Схема 14. Метаисторические формы сущностных сил Субъекта 20 страница

На момент выделения культуры из культа она содержала в себе уже совершенно иную праформу цивилизации, нежели та которая была имманентной трансцендентной праформе культуры, ее основу составляли уже не трансцендентные, а эвалюативные нормы, то есть прескрипции, генетически связанные с общечеловеческими ценностями. Эвалюативная цивилизация вне общечеловеческого, общекультурного контекста не имеет собственно социального предна- значения. На этом этапе метаистории цивилизация выступала всего лишь “средством” фиксации в человеке сверхнормативного – ценностного начала в экзистенции. Эвалюативные нормы способствовали поддержанию органической встроенности деятельностного процесса в активацию именитствовавшего человечества, сердцевиной которой являлось глубинное общение. «Что представляло собой первоначально то бытие, - вопрошал Г.С.Батищев, - которое потом подверглось воздействию активности, - это по природе вещей недоступно активности, так сказать, потусторонне для нее. Деятельность как предметная начинается не с активности, а в совершенно иных измерениях действительности»[565]. Ценностное измерение протосоциальной деятельности позволяло ее удерживать в пределах собственно человеческой активности, не позволяя ей становиться средством человеческого самоотчуждения.

Ценностные формы общения между антропными субъектами не могли еще базироваться на откровенно безличных нормативных прескрипциях, предписаниях. На этапе метаисторического восхождения культуры, цивилизация была всего лишь ее экзистенциальной инфраструктурой, а культура - ее системообразующей ценностной детерминантой. Культура была эвалюативным средоточием цивилизации, ценностным инвариантом «социальной идеи». Эвалюативная цивилизация выступала “местом встречи” Человека и человекосоразмерного Общества. Общество составляло собой социальную форму человеческой телесности, выступавшей обителью, обиталищем Души-Культуры. «Под "телом", - пишет Сервера А. Эспиноза, - мы подразумеваем общество, а под "душой" – "культуру"[566]. Неявная эвалюативная цивилизация была неким «прескриптивным средоточием» культуры, посредством которой Человек пытался осуществить свой социальный самопроект, основанный отнюдь не на абстрактой социальной идее, а на подлинных гуманистических принципах. Человек как эвалюативный прототип идеального Общества в первичных формах общественного сознания был представлен в качестве высшей ценности, не как набор социальных функций, каким он выглядит в зеркале окончательно обособившегося общественного сознания. Эвалюативной эта форма цивилизации оказывалась еще и потому, что не содержала в себе в явном виде социально отчужденных способов присвоения индивидами общественных благ.

Эвалюативная цивилизация в состоянии была осуществлять свою позитивную экзистенциальную миссию лишь оставаясь онтологической вложенностью культуры. Лишь при соблюдении иерархической зависимости цивилизации от культуры экзистенция антропно-социального субъекта могла сохранять свою устойчивость, несмотря на перманентное развертывания универсума социальных связей и отношений. Процессы социализации человека и очеловечения общества по идее должны были быть подчинены приоритетности человеческого над социальным в расширяющейся экзистенции. В качестве семантически воплощенной формы человечности Культура должна была на протяжении всей истории Цивилизации систематически придавать социальным феноменам надсоциальный ценностный смысл («не хлебом единым жив человек»). Цивилизация же со своей стороны призвана была развертывать такую совокупность иррелевантных социальных форм и структур, которые бы максимально содействовали актуализации ценностных смыслов подлинно человеческого существования. Согласно утверждению Сервера А. Эспиноза, культура должна была стать «душой» цивилизации, а цивилизация – ее «телом». Лишь при такого рода онтологической субординированности культуры и цивилизации мир, расширившийся до социальных пределов, продолжал бы оставаться человекосоразмерным, а гуманистические процессы в нем продолжали быть наиболее приоритетными. Любые цивилизационные процессы должны были органично коррелировать с культуротворческими процессами, способствовать процессу гармонизации отношений между Человеком и Обществом.

Эвалюативная цивилизация, в основном, была человекосоразмерной еще и потому, что общая стратегия формирования субъектно-объектных отношений деятельности задавалась механизмом субъективации субъективного, т.е. антропологическим, а не социальным онтологическим механизмом. Онтологическая зависимость протосоциальной деятельности от антропного общения делала эту форму цивилизации поистине человеческой. Человеческая цивилизация может существовать лишь в онтологических пределах эвалюативной культуры, за пределами ценностного мира цивилизация утрачивает свою феноменальную человечность. Эту не вполне проявленную форму цивилизации можно еще обозначить термином общенческая цивилизация. Она представляет собой такую форму неявной цивилизации в которой уже не господствует сакральная креация, но еще не доминирует социальная деятельность, общность протосоциальных субъектов стягивается в онтологическую целостность феноменом общения, а деятельность здесь выступает всего лишь одной из форм его активности. Эвалюативная цивилизация – есть срединная форма цивилизации, она наиболее характерна для Востока, традиционно тяготеющего к ценностным праформам социальности. В то же время она является тем «онтологическим телом», которое Запад стремится рационализировать в технологию. Скорее всего именно эта форма цивилизации, одной из своих онтологических модификаций составляет существо так называемого «азиатского способа производства», открытого К.Марксом, но так и оставшегося за пределами теоретической рефлексии классической политэкономии, привыкшей фетишизировать лишь товарную форму воспроизводства человеческой жизни. И конечно же отнюдь не на Западе, а на Востоке все еще можно обнаружить реликтовые проявления эвалюативной цивилизации, эмпирически наблюдать такие человеческие сообщества, в которых деятельность осуществляется в сугубо общенческой форме, а нормативные предписания все еще действуют под покровом далеко нерациональных ценностных значений, социальное же долженствование продолжают как и в стародавние времена зависеть не от ригористических требований законнической Морали или морализированного Закона, а от традиционных человеческих добродетелей.

Эвалюативная цивилизация выступает в качестве объективации и социализации той части культуротворческого процесса, который поддается частичной стереотипизации и схематизации, что позволяет расширенно воспроизводить артефакты культуры за пределами авторской формы личностной самоактуализации. Эвалюативная цивилизация, в отличие от спонтанной трансцендентной цивилизации уже предполагает некий культурологический канон, в рамках которого возможны известные его индивидуализированные вариации, позволяющие с известной долей достоверности производить копии с оригиналов, однако копии такого высокого совершенства, что можно говорить об их создателях как об истинных соавторах, сотворцах. Если на начальной стадии «развития» культуры творчество было всего лишь антропной формой сакральной креативности, то в конце ее истории антропное творчество в значительной степени уступает свое место социальному со-творчеству, позволяющему расширенно репродуцивать исходные оригинальные артефакты, отмеченные однако уже не творческим гением, а скорее всего лишь его «печатью», «штампом», которым вполне бессознательно и весьма искусно стали пользоваться его современные адепты гения – «творческое большинство». Культура, с точки зрения Ладрьера, может быть понята в широком и узком смысле. Культура в узком смысле есть совокупность ценностных артефактов, которые не поддаются расширенному воспроизводству. Широкое определение культуры формулируется Ладрьером в книге «Вызов, брошенный культурам наукой и технологией», следующим образом: “Культура сообщества может быть рассмотрена как совокупность его систем репрезентации, систем стандартов, систем выражения и систем действия”[567]. С расширенным определением культуры Ладрьера вполне можно согласиться если его отождествить с предельно узким определением цивилизации, каждое из этих определений с прямо противоположных позиций фиксирует динамику развертывания единого хотя и неявного цивилизационного процесса осуществляющегося внутри культуротворческого процесса. Понятие «печать» («штамп», «клише», «канон», «шаблон» и проч.) вполне аутентично передает характер вещи, возникшей в результате объективации субъективного, того самого субъективного, которое придает артефактам культуры человеческую соразмерность. Эвалюативная цивилизация таким образом может рассматриваться как репродуктивная производная от продуктивной культуры, чья ценностно окрашенная «продукция» предназначается для удовлетворения культурно опосредованных социогенных потребностей. Эвалюативная цивилизация – это такая системная репродукция культуротворческой продуктивности, которая обеспечивает существование антропно-социального субъекта, социальная ипостась которого испытывает нужду, потребность в социально статусном присвоении тех благ, расширенное производство которых является невозможной в довольно узких ценностных пределах культуросозидания. Однако подобного рода псевдоартефакты культуры вполне поддаются расширенному воспроизводству в рамках ценностно опосредованного разделения труда. Эвалюативная цивилизация формирует и развертывает в субъекте не столько социальное, сколько сверхсоциальное начало, что позволяет придавать протосоциальному миру необходимую человекосоразмерность. Своими сверхнормативными значениями (эвалюативные нормы) эта неявная форма цивилизации фиксирует отношения отнюдь не между нецелостными социальными субъектами, а родовыми половинками, способствуя им совместно достраивать свои индивидуализированные формы бытия до общечеловеческого со- бытия.

Эвалюативная цивилизация по отношению к Культуре выполняла вполне конструктивную онтологическую функцию, так как извне вовнутрь привязывала к ее антропной сути постепенно расширяющееся социальное пространство человеческой души. Эвалюативные цивилизации отличаются от современных прескриптивных цивилизаций своей особой человечностью и весьма относительной социабельностью. На культурной фазе человеческой метаистории цивилизация не могла существовать и развиваться в качестве объективации чистой социальной идеи, оторванной от идеи всестороннего и гармонического развития человека, скорее всего она была прямым воплощением идеи Человеко-Социума, идеи так называемого гражданского общества, в котором антропный и социальный субъекты в их экзистенциальном синкретизме прекрасно схватываются понятием «гражданин». Так гражданин эллинского полиса по своему положению был не только долженствующим социальным субъектом, но и свободным частным лицом, ценностная самоидентичность которого закреплялась многовековой культурной традицией. Интересно, что одной из целей современной демократии прокламируется создание наряду с огосударствленным обществом независимого от его законнического права гражданского общества. Это одна из утопий рационалистического сознания, однако утопия особого рода, когда ставится задача не столько реализовать идеальный проект будущего, сколько проект в котором будущее мимикрирует под прошлое, однако при этом утверждается ее абсолютная новизна. Утопична эта идея еще и потому, что в рамках тотальной цивилизации нет и быть не может места обществу, в котором люди придерживались бы сугубо ценностных ориентаций, а не ригористических социальных установок.

В предельно широком смысле цивилизационный процесс, оставаясь экзистенциальной производной от процесса объективации субъективного, есть процесс перманентного развертывания социального в индивидуальном и индивидуального в социальном. Это такой процесс, в котором Человек и Общество в состоянии обрести единую для них антропо-социальную целостность.

Прескриптивная цивилизация или собственно цивилизация. Цивилизация даже при достижении своей относительной самостоятельности должна все же оставаться культурно опосредованной цивилизацией, как в свою очередь культура быть культовой. Это несомненно является гарантией от возможного внутреннего надлома и онтологической деградации. Однако цивилизация в своем восхождении полностью повторила опыт онтологического обособления, который до нее наработала автономизировавшаяся от культа культура. В метаисторическом плане, как мы выяснили выше, культура по отношению к цивилизации столь же первична, сколь сама является вторичной по отношению культовой культуре, производной от нее. Имплицитно содержавшаяся в Культуре «эвалюативная» или «ценностная» цивилизация является предтечей собственно «социальной цивилизации» как особого метаисторического этапа, на котором развертывается во вне социальная сущность иерархического человека. Прескриптивная цивилизация генетически восходит к эвалюативной, а через нее и к трансцендентной цивилизации и является результатом процессов по их секуляризации и деантропологизации.

Если трансцендентная цивилизация синтезировала собой неявные трансцендентные прескрипции и, в основном, в форме табу, а эвалюативная цивилизация – неявные ценностно опосредованные нормы поведения и деятельности, то цивилизация функционирующая на своем собственном социальном основании – синтезирует уже безличные нормы долженствования. Сложнопостроенная экзистенция антропно-социального субъекта требовала существенного расширения структуры нормативных значений, за счет включения в них обезличенных социальных прескрипций. Если антропный субъект в своей деятельностной актуализации вполне обходился неявными эвалюативными нормами, то антропно-социальный субъект нуждался уже не только в них, но и в разветвленной системе прескриптивных, предписывающих значений, призванных нормативно задавать специфические способы миротворения в рамках социально опосредованной цивилизации, регулировать отношения между нецелостными индивидами – репрезентантами целостного общественного организма. Продолжая линию рассуждений Тиллиха применительно к анализу этой новой исторической ситуации, можно придти к утверждению, что вслед за «автономной культурой» с неизбежностью должна была появиться и «автономная цивилизация». Однако в сложно построенных онтологиях допустима лишь относительная автономия частей от целого, их абсолютизация с неизбежностью влечет за собой ее окончательный распад. Автономия прескриптивной цивилизации могла быть жизнеспособной лишь в той мере, в какой способствовала бы созданию дополнительных условий для укрепления традиций эвалюативной цивилизации, сохраняя ее человекосоразмерность и в то же время своими нормативно-технологическими инновациями поддерживала бы столь необходимую для безличной деятельности личностную социосоразмерность.

Производный и вторичный характер прескриптивной цивилизации прежде всего состоит в том, что она онтологически синтезирует не само-деятельность свободных индивидуальностей-микрокосмов и не культуротворческую деятельность индивидов-антропосов интегрированных в подлинно человеческую общность, а разрозненные деятельностные акты наемных акторов, функциональные вклады которых в совокупную социальную деятельность осуществляются на повременной контрактной основе с «труппой» именуемой «социальной организацией». Если устойчивость жизни в Духе придают благоговение и трепет с которыми человек относится к Трансцендентному Началу, являющиеся неотъемлемой стороной любви к Богу, а устойчивость человеческого именитства основывается на любви человека к Человеку, то устойчивость цивилизационных процессов покоится на любви индивида к социально оформленному миру – к Социуму. Но это уже любовь не столько интенциональная, сколько экстенциональная, так как, в основном, исходит от «внешнего человека» и как правило выступает ритуализированной формой эмоциональных отношений человека к «внешнему миру». Любовь к социуму – это скорее всего эмоциональная привязанность к тому общественному порядку, строю, который более всего мимикрирует под социальную гармонию. Ностальгия по прежним социальным порядкам всегда содержит в себе чувство неудовлетворенности от новых порядка и режима социальной жизни устанавливаемых восходящей элитой. Именно различие между прежней и настоящей социальной упорядоченностью, а не их принципиальное отличие от идеальной социальной гармонии, которую индивиды реально никогда не проживают и составляет тот континнум социальных верований и чувств, в пределах которого социальные субъекты эмоционально откликаются на нормативные вызовы общества. В рамках этого же континуума верований и чувств всегда содержится и некоторая совокупность ритуализированных знаков и значений, которые стереотипно используются индивидами для демонстрации своей лояльности к социуму. Лояльность «внешнего человека» к «внешнему миру» есть важнейшая составляющая его долга перед ним, как бы ни страдал при этом свободный и добродетельный «внутренний человек». Социальная любовь - это долженствующая форма коньюнктивных чувств нецелостных индивидов к сверхцелостному обществу. П.А.Флоренский утверждал, что «любовь и есть «да», говоримое Я самому себе; ненависть же – это «нет» себе»[568]. Социальная форма любви это не только «да», которое себе говорит социальное Я, но и столь же решительное «нет», которое оно неустанно твердит антропному и астральному Я. Социальная любовь достигает своего конъюнктивного пика, как только сопровождается столь же обостренной ненавистью ко всему надсоциальному, ко всему культурному и сакральному в тех из окружающих индивидов, которые не желают говорить «нет» тому сокровенному, что не вписывается в нормативные прдписания цивилизации. Амбивалентность социальных чувств и верований усиливается по мере онтологической автономизации цивилизации.

Если культуру «выдумали» мужчины, чтобы актуализируясь в ее ценностях, быть на высоте положения в своей любви к женщине как к прекрасной даме, то цивилизацию мужчины изобрели сугубо рациональным образом и для самих же себя, чтобы оказывать друг другу статусные знаки внимания. Жизнь в культуре, ассоциируется с небесной Евой («жизнью»), без которой невозможен экзистенциальный рай, тогда как жизнь в цивилизации вполне можно олицетворять с Адамом, выдворенным из рая и познавшим все тяготы земного существования. Социальная форма любви является весьма обусловленной возможностью присвоения внешних благ, несколько восполняющими утрату индивидами своего человекоподобия. Отныне земной Адам уже необнаруживает в Еве не только ее сакральной жизненности, но и ценностной женственности и все чаще относится к ней как к одному из социальных партнеров, при этом устанавливая с ней далеко неравноправные патерналистические отношения. В пределах единой для них прескриптивной цивилизации социальные партнеры весьма условно различаются на мужчин и женщин. Даже вступая в интимные отношения и составляя собой семью, они умудляются эту древнейшую собственно человеческую общность конституировать в качестве «ячейки общества». Цивилизация в контексте этих метафорических размышлений может рассматриваться как предельно унифицированная культура, в которой мужское и женское начала настолько эмансипируются друг от друга, что становятся социально неразличимыми функциями единого репродуктивной деятельностной. Не случайно даже сакральное по существу своему деторождение в этой социально-нормативной системе отношений конституируется в качестве одной из репродуктивных функций общества. Не случайно З.Фрейд подчеркивал либидоизный характер общественной деятельности, рассматривая ее в качестве сублимированных, десексуализированных отношений. Автономизировавшись от культуры, цивилизация уже не испытывает необходимости в выстраивании системы гуманистически опосредованных прескрипций опирающихся на ценностное ядро культуры. Она начинает аппелировать уже не к феноменальности человека, а к его социальной эпифеноменальности, не к человекосоразмерным ценностям, а к социальносоразмерным нормам, репрезентирующим лишь тенденции развития и функционирования социальных систем, чье целеполагание имеет лишь косвенное отношение к жизненным проявлениям человека. Не случайно проблема Ренессанса наиболее остро встает именно в эпоху расцвета прескриптивной цивилизации. Человек тоскует по тому человекосоразмерному миру, который предшествовал цивилизации и стремится его возродить, однако при этом не желая отказываться от своих «социальных завоеваний». Напрашивается вопрос у кого эти социальные условия жизни отвоеваны? У себя же самого, как человеческого существа? Тогда каковы истинные причины ностальгии по утраченной человечности? Скорее всего это ностальгия по такому идеальному настоящему, в которое так и не состоялось, в реальном настоящем прошлое так и не смогло полностью реализовать свой проект будущего, в связи с тем, что в нем, не только актуализировались потенции Неиного, но и получили свое ускоренное развитие структуры Иного. Возрожденческие проекты не могут не быть утопичными хотя бы по той простой причине, что прошлое пытаются реанимировать под приоритеты настоящего настоящего, но отнюдь не модернизировать настоящее под экзистенциальные приоритеты прошлого, т.е. не ставится задача онтологической реконструкции прошлого настоящего.

Если грубо разделить единую культуру на «духовную» и «материальную», как это делается в объектоцентристкой модели сущего, то прескриптивная цивилизация возникает, в основном, за счет объективации того субъективного, что ранее инобытийствовало в «материальной культуре». Прескриптивная цивилизация в таком случае может быть представлена в качестве некоторого «хирургического извлечения» из «тела культуры» такой именно «субстанции», которая в состоянии не только обособленно от культуры существовать, но и паразитировать на ее душе. При такой форме «клонирования» цивилизаций можно получить лишь ее паразитарную форму. «Тело культуры – пишет Г.С.Батищев, - подвергается беспощадному рассечению, как при вивисекции, чтобы извлечь из него и взять себе “на вооружение” только то, что отвечает нынешним критериям функциональности и что, будучи опрокинуто на былое, прочерчивает строго охраняемые границы высеченной из него таким способом “своей собственной” традиции, которая затем резко противопоставляется всему остальному содержанию исторического культурного процесса»[569]. Мы не являемся сторонниками столь прямолинейного и не вполне обоснованного разделения культуры, так как ее типология в субъектоцентризме основывается на выявлении степени ее человечности, а не на определении степени противопостояния «духовного» и «телесного» в человеческой экзистенции, однако в данном случае такое именно членение дает возможность весьма наглядно показать, что не вся человеческая культура, а лишь ее овнешненная часть, превратившаяся в опредмеченную духовность и становится именно той «субстанцией», которая способна трансформироваться в универсум социальных вещей, структур и отношений который мы обозначили термином «автономная цивилизация».

В автономной цивилизации все социальные формы проявляются в качестве самодостаточных феноменов, тогда как в трансцендентной цивилизации они имеют значения лишь в их соотнесенности с сакральностью, а в эвалюативной – с человечностью в многоуровневой экзистенции. Если культура по Шпенглеру рождается из прадушевного состояния младенческого человечества, то цивилизация в ее явном виде есть признак погружения человечества в старческое состояние. Потребность в цивилизованных, комфортных условиях жизни человек обнаруживает лишь тогда, когда угасают его творческие потенции и он готовится на так называемый «заслуженный отдых». Прескриптивная цивилизация от прежних ее неявных форм отличается непомерным ростом социогенных потребностей человека и катастрофическим падением его способностей к оригинальным видам деятельности. И это еще одна из внутренних причин безудержного развития цивилизационных процессов и столь же стремительного угасания процессов культуротворческих. В этом и состоит парадоксальность прогресса цивилизации, она может развиваться не иначе как за счет стагнации культуры. Но как только истощается сама культура и цивилизация таким образом лишается той «субстанции» из которой она выстраивает свое социальное тело, начинается и ее собственный системный кризис, чреватый социальной катастрофой. Однако на этапе своего прогрессирующего развития цивилизация о такой глубинной зависимости от судеб культуры еще не подозревает. Не случайно в термине «социо-культурные процессы», получившим в современной социологической литературе довольно широкое распространение, отнюдь не культурное, а именно социальное стоит на первом месте.

На первых порах между эвалюативной и прескриптивной цивилизациями складывались вполне толерантные отношения. Помимо «огосударствленного общества» продолжало существовать и так называемое «гражданское общество» – реликт эвалюативной цивилизации. Прескриптивная цивилизация, в состоянии перманентно воспроизводиться и функционировать лишь на континууме субъектно-объектных отношений, объективации субъективного, она в состоянии эффективно функционировать лишь там и тогда, где и когда, человек относится к другому человеку объектно. Лишь в процессе взаимной объектививации частичные субъекты в состоянии расширенно воспроизводить ты-соразмерные вещи, способные удовлетворять их ты-образные социогенные потребности. Только в процессе взаимной объективации субъекты в состоянии интегрироваться в единую для них социальную цивилизацию.

Между тремя выделенными нами метаисторическими видами цивилизации могло и не возникать антагонистических противоречий, если бы неявные праформы цивилизации продолжали сосуществовать с явной прескриптивной формой, в условиях гармонических связей Цивилизации с Культурой и через нее с Культом. Органический синтез трех видов цивилизации в иерархическую целостность давал бы возможность человеку, обретшему социальную ментальность оставаться столь же иерархичным и осуществлять свое органическое присутствие на всех уровнях социального сообщества – сакральном, культурном и цивилизационном. При этих идеальных условиях тремя своими видами генерализованными в органическую социальную целостность, цивилизация представляла бы собой единую систему «сообщающихся сосудов», по которым сверху вниз из Единого в экзистенциальные формы Неиного «перетекал» бы совокупный социальный опыт, который даже при внутренней онтологической дифференциации сохранял бы известную экзистенциальную интегративность. Несмотря на социальное разделение труда, человек оставался бы субъектом надсоциальной культуротворческой и креативной деятельности. Ведь задача цивилизации в ее широком метаисторическом контексте состоит не в том, чтобы делать приоритетным лишь инновационный социальный опыт и отбрасывать все то, что исторически ему предшествует, а, напротив, синтезировать весь совокупный опыт социального поведения человека таким образом, чтобы постоянно воскрешать «мертвый труд» предков в экзистенциально соразмерном живом труде их потомков. Внутренний антагонизм между различными видами цивилизации как раз и обусловлен перманентным отпадением экзистенциалов в многомерном пространстве человеческого существования как по горизонтали, так и по вертикали исторического процесса. Практика «снятий» и «преодолений» прошлых цивилизованных форм активности не могла не привести к нигилистическому отношению к экзистенциальным вкладам не только прошлых поколений, но и тех в современной исторической эпохе, кто своим поведением все еще находится в русле прежних ценностных и символических традиций. Человекосоциум по мере его превращения в социочеловечество, становится все менее отзывчивым к прежним формам социального опыта и не только потому, что воспроизведение этого опыта понижает уровень эффективности деятельностного процесса, а прежде всего потому что его повторение возможно лишь при условии его личностной соотнесенности с более высокими уровнями человечности и сакральности, нежели те, которые данная историческая эпоха признает в качестве рационально допустимых. В принципе не цивилизация борется с культурой и культом, а ставшие несовместимыми формы деятельности имманентные их сущностям. Социальная форма деятельности основанная на все большей дифференциации трудовых вкладов, оказывается непреодолимой преградой на пути интеграции форм социального опыта, основанных на индивидуализированной активности человека. Как известно концепция «неперспективных деревень», полностью отрицающая значимость их уникального ценностного опыта жизни могла появиться лишь при господстве концепции индустриализма, опирающегося на нормативную стереотипность поведенческих актов.

Причина дивергенции между тремя онтологическими формами цивилизации лежит в «развитии» рациональности основанной на все большей унификации и стандартизации совокупного социального опыта, в котором экзистенциальная многомерность имеет тенденцию модифицироваться в мономерность, когда мерой традиции становится инновация, а не наоборот. При нормальной ситуации «развития» инновация должна интегрироваться в традицию, существенно расширяя ее социальную действенность и эффективность. Когда же «развитие» осуществляется не в норме, а в патологии, что особо зримо наблюдается при известных «диалектических скачках» из традиции в социальную инновацию переходит лишь та ее экзистенциальная составляющая, которая в состоянии выполнять функцию «подстилающей структуры» инновации.

Двойственная форма существования антропно-социального субъекта оказавшаяся “заключенной” в пределы прескриптивной цивилизации не могла не превратиться со временем в еще более отчужденную форму бытия, в которой культурное оказалось предельно релятивизированным, а цивилизованное – абсолютизированным. «Взаимообмен» онтологическими статусами между культурой и цивилизацией мог происходить отнюдь не на добровольной основе, инструментом переворота – «выворачивания вывернутого» - становится гиперсоциальность, которая оказывается чуть ли не теономной силой в экзистенции, в которой человечность разрушена до основания. Таким образом прескриптивные цивилизации можно еще ранжировать и по степени снижения онтологического статуса у социального субъекта и его повышения у социального объекта – цивилизованного общества. Абсолютный социум по идее должен быть абсолютно бесчеловечным, как и абсолютный человек в принципе должен быть абсолютно асоциальным существом. Не случайно в порыве полемической запальчивости Н.Бердяев произнес свою знаменитую самооценку: «Я асоциальный тип». А Вл.Соловьев неустанно повторял, что социальный коллектив есть не что иное как общность личностных нулей, мечтая о возрождении истинного сообщества людей, которое он именовал соборностью.