Роль мотивов при объяснении действий

Принимая последнее предположение, мы можем по­ставить вопрос следующим образом: «Какую роль может сыграть «принцип действия» в историческом объяснении» То, что говорит сам Дрей по этому поводу как в своем докладе, так и в своей книге, по-видимому, дает основание заключить, что рациональное объяснение того, почему деятель А сделал X, по его теории, имеет следу­ющую форму:

Деятель А находился в ситуации типа С.

В ситуации типа С следовало сделать X.

Поэтому деятель А сделал X.

Первое высказывание в экспланантах определяет неко­торые предшествующие поступку условия; второе — это принцип действия, занявший то место, которое в объяс­нениях с помощью охватывающих законов отводится неко­торой совокупности общих законов.

Понимаемая таким образом логика рационального объяснения действительно отличается от логики объяснения охватывающими законами. Но именно поэтому я смею ут­верждать, что рациональное объяснение не может пока­зать, почему А сделал X. Ибо в соответствии с общим ус­ловием адекватности, рассмотренным выше, адекватное объяснение факта, что некий А сделал X, должно дать нам хорошие основания для уверенности или утвержде­ния, что А действительно сделал X. А в данном случае, хотя вышеприведенные эксплананты и дают нам хорошие основания для утверждения, что А следовало бы и дан­ных обстоятельствах сделать X, у нас нет достаточных оснований утверждать или считать, исходя только из них, что А действительно сделал X. Для того чтобы последнее утверждение было обоснованным, нам необходимо было цвести в наше рассуждение еще одну дополнительную по­сылку, согласно которой в рассматриваемый момент вре­мени А был рационально действующим лицом и, таким образом, предрасположенным к тому, чтобы поступать так, как требовала ситуация. При внесении соответствую­щих поправок наши эксплананты выглядели бы следую­щим образом:

Деятель А находился в ситуации типа С.

В то время он являлся рационально действую­щим лицом.

Любое рациональное существо в ситуациях этого типа обязательно (или же с высокой вероятностью) делает X.

Только в этом случае из них будет следовать (или они будут придавать высокую индуктивную вероятность) экспланандуму:

А сделал X.

При такой модификации логической структуры мы в гамом деле получаем объяснение, почему А действитель­но сделал X. Однако это оказалось возможным только благодаря тому, что мы заменили оценочный принцип действия Дрея дескриптивным утверждением, устанавливающим, как поступают рациональные существа в ситуа­циях типа С. В результате мы снова приходим к объяснению с помощью охватывающих законов, являющемуся дедуктивным или индуктивным в зависимости от того, имеет ли общее утверждение о поведении рациональных существ строго универсальную или статистически- вероят­ностную форму. Данное схематическое представление объяснения с помощью мотивов, очевидно, аналогично теории объяснения Райла, основывающейся на предрасположенностях субъекта[14], так как и у нас фактически поведение А рассматривается как проявление его общей предрасположенности действовать определенным спосо­бом - в данном случае способом, который может быть квалифицирован как правильный или рациональный - в определенных ситуациях.

Можно было бы возразить в отношении выдвинутого памп положения относительно предрасположенности к совершению поступков определенного рода, что «охваты­вающий закон», якобы формулируемый в третьем эксплананте, на самом деле не является эмпирическим законом поведения рациональных существ. Он представляет со­бою аналитическое определение термина, покалывающее один из моментов, подразумеваемых в тех случаях, ког­да говорят о людях, поступающих рационально[15]. Отсю­да следовало бы, что подведя данное действие под общий «закон» такого типа, мы фактически ничего бы не объяснению. Однако мы считаем, что это возражение не учиты­вает логического характера таких понятий, как рациональное существо. Короче говоря, дело сводится к тому, что такие понятия определяются целым рядом общих утверждений – их можно назвать симптоматическими утверждениями, – которые связывают с некоторой конкретной предрасположенностью различные ее типические проявления или симптомы, причем каждый из этих симптомов представляет собой специфическую реакцию лица, обладающего предрасположенностью данного типа на некоторые специфические же («стимулирующие») обстоятельства.. При таком подходе третье высказывание в ря­ду наших экспланантов оказывается как раз одним из многих симптоматических высказываний, раскрывающих понятие рационального существа. Совокупность же всех симптоматических высказываний, касающихся понятий этого типа, будет вести, как правило, к некоторым эмпи­рически проверяемым следствиям. Отсюда, взятые в це­лом, они не могут быть квалифицированы как простые аналитические определения, и было бы весьма произволь­ным, если бы мы приписали аналитический характер не­которым из них, например, нашим экспланантам,— считая остальные эмпирическими по своему содержанию[16].

Суммируя вышесказанное, мы считаем, что в логиче­ской модели мотивационного объяснения, предложенной профессором Дреем, имеется фундаментальная логическая ошибка, связанная с утверждением, что подобные объяснения должны скорее основываться па «принципах действия», чем на общих законах. Дрей проводит четкое разграничение между ними на том основании, что тер­мин «необходимый поступок», с которым мы обязатель­но сталкиваемся в формулировках принципов действия, «выступает в роли оценочного термина», и поэтому в мотивационном объяснении присутствует известный «эле­мент оценки», так как оно должно показать нам. почему некоторое действие «было правильным» 17. Но показать – и это нам представляется главным, - что действие было правильным или рациональным в данных обстоятельствах, еще не означает объяснить, почему оно фактически было произведено. И в самом деле, никакой нормативный или «оценочный» принцип, определяющий, какой род дей­ствий при данных обстоятельствах должен считаться пра­вильным, не может служить в качестве объяснения того, почему некоторое лит» вело себя известным образом, без­относительно к тому, соответствует или не соответствует данное поведение рассматриваемому нормативному прин­ципу.

Пэссмор, критикуя эту концепцию, выдвигает то же самое основное возражение, кратко формулируя его сле­дующим образом: «... объяснение, исходящее из «принци­па действия» или «достаточного основания», само по се­бе вообще не является объяснением... Ибо некоторое ос­нование может быть вполне «достаточным основанием» — и том смысле, что к нему всегда можно было бы прибег­нуть при оправдании какого-то действия - и вместе с том никак не влиять на нас» 18.

Может показаться, что при такой трактовке мотивационное объяснение, по сути дела, приобретает логическую структуру одной из двух возможных моделей объяснения охватывающими законами и что тем самым мы наруша­ем предписание, упоминающееся в докладе Дрея. В со­ответствии с этим предписанием в логическом анализе следует воздерживаться от навязывания историческому объяснению жестких рамок каких бы то ни было предвзятых схем. В таких случаях скорее следует самым внимательным образом отнестись к фактически принятой практике объяснения в данной дисциплине. Логический анализ должен весьма тактично подойти к тому понятию объяснения, которым историк обычно пользуется. Несо­мненно, историк, прибегающий к предположительным целям некоторого исторического деятеля для объяснения его действий, может считать своей главной задачей дока­зательство того, что в свете данных целей именно так и следовало поступить. Но, описывая события, историк столь же несомненно стремится показать и то, почему данный исторический деятель вел себя таким образом - почему, например (используя пример, приводимый Дре­ем), Людовик XIV ослабил военное давление на Голлан­дию. На этот вопрос невозможно ответить, показав, что при целях и представлениях Людовика XIV это (или даже как раз это) и нужно было сделать, так как в конце концов многие исторические деятели во многих случаях не поступают рационально. Данное замечание представля­ется нам аналогичным тому, которое сделал Страусов и которое упоминается в докладе Дрея. Дрен согласен с тем, что человеческие поступки далеки от идеала рацио­нальности, и подчеркивает, что его критерий целесооб­разности поступка может быть применен только к дей­ствиям, не обнаруживающим дефективности в целом ря­де отношений. Но именно в атом, с нашей точки зрения, к заключается все дело: если объяснение поступка с по­мощью целей исходит из норм рациональности поведе­ния, тогда, чтобы иметь желаемую доказательную силу, оно должно было бы включить в себя и дополнительное эмпирическое предположение, согласно которому данный поступок не был дефективным в ряде существенных отно­шений, то есть что данное лицо в то время было предрас­положено действовать в соответствии с нормами рацио­нальности н что внешние обстоятельства не препятство­вали ему в этом.

Отсюда нам кажется совершенно очевидным, что ис­торик ничего не достигнет, показывая правильность или рациональность некоторого действия, но не принимая вместе с тем, что исторический деятель в то время был предрасположен действовать рационально (то есть так, как он не смог бы действовать в случае сильной устало­сти, тяжелого эмоционального напряжения, влияния пси­хотропных средств и т. д.). А так как в объяснении дей­ствия с помощью целей эта существенная предпосылка обычно принимается как данная, то она, как правило, и не формулируется явным образом; скорее, при отступле­ниях от норм рационального поведения у нас возникает потребность четко определить характер искажающих вли­яний. Однако хотя сокращенная формулировка объяснения, воздерживающаяся от упоминания предпосылки о рациональности поведения, может быть вполне удовлет­ворительной с практической точки зрения, то есть в пра­гматически-психологическом контексте объяснения, тем не менее она затемняет логику объяснения. Представляет­ся вполне очевидным поэтому, что анализ, выявляющий скрытые предпосылки рассуждений историка, отнюдь не навязывает мотивационному объяснению какую-то пред­взятую схему.

Нам кажется, что данный нами анализ мотивационною объяснения может быть применен и к интересному случаю, упоминавшемуся проф. Дреем, а именно 1; слу­чаю объяснения наших собственных действий целями, для осуществления которых они были предприняты. Ко­нечно, в утверждении: «Я сделал X с целью С» объясне­ние и. оправдание почти слиты в единое целое, и тем не менее мы все же разграничиваем истинное объяснение от простой ретроспективной рационализации поступка в контекстах такого рода. Отсюда утверждение формы «Я сделал X с целью С» могло бы считаться подобной рацио­нализацией только в том случае, если бы у нас были ос­нования полагать, что па самом деле я сделал X не с ука­зываемыми мною целями: например, что в момент деист-пня у меня не было целей и мыслей, упоминающихся мною в объяснении, или что я находился в состоянии, в котором у меня не было возможности поступать в соот­ветствии со своими целями п мыслями. И в этом слу­чае утверждение относительно мотивов моих действий имеет объясняющую силу только при допущения пред­расположенности действовать рационально в данной пттуацпп.