2015-05-30
296
- Девочка моя… я… ну а как по-другому?
- Ты мог бы мне объяснить, а не обманывать.
- Ты прекрасно знаешь, что не согласилась бы.
- Конечно, не согласилась бы! – выкрикнула она.
- Милая, ведь то, что оно – так, не сделало тебя другой, оно не причинило тебе никакого вреда.
- Да?! Не причинило?! Мне противно от этого! Мне теперь от себя противно! И от тебя противно! А от него… от него – вообще отвратно! От того, что он делает, этот твой Гавненыш! А еще, к тому же, он срать хотел на то, что я ради него вынуждена была сделать! Видишь, что он делает? Издевается! Я говорю, что мне нужно рассказать, а он – просто игнорирует это! Ему не важно, каково мне! Он же видит, как мне хреново, а даже послушать не хочет. Хотя это его напрямую касается! Гавненыш хренов!
-
Истерика…
Это было два дня сплошных истерик…
- Люблю тебя… люблю, милая. Именно тебя. И хочу именно того, чего тебе хочется от этого ощущения.
- Да. Только мне хочется этого не с тобой.
- Знаю, девочка моя. И это у тебя будет. Но такое для меня возможно только с тобой.
|
|
|
- Ты – псих, Диффузор. Ты ведь сразу знал, что я тебя не захочу воспринимать, как того, с кем я этого буду хотеть?
- Сразу. Но ведь, когда это происходит, для тебя это то же самое, что и для меня – резонанс по всем уровням Существа. Потому что я – такой, какой в этом подходит именно тебе.
- Конечно. Ведь ты же меня придумал для себя. Для удовлетворения твоих личных потребностей психа!
- Да, Селена. Только я не придумывал тебя. Я просто звал. Это был Зов Существа – именно такого, какое я хочу. Этим Существом оказалась ты. Ты уже была. Приходила в физический мир.
- Да, знаю я, - устало прошептала она, - только скажи мне, мой Бог, зачем же ты тогда допустил, чтоб был Он?
- Потому что… Селена, я – такой. Ты же сама уже поняла, что я – псих. Когда вот так режет – как раз то, что мне нужно.
- Ну, а мне от этого каково, ты подумал?
- Да, милая. Я знаю, каково тебе. Только ведь и ты – такая, кому это все подходит. Иначе все было бы по-другому.
- И ему такое подходит? Как он относится к этому? Он вообще, знает, что у меня и у тебя есть Гавненыш?
- Знает.
- Почему он никогда мне этого не говорил?
- Зачем? Разве это на что-то влияет?
- А разве нет?
- Нет. Для него ты – та же Селена. Всегда… Могу тебе сказать, что ему так же, как и мне… как и тебе, невыносимо больно от этого. Но мы – все трое, такие, кому такое подходит, и без этой боли не было бы такой же невыносимо острой любви. Посмотри в себя. Если отрешиться от всех этих оболочек, от вообще всех… кроме Ядра… разве ты там, внутри всего этого не хочешь моей любви? Разве ты не хочешь меня так же, как его?
- Да, Диффузор. Хочу. Поэтому и не могу противостоять твоей воле. Только это гадко. Это отвратительно. Я – шлюха.
|
|
|
- Нет, Селена. Ты – воплощение Любви для меня и для него.
Она упала лицом в подушку и заорала:
- Не хочу, чтоб так было! Не хочу! Не хочу!
Потом взяла нож… он, как обычно – ржавый и тупой… и воткнула его в одну из полосок «лапки». В ту самую, которую изначально резала, чтоб вызывать Диффузора.
Рубец резать весьма сложно. Но, в то же время – просто. Нужно разрезать чуть сбоку от него, там, где неповрежденные ткани. Она так и сделала. И разрез сейчас будет глубже, потому что она очень очень хочет перерезать вену. И не какую-нибудь мелкую, а толстую и ощутить то, что будет ощущать, уходя совсем.
Разрезать глубоко получилось не сразу – нож, мать его, такой тупой…
- Ацтой, а не нож, блять.
В общем, когда стала видна нужная вена – она билась мелкими, но весьма хорошо различимыми толчками – Селена просто взяла ножнички и перекусила ее. Кровь пульсирующим фонтанчиком брызнула на белую простыню, которую всего два дня назад постелил ей Йирак…
Через полчаса кровь пропитала насквозь матрас. А простыня выглядела так, словно на ней резали свиней…
Большой пришел в ее комнату помыть пол… Глянул на нее… так и замер с тряпкой в руке, хотя подобные картины видел уже ни раз и, по идее, должен был привыкнуть к ним…
Она плачет по утрам, ты не можешь помочь…
Он ни «не может», а не хочет! Он хочет только того, что ему интересно. А то, что ей плохо – ему наплевать!
А интересно ему – Большой. И Русик. Даже не Йирак, Господин Судья, а человек – Русик, с которым можно просто шариться по городу и болтать о разной херне.
И они все втроем издеваются над ней.
- Я тебе так хотела рассказать, а ты просто наплевал.
* * *
Они переехали. Это случилось после гнуснейшего события, когда Большой обвинил ее в том, что она украла его фотоаппарат, телефон и кошешек…
И они всю ночь проторчали в милиции. А Джованни спал. И срать ему было, что ее обвинил Большой… и срать – в чем он ее обвинил…
* * *
Джованни и Большой расстались… Так было решено.
* * *
- Что ты хочешь? – спросил Хранитель.
- Я хочу то, что должна сделать.
- Это не ответ. Ты знаешь, что я имею в виду. Какой путь ты выбрала, я знаю.
- Сомнения – вот твоя самая большая ошибка.
- Я знаю. Они рождают неуверенность. Но они неизбежны.
- Избежны.
Я
- Видишь, Крик выматывает тело.
- Насрать.
- Насрать, но ты сама понимаешь, что насрать нельзя. Потому что жить-то все равно пока надо. А тебе ведь тоже неприятно жить, так, как оно есть?
- Тоже насрать. Мне все это насрать. Подумай сам, что существеннее, Планета или всего один какой-то представитель цивилизации? Не глупо ли оценивать так?
- Но этот представитель – ты!
- И что? Какая разница, кто он? Я или дядя Ваня, или тетя Маша? Один, кто бы он ни был, не стоит целой планеты. То «Я», о котором мы ведем речь сейчас, это всего лишь тело, а не Я сама. А мне самой насрать, что будет с этим телом. Потому что, раз оно тут для того, чтоб оценить ситуацию, побыть одним из тел Земли и ощутить все на своей шкуре, вы хорошо выбрали того, чье это тело, потому что я готова отдать его… и готова испытать вместе с ним все, что угодно, раз это нужно испытать. Любую боль, раз вы считаете, что боль – эта такая необходимая штука, любую гадость, раз тут не обойтись без гадости. Возьмите его, это мое тело и творите с ним, что вам заблагорассудится, лишь бы хоть что-то изменилось на этой несчастной Планете, лишь бы только она опять ожила. А если вам мало моего тела и его оболочек, возьмите меня целиком, если это нужно. Потому что, мне кажется, я затем и здесь, чтоб меня использовать на то, чтоб все наладить, чтоб жизнь вернуть этой Земле… я отдаю все, что я есть – даром отдаю, не нужно мне что-то объяснять, не нужно просить. Сама отдаю – берите!
|
|
|
- В том-то и дело, что мозг этого тела, его сознание просто подготовлено мной для того, что необходимо сделать. Но как любой мозг и любое сознание тела, оно испытывает обычное для людей – страх смерти. Только людей это останавливает, а меня – нет. Только дополнительный стимул дает – преодолеть импульсы мозга и все же сделать то, что нужно сделать. И это усилит эффект во много раз. Люди ощущают себя этим телом и боятся остаться без него, а я не боюсь, наоборот, очень-очень хочу избавиться от него. А, если его смерть пойдет во благо Планете – нем более. А если совсем уж честно, мне просто безумно хочется избавиться от него, потому что оно так сильно тормозит. Без него я могу сделать намного больше. Видимо, поэтому меня и впихнули в тело, чтоб я не сделала то, что могу раньше, чем нужно.
- Марк сказал: «Я заберу ее». Для меня Диффузор всегда был… ну… ну – Бог. Для него даже Келен и Легос – ребята. Я всегда воспринимала его мудрейшим… таким великим… А тут… его словно по попе настучали.
Джованни посмеялся и согласился:
- Ну, оно ведь так и есть.
- Есть. Только все равно как-то… странно… Даже
* * *
Она не знала, как это возможно, как происходит, но понимала, что то, чем она является вне тела – теперь находится среди Архангелов. Вот куда забрал ее Марк.
И сразу стало ясно, что нельзя общаться с Диффузором. Просто вообще никак нельзя, даже через Эфир (что аналогично смс), а уж, тем более – личные встречи, где он – полуфизическое Существо.
- Мне нельзя общаться с ним, да?
- Нельзя, - согласился Марк.
- Почему?
- А зачем?
Она вздохнула:
- Потому что я его люблю.
- Поэтому и нельзя.
- Тоскуешь?
- Да, - согласилась она.
- Испытай это ощущение на полную катушку, - предложил Марк.
- Зачем?
- Чтоб стало видно, насколько ты способна к этому ощущению.
- Марк, вы тут что, издеваетесь надо мной? Я вам что, клоун? Испытывать ощущения на заказ.
- Почему на заказ? Ведь ты же ощущаешь его, потому что действительно тоскуешь.
- Да. Но я не хочу его испытывать для того, чтоб вы смотрели на это.
- А ты забудь, что кто-то наблюдает.
|
|
|
- Ага, забудешь тут. Я ведь ощущаю ваше присутствие даже человечьим сознанием.
- Селена. Никто над тобой не издевается. Ты тут не для этого. А, чтоб тебе стало видно то, без чего ты не сможешь действовать правильно.
- Да? И для этого ты провоцируешь меня тосковать по нему?
* * *
Что Зеновей уйдет, она знала. Не то, чтоб точно знала – уйдет, но чувствовала что-то такое. Поэтому все чаще, просыпаясь… прямо, подрываясь из сна (как только там заканчивалось что-то важное) и первым делом задавала вопрос… точнее, почти истерично вскрикивала:
- Где Зеновей?
Чаще всего он был где-нибудь рядом. И, когда она выходила из домика, заставала его или на пластиковом кресле, или на крыше. Он видел ее и сразу начинал мяукать своим гундосым голосом. Она сразу успокаивалась и шла к холодильнику за едой для него, приговаривая:
- Мой мальчишечка! Мальчишка-гундишка!
Он бежал рядом, успевая потереться бочком то об одну ее ногу, то об другую.
Потом она открывала тушенку… или резала мясо. Он, как правило, не мог утерпеть и, запрыгнув на стол, вырывал еду прямо у нее из рук. Она никогда не злилась на это.
Если она уходила куда-то, а, вернувшись, не заставала его, ощущала легкую панику: где он?
- Буся, где Зеновей? – спрашивала она Бусенипатию, если та была рядом.
А если ее не было, шла сама искать его, звать…
И понимала, что такое – неправильно. Нельзя вот так относиться, даже, если очень сильно любишь. И дело тут вовсе не в том, что она чем-то ущемляла его свободу – нет, не ущемляла. Просто это слишком сильная зацепка. И не только с ее стороны. Она знала, что Мальчишка-гундишка относится к ней точно так же. Так же ходит за ней, так же переживает, если ее долго нет, так же зовет, когда проснется и не видит, что она сидит на своем любимом месте за компом… так же ходит, ищет и гундит, если она не отзывается… Меркус рассказывал – видел много раз такое. И рассказывал:
- Когда тебя нет, он тебя ищет, ходят и гундит. И спрашивает, где ты. Я говорю ему, что ты скоро придешь, а он все равно переживает…
И, чем дальше, тем сильнее смутное волнение превращалось в ощущение опасения за него… а, если еще точнее (просто она даже себе в этом боялась признаться), страха, что он уйдет… В ощущение потери.
Даже, если он отсутствовал всего пару часов, она успевала поизводиться так, что руки начинали трястись.
А потом он ушел.
И уже накануне, она точно знала, что так будет. Точнее, если бы не глушила собственные импульсы, то знала бы. А так… знала, но не верила… себе не верила! Своему безошибочному чутью энергетической структуры ситуации!
И была наказана за это. За день до того, как Зеновей ушел, она заметила за собой, что прямо не может справиться с желанием потискать его, потаскать на руках, приговаривая: «мой малыш, мой хороший». И видела, что Зеновею это не то, что не нравится… нравится, как и всегда нравилось. Он боится этого! Потому что знает, к чему это приведет… уже привело! Он знал, что уйдет… уйдет, как только уйдет по своим делам она.
Он не сможет уйти, пока она рядом.
И вот, вернувшись с моря, она не застала его. И почему-то лишь теперь поняла, что не нужно беспокоиться. Только утром его по-прежнему не было.
Она ощущала панику, руки дрожали, слезы распирали горло… она даже не звала его – ибо бесполезно звать, не придет он, даже, если слышит. А она знала – услышит, потому что рядом. Настолько рядом, что видит ее – вот такую несчастную, потерянную… и сам такой же несчастный, потерянный…
Через пару часов, когда она была на море, позвонил Меркус, сказал, что приходил Зеновей, поел и очень быстро убежал. Она, конечно, обрадовалась – потому что с ним все в порядке. Но то, что в порядке – и так ясно… в смысле, физически с ним все в порядке. А за физическим, или, как люди выражаются – в душе, вовсе не в порядке. Потому что ему в душе не менее хреново, чем ей, а, может быть, даже еще хреновее, потому что она-то… у нее и Буся, и Потанька, и Джованни, и Меркус – они вместе, а он – один. И он даже не должен больше приходить кушать, чтоб случайно не столкнуться с ней… потому что вполне может не справиться с собой и кинуться к ней… а тогда будет еще хуже. Тогда вообще никогда нельзя будет вернуться… тогда даже просто издалека нельзя будет наблюдать за ней…
Селена все это знала, потому что знал он, ее мальчишка, ее Большетигрик, Зеновей… вдруг стало понятно, что только он ушел, у нее настолько усилилось восприятие нефизического, что информация не просто потоком полилась, она захлестнула ее, как цунами, едва успеваешь «устаканить»…
* * *
Она шла и плакала… ничего не могла с этим поделать. У нее были с собой два персика – казалось, что, если она побалует себя персиками, может быть, легче станет… Глупое, наивное предположение… даже какое-то слишком человечье… эгоистичное. Эти персики даже в глотку не полезли…
Она села рядом с камнями, где любит сидеть Зеновей… именно любит, а не любил, потому что несколько раз она видела издалека его промелькнувший силуэт, несколько раз понимала, что буквально за пару минут до того, как она подошла сюда, посмотреть, не тут ли он, Зеновей действительно был тут – это хорошо читалось по энергетическим следам. Если бы у нее был нюх собаки, можно было даже запах уловить…
В последнее время
Через музыку, через песни – инструкции, рекомендации, советы, объяснения, просто ощущения тех, кто ей важен…
Плеер содержит около двух тысяч песен. Разумеется, они всегда идут в произвольном порядке, а не по списку.
Семь песен – нужно выбрать только одну, которая будет отражать
Семь из четырнадцати, и еще одна – бонус: какие-то слова из этой песни она может сориентировать на Зеновея… или, как инструкцию, или как какой-нибудь совет в отношении его.
Она выбрала слова из второй по счету песни:
Ты запой, а я услышу…
Конечно, может быть, следующие песни могут оказаться лучше, или дадут какой-нибудь более точный и содержательный совет…
Тут главное – точно ощущать… снайперски ощущать то самое. А, даже, если впереди еще больше десяти песен... это не важно. Суть в том, чтоб сразу попасть в точку, попасть так, что, прослушав все остальные песни, понять, что ты все равно выбрал то самое … потому что ты и без песни это знаешь. А песня – всего лишь приятное подтверждение… прикосновение к чуду…
Скоро вообще придется отказаться от этих подтверждений и полагаться только на себя, на свой улавливатель сигналов, если можно так выразиться.
В общем, прослушав все оставшиеся песни, она поняла, что «ты запой, а я услышу» было наиболее подходящее к ситуации… и вообще – самое хорошее, такое, какое бы она и хотела.
А она очень-очень хотела, чтоб Большетигрик услышал ее! Чтоб не просто знал, как она его любит и как скучает (ведь он и так это знает, без песен), а чтоб именно услышал, что она поет для него. Потому что это ведь приятно, когда для тебя поют! Она ведь может сделать ему приятно. Это ведь не запрещено!
Она даже знала, что именно споет для Зеновея. Это будет песня «Негорькая слеза». Ее она сможет хорошо спеть. Вероятно, можно выбрать что-то более подходящее по ситуации, но тогда она не сможет нормально спеть, потому что поет теперь никуда не годно.
Она пела эту песню в море… Пела на берегу, когда «Негорькая слеза» звучала в плеере, пела, сидя рядом с Бусей на лавочке в лавровых кустах… пела, когда песня играла на компьютере…
Просто так пела… а иногда ей казалось, что Зеновей тоже поет что-то подобное… Не казалось, конечно! Так и было! В смысле, он, конечно, не пел этих слов, но суть, заложенную в песне – передавал ей, когда ему было совсем невмоготу. И она слышала…
Ведь не зря же она выбрала именно это:
Ты запой, а я услышу…
* * *
- Марк! Что мне сделать, чтоб Зеновею позволено было вернуться?
- Ты ведь знаешь, - был ответ.
- Знаю – устранить зацепки. Не цепляться. Только знать – одно, а сделать так – другое.
- Но не невозможно ведь, - мягко сказал Марк.
- Возможно, да. И даже, если разобраться, то действительно же глупо бояться, что он меня покинет. Я всегда то же самое всем говорила – если твое, оно твое и есть, и бояться чего-то бессмысленно. А если не твое – тоже глупо бояться, потому что оно – сразу не твое. Зеновей – мой. Значит, никуда не денется. Я ведь всегда это знала, а тогда откуда зацепка взялась? Я ведь знаю, что по своей воле он меня никогда не бросит.
- Вот и смотри, чего ты опасалась, когда боялась, что он уйдет, - посоветовал Марк.
А чего она боялась? Чего конкретно? Того, что ему будет плохо без нее? Что он будет голодный? Того, что без нее он сделает что-то неправильно?
Или она просто не хотела, чтоб он уходил, потому что ей нравилось, когда он рядом?
Все это и еще много-много чего. Она даже иногда боялась, что он умрет, хотя, уж этого – точно глупо бояться: без тела Существу куда проще не сбиться с верного Пути и понимать действительность верно, а не с искажениями.
Собственно, она не сомневалась, что Зеновей видит сквозь зеркала, хотя бы, потому что живет в теле кота, а котам куда легче, нежели людям не погрязнуть в зыбучих песках пороков.
* * *
Селена залезла по мимозе на крышу Шанхая, подошла к Бусенипатии, села рядом… и заплакала.
Буся уткнулась мордой в ее коленку, потерлась, подняла на нее взгляд. И в ее глазах тоже стояли слезы.
Селена погладила Бусенипатию, как та любит – против шерсти, прямо проскребла когтями… и спросила:
- Ты тоже грустишь?
Буся передала импульс: «да, тоже»…
Они сидели так минут двадцать, вспоминая Зеновея… разные моменты… и когда он был маленький… и уже позже… и недавно, когда стал взрослым и понял, что придется уйти, чтоб не навредить Концепции 14, а в большей степени, самой Селене, потому что для нее эти деяния – она сама и есть, если не выполнит, то – сама себе не нужна будет…
- Буся, он вернется? – спросила она вслух… хотя, можно вслух и не спрашивать. Бусенипатия… Диана всегда очень хорошо понимала ее без слов.
- Вернется, - ответила Бусенипатия безмолвно и добавила уже не сигналом, который можно перевести в слова, а ощущениями – при каких условиях вернется.
- Да… я знаю такое… Но… Диана…
- Так надо… ты же знаешь…
- Знаю. Но ты-то можешь ходить к нему, видеться с ним, а я даже этого не могу. Мне невыносимо! – она шмыгнула носом, глотая слезы, - я не могу не любить его… да… конечно, понятно, что любить и цепляться – это разные вещи, но я люблю, хоть и цеплялась… Больше ведь не цепляюсь… но мне все равно невыносимо оттого, что его нет рядом... что нельзя его видеть.
- Значит, придет. Ты же знаешь, когда ему позволено прийти, если все будет правильно.
- Знаю… Девятого… в районе девятого числа. Когда будет готов КотоДжин… когда он улетит.
- Значит, жди.
- Жду.
- И возьми посылку.
Селена сначала не поняла, о чем речь. А потом дошло – у Бусенипатии возле одного глаза скопился комочек пыли, слипшейся от слез: его и нужно было забрать. Посылка может выглядеть, как угодно. Сама она оставила два камушка – Зеновею и Воланду, они каким-то образом забрали их прямо через час.
Она осторожно сняла этот комочек, растерла его пальцами… и ощутила, как много-много… прорва разных сообщений, инструкций, пояснений поступает к ней. Только человечье сознание не успевает не то, что перевести и осмыслить, а даже ухватить сути. Ну и ладно, это ни на что не влияет. Она сама – Селена, все это приняла и использует правильно, когда будет нужно.
* * *
Она знала, что, если все будет сделано правильно… и, разумеется, она не будет цепляться за него, Зеновей вернется к окончанию Время Котов, то есть, в районе девятого сентября.
И она не просто верила в это… она точно знала, что так будет. А так же, знала, что с ним все хорошо, по-крайней мере, он жив и здоров (хотя ни то, ни другое не дают представления о том, хорошо ли ему). Но она видела его – буквально в десяти метрах. Он перешел дорогу и, услышав ее окрик, быстро скрылся под забором Олимпстроя. Конечно, она обрадовалась. Но и огорчилась.
* * *
Чем дальше, тем сильнее были разрезы. Тем глубже… тем толще вены… тем больше крови… тем сильнее хотелось еще больше крови и глубже порез… тем сильнее осознавалось, что хочется на самом деле ни крови и глубоких порезов, а смерти тела, связанной с потерей крови…
Больно? Нет, больно почему-то не было. Видимо, просто момент, когда могло быть больно, потерялся в тех днях лжи… в полугоде лжи…
А может быть, просто действительно, она разучилась испытывать личное. А боль от обиды может быть только личной. В любом другом случае – понимание, что данный персонаж отвалился и приятие этого факта.
* * *
* * *
* * *
Когда-то казалось, что состояние «мне никогда еще ни было так плохо… мне никогда еще ни было так хорошо» теперь будет накатывать постоянно. Оказалось, что не казалось… (прямо, как в известной шутке). Так и было: в чем-то просто замечательно, а тут же, в другом – полное дерьмо (если не хуже). Так же и сейчас: ряд моментов не мог не радовать, но Джованни… и все то, где его предательство могло напортить – прямо хуже не бывает. Даже, когда она из под Лёлика глядела на ситуацию с бывшим учителем – и то легче было. А теперь… она никогда не могла предположить, что удара можно ждать именно с этой стороны. Точнее не совсем так – удара через Джованни она ожидала, даже знала, что он будет. Но чтоб вот так! Что ее предаст Джованни – тот, кто сам был предан! Такого она действительно не могла предположить.
Безалаберность, невнимательность, несерьезность… но только не предательство. И это было очень очень… очень как? Больно? Грустно? Неожиданно? Досадно? Да – так. И еще много-много чего, чему даже слов у человеков не найдется. Ибо они не умеют различать такие нюансы ощущений. Ощущений нет – зачем слова. Но если повернуть иначе: нет слов, обозначающие какие-то аспекты ощущений, поэтому и ощущения такие забылись. Но это так… отступление, характеризующее положение вещей в данной Игре.
А вообще-то ей сейчас не так уж и хреново. Самое хреновое прошло. И оно действительно было хреново. Надо заметить, что все же, как бы ни было хреново, а она теперь намного сильнее, чем, когда узнала о предательстве Грина. Тогда она присутствовала Здесь, как выражается господин Келен – две капли на стакан, а теперь полностью, разумеется, теперь ей проще перенести что угодно, в том числе – вот такой удар.
Наташа увидела сон, что будто бы они стоят на горе… и глаза. И мудрость в них.
-
ОДНА
И вот она осталась одна, как выразился Печник. Потому что Джованни был выгнан жить к своему мужу, а Ифген-Меркус уехал в Кузню.
- У меня четыре кота, разве одна? – оспорила она утверждение Печника.
На что он заметил:
- Но с котами же не поговоришь.
- С ними еще лучше поговоришь, - возразила она, - скорость общения куда выше, чем медленная речь.
- Ну да… ты – такая, - согласился он, - но я бы все равно не смог. Но Джованни-то хоть приезжает?
- Приезжает, - она махнула рукой.
Потому что все чаще казалось – лучше бы вовсе не приезжал. Это было время долгих бесполезных разговоров об одно и том же: о невозможности совместить Путь и человечьи прихоти. Джованни находил все более и более весомые и изощренные отговорки своих поступков. И ни в какую не соглашался, что не может «и на хуй сесть, и рыбку съесть» (он именно так выражался). Не получается у него совмещать мужа и Путь, который он выбрал когда-то.
А у нее не получается вернуть его на этот Путь… Потому что этот идиот считает, что он вернулся. И не хочет слушать, что на самом деле, это не так.
А кому, как ни ей лучше знать, что его нет в Конструкции, цель которой – Великий Концерт?
Собственно, она не собирается никого загонять палкой в Конструкцию. А, если кто-то покинул ее – значит, так тому и быть. Объяснить, как обстоят дела – это ее обязанность. Она объяснит. И
БЛЯТЬ
картинку нарисует… и разжует, чтоб воспринялось лучше отупевшим разумом. Но разве можно вернуть кого-то туда против его воли?
А вот случай с Джованни – еще более трудный. Это случай, когда Существо не может отказаться от искушений, данных здесь и сейчас, а потому – просто не может продолжать Путь. Сам себя уводит в сторону. И, пусть тяжело расставаться с ним – оно так получается, и ничего не поделаешь! Такова реальность.
И Селена говорит ему постоянно:
- Я благодарна тебе за то, что ты был. Мне было хорошо с тобой. Одно время вообще казалось, что с тобой даже лучше, чем с кем-либо другим, как раз, потому что нет никакого сексуального. А оказалось, что для тебя невозможно обходиться без сексуальных моментов. И оказалось, что они для тебя важнее всего остального. Значит, больше не получится, как раньше. И, тем более, не получится лучше, как ты недавно предположил – параллельно. А знаешь, почему?
- Почему?
- Да потому, что ты – несвободен.
- Я свободен, я делаю, что хочу. Он не мешает мне.
- А что же тогда тебе мешает? – саркастично ухмыляясь, спросила она, заранее зная ответ, потому что этот вопрос задавался ежедневно. И так же ежедневно, она слышала Джованнины отговорки, после чего сама озвучивала правильный ответ. После этого Джованни, как обычно, выносил свой «вердикт»:
- Мешают обстоятельства.
- А разве не ты сам сложил такие обстоятельства?
- Да, я знаю.
- Ну, дак, ведь ты же из-за наличия мужа сложил обстоятельства такими, какие они есть.
- Нет. Он не мешает мне. Я ведь такой же, как и был. Я ничего не забыл, все помню, все понимаю.
- А самого главного не понимаешь, что там, где зацепился – там и остался.
- Я не зацепился за него.
- Тогда почему же ты с ним?
- Просто нравится.
- Ты и останешься с ним.
- Нет. Когда нужно будет, я смогу бросить его.
- Если бы смог, сделал бы это уже сейчас, потому что обстоятельства показывают тебе, что дело все – именно в нем. В твоей зацепке за эти отношения.
- Нет никакой зацепки, - спорил Джованни.
На что Селена всякий раз отвечала:
- Раз ты так считаешь, то, значит, следующие обстоятельства будут такими, что их еще труднее будет преодолеть. Вот увидишь.
И всякий раз Джованни убеждался, что действительно – она права. Потому что происходило то одно, то другое, что мешало ему не то, чтоб приехать, а даже позвонить. И всякий раз – он все равно спорил. Говорил, что сможет преодолеть эти обстоятельства, не смотря на то, что не хочет расставаться с мужем.
- Ну и не расставайся, - соглашалась Селена, - я ведь не могу заставить тебя не хотеть получать от него то, что ты получаешь. Так же, не могу заставить тебя любить не его, а нас, тех, кого ты раньше считал Своими.
- Я и сейчас считаю вас Своими. И люблю.
- Нет. Ты мужа любишь.
- Я вас больше люблю.
- Тогда почему ты с ним, а не с нами? – этот вопрос тоже задавался ежедневно. И ответ на него всегда был один и тот же:
- Я – с вами.
И возражение Селены – всегда одно и то же:
- Нет, ты с ним. Ты живешь с ним. Значит, тебе он нужен больше всего остального.
- Нет, это не значит, что он нужен больше. Он просто есть. А вас я люблю. И собираюсь туда, куда и раньше собирался.
И разговор повторялся по второму кругу… по десятому кругу. И надоел до такой степени, что просто тошнило уже от одних и тех же фраз… А еще больше тошнило оттого, что она сама себе надоела – вот такая, какой она вынуждена быть с Джованни. Потому что другой быть с ним уже не получается.
И все же польза от этих разговоров была. Правда, не для Джованни, а для самой Селены. Чем дальше, тем отчетливее она понимала и суть предательства, и невозможность помочь Джованни мягким способом… и свое нежелание больше возиться с ним… и так же, что тот орган восприятия, благодаря которому она видит любые переплетения причинно-следственных связей – все-таки не дает сбоев. И, если бы летом она не верила словам Джованни, а прислушивалась к импульсам, идущим от этого самого органа – многое могло бы быть иначе.
