Часть первая. Быстрые сны 8 страница

Почти две недели я ничего нового рассказать Павлу Дмитриевичу не мог. Водин прекрасный вечер в начале декабря Вася Жигалин зазвал нас поиграть впреферанс. Должен был прийти и Илья Плошкин. На столе уже лежал расчерченный листок с магическими цифрами в центре:пулька до пятидесяти, по одной копейке. Галю услали смотреть по телевизорувстречу по водному поло, а мы уселись за круглый стол. - Мужики, - вдруг сказала жена Васи, - а ведь Юрочка обдерет нас, каклипку. - Это почему ж? - спросил Илья. - Да потому, что он читает наши мысли. - Спасибо, мать, - растроганно сказал Вася, - а у меня и из головывыскочило. - Точно, - кивнул Илья. - Разденет. Он такой. Олигофрены - они хитрые. - Как хотите, - сказал я. - Я совсем забыл. Вы ж знаете, я начинаючитать мысли, только когда сосредоточусь. - Ну конечно. А я вот прошлый раз сосредоточилась, и мне впаяли четыревзятки на мизере. - Ты, мать, лучше не сосредотачивайся, - ласково сказал Вася, - это кдобру не приводит. Валентина густо кашлянула, повела могучими плечами, и Вася сразу сжалсяи затих. - Ладно, - сказал я, - не хотите - не надо. Буду нести свой тяжкийкрест. Играйте, выигрывайте, проигрывайте свои имения, погружайтесь впучину разврата, а мы с Галей поехали домой. - Нет, вы с Галей не поедете домой. Галя будет смотреть, как топят другдруга "Спартак" и "Динамо", а ты спокойненько, не спеша приготовишь ужин. - А полы натереть не нужно? - деловито спросил я. - Или отциклевать? Яиз тимуровской команды... И в этот момент я услышал уже знакомую мне гулкую, набухшую еще неродившимися звуками тишину. Я замер и закрыл глаза. - Юрка, - услышал я голос Ильи, - тебе плохо? Скрипнул отодвигаемый стул. Я махнул рукой: - Не обращайте на меня внимания. Все в порядке. Просто устал. - Честно? - басом спросила Валентина. - Честно, Валюша, не беспокойся. Я снова закрыл глаза. Тишина все нарастала и нарастала. Она гудела вомне, заполняла меня всего, но никак не могла вылиться в слово, в образ, вмысль, в знание. - Пика, - сказал Илья. - Пас, - вздохнула Валентина. - Трефы, - сказал Вася. - Трефы мои. - Тогда бубны. Не торгуйся, Илья. Это не в твоей широкой натуре. - Уговорил. Бери. - Бубны. Элементарные, - неуверенно сказал Вася. - Кто играет шесть бубен, тот бывает убиен, - назидательно сказал Илья. - Джамбул, - сказал Вася. - Певец векового карточного фольклора. - Певец говорит "вист", - ехидно сказал Илья. - Тоже, - сказала Валентина. А тишина во мне все зрела и зрела и никак не могла разродиться. И ясидел тихо, терпеливо, как наседка. Я и был наседкой. - Похоже, сударь, что вы без одной, - сухо сказал Илья. - Боже, сколько в этом человеке злорадства, низкой корысти и стремленияунизить ближнего! - плачущим голосом сказал Вася. - Ах, Вася, если бы ты так писал, как говоришь, тебе бы цены не было, -задумчиво сказал Илья. - Сколько блеска, огня, любви к себе - и все из-заодной недобранной взятки. Какой же шедевр ты создашь, если сядешь насемерной без трех? - Не пугай его на ночь глядя, - пророкотала Валентина, - а то он станетзаикой. Я пас. Тебе что-нибудь дать. Юрка? - Спасибо, я тоже пас. Все нормально. И вдруг в голове у меня зажглась фраза. Коротенькая английская фраза: "Спасибо, мисс Каррадос". И гулкая тишинав моей голове исчезла, погасла, словно приемник выключили. Мисс Каррадос. Что такое мисс Каррадос? Кто такая мисс Каррадос?Связана ли она как-то с моим двойником, к которому, как и ко мне,протянулась с Янтарной планеты тонкая ниточка сновидений? Тишина и ощущение ожидания были теми же, что и тогда в школе, когда ясидел между шкафом и скелетом. Но на этот раз я прочел фразу. Именнопрочел. А может быть, все это мне только почудилось? Ночью впервые за долгое время я видел вполне земной сон. Мне снилсякакой-то заграничный город. Я хотел догадаться, что это за город, нопочему-то не мог никого спросить. Я шел по небольшой улочке и слышал английскую речь, но понять, о чемговорят, не мог. И не потому, что не понимал слова и фразы, а потому, чтоони сливались. И я все старался расслышать, что же все-таки говорятпрохожие, и не мог. Я напрягался, вытягивал шею - и не мог разобратьничего. Улочка, по которой я шел, была застроена одно- и двухэтажными домиками.На одном из более крупных зданий была вывеска. Я знал, что мне ееобязательно нужно рассмотреть, но почему-то не мог подойти поближе. Какбудто на вывеске, небольшой медной табличке, было слово "банк". Да,"четыре буквы: "Банк". Очень похоже на "банк". А вот какой банк... Я дажемог пересчитать буквы. Их было семь, и первая... первая была очень похожана букву "к" в слове "банк". И больше я ничего не мог понять. Я проснулся с ощущением, что не сумелсделать то, что должен был. Я лежал в темноте, и незнакомая улочка,которую я только что видел, снова проплывала у меня перед глазами. Нет,это был не простой сон. Яркость картины, насыщенность деталями были такимиже, как и янтарные сны. Но это была Земля. Люди говорили по-английски, ябыл в этом абсолютно уверен. Эх, если бы я мог прочитать название банка!.. Павел Дмитриевич пришел в неописуемое волнение, когда я позвонил емуутром. Голос его дрожал от возбуждения. - Приезжайте к десяти, - сказал он. - Павел Дмитриевич, - взмолился я, - меня выгонят из школы! Меня ужевызывала директриса. - Я возьму вас в свой институт. Старшим лаборантом. - Спасибо, Павел Дмитриевич. Меня уже звали лаборантом, сторожем изавхозом. Но я хочу преподавать английский язык. Или в крайнем случаециклевать полы. - Вы будете циклевать полы в моем институте. Вам их хватит на всюжизнь. А вообще-то... Знаете что, так, пожалуй, даже будет лучше. Банк.Кто все знает за заграничные банки, как когда-то говорили в Одессе?Финансисты. Это мысль. Четыре часа. Я пришел без десяти четыре, а без двух минут четыре в комнату ворвалсяПавел Дмитриевич, погоняя перед собой вальяжного молодого мужчину сэлегантным плоским чемоданчиком в руках. На пухлом, гладком лице егозастыло изумление. - Это товарищ Рыженков, - сказал Павел Дмитриевич. - Я выкрал его прямос работы. Выкраденный Рыженков виновато улыбнулся. Должно быть, он не привыкиметь дело с людьми типа Павла Дмитриевича. - Товарищ Рыженков постарается помочь нам в определении национальнойпринадлежности банка, который видел Юрий Михайлович. Товарищ Рыженков вытащил сигареты и вопросительно посмотрел на ПавлаДмитриевича. - Никаких сигарет, дорогой... как вас прикажете величать, а то "товарищРыженков" слишком официально. - Никита Алексеевич. - Так вот, дорогой Никита Алексеевич, спрячьте ваши сигареты. Куритьбудете, когда определите банк. И чем быстрее определите, тем быстреезакурите. Такой стимул вас устроит? Наполеон, как известно, запрещал своимпомощникам ходить в уборную, пока они не управятся. Я не Наполеон изаменил туалет табаком. Специалист по банкам несмело улыбнулся. Он никак не мог понять, куда онпопал и что от него хотят. Он спрятал сигареты в карман и сплел передсобой пальцы рук, изображая готовность и внимание. Руки у него были такиеже чистые и пухлые, что и лицо. И обручальное граненое кольцо тоже былоновенькое и блестящее. - Ну-с, начнем, друзья мои. Никита Алексеевич, вы эксперт. Беритебразды правления в свои руки. Задавайте вопросы. Юрий Михайлович опишетвам все, что смог увидеть. Эксперт слегка развел руками. Жест извинения. - Ну что ж, начнем, как говорится, с самого начала. Юрий Михайлович, окакой стране идет речь? - Это-то мы как раз и пытаемся выяснить, - сказал Павел Дмитриевич. - Простите... гм... - На лице специалиста по банкам появилосьудивленное выражение. - Я понял, что... Юрий Михайлович видел какой-тобанк... - Совершенно верно, - сказал Павел Дмитриевич, сердито пристукнул пополу палкой и нетерпеливо задергался на своем стуле - вот-вот взлетит. - Явам об этом уже говорил. - Я понимаю, я понимаю, - торопливо кивнул Никита Алексеевич, и быловидно, что он привык бывать на совещаниях, где лучше всего былосоглашаться со всем. - Прежде всего, речь идет о стране, в которой говорят по-английски, -сказал я. (Никита Алексеевич что-то записал в такой же аккуратной и пухлойкнижечке, как весь он.) - Я видел медную табличку. Слово "банк" я смограссмотреть, а вот само название... - Вы входили в банк? - Юрий Михайлович... гм... не совсем был там, - сказал ПавелДмитриевич. - Я думаю, не в этом дело, и мы не будем этим заниматься. - Я понимаю, понимаю, - закивал эксперт. Удивительное дело: как толькоон окончательно потерял всякое представление, что происходит, онуспокоился, и на розовом его личике появилось деловое, будничноевыражение. - Само слово "банк" было написано по-английски? Вы знаетеанглийский? - Да. Безусловно по-английски. "Би-эй-эн-кей". - А сколько слов до или после слова "банк"? - Одно слово. - Одно? Без артикля в самом начале? - Без. Я насчитал в нем семь букв. Так, по крайней мере, мнепоказалось. - Понимаю, понимаю. Английский язык. Семь букв... - Никита Алексеевичзакрыл глаза, губы его что-то беззвучно шептали. - Я не уверен на сто процентов, - сказал я, - но мне показалось, чтопервая буква первого слова похожа на последнюю букву слова "банк". То естьанглийское "кей". Теперь, когда мы заговорили об этом, мне даже кажется, японимаю, почему обратил внимание именно на букву "кей". - Почему же? - спросил эксперт. - У нее в обоих случаях была очень высокая вертикальная палочка. - Понимаю, понимаю, - кивнул эксперт, полез в карман и вытащилсигареты. - Мы же договорились, молодой человек! - сердито сказал ПавелДмитриевич. - Да, да, конечно, - поспешно согласился Никита Алексеевич, но сигаретыне убрал и даже вытащил из пачки сигарету, выбив ее элегантным щелчком. -Киферс. Банк Киферс. Средний провинциальный банк в Шервуде. Капитал напервое января прошлого года составлял двести двенадцать миллионов. Сорокдва отделения. Президент Джеймс Перси Аллейн. - Шервуд? - переспросил Павел Дмитриевич. - Шервуд, - кивнул Никита Алексеевич. - Вы разрешите? - Что? - Курить? - А, конечно... А вы в этом уверены? На пухлом лице эксперта промелькнула едва заметная улыбкапревосходства. - Вполне. - В слове "Киферс" шесть букв, а не семь... Хотя, может быть, после"кей" идут две буквы, "дабл и"? - Совершенно верно. Павел Дмитриевич взлетел со своего места, пожал руку эксперту ивыпроводил его из комнаты. - А знаете, Юрий Михайлович, я даже рад, что ваша мисс Каррадос живет вШервуде. Там есть коллега, с которым у меня недурные отношения. Я был унего дважды. В прошлом году он приезжал в Москву. Старик чудаковат, ночестен и услужлив. Гм... Конечно, просьба моя должна будет показаться емубезумной. Узнать, не проводят ли в Шервуде эксперименты с некой миссКаррадос по установлению контактов с внеземной цивилизацией. Гм!.. Но, сдругой стороны, если действительно такие эксперименты проводят, без негоне обойтись. Он такой... - А если мисс Каррадос действительно существует, но никаких опытовникто с ней не проводит? - спросил я испуганно. Я поймал себя на том, чтоуже начинаю волноваться за судьбу мисс Каррадос. - Тогда старик Хамберт ответит мне, что я рехнулся. - А сколько лет вашему Хамберту? - Он всем говорит, что семьдесят четыре, но, по-моему, ему сильно завосемьдесят. Сильно. Сумасшедший старик, но дело с ним иметь одноудовольствие. Через три недели, когда я начал уже потихоньку забывать о мисс Каррадоси банке Киферс, во время урока дверь класса приоткрылась, и в щель нарасстоянии метра от пола просунулась совсем детская мордочка. - Простите, - пропищала мордочка, - вы Юрий Михайлович? - Я, прелестное дитя. А ты кто? - Я Штыканов Сережа. Вера Константиновна велела вам срочно прийти к нейв кабинет. Мордочка исчезла, а я посмотрел на ребят: - Ребята, чтоб без шума. Идет? - Идет, Юрий Михайлович! - довольно загалдели ребята. - Только вы неторопитесь... - Здравствуйте, Вера Константиновна, - сказал я, входя к ней в кабинет. - Добрый день, - сурово сказала она. - Садитесь и пишите. - Уже? - Что - уже? - Заявление об уходе? - Не понимаю ваших шуток, Юрий Михайлович. Садитесь и напишитезаявление о том, что просите отпуск на месяц без сохранения заработнойплаты. - Я? - Вы. - А зачем? - А вы ничего не знаете? - Нет. - Действительно не знаете? - Нет. - Мне позвонил академик Петелин и сказал, чтобы вам срочно оформилиотпуск на месяц за свой счет и дали характеристику для выезда за границу. - Мне? - Вам. Я решила, что все это глупые шутки. Чтобы академик Петелинзвонил к нам в школу... Я извинилась на всякий случай и сказала, что наосновании только телефонного звонка не могу, и так далее. Этот человекначал кричать и бросил трубку. Через пятнадцать минут позвонили из районе.Сама Клавдия Васильевна. И повторила просьбу насчет вашего отпуска. Апотом из райкома. Насчет характеристики. Чтоб сегодня же привезли им. Я,конечно, сказала, что не возражаю... Но в середине учебного года... - Клянусь, Вера Константиновна, это не моя инициатива. Я, конечно,догадываюсь, о чем идет речь, но я и думать не мог... Вера Константиновна посмотрела на меня неодобрительно, но с уважением. - А что все это значит? - спросила она. - Да так... Гм... Ну как вам сказать... Понимаете, просто подвернуласьтуристская поездка... - И поэтому звонят из райкома, чтобы мы сегодня же привезли им вашухарактеристику? Юрий Михайлович, может быть, кое-кто в школе считает менячеловеком несовременным, - Вера Константиновна обиженно поджала губы, - ноя не настолько глупа, чтобы ничего не понимать. Что же делать, поезжайте ипостарайтесь не уронить честь нашей школы. - Постараюсь! - сказал я пылко. - Честное слово! Повинуясь какому-то импульсу, я взял руку Веры Константиновны в свою,нагнулся и поцеловал. Она посмотрела на меня безумным взглядом. Она было открыла рот, чтобычто-то сказать, но тут же снова закрыла его. Веселый сумасшедший вихрь подхватил меня. Я ничего не боялся. Все быловозможно. - Вера Константиновна, - пропел я, - я люблю вас, потому что вызамечательная женщина. Когда я, пританцовывая, выпархивал из ее кабинета, я заметил, чтодиректриса изо всех сил трет себе ладонью лоб. Я позвонил Павлу Дмитриевичу, и, когда он ответил, трубка ударила менятоком - так он был заряжен. - Немедленно! - кричал он. - Все документы мне! - Какие документы? - Приезжайте, заполните все на месте. Мы летим послезавтра. Досвидания, мне некогда! Мы летим послезавтра, мы летим послезавтра, мы летим послезавтра,повторял я, как пластинка со сбитой бороздкой. Мы летим послезавтра. На мгновение мне стало стыдно. Я сяду в самолет, изображая на своемлице равнодушие много повидавшего путешественника, а Галя останется здесь.И Нина останется здесь. И Илья, и Вася, и Валентина. И Вера Константиновнаостанется в своем кабинете со спортивными трофеями за стеклами шкафов. ИСемен Александрович. Хотя Семен Александрович сейчас все равно не смог бырасстаться с только что открытым шкафом... Я позвонил Нине. Да, конечно, она знает. Да, конечно, она желает намуспеха. - Нина, - сказал я, - в шесть часов у выхода. Можно, я вас подожду? - Нет, Юра, не нужно. - Почему? - Не нужно. - Но почему? Я хочу попрощаться с вами. - Не нужно, милый Юрочка. Вы очень хороший человек, и вы будетечувствовать себя неловко, потому что уезжаете, а я остаюсь. Потому что выпереполнены предстоящей поездкой, а я в вашем представлении остаюсь впечали и одиночестве. И, наконец, вам будет неудобно, потому что вычувствуете какие-то несуществующие обязательства по отношению ко мне. -Нина вдруг рассмеялась. - Я права? Вот видите, а то только вы читаете моимысли. - Нина, я... - Не нужно, Юрочка. Вы милый, а поэтому молчите. И всего вамнаилучшего. Я помчался в институт к Павлу Дмитриевичу. Самого его не было, ностепенная секретарша удивительно домашнего вида достала из стола папочку ипротянула ее мне: - Павел Дмитриевич просил, чтобы вы все заполнили. Садитесь вот здесь. Только я успел написать свой год рождения, как вихрем влетел ПавелДмитриевич. Седые его волосы стояли дыбом. Мелкие предметы кружилисьвокруг него. Он втянул меня в свой кабинет. - Старик Хамберт нашел-таки мне мисс Каррадос. Ему это было нетрудно.Он сам принимает участие в опытах с ней. Финансирует фонд Каира. И у нихрешено пока не сообщать ни слова. Хамберт нисколько, оказывается, не былудивлен. Мисс Каррадос тоже знала о вашем существовании. - А почему мы едем туда, а не они к нам? - Потому что мисс Каррадос наотрез отказалась. У нее тяжело больнамать. Поэтому они пригласили нас. Вот уже билеты. - Павел Дмитриевичвытащил из кармана две длинненькие книжечки с красным флажком Аэрофлота. -Никто не мог бы добиться разрешения на нашу поездку за такой срок. Толькостарик Петелин. Каково, а? - Павел Дмитриевич нескромно засмеялся. -Всесоюзный рекорд! И знаете, Юра, почему люди идут мне навстречу? Незнаете? Я открою вам свой профессиональный секрет. Я требую настольконевозможные вещи, что люди просто поражаются. Поражаются и в состояниитранса делают. Вы представляете, что значит получить за три дня всеразрешения, документы и даже визы в шервудском посольстве? А, то-то.Чиновник в посольстве настолько был изумлен, что раз пять переспросилменя, когда мы едем. "Да, - говорит он, - наши страны, конечно,сотрудничают, у нас много совместных научных программ, но чтобы оформитьвизы за трое суток - это неслыханно". - "Ладно, - сказал я ему, - так ибыть. Я согласен не на трое суток, а на двое. И учтите, - говорю я ему, -что вы становитесь на пути научных контактов, и мистер Хамберт, и фондКапра, и вся шервудская наука, не говоря уж о нашей, вам не простят, и выникогда не будете избраны почетным академиком за заслуги в областибыстрого оформления виз ученым". И знаете, Юра, за сколько негодяй оформилвизы? За сутки. А сейчас не мешайте, у меня тысяча дел. - Я вам не мешаю, Павел Дмитриевич, это вы учили меня, как жить вообщеи добывать визы в шервудском посольстве в частности. - Юрий Михайлович, - строго сказал Петелин, - в моем возрасте труднопереучиваться, а поэтому приходится всегда считать себя правым. Этоудобнее, дорогой мой. - Вы меня развращаете, Павел Дмитриевич, - совершенно серьезно сказаля, продолжая играть роль бесстрашного и наивного правдолюбца, - вы учитеменя цинизму. - Ах, Юра, Юра... Ваше счастье, что ваши друзья с Янтарной планетывыбрали почему-то именно вас. А то сколько есть молодых и не очень молодыхлюдей, которые не спорят со старыми академиками, а соглашаются сразу,всегда и во всем. - Я постараюсь, - сказал я и виновато повесил голову. - То-то же. А сейчас выматывайтесь, мой юный друг, и не мешайте мне. Наэтот раз я не шучу. - Жена, - сказал я Гале, как только она вошла в квартиру, - я долженпокинуть тебя. Послезавтра я улетаю. - Ну-ну. Хлеб купил или мне сходить? - Я серьезно. Послезавтра я улетаю с академиком Петелиным в Шервуд. Галя замерла на мгновение. Она наполовину сняла пальто, и оно висело унее на одном плече. Обрадуется или обидится, почему не она? - Ты шутишь? - Нет. Честно. Прыжком в длину с места Галя бросилась мне на шею. Пальто, развеваясь,полетело за ней вдогонку. Поцелуй с разгона был стремителен и точен. Онапопала мне прямо в нос. - Юрка, правда? - А ты все говорила, что я тюфяк и не умею устраиваться. Кто завел блатна Янтарной планете? Юрий Михайлович Чернов. Всех обошел. Тихий-тихий, акак до дела - пожалуйста, вот он я. - И ты прямо полетишь в Шервуд? - А как ты хотела, - важно сказал я, - через Сокольники? - Ой, Юраня, это же... это же... - Конечно, это же. - А что привезешь? Пончо, ярко-синее... Замшевый брючный костюм... - Пончо, а может быть, и ранчо. - Ты все смеешься. - Это я от серьезности. Смех - это признание подлинной серьезности. - Не болтай. Юрка... Как я за тебя рада, дурачок ты мой!.. Маленькая глупая Люша, подумал я, как я мог только подумать, что смогужить без тебя. - Люш, я понимаю, как тебе захочется завтра же начать так небрежнобросить между делом в институте: "Мой Юрка обещал привезти мне из Шервудапончо. Знаете, девки, на Западе сейчас женщины просто помешаны на пончо.Практически не вылезают из него. Даже ночью". Так вот, к сожалению, тебепридется пока обождать с балладой о пончо. - Почему? - Потому что в Шервуде, как и у нас, решено пока не разглашать опыты. Иедем мы с Петелиным по частному приглашению профессора Хамберта. Петелин -в качестве Петелина, я - в качестве его переводчика. В глубине души я все-таки не верил, что мы летим. Не верил даже тогда,когда мы ехали с Галей в Шереметьево. Не верил, когда увидели наЛенинградском шоссе огромный указатель "Шереметьево-1", не верил, когда надороге замелькали рекламные щиты Внешторга, не верил, когда наше таксиостановилось около длиннющей машины с дипломатическим номером, из которойвылезла сказочной красоты негритянка в расшитой дубленке. И только в самом аэропорту я начал подозревать, что, может быть, всеэто реальность, а не фантазии. Петелина еще не было, и мы стояли около газетного киоска и молчали,потому что говорить нам не хотелось. Смуглая женщина вела за собой целый выводок смуглых ребятишек. Они шлиза ней, как гусята, торопливо переваливаясь на коротких ножках. Последний,самый маленький, тащил на веревочке зеленого крокодила на колесиках.Крокодил, чем-то неуловимо напоминавший крокодила Гену, то и делопереворачивался на спину, и мне стало жалко его. Молодая красивая женщина держала на руках одетую в шубку девочку,наклоняя ее к дипломатического вида мужчине, по всей видимости отцу.Девочка, однако, дипломата целовать не хотела, а порывалась броситься заподнявшим вверх колесики крокодилом. Напротив нас стояла группка наших спортсменов. Все были молоды,загорелы - наверное, прямо со сборов где-нибудь в Сухуми, - все водинаковых синих пальто и все смеялись. Наверное, рассказывали анекдоты. Я вдруг почувствовал себя старым, мудрым и печальным. Впрочем, печальмоя была легка и тут же упорхнула, потому что, напомнил я себе, мы летим сПавлом Дмитриевичем в Шервуд и потому что мимо нас шли две стюардессынеземной элегантности и красоты и несли с собой обещание новых стран иновых впечатлений. - Юрка, - сказала Галя, - если ты будешь так смотреть на всех красивыхженщин, ты заставишь плакать маленьких детей. - Почему? - Потому что у тебя отваливается челюсть и ты становишься похож напаралитика. - Ладно, - сказал я со вздохом. - Не буду. - Что не будешь? Смотреть? - Нет, открывать рот. А вот и Павел Дмитриевич. Петелин стремительно надвигался на нас в сопровождении молодой женщиныи мужчины лет сорока шоферского обличья. - Неужели это жена? - успела шепнуть Галя. - По-моему, жена и шофер. Мы начали здороваться, и Павел Дмитриевич сказал: - Знакомьтесь. Это моя внучка Леночка, а это ее папа, и, стало быть,мой сын Владимир Павлович. В этот момент страстный женский голос, усиленный динамиками, интимнопрошептал на весь зал, что начинается регистрация пассажиров, вылетающих вШервуд. Это было удивительно. И время вылета совпадало с тем, что былоуказано в наших аэрофлотовских билетах в виде книжечек, и номер рейса.Мираж не исчезал. Динамики прошептали все тот же призыв, теперь ужепо-английски, и поблагодарили в конце с таким призывом в голосе, чточелюсть моя снова отвалилась бы, если бы не жена рядом со мной. Мы попрощались легко и весело, как подобает старым путешественникам,слегка усталым глобтротерам, исколесившим, излетавшим и истоптавшим весьземной шар. Рио-де-Жанейро? Что вы, разве это интересно? Вот на прошлойнеделе в Дар-эс-Саламе я... Молоденький пограничник, пахнувший одеколоном, внимательно рассмотрелнаши паспорта, потом улыбнулся и открыл турникет. Ветер дальних странствийуже гудел в моей голове, и она, моя бедная голова, кружилась оттого, что янапускал на себя серьезный и небрежный вид. Если б они только знали, что ялечу за границу в первый раз в жизни и мне хочется визжать от возбужденияи теленком носиться по залу ожидания! Мое место в огромном вблизи "Иле" оказалось у самого окна, и я сновапоблагодарил судьбу, потому что я люблю смотреть из окошка самолета. Мывзлетели, и белые облака внизу казались такими плотными, такими похожимина огромную заснеженную равнину, что я начал искать глазами лыжников. Неможет быть, чтобы в такой погожий день, по такому свежему снежку,вобравшему в себя розоватость от зимнего солнца, не тянулись цепочкилыжников. Но лыжников не было. Над вытянутым овальным окошком я заметил какую-то ручку и слегка нажална нее. Опустилась синяя пластмассовая шторка, и снежная долина под намиокрасилась в густо-голубой цвет. Погасли транспаранты с вечным призывом не курить и застегнуть привязныеремни, Павел Дмитриевич вытащил из кармана сигареты и предложил мне одну. Я посмотрел на часы. Одиннадцать часов утра. Уже началась переменапосле третьего урока. Мария Константиновна смотрит в одну из своихкрохотных записных книжечек и зоркими глазами профорга высматриваетзлостных неплательщиков профвзносов. Семен Александрович не спускаетвзгляда с обретенных сокровищ открытого мной шкафа. А кто же, интересно,сидит на моем месте рядом с нашим милым старым скелетом? И кто пытаетсяперемножить в уме цифры на старом добром инвентарном номерке? Исправляется ли Раечка с моими головорезами? И не отвергнет ли АллаВладимирова дружбу проснувшегося Сергея Антошина? Я, должно быть, вздохнул так озабоченно, что Павел Дмитриевич бросил наменя участливый взгляд и спросил: - Что, Юрий Михайлович, так тяжко вздыхаете? Устали от жизни? - Нет... - И зря. Надо устать от жизни смолоду, а потом уже отдыхать. Вот я,например... Я засмеялся. - Что вы смеетесь? - Это вы-то отдыхаете? - А почему нет? - обиженно спросил Павел Дмитриевич. - Вот сейчас,например... - Сейчас вы привязаны к креслу... По-моему, это единственный способудержать вас на месте. - Смотрите, Юрий Михайлович, я ведь могу и не взять вас старшимлаборантом. Почтительности в вас мало. - А я из школы уходить не собираюсь. - Как же вас там терпят? Учителя тем более должны быть почтительны кначальству. - С трудом, наверное... Павел Дмитриевич задумчиво поцикал сквозь зубы и сказал: - Юра, а почему все-таки вы мне так нравитесь? Это жепротивоестественно. Вы недостаточно почтительны, спорите, дерзки,независимы в суждениях и из-за вас происходит одно из крупнейших событий вжизни человечества. А у меня в институте столько молодых людей, которыетак прекрасно почтительны, с таким искренним жаром уверяют меня, что явсегда прав, и суждения которых всегда странным образом совпадают с моими. Я захихикал, и Петелин сказал: - Вот видите, и смех у вас несолидный. И дым вы выпускаете кольцами, ая не могу. Всю жизнь пытался научиться - и не смог. Может быть, я иакадемиком стал, чтобы хоть как-то компенсировать этот недостаток. А увас, поглядите, какие кольца. Изумительные, первосортные, в экспортномисполнении. Мне захотелось утешить старика: - Павел Дмитриевич, вы не огорчайтесь. У меня тоже есть недостатки.Один мой близкий друг твердо установил, что я олигофрен. - Олигофрен - это слишком общее понятие. - Павел Дмитриевич с интересомпосмотрел на меня. - А точнее диагноз он не поставил? - Поставил. Он нашел у меня симптомы идиотии, общей дементности,дебильности и имбецильности. - Очень интересно. А кто ваш друг по профессии? - Вообще-то он филолог, но работает в области обмена техническойинформации. - Передайте ему, что у него прекрасный глаз. Павел Дмитриевич подмигнул мне и засмеялся. Удивительное дело, подумаля, почему судьба посылает мне таких замечательных людей? Чем я заслужилэто? Не успел я найти ответ на этот вопрос, как вдруг услышал в себе ужеставшую для меня привычной гулкую тишину. Но на этот раз тишина не росла ине набухала медленно, как почка. Почти сразу она лопнула, схлынула,оставив мне сознание, что этой девушки, мисс Каррадос, нет в живых. Моймозг еще не мог переварить это знание, а сердце уже сжалось и в грудимгновенно образовалась холодная, сосущая пустота. Ее не было в живых. Я это знал точно. В горле набряк комок и принялсястремительно расти. Я никогда не видел ее, и тем не менее горе мое былоостро и больно кололо, сжимало сердце. Должно быть, Павел Дмитриевич задремал, потому что, когда я коснулсяего руки, он вздрогнул. - Павел Дмитриевич, - прошептал я торопливо, чтобы ком не заткнул мнегорло, - ее нет в живых. - Кого? - круто повернулся он ко мне, но глаза его уже знали. - Каррадос. - Точно? - Да. - Когда это случилось? - Не знаю. Я почувствовал это только сейчас. Павел Дмитриевич несколько раз качнул головой, откинулся на спинкукресла и пробормотал: - Да... Он сразу постарел на моих глазах, и белый задорный хохолок на егоголове поник. - Значит, наша поездка бессмысленна? - спросил я. Детская привычка задавать взрослым вопросы, на которые заранее знаешьответы. Детская привычка ждать от взрослых чуда. Чуда быть не могло. Каррадос не было, и поездка наша, еще не начавшись,потеряла всякий смысл. Павел Дмитриевич говорил что-то о том, что все равно осталиськакие-нибудь материалы, а я думал о незнакомой мне девушке. Почему-то япредставлял ее похожей на Нину. С такими же огромными серыми глазами, сослабой, неуловимой улыбкой на губах. Бедная, незнакомая мисс Каррадос...Это же абсурдно. Смерть абсурдна, она нелепа, она противоестественна. Былживой человек, и к нему протянулась ниточка сновидений с далекой планеты.И вот человека нет. И конец ниточки повиснет беспомощно. И исчезнет. Аесли бы ей и не снилась Янтарная планета? Разве смерть от этого становитсяменее абсурдна? Что должна испытывать сейчас ее мать, отец? А может быть,у нее был жених? Я, наверное, задремал, потому что вдруг испуганно вздрогнул. Япосмотрел на Павла Дмитриевича. Он уставился в какую-то книгу, но ячувствовал, что он не читает. О чем он думает сейчас? Я вдругпочувствовал, что должен знать, о чем он думает. А может быть, не столькознать, о чем он думает, сколько проверить, могу ли я по-прежнему слышатьчужие мысли. Я сосредоточился, ожидая, призывая к себе шорох чужих слов. Но шорохане было. Были лишь мои собственные беззвучные мысли, которые испуганнобились в моей голове летучими мышами. Нет, не нужны мне были чужие мысли, ни разу не получил я удовольствия,подслушивая шорохи чужих черепных коробок. Да и не вспоминал почти о своихспособностях, пока не возникала в них нужда. Но это был инструмент, былооружие в борьбе за признание Янтарной планеты, за реальность Контакта. Да,это было не мое оружие, не я выковывал его. Мне его дали, и я отвечал занего. Конечно, я не мог потерять это оружие сам. Это чушь. И все-таки вчем-то я был виноват. Попробовать еще раз. Не спеша. Спокойно. Расслабиться. Не думать ни очем. И сейчас вслушаться. Жестяной шорох сухих листьев. Сейчас он зазвучитв моей голове. Но он не звучал. Я ничего не слышал. Ничего. Я протянул было руку, чтобкоснуться руки Павла Дмитриевича и сказать ему о новой потере, ноудержался в последнюю секунду. Мне было жаль его. Удар за ударом. И вобоих случаях я был вестником несчастья. Да и что это меняло? Не повернутьже огромный "Ил" с полутора сотнями пассажиров обратно только потому, чтоучитель английского языка Юрий Михайлович Чернов потерял свою страннуюспособность слышать чужие мысли! Способность, которая и существовать-то повсем правилам науки не могла. Две стюардессы, в которых я узнал прекрасных шереметьевских богинь,разносили на пластмассовых подносиках элегантную международную еду. На ихпластмассовых лицах были корректные международные улыбки. Я засыпал, просыпался, снова засыпал, а в сердце все торчала заноза. Наконец нас снова попросили не курить и застегнуть привязные ремни,горизонт встал дыбом, и самолет начал снижаться.