел книги,которые считал потерянными. Я нашел книжку Данема "Еретики и герои", из-закоторой поссорился с Венькой Дерибиным: я обвинил его, что он не вернулмне эту книгу. Ни занимательной, ни какой-либо другой астрономии у меня небыло. Я выскочил из квартиры и помчался вниз по лестнице. Люди шарахалисьот меня, дети начинали плакать. На бегу я посмотрел на себя. Я был покрытпылью, как паломник, пришедший пешком в Мекку из Австралии. Ноотряхиваться было некогда. Я бросился под колеса автокрана. Машина затормозила, я молниеносновознесся в кабину и крикнул адрес своего института. У нас есть тамбиблиотека. Шофер посмотрел на меня с ужасом и состраданием. "Рожает?" - спросил он. "Что рожает?" - в свою очередь спросил я. "Жена". "Нет, у меня нет жены. Мне нужна Солнечная система". Водитель опасливо отодвинулся, но не особенно далеко, все-таки надобыло вести машину. В институте никого уже не было. Одна вахтерша. "Марья Гавриловна, - говорю я, - мне нужно в библиотеку". "Да что вы, товарищ Плошкин, - отвечает Марья Гавриловна, - давно всезакрыто". "Марья Гавриловна, мне очень нужно в библиотеку". Марья Гавриловна поправляет пояс, на котором висит пустая кобура, иповторяет, что библиотека закрыта. Тогда я опускаюсь на колени и слезно прошу ее пройти ровно на триминуты вместе со мной в библиотеку и вместе со мной оттуда выйти. Вахтерша вдруг всхлипнула: "Вот и Ванечка мой такой же настырненький. В армии он сейчас. Вот каквойдет ему что в голову, вынь да положь. Раз, еще в классу в седьмом был,говорит мне: буду, мол, мама, ученым-физиком". "Ну и что?" - спрашиваю я, все еще стоя на коленях. "Стал, - радостно всхлипнула Марья Гавриловна. - Из аспирантуры вармию-то взяли. Ну что мне с вами, товарищ Плошкин, делать? Пошли". Я забыл, что покрыт пылью, и бросился целовать вахтершу так пылко, какне целовали, наверно, ни одного вахтера при исполнении служебныхобязанностей. - Я готова, - пропела звонким голоском Галя, входя в комнату. Я посмотрел на нее и ахнул. Давно уж она не казалась мне такой победнокрасивой. Я запер квартиру, мы пошли вниз к машине, а Илья продолжалрассказывать: - Что вам сказать, мои маленькие, глупые друзья? Я нашел старую добрую"Занимательную астрономию" старого доброго Перельмана, да будет земля емупухом, и выписал оттуда расстояние планет от Солнца в астрономическихединицах. Астрономическая единица, если вы помните, - это расстояние отЗемли до Солнца. Приблизительно сто пятьдесят миллионов километров.Меркурий - ноль целых тридцать девять сотых, Венера - ноль семьдесят две итак далее до Плутона, который отстоит... - Илья, а куда ехать? - перебил я его. - Улица Зорге. Знаешь, где это? - Где-то около Новопесчаной или, как она теперь называется, улицаУльбрихта. Там найдем... А как ты узнал адрес? - У нее самой. Я измерил расстояние между точками на графике и сравнилс таблицей, которую выписал из Перельмана. Пропорции абсолютно те же. - Илюша, ты гений! Пыльный, но гений, - сказала с твердой убежденностьюв голосе Галя. - Другой стал бы спорить, - шумно, по-коровьи вздохнул мой друг. Было около нуля, я это знал точно, потому что снежинки таяли наветровом стекле "Москвича" и тут же снова замерзали. Я попробовал включитьобдув. Нет, двигатель еще толком не прогрелся. Дом мы нашли быстрее, чем я рассчитывал. - Я быстро, - сказал Илья. - А мы? - спросила Галя. Сегодня был ее час. Сегодня она чувствовала себя победительницей.Сегодня она взяла в союзницы Солнечную систему. Ах, Галка, Галка, экая тывоительница! Я повернул голову и посмотрел на жену. Она посмотрела на меня. Можетбыть, мне показалось, а может быть, у нее действительно сверкнула в глазукрошечным бриллиантиком слезинка. - Люш, - сказал я. - Тш-ш, - прошептала Галя, - молчи... Я замолчал, а она положила свою голову мне на плечо. Я вдруг подумал,что это глупо - Илья пошел к Нине Сергеевне, а я сижу с Галей в машине. Новсе в этот вечер потеряло смысл или приобрело - кто знает. Илья открыл дверцу, и я вздрогнул от неожиданности. - Знакомьтесь, - сказал Илья. - Юру Чернова вам представлять не надо, аэто Галя, его жена. Нина Сергеевна - старший научный сотрудник. Только теперь, продемонстрировав свои права на меня и нашу близость,Галя быстро подняла голову, пробормотала: "Простите", и обернулась к Нине.Ах ты маленькая хитрая дрянь, подумал я. Вопреки ожиданию, я не чувствовалсебя несчастным, сидя с этими двумя женщинами. Наоборот, мне стало легко ивесело. Я был в точке, где притяжения с двух сторон взаимно уравновешиваютдруг друга, и плавал в невесомости, как У в одном из последних снов. - Как ехать, Нина Сергеевна? - спросил Илья. - А вы... уверены? Мы ведь будем у профессора в полдвенадцатого... Такпоздно... - И вы тоже... Ученый называется! Великие открытия делаются отодиннадцати до часу по четвергам. Нина засмеялась: - Наверное, вы правы. Поехали. Ах да, я же не объяснила, куда ехать.Улица Дмитрия Ульянова. Вы знаете, где это, Юрий Михайлович? Не Юра, а Юрий Михайлович. О женское чутье! О женский такт! - Знаю, - сказал я. - Я все знаю. Вы хоть позвонили бы профессору. - Господи, - сказала Нина, - я не сообразила в этой суматохе! Вначале они минут пять или десять спорили, звонить или не звонить.Затем подряд два автомата оказались неисправными. На углу Красной Пресниавтомат работал, но было занято. В результате мы приехали на улицуУльянова без звонка. Был уже двенадцатый час в начале. - Идем все вместе, - строго сказал Илья и быстро погнал нас, как стадогусей, к подъезду. Кнопку звонка нажал он. Никто не ответил. - Не может быть, - пробормотала Нина, - ведь я же сама звонила. Былозанято. За дверью, обитой коричневым дерматином, послышались шаги. Вспыхнулглазок и тут же потемнел - должно быть, в него посмотрели. Дверь открылась. Профессор стоял в пижаме и смотрел на нас. Пижама былавыглажена почти столь же тщательно, как и костюм, в котором я его видел.Редкие легкие волосы тщательно причесаны. Интересно, промелькнуло у меня вголове, он спит лежа или стоя? - Простите, Борис Константинович, - нервно сказала Нина. - Уже поздно,я понимаю... Профессор молча осмотрел нас всех. Настороженность в его глазахпостепенно испарилась. А может быть, он просто просыпался. - Добрый вечер, - сказал он и сделал приглашающий жест рукой. Мы вошли в комнату, но не сели. - Борис Константинович, позвольте вам представить, - сказала Нина, -это жена Юрия Михайловича, а это его друг... Нина замешкалась, и я понял, что она даже не запомнила имени Ильи. - И чему же я обязан столь неожиданным визитом? - сухо спросилпрофессор, так и не кивнув и не пригласив нас сесть. - Только что выяснилось, что точки на графике быстрого сна ЮрияМихайловича полностью соответствуют расстоянию планет Солнечной системы отСолнца, - быстро проговорила Нина Сергеевна. - И кто же это выяснил, позвольте узнать? - спросил профессор. - Я, с вашего разрешения, - сказал Илья и полупоклонился. Большой,пыльный, помятый, он все равно являл собой зрелище внушительное. - Где график? - строго спросил профессор. - Вот. - Илья стащил с себя куртку, швырнул ее, не глядя, на кресло вчехле и вытащил из кармана листок бумаги. - А это - расстояния планет отСолнца в астрономических единицах. Вот пропорция, которую я составил. Вотпересчет. - Линейка у вас есть? - спросил все так же строго профессор. - Нет. - Машенька, - сказал, не повышая голоса, профессор, и в комнату тут жевлетела крошечная немолодая женщина. Я готов был поклясться, что она караулила у двери, ожидая, пока еепозовут. Женщина стыдливо кивнула нам и замерла, глядя на БорисаКонстантиновича. Похоже, что она робот, подумал я. - Машенька, - не отрывая взгляда от графика, сказал профессор, - Витядома? - Нет, - пробормотала профессорша испуганно. - Посмотри, пожалуйста, в его комнате, нет ли у него линейки иготовальни. Или хотя бы линейки. Так же стремительно, как вошла, профессорша выскочила из комнаты.Старая школа, подумал я, теперь таких жен не выпускают. Профессор сел за стол, не глядя протянул руку, в которую запыхавшаясяпрофессорша вложила линейку, и принялся измерять расстояния на графике. Мы молча стояли вокруг стола. Профессорша тихонько отошла к двери -наверное, ее обычное место - и тоже замерла. На серванте торопливо тикалистаринные бронзовые часы. Кусок циферблата был отбит. Как раз надвенадцати - времени, к которому стрелки подходили уже вплотную. - Вы теорию вероятности знаете? - спросил наконец Борис КонстантиновичИлью. - Нет, я, знаете, по образованию гуманитарий. - Так вот, вероятность случайного совпадения равна практически нулю. - Значит... - тихо сказала Нина, и профессор внимательно посмотрел нанее, словно видел в первый раз. - Значит, мы сейчас будем пить чай, - сказал профессор и вдругзасмеялся. - Я подумал о том, какая будет физиономия у Штакетникова...Машенька! Профессорша-робот застыла по стойке "смирно". - Машенька, организуй, пожалуйста, нам чай и посмотри у Вити, есть ли унего что-нибудь выпить. Профессор опять неумело прыснул и повернулся к Нине: - Нет, Нина Сергеевна, вы представляете себе, какая будет физиономия уШтакетникова? Боже правый и милосердный, подумал я, как люди по-разному реагируют навеликие события! Одни подбрасывают к потолку чужих жен, другие плачут, атретьи думают о выражении лица Штакетникова. Нет, я ошибся. Профессорша немогла быть роботом. Роботы не могут работать с такой скоростью. За однуминуту стол накрылся скатертью, скатерть - тарелками с сыром, колбасой,вареньем двух сортов, рюмками и едва начатой бутылкой коньяка, не говоряуж о чайнике. Молодец Витя. Все-то у тебя есть, от линейки до коньяка. Мнебы такого Витю... - Сядь с нами, Машенька, - сказал профессор и принялся разливать коньякпо рюмкам. Машенька стремительно бросилась к столу и застыла на краешке стула.Когда профессор выйдет на пенсию, он сможет неплохо зарабатывать.Демонстрация высшей дрессуры супруги. Профессор поднял рюмку: - Один мой знакомый американский психолог говорил мне, что самыедоверчивые люди на свете - ученые. Никого нельзя так легко одурачить, какученого. И действительно, сколько ученых мужей попадалось на удочкувсяческих шарлатанов! А почему? Потому что ученый привык доверять фактам.И как бы ни были необычны факты, он вынужден принять их. Но если бы ученыене были доверчивы, не было бы науки, ибо все новое всегда кажетсяабсурдным, как казалось, например, абсурдным Французской академии идея,что с неба могут падать камни. Когда Юрий Михайлович в первый раз пришелко мне, я не хотел слушать его. То, что он говорил, было фантастично. Нотеперь это факты. И я должен им верить. И должен заставить верить других.Ибо ученый - это еще и миссионер, который должен всегда стремитьсяобращать людей в свою веру. Выпьем за великие факты, свидетелями которыхмы с вами стали, выпьем за веру в науку. Мы все выпили. Профессорша тоже выпила свой коньяк, не сводя взгляда смужа. Пила она синхронно с ним. Потом мы выпили за интеллектуальное бесстрашие и за братьев по разуму.Потом за Контакт. - Машенька, - сказал профессор, - посмотри у Вити, нет ли у негочего-нибудь еще... эдакого... Старушку как ветром сдуло и принесло обратно уже с бутылкой рома"Гавана-клуб". Профессорша прижимала бутылку к груди. - Борис Константинович, - сказал я, - знаете, как я определил про себяваши глаза? - Как? - Я решил, что у вас глаза участкового уполномоченного. - По-ра-зи-тельно! - крикнул профессор. - Почему? - Потому что я в молодости работал в милиции. Мы выпили за нашу милицию. Илья что-то шептал Гале на ухо, и она мелкотряслась от смеха. - Дорогой профессор! - сказал я и почувствовал, что профессор вот-вотраздвоится и что надо его предупредить об этом. - Дорогой БорисКонстантинович! Я хотел вас предупредить... - Я забыл, о чем хотелпредупредить профессора, но он уже не слушал меня. - Машень-ка! - позвал он, и мне показалось, что голос его звучит уже нетак, как раньше. А может быть, это я уже плохо слышал. - Машень-ка!Посмотри, нет ли у Вити чего-нибудь... Ром не годится. Я посмотрел на бутылку "Гавана-клуб". Она была пуста. Ночь постепенно теряла четкие очертания. Машенька еще дважды ходила кВите, и Витин дух послал нам бутылку "Экстры" и бутылку "Саперави". Этубутылку профессорша чуть не уронила, так как споткнулась об Илюшину ногу,и Илья поймал ее на лету. Потом пришел какой-то немолодой лысоватый человек, назвавшийся Витей, ия доказывал ему, что Витей он быть не может, потому что Витя - эторебенок, мальчик такой ма-а-аленький, которому негде спать, так как злыеродители заставили всю его комнату бутылками. Лысоватый человек почему-то пожал мне руку и со слезами на глазахпризнался, что он все-таки профессорский сын и сам профессор. Я сказал ему, что профессорский сын и профессор - совсем разные вещи,но он пошел в свою комнату, принес оттуда бутылку венгерского джина икакую-то книжечку, которую он все порывался показать мне, уверяя, что изнее я узнаю о его звании. Потом он танцевал с Ниной, и Нина сбросила туфли, и мне было смешно игрустно одновременно, потому что все были такими милыми, что сердце у менясжималось от любви к ним всем. Нина позвонила мне домой и передала просьбу Бориса Константиновичаприехать к трем часам в институт. Оказалось, что он идет к директору ихочет, чтобы я был наготове. - Посидите в приемной с Ниной Сергеевной. Может быть, вам придетсяпродемонстрировать еще раз свои способности, - сказал профессор, когда япримчался к нему. Мы пошли к кабинету директора института. Впереди - решительный БорисКонстантинович, за ним - Нина, а за ней уже и я. - Оленька, Валерий Николаевич у себя? - кивнул профессор на дверь, накоторой красовалась табличка "В.Н.Ногинцев". - Он назначил мне аудиенциюровно на три. Оленька, существо лет восемнадцати с ниспадающими на плечи русымиволосами, подняла глаза от книжки, которая лежала на пишущей машинке, икивнула. - Сейчас, Борис Константинович. - Она нажала на какой-то рычажок исказала: - Валерий Николаевич, к вам Борис Константинович Данилин. - Попроси его, пожалуйста, - послышался из динамика низкий мужскойголос. Именно такими голосами должны обладать, по моему глубокому убеждению,обитатели больших кабинетов, перед которыми сидят секретарши с длиннымирусыми волосами. Борис Константинович коротко кивнул нам и исчез за обитой чернымдерматином дверью. - Здравствуйте, Борис Константинович, - послышалось в динамике. - Добрый день, Валерий Николаевич, - ответил голос профессора. Русоволосое существо потянулось к рычажку, и я вдруг неожиданно длясамого себя сказал: - Оленька, дитя мое, а зачем лишать нас маленького удовольствия? Дайтенам послушать, о чем будут говорить ученые мужи. - Нельзя, - сказала Оленька, но динамик не выключила. - А такой красивой быть можно? - спросил я и сам покраснел отбесстыжести своей лести. Оленька прыснула и посмотрела на Нину Сергеевну. - Да ничего, он свой. - Нина кивнула в мою сторону с видом заговорщика. - Ладно, только никому ни слова, а то Валерий Николаевич знаете что мнесделает... Я не знал, что он сделает Оленьке, но особенно за нее не волновался.Судя по ее манерам, еще большой вопрос, кто кому больше сделать может -директор Оленьке или Оленька директору. - Валерий Николаевич, я к вам по не совсем обычному делу, - сказалБорис Константинович, и, даже пропущенный через сито динамика, голос егозвучал напряженно. - Слушаю вас. - В нашу лабораторию сна пришел молодой человек, двадцати пяти лет, ипопросил, чтобы мы определили, какой характер носят его сновидения. - И что же снится молодым людям в наши дни? - мягко забулькалдиректорский бархатный бас. - Неужели не то, что снилось нам? - Нет, Валерий Николаевич, - твердо, без улыбки в голосе сказалпрофессор, сразу же уводя разговор в сторону от предложенной директоромслегка шуточной тропинки. - Юрию Михайловичу Чернову снится незнакомаяпланета, которую он называет Янтарной, так как именно этот цветпреобладает там. Юрий Михайлович уверен, что эти сновидения - не что иное,как мысленная связь, установленная с ним обитателями этой планеты. Мне стало зябко, и по спине пробежал озноб. Только сейчас я понял доконца, кем должен выглядеть в глазах нормального человека. - Гм, гм! - басовито кашлянул директор, и в глухих раскатах его голосаможно было уловить приличествующее случаю сочувствие. - Нужно ему помочь? - Да. Но речь идет вовсе не о психиатрической клинике. Дело в том,Валерий Николаевич, что идеи Юрия Михайловича - не заболевание и неиллюзия. - То есть?.. - Голос директора прозвучал чуть суше, словно влажный имягкий его бас слегка подсушило нетерпение. Я почувствовал, что изо всех сил сжимаю подлокотники зеленого кресла.Каково же сейчас Борису Константиновичу? Милый, несимпатичный, упрямый инесгибаемый профессор. - Мы имеем все основания считать, что Юрий Михайлович не ошибается, чтос ним установили связь представители некой внеземной цивилизации. - Очень мило, - облегченно засмеялся директор. - Я, признаться, неподозревал, уважаемый Борис Константинович, что вы у нас шутник-с... - Я понимаю вас, - сухо и твердо произнес профессор. - Я полностьюотдаю себе отчет в том, какое у вас должно сейчас сложиться мнение обо мневообще и о моих умственных способностях в частности. Я сам прошел черезэто, и ваш скептицизм вполне понятен. - О чем вы говорите, какой скептицизм? - с легчайшим налетомраздражения спросил директор. - Если вы для чего-то решили подшутить надомной, то при чем тут скептицизм? Помилуйте, уважаемый коллега... - Валерий Николаевич, я вас не разыгрываю и не шучу с вами. Как вы,возможно, заметили, я вообще не очень склонен шутить. В нашей лабораториипроведены исследования, которые на сто процентов подтверждают вывод, окотором я уже имел честь вам сообщить. - Да вы что, смеетесь, дорогой Борис Константинович? - В бас директоравплелись негодующие нотки. - Я не смеюсь. Я вам уже сказал, что не смеюсь и не разыгрываю вас. Вызнаете, что за двадцать три года работы в институте я никогда не позволилсебе никаких шуточек и никаких розыгрышей. Я повторяю: я не сошел с ума ине шучу. Я прошу вас только выслушать меня. - Хорошо, - со вздохом сказал директор, и я представил себе, как оноткидывается с жертвенным видом в кресле и полузакрывает глаза. - Мы провели четыре ночных исследования Юрия Михайловича во время сна.Мы получали электроэнцефалограмму, которую дублировали регистрацией БДГ.Вот график быстрого сна испытуемого в первую ночь, во вторую, в третью ичетвертую. Обратите внимание, что все периоды быстрого сна начинаются водно и то же время и продолжаются ровно по пять минут. Вы виделикогда-нибудь такую ЭЭГ? - Довольно странная картина, согласен, но... - Мы обратили внимание на то, что Юрий Михайлович в отличие от нормыпрекрасно помнит все сновидения, во всех деталях и что сновиденияпоследовательно знакомят его с жизнью Янтарной планеты. - Борис Константинович!.. - Прошу прощения, Валерий Николаевич, я еще не кончил... - Я вовсе не настаиваю, чтобы вы продолжали этот странный разговор... - Товарищ директор, я заведующий лабораторией. Я пришел к своемудиректору. Я, наконец, ученый и пришел к коллеге. Выслушайте же меняспокойно... - Хорошо, Борис Константинович, если вы настаиваете, я, разумеется,выслушаю вас до конца. Но поймите... - Поймите вы, что я никогда не пришел бы к вам, если бы не был уверен втом, что говорю. Вы думаете, я не представляю себе, что у вас должносейчас вертеться в голове? Старый идиот, выжил из ума, этого еще нехватало, и так далее... - Борис Константинович, я, по-моему, не давал вам... - Я вас ни в чем не обвиняю. Я лишь прошу, чтобы вы спокойно ибеспристрастно посмотрели на графики, лежащие перед вами. Как вы видите,интервалы между короткими периодами быстрого сна все возрастают слеванаправо, от первого периода до десятого. В двух случаях между пятым ишестым циклами появляется еще один, дополнительный период. Так вот,пропорция интервалов в точности соответствует пропорциям расстояний отСолнца до девяти планет. Дополнительная же точка между Марсом и Юпитером,которая то появляется, то исчезает, является, по-видимому, космическимкораблем, посланным этой Янтарной планетой. Я обратился к двум математикамс вопросом, какова вероятность случайного совпадения десяти цифр. Такаявероятность исчезающе мала... Пауза, которая последовала за последними словами БорисаКонстантиновича, все росла и росла, пока наконец директор не спросил сглубоким вздохом: - Вы хотите уверить меня, что речь идет о телепатической связи междунекой внеземной цивилизацией и вашим испытуемым. Так? - Так. - И вы рассчитывали, что убедите меня в реальности такой связи? - Рассчитывал, - сказал Борис Константинович. - Но вы же прекрасно знаете, что телепатия - это миф, фикция, выдумкишарлатанов. Для чего возвращаться к этим мифам? - Это не миф. Перед вами на столе лежит реальность в виде графиков,составленных абсолютно корректно на основании абсолютно корректных опытов.Опыт повторен четыре раза. Возможность ошибки исключена. - Вы читали работы, где исследуется вопрос, какова должна быть мощностьмозга, чтобы он излучал сигналы, способные достигать мозга реципиента? Этоже чушь, раз навсегда установленная чушь. Нет ни одной известной нам формыэнергии, при помощи которой можно было бы передавать телепатическуюинформацию. На нашем с вами уровне обсуждать вопрос о телепатии простонесерьезно. Если бы мы с вами были двумя дикарями, тогда, может быть, мыбы могли говорить о подобной чепухе. Не буду скрывать от вас, БорисКонстантинович, электроэнцефалограмма действительно весьма занятная, спорунет. Но что касается всего остального... Я даже не могу подобрать слов... - Валерий Николаевич, в вашей приемной сидит наш испытуемый. Я не хотелговорить раньше об этом, но он может продемонстрировать вам те самыетелепатические способности, которые, как мы с вами знаем, не существуют. Оленька с любопытством посмотрела на меня, чуть склонив голову набок,как собачонка, и тяжелые ее русые волосы тоже опрокинулись набок. - Борис Константинович, вы взрослый человек, и не мне вас воспитывать.Если вы решили пропагандировать телепатию, это ваше частное дело. Но каксотрудника нашего института, как заведующего лабораторией нашего институтая бы попросил вас воздержаться от столь странного хобби. Тем более, чтоэто вовсе не ваша специальность. Вы можете выставлять себя на посмешище,ежели того желаете, но скреплять печатью научного учреждения ваши фантазии- нет, извольте уж, коллега, простить старика. Своим именем и именеминститута я как-то, знаете, не привык покрывать разного рода...шарлатанство. - Валерий Николаевич, вы обвиняете меня в шарлатанстве? - Вы сами себя обвиняете. Спасибо, что избавили меня от стольнеприятной миссии. - Прекрасно, товарищ директор. Допустим, я старый шарлатан. Прекрасно.Благодарю вас. Но вы директор института. Вы ученый. Вы член-корреспондентАкадемии наук. Поймайте нас на шарлатанстве. Неужели вы думаете, я непонимаю вас? Когда Юрий Михайлович впервые пришел ко мне, я тоже ничего нехотел слушать. Я говорил ему о проектах вечного двигателя, которые ни одинграмотный человек не будет рассматривать. И все же он убедил меня, потомучто знания не должны быть шорами на глазах. - Не уговаривайте меня, я никогда ни за что не соглашусь участвовать вшарлатанских трюках. - Но какая же у нас корысть... - Дело не в корысти. Вы можете быть даже искренне уверены вместе свашим подопечным в своей честности... - Благодарю вас, Валерий Николаевич. Это уже большая похвала... - Оставьте, Борис Константинович. Закончим этот тягостный разговор идавайте забудем, что мы его вели. Мы знакомы лет тридцать, наверное, и яникогда не давал вам повода сомневаться в моем добром к вам отношении. В директорском басе снова появились очаровывающие бархатные нотки. Надо было спасать бесстрашного Бориса Константиновича. Я встал, иОленька испуганно взглянула на меня. - Куда вы? - пискнула она. - Нельзя! Но я уже входил в директорский кабинет. Директор оказался точно таким, каким я его себе представлял: крупнымседым красавцем, стареющим львом. - Простите, я занят, - коротко бросил он, удостоив меня одной десятойвзгляда. - Я знаю, Валерий Николаевич, что вы заняты. Я как раз тот человек,из-за которого весь сыр-бор. Директор откинулся в кресле и внимательно посмотрел на меня. Он был таквелик, благообразно красив и респектабелен, что я почувствовал себямаленькой мышкой, которая пришла на прием к коту. Борис Константиновичмолча хмурил брови. Вид у него был встрепанный и сердитый. И вдруг мне такостро захотелось взорвать неприступную директорскую броню, что у менязачесалось в голове. И вместе с зудом пришел шорох слов, сухой шорохструящихся мыслей. И мысли директора были такие же солидные иреспектабельные, как он сам. Такие же корректные и чисто вымытые.Немолодые, но хорошо сохранившиеся мысли: "Нелепая история... наваждение... Позвать Оленьку..." - Вы уверены, что это нелепая история, - сказал я, - вы уверены, чтоэто наваждение. Вы даже хотите позвать вашу прелестную девочку, чтобы онавыставила меня вон... "Чушь какая-то... Цирковой трюк..." - Теперь вы утверждаете, что это чушь какая-то, цирковой трюк. Краем глаза я заметил, что суровое, взволнованное лицо БорисаКонстантиновича тронула едва заметная улыбка, и он неумело подмигнул мне. - Че-пу-ха! - вдруг выкрикнул Валерий Николаевич, и голос егонеожиданно стал выше и пронзительнее. - Же де сосьете! - Уверяю вас, это не салонные игры, как вы говорите. Настолькофранцузский я знаю. Я просто слышу, что вы думаете. "А может быть, проверить? Ловко он это делает", - пронеслось в голове удиректора. - Конечно, проверьте. - Что проверить? - вскричал директор. Его невозмутимая респектабельность исчезала прямо на глазах. Онстановился старше, меньше, крикливее, торопливее и суетливее. Он ужебольше не был львом. Даже котом, к которому пришла на поклон мышка. - Проверьте, как ловко я это делаю. - Не смейте! - уже совсем тонким голосом взвизгнул директор. Прошелестела дверь. Я обернулся. В дверях стояли Оленька и НинаСергеевна. Я подмигнул им. Я уже не нервничал и не боялся. Веселая,озорная волна подхватила меня. Опьяняющая радостная невесомость, в которуюпогружал меня У. - Что не сметь? - Не смейте читать мои мысли! - Да позвольте же, Валерий Николаевич, разве читать чужие мысливозможно? Вы же уже полчаса утверждаете обратное. Или вы теперь согласны стем, что я слышу чужие мысли? - Я ни с чем не согласен, - уже несколько спокойнее отчеканил директор.Должно быть, Оленька вливала в него силы. - Это элементарный трюк. Цирк.Вы видите мое лицо, вы знаете, о чем идет речь, вам вовсе не труднодогадаться, что я думаю. Я этого тем более не скрываю. Последняя мысль, по-видимому, несколько поддержала директора, потомучто он начал снова увеличиваться в размерах, опять заполняя собойвращающееся немецкое креслице. - Вот именно, - сказал я и почувствовал, что держу аудиторию в своихруках, что рядом со мной Нина, что ее большие серые глаза смотрят на меняс восторгом и ужасом, что, наконец, на меня смотрит длинноволосая Оленька,которая, наверное, и не представляла, что с ее всемогущим шефом можно такразговаривать. - Вот именно, - повторил я. - Что же может быть проще? Ясейчас выйду из комнаты, вы напишите на листке бумаги какие-нибудь две-трифразы, вложите листок в конверт. Я вернусь в комнату и назову эти фразы.Или не назову их. И все станет ясным. Все замолчали. И вдруг раздался Оленькин голосок: - Ой, Валерий Николаевич, сделайте правда так? Спасибо, Оля! Дай бог тебе хорошего мужа, а если потом дойдет доразвода, то быстрого и безболезненного. Директор института пожал плечами: - Для того, чтобы покончить с этой нелепой сценой. Я вышел в приемную, уселся в кресло, в котором уже сидел. Зеленаяискусственная кожа на правом подлокотнике лопнула, и сквозь трещинку виднабыла какая-то набивка. На пишущей Оленькиной машинке все так же лежалаоткрытая книга. Я встал и посмотрел на нее. Биология. Не поступила,наверное, готовится снова. Я сосредоточился. Надо было отсеять ненужные слова, принадлежавшиеБорису Константиновичу, Нине и Оленьке. Убей меня бог, чтобы я могобъяснить, как я это делаю. Я услышал сухой шорох директорских мыслей: "Что бы такое написать...чтобы покончить с этой комедией?.. Кто бы мог подумать, что Данилинспособен на такое... Не будем отвлекаться... Что-нибудь такое, чтобы он немог догадаться по ситуации. Что-нибудь такое, что не имеет отношения кэтой сцене... Ну-с, например, что-нибудь вроде этого... "Наш институт..."Нет, это глупо. Нельзя даже упоминать институт в связи с этимшарлатанством... Однако надо что-то написать... Это становится смешно...Они смотрят на меня... Какие-нибудь стихи, может быть? Прекрасно.Что-нибудь школьное, что Оленька знает... "Ты жива еще, моя старушка?" Апочему бы и нет? Пишем. "Ты жива еще, моя старушка? Жив и я. Привет тебе,привет. Пусть струится над твоей избушкой..." Какой там свет? Какой-то тамсвет? Бог с ним. Достаточно". Пора. Я медленно вошел в директорский кабинет. Все головы повернулисько мне. Первый раз в жизни я почувствовал себя артистом. Я закрыл глаза иприложил руку ко лбу. Нельзя же разочаровывать девушку с такиминеобыкновенными волосами. - "Ты жива еще, моя старушка? - начал декламировать я чужим, деревяннымголосом. - Жив и я. Привет тебе, привет. Пусть струится над твоейизбушкой..." Строка не окончена. Не Есениным, а Валерием Николаевичем. - Яподошел к столу. - Можно конверт? Директор автоматически взял конверт и протянул его мне. На мгновениемне стало даже жалко его. - Ольга! - театральным голосом сказал я и протянул конверт Оленьке. -Прошу вскрыть и прочесть вслух. Словно завороженная, не спуская с меня широко раскрытых глаз, Оленькапротянула руку, медленно взяла конверт, открыла его, достала листок,бросила на него быстрый взгляд и громко и явственно сказала: - Ой! - Что "ой", дитя мое? - спросил я, самым тщеславным образом упиваясь иОленькиным "оем", и едва сдерживаемым торжеством милого БорисаКонстантиновича, и слабой улыбкой Нины. - "Ты... жива... еще... моя... старушка..." - с трудом, запинаясь,начала Оленька. - Смелее, дитя, это же не экзамен. - Хватит! - крикнул директор. - Я даже не спрашиваю, как вы этоделаете. Телепатии не существует... - Вообще-то, наверное, да, но в этом случае... - начал было БорисКонстантинович. - Никаких "наверное", никаких "этих" и "тех" случаев! Передача мыслейна расстояние невозможна... - Но должно же существовать какое-нибудь разумное объяснение тому, чтосейчас наблюдали четыре человека? - спросил Борис Константинович. - Илионо не обязательно? - Для меня не обязательно! - крикнул директор. - Я не цирковойрежиссер, с вашего разрешения. Эффектный трюк, не спорю. - Значит, вы не изменили своей точки зрения? - спросил БорисКонстантинович. - Нет, и не изменю, пока я в здравом уме. - Благодарю вас за любезность, товарищ директор. Хочу вас предупредить,что вынужден буду обратиться выше... - Можете обращаться к кому угодно, уважаемый Борис Константинович, номеня от ваших бредней извольте уволить-с! - С удовольствием! Когда ребенок капризничает, его лучше всего оставитьв покое. Директор сделал глубокий вдох и медленно со свистом выпустил воздух.Руки его изо всех сил сжимали подлокотники креслица, словно он собиралсясделать стойку. Борис Константинович пошел к выходу. Мы - за ним. Армия отступала, сохраняя боевые порядки. Уверовавший во что-то скептик - человек, которого остановить нельзя.Борис Константинович бросился на штурм вышестоящих научных инстанций стакой яростью, что стены здравого смысла не выдержали и рухнули. Быласоздана специальная комиссия, в которую вошли ученые разныхспециальностей. Комиссия должна была изучить феномен под названием "ЮрийМихайлович Чернов". Жизнь моя окончательно вышла из привычных берегов. Меня подхватили,понесли, закружили какие-то грозно-озорные водовороты. В веселой истранной круговерти мелькали школа, Галя, Нина, Илья. Днем я отвечал набесконечные вопросы членов комиссии, наговаривал на магнитную пленкусодержание своих сновидений, а по ночам спал в лабораториях, опутанныйдатчиками и проводами. В комиссию входил астроном Арам Суренович Вартанян, который был уверен,что главную ценность для науки представляют не мои сны, а информация,передаваемая с Янтарной планеты с помощью чередования периодов быстрогосна и интервалов между ними. Высокий, смуглый и слегка кокетливый, он все время повторял: - Меня не интересуют ваши сны, Юра. Это все разные там Четьи-Минеи ипрочие толкователи вещих сновидений. Это не наука. Очень мило, оченьромантично, очень красиво, но не нужно. Наука начинается с графика. Когдамне показали первые графики вашего сна, я понял, что это То. То, чегождешь всю жизнь, если ты ученый, а не ученый канцелярист. Тишайший и нежнейший Сенечка, биофизик лет тридцати, похожий на ИисусаХриста, если не считать земских очков в тонкой металлической оправе,окружал меня по ночам различными экранами, а однажды устроил мою постель вметаллической трубе, которую использовали в каком-то институте длянасыщения тканей больных кислородом. Два психолога ежедневно терзали меня своими вопросами и тестами, пока яне догадался стравить их друг с другом, и они начали спор, которыйпродолжался уже вторую неделю. Примерно через день появлялся председатель комиссии академик Петелин.Академик был маленький, седенький человечек, в котором постоянно бурлилачудовищная энергия. По-моему, никакой проблемы получения термоядернойэнергии не существует - существует проблема академика Петелина. Достаточноузнать, как в таком малом теле генерируется такое фантастическоеколичество энергии, и энергетическая проблема человечества была бы решенараз и навсегда. Как только мы слышали за дверью стук палки Павла Дмитриевича, мынепроизвольно начинали улыбаться. Павел Дмитриевич влетал в дверь иначинал кружиться по комнате. Казалось, он с трудом удерживается, чтобы невзлететь к потолку. Кружась, он успевал все осмотреть, все спросить, всевыслушать, все понять, все запомнить и все решить. У меня своя теория, почему Павел Дмитриевич сразу поверил в меня,принял результаты первых опытов Бориса Константиновича и согласился статьпредседателем специальной комиссии. У меня есть серьезные основанияподозревать, что старый волшебник тоже мыслит не совсем обычным образом.Сколько раз он смотрел мне в глаза и говорил, о чем я думаю. Не с такойточностью, конечно, как я, но попадание в цель бывало неизменным. Когда яспрашивал его об этом, он заливался мелким бесовским смешком и подмигивалмне. - Люди, - говорил он, - в сущности, довольно однообразные объекты, кудаоднообразнее, чем объекты, скажем, астрономические. А я - весьма старыйхрыч и неплохо изучил их. Вот ты сейчас, похоже, думаешь, что старый хрычкокетничает... - Павел Дмитриевич, как вы можете... - Ага, попал! Один ноль в пользу академии. Павел Дмитриевич хитро щурился и спрашивал: - Хотите, я открою вам секрет, как я сделал научную карьеру? - Хочу, Павел Дмитриевич. - Прежде всего я по натуре страшный лентяй и бездельник. Да-да, ЮрийМихайлович, я не шучу. Но сколько я себя помню, я всегда был человекомэнергичным. Энергия, помноженная на лень, дает, как правило, незаурядныерезультаты. Кроме того, я легко классифицируюсь. Чудак профессор,сумасброд. Это же тип. Клише. Стандарт. А в наш унифицированный век чтоможет быть лучше и приятнее, чем человеческое клише? Не надо думать, ктоон и что он, чем дышит и что носит за пазухой. Это как поздравительнаятелеграмма. Номер три - розочки. Номер семь - голубки на карнизе. Номердесять - чудак профессор. И все рады. Ага, Петелин? Да это же номердесять. - Павел Дмитриевич, вы меня разыгрываете. - Конечно, разыгрываю. Неужели я буду говорить с вами серьезно?Серьезно я говорю только со своими врагами. - А у вас есть враги? - Ученый, у которого нет врагов, не имеет права называться ученым. - И много их у вас? - Много, ох, как много! Знаете, что меня спасает? - Что? - Их количество. Враги опасны лишь в небольшом количестве. Когда ихстановится очень много, они обязательно начинают враждовать друг с другом.А враги твоих врагов - это уже почти друзья. - Академик лихо подмигнул мнеи добавил: - А потом вот эта палка! Ну его, думают мои враги, еще врежет,старый дурак. Академик снова раскатывал горох озорного смешка. И семейная моя жизнь тоже стала какой-то зыбкой и неопределенной. Галябыла той же и одновременно другой. То ли это объяснялось недавними нашимиразмолвками, то ли она никак не могла привыкнуть к мысли, что живет пододной крышей с космическим телепатом, - не знаю. Внешне отношения нашибыли вполне нормальными, но у меня все время было ощущение, что мы идем потонкому льду. То ли выдержит, то ли треснет. А когда подсознательно ждешьвсе время зловещего хруста, ты, естественно, напряжен. А напряженноесостояние никак не способствует благополучному плаванию семейного корабля. И с Ниной я продолжал видеться регулярно, так как она и БорисКонстантинович тоже входили в комиссию академика Петелина. По какому-томолчаливому соглашению мы избегали разговоров на личные темы, но порой мнеказалось, что это только этап в наших отношениях, железнодорожный перегон,на котором поезд идет без остановок. Но остановки будут, они впереди. Нина была такой же красивой, как и раньше, а может быть, даже стала ещекрасивей, и своим обостренным чутьем собаки, развалившейся на сене, яначал замечать пылкие взгляды элегантного Арама Суреновича в ее сторону. В школе, разумеется, ничего не знали о моих делах. Академик Петелин впервый же день, когда собралась комиссия, сказал, что во избежаниененужной шумихи, сенсаций, кривотолков принято решение пока сохранятьработу в тайне, и попросил нас соблюдать ее. Но поскольку мне почти каждый день нужно было куда-то бежать, я то идело вынужден был переносить свои уроки, отменять классные собрания иизбегать наиболее энергичных родителей. В один из дней наша директриса Вера Константиновна призвала меня к себев кабинет. - Садитесь, Юрий Михайлович, - кивнула она мне и приняласьперекладывать бумаги на столе с места на место. Я сел и вопросительно посмотрел на нее. - Юрий Михайлович, нам предстоит не совсем приятный разговор. Выдогадываетесь, о чем? Я вздохнул шумно и виновато. - Конечно, Вера Константиновна. И не только догадываюсь, я полностьюразделяю мысли и чувства, которые владеют вами. Суровое лицо директрисы, которого никогда не касалась никакаякосметика, начало медленно багроветь, и я подумал, что цвет этот оченьидет к ее седеющим волосам, туго стянутым в аскетический наробразовскийузел. - И вы еще позволяете себе... - начала было она. Но я ее прервал: - Я ничего не хочу позволять себе. Я сам прекрасно понимаю и вполнесогласен с вами, что Чернов очень изменился, причем в худшую сторону. Вера Константиновна достала из кармана носовой платок и трубновысморкалась. Звук был чистый и сильный. У нее не было никакого насморка,ей просто хотелось выиграть время. - И что же, вы с этим согласны? - Платок она не убрала, держала в рукенаготове, чтобы в случае необходимости снова выиграть время. - Я уже сказал вам, что полностью разделяю ваши мысли и чувства. У менясейчас просто в жизни трудный период... - Я на мгновение остановился,чтобы выбрать между несуществующей аспирантурой и несуществующимиболезнями, и выбрал аспирантуру. - Я поступаю в аспирантуру... - В очную? - Нет, в заочную. Вы представляете, какие это хлопоты, особенно дляучителя... Тонкие губы Веры Константиновны были по-прежнему неодобрительноподжаты. - Уверяю вас, мне самому неприятно, что я вынужден так манкироватьсвоими обязанностями. В ближайшее время я надеюсь освободиться... - Хорошо, Юрий Михайлович. Я подожду. Но, надеюсь, вы понимаете, чтодолго так продолжаться не может... Это случилось на перемене между первым и вторым уроками. Я сидел насвоем обычном месте между шкафом с математическими наглядными пособиями,ключ от которого был потерян еще предыдущими поколениями учителей, ивесьма развинченным невысоким скелетом, каждый год терявшим по несколькукостей. На шкафу, как раз на уровне моих глаз, был прибит овальныйинвентарный номерок. Семнадцать тридцать один. Я сосредоточенно смотрел наномер и думал, что более нелепых цифр не придумаешь. Ни на что их неразделишь, а перемножить их в уме я безуспешно пытался уже несколько лет. И вдруг что-то произошло в моей голове. Я услышал звук включенного, ноне настроенного на станцию приемника. Звук тишины, которая вот-вот должнапрорваться звуком. Но звука не было. Вместо него в этой гулкой тишине моейчерепной коробки начала копошиться какая-то мысль. Даже не мысль, амыслишка. Нечто крошечное, неясное, но беспокойное. Она все ворочалась,крутилась, не находя себе места, постепенно росла и крепла. Но к сознаниюеще не всплывала. Быть может, не обладай я опытом Янтарной планеты, я быне обратил внимания на свое состояние. Мало ли что у кого зреет в голове.От теории относительности до решения написать анонимку. Но я прислушивалсяк себе, как больной, ловящий малейшие симптомы. И мысль наконец оторваласьот дна подсознания и начала медленно подниматься к поверхности. Ипревратилась уже в нечто, что я знал и ощущал. А знал я, что на Земле есть еще кто-то, кто обладает такими жеспособностями, что и я, и кто связан той же нитью с Янтарной планетой, чтои я. Не спрашивайте меня, как я это знал. Я не смогу ответить на этотвопрос. Я знал. Я был уверен. Во мне не было ни малейшего сомнения. И знание это было приятно. Только в этот момент я осознал до конца,каким одиноким я был до сих пор. Один. Один среди миллиардов, выбранный У.Да, меня окружали люди, которые не отвернулись, поддержали, поверив вневероятное, но они полагались только на мои слова. А слова не моглипередать ни гармонии плавных янтарных холмов, которую слышишь, паря надними, ни полного растворения в братьях в Кольце Зова, ни мелодииЗавершения Узора, ни самого цвета Янтарной планеты. Слова были слишкомгрубым инструментом, не рассчитанным на незнакомый мир. И я был в пленуЯнтарной планеты, отгороженный от людей стеной пустых слов, которые япробовал и отбрасывал, убедившись в их слабости, тусклости, сухости. И вот теперь где-то на Земле объявилась живая душа, и мне не нужнобудет слов, чтобы разделить с ней счастье знакомства с народом У. Мнестало так хорошо, так радостно, что я тут же впервые в жизни перемножил вуме семнадцать и тридцать один - волшебные цифры с таинственногоинвентарного номерка. Пятьсот двадцать семь - какое прекрасное число! В кресле сидел математик Семен Александрович. Почему всегда в какие-тоочень важные для меня минуты взгляд мой обращается на нашего математика?Милый Семен Александрович, отнимите классный журнал от груди, и тогда свами тоже случится что-нибудь удивительное. Может быть, вам пронзит сердцестрела Амура, прикинувшегося нашим школьным скелетом без половины костей.Амур попадет в вас, и вы влюбитесь в нашу директрису Веру Константиновну.А она в вас. И вместо педагогического с