2015-05-30
217
Перед людьми прошлого проблема верить или не верить в Бога не стояла столь остро, как перед современным человеком всем своим существом погруженным своей повседневностью в мир самообъективаций. Обыденная жизнь нашего пращура была органически “вмонтированной” в жизнь Духа, а потому ее вряд-ли можно квалифицировать в качестве сугубо повседневной и эмпирической. Се-годня («эта година») вбирала в себя весь теургический цикл бытия, а потому являлась проекцией Кайроса – этого посланника Вечности. Напротив повседневность современного человека находится в ведении Хроноса – пожирателя бытия, и, в основном, “вмонтирована” в универсум объективированных, телесных структур. Повседневность ничего не знает о «сегодняшнем», как об экзистенциальном тождестве с Вечным, день за днем идет перманентное хроно-логическое пожирание тех бытийственных форм, век которых недолог. Прожитый день вполне может быть уподоблен одноразовому употреблению предметов, пополняющих собой свалку отходов. День прожитый телесным субъектом с началом нового дня оказывается на свалке Хроноса, вместе с теми отходами бытия, которые он успел за этот день «сожрать». В связи с тем, что телесный субъект практически прекратил свое само -бытное существование в духе, он верит скорее всего не в Разум, а в тот Абсурд, в который тот превращает его некогда сокровенную жизнь и которая все больше начинает напоминать воплощение одной из пьес «театрального авангарда». О повседневной и повсеместной жизни современного человека мало что можно почерпнуть из технологических утопий, однако она весьма точно прописана в антиутопиях Хармса, Кафки, Ионеско, Беккета, и других абсурдистов.
Для рационального сознания трансцендентальная вера абсурдна, в связи с тем, что содержит в себе табу на замену предустановленной гармонии упорядоченным хаосом. Рацио имеет дело с миром объективаций и в состоянии анализировать лишь то, что предстоит ему в качестве объективации его собственного дискурса. «Сознание, - писал Н.Бердяев, - объективирует мир, оно первоначально активно в этой объективации, а потом пассивно в своей зависимости от объективированного мира»[660]. В сферу рационального дискурса попадает не весь универсум связей и отношений, а лишь та его часть, которая им объективирована. Вся история деятельности гносеологического субъекта может быть представлена как процесс объективации объективированного, рацио никогда не имеет дело с метафорическим образом целостного мира, а лишь с рациональной конструкцией одной из его столь же рационально вычлененной части. Секуляризированная вера рацио – это даже не вера в некую интегральную часть экзистенциальной целостности, а всего лишь вера в то априори, которое лежит в основании сконструированной им модели объективации этой искусственно выделенной части. Таким образом разумная вера есть вера в разум, а не в то что этот разум должен собой репрезентировать. Здесь мы имеем дело с порочным гносеологическим кругом, так как вера в объективацию блокирует трансценденцию и мир познаваемых сущностей становится замкнутым, из него почти невозможно вырваться за пределы объективаций в сферу открыого Космоса, креативного Духа. Согласно второму началу термодинамики, замкнутые системы неорганического происхождения энтропийны, то есть переходят от более упорядоченных состояний к менее упорядоченным. Рациональная вера энтропийна так как порождается энтрпией замкнутой системы отнологических объективаций.
Тертуллиановскую формулу веры можно было бы в этой связи представить следующим образом - «верую, потому что разумно». При этом уже отходит на второй план оценка всего того, что этим разумом в мире объективировано, ведь «все разумное действительно, все действительное разумно». Сущностью рациональной веры является процесс взаимной редукции Рацио и Повседневности в единый универсум объективаций объективного. «Мы принимаем за реальность, идущую от объектов, то, - писал Н.Бердяев, - что есть конструкция субъекта, объективация продуктов мысли... Объект создается субъектом путем объективации продуктов мысли, гипостазирования понятий, потому что субъект находится в падшем состоянии, в разобщении и раздоре с другими субъектами и с Божьим миром, космосом»[661]. Если в поле зрения Рацио и попадает какая-либо субъективация, исходящая из трансрационального Духа, то он может ее признать разве что в качестве фикции больного воображения. Вера в повседневню и низшую жизнь также абсурдна как и вера в жизнь духовную и высшую, но это разные формы абсурда. Первая из них абсурдна в связи с принципиальной непознаваемостью Неиного, вторая же абсурдна в связи с весьма прозрачной познаваемостью Иного и абсурдность здесь связана с редукцией Сущего к нему. Однако если первая форма абсурда ведет к гармонии жизни, то вторая – к упорядоченному хаосу. Жизнь в упорядоченном хаосе и есть объективация рациональной формы абсурда. Да, трансцендентная вера абсурдна, однако она не есть вера в абсурд, на чем основаны утопии, особенно технологической утопия. Рациономия телесного существа и технономия рационального существа, разновидности одной и той же веры в Абсолютный Объект, она порождается необходимостью Тела, а потому не может не противостоять свободе Духа. «Требование «научной» веры, замены веры знанием, - писал Н.Бердяев, - есть… отказ от свободы, от свободного избрания и от вольного подвига, требование это унижает человека, а не возвышает его»[662]. Впервые за всю историю человечества формируется вера, основу которой составляют отнюдь не свобода, а необходимость. Видимо гегелевское «свобода есть познанная необходимость» и может служить определением этой противоестественной для духа рациональной формы верования. Тертуллиановское «верую потому, что абсурдно», замещается декартовским «верую потому, что рационально». Но если за абсурдностью веры в Абсолютного Субъекта проступает целая иерархия дискурсов, в том числе и непроявленный рациональный дискурс, то за рациональной верой в Абсолютный Объект стоит лишь квазирациональный дискурс делающей человеческую жизнь экзистенциально иррациональной и абсурдной.
При переходе истории от социальной фазы к технологической возрождатся пантеизм в форме разветвленной системы рациональных верований, эту сциентистскую форму пантеизма, на наш взгляд, целесообразно обозначить понятием рациотеизм. Вера в рационально недоказуемую аксиоматику парадигмально оформленных знаний представляет собой не что иное как секуляризированный инвариант древнейшей веры в Бога. Каждая стихия в науке определяется в качестве некоего феномена=божества, обозначаемого соответствующим понятием. Посредством рационального дискурса ведется перманентная интерпретация логики, которая время от времени сбрасывает с себя отработанные парадигмальные формы. В пределах логического сциентизма достоверность выводного знания опирается на безграничную веру в господствующую в науке парадигмы. Но ведь вся история науки может быть представлена в качестве перманентной смены парадигм, следовательно можно сделать вывод, что со сменой парадигм меняется и суть рациональных верований. Если трансцендентальная вера, вера в единого Бога не претепевает каких-либо изменений в ходе исторического развертывания Сущего, то, напротив исторически господствующая рациональная вера в значительной мере строится за счет отрицания прошлых своих форм. Если трансцендентальная вера в Абсолютное является абсолютной, а потому и неизменной, то рациональная в Релятивное может быть только релятивной, а потому и называться верой может лишь весьма условно и, скорее всего метафорически. Скорее всего это нигилистическая форма веры, отрицающая абсолютность в сущем и абсолютизирующая релятивность в нем.
Суетная вера современного человека есть совокупность пантеистических суе-верий, прикрытых сциентистским флером, основным ее принципом становится Догмат о непогрешимости Лаборатории заменившей собой Церковь. Если Церковь всегда была обителью для одухотворенной телесности, то Лаборатория полигон для вивисекции над обездушенной телесностью. Вера в Науку стала тоталитарной, побудить человека принять за благо очередное технологическое чудо уже не представляет для нее особых трудностей. Все люди технологической цивилизации есть участники единой тоталитарной секты, в которой правят законы вполне познаваемой необходимости. «На меня, - писал Н.Бердяев, - со всех сторон действует необходимость и связанная с ней полезность, и я не могу победить ее в условиях объектного мира. Но я не хочу ни в чем сакрализировать этой необходимости и полезности»[663]. Слепая вера в Науку, Технику и Технологию, вне веры в социальную целесообразность, человеческую предопределенность и сакральную духовность есть не что иное как вера в Иное, что перманентно возникает в процессе научных Открытий, подкрепляемое безверием в Неиное, мудрость мочания которого в особо тяжкие времена оборачивается Откровением. Вера не в Дух, а всего лишь в его рациональную объективацию на древнейшем лексиконе, которым пренебрегает новояз рационального дискурса есть вера в падшего Дьявола. Сциентизм в его крайнем проявлении аутентичен образу и подобию сатаны, такой вывод напрашивается когда интуитивно ощущаешь на какие муки она обрекает всю последующую человеческую историю. Упоенный благами земной жизни, человек технологической цивилизации неосознанно суе -словит дьявола, принимая его прельщения за божью благодать. Рациальные верования, основывающиеся на дескриптивных знаниях очень быстро превращают человека в простой винтик дьявольской машинерии.
Вера в телесную организацию мира, в которой тело моего Я всего лишь зависимая переменная чуждого Оно становится центральным мотивом для самых изощренных форм человеческого самонасилия, лишь бы оно приносило вожделенное удовлетворение Ему – Вселенскому Телу. В основе рациональных верований всегда можно обнаружить сакрализацию садо-мазохистских по своей сущности межтелесных отношений. Рациональным сознанием релятивизируется уже не только онтология Бога и собственно человеческое бытие, но и социальная форма Бытия. Вера в субстанциальное и вера в прогресс сливаются в единую религию имя которой Наука.
С вытеснением социального из экзистенции общественное самосознание модифицируется в рациональную форму сознания, основу которой составляет наука. Чтобы телесный субъект как элемент рационально оформленной биоты мог воспринимать законы телесной организации мира в качестве своих собственных интенций, необходимо было полностью освободить его «тело» от «духа» переподчинив его экзистенцию рациональному сознанию. Общественное сознание, вытеснившее в свое время индивидуальную душу, начинает активно замещаться «рациональным Сознанием» или «сознанием Рацио». Бытие человека становится объектом рационального Дискурса или дискурсивного Рацио, претендующий на роль надындивидуальной Объективной Идеей, которая согласно гегелевской диалектике по ступенькам относительных истин восходит к Абсолютной Идеее. Дескриптивные предписания рационального дискурса становятся теми идеальными основоположениями, которые индивиды призваны объективировать любой ценой, даже ценой возможной утраты своей своей естественной витальности. Не человек, а «объективное сознание», т.е. обособившийся и отчужденный от него Рацио становится субъектом его «объективного бытия», его «объективной истории». Объективное сознание есть не что иное как информационно превратная форма рационального самосознания человека, самочинно конституировавшего себя в качестве самоосознающего бытия. Рациональный дискурс есть порождение эрзац-сознания, призванного собой заместить тотальность Трансцендентного Духа. На этапе онтологического обособления природного универсума от универсума социального и его превращения в универсум технологических объективаций Дух не только насильственно вытесняется Телом, но именно от него насильственно отчуждается его статус статус в пользу Рацио. «Разум есть потенциальная техника, техника есть актуальный разум. - отмечал П.А.Флоренский. – Другими словами, содержанием разума должно быть нечто, что воплощаясь, дает орудие. А так как содержание разума, как выяснено, - термины и их отношения, то можно сказать: орудия – не что иное как материализованные термины, и потому между законами мышления и техническими достижениями могут быть усматриваемы постоянные параллели»[664]. С началом онтологического восхождения цивилизации многократно усиливается борьба дескриптивной формы рациональнальной телесности против прескриптивного дискурса социальной технологии. На смену прескриптивной социальной мифологии приходит мифология дескриптивная, сциентистская, коррелирующая уже не с социальными ожиданиями, а с телесными вожделениями. В ее основе лежит совокупность таких рациональных категорических императивов, воплощение которых и составляет процесс отелеснения мира и обмирщвления тела – онтологию технэ. На этом этапе историческом этапе социализация уступает свое место рационализации внутреннего и внешнего мира человека.
Рациональная идеологема, как самая ложная форма мифотворчества возводит телесное Я в ранг Абсолюта, придавая человеческим чувствам и отношениям объективную значимость, которую весьма легко замерять различными рациональными тестами на лояльность к объективной Реальности. Рациологизм, замещающий собой социологизм, именно телесно-технологического субъекта конституирует в качестве основного персонажа Всемирной истории. Телесное, а не социальное в человеке рациологизмом доопределяется в качестве идеальной ментальной формы, которую человеку предстоит обрести в результате довольно сложных морфологических изменений, в результате которых он обретет вечную жизнь в универсуме оъективаций. Это направление в реформации сущего уже на наших глазах оформляется в самую главную и магистральную линию, о чем свидетельствуют успехи в био -технологии постепенно переходящую в человеко -технологию. Трагическое отчуждение человека становится столь тотальным, что даже не осознается им в качестве трагической и отчужденной, здесь мы имеем дело не с «оптимистической трагедией», а с «трагическим оптимизмом». Современный человек весьма оптимистичен в своей вере в то, что со временем удастся обрести вечную жизнь на земле либо в качестве рационально оформленной биоты, либо в качестве вечно почкующегося клона, либо своего вечного голографического отображения и проч. Вера же в вечную жизнь в Духе все более воспринимается в качестве иллюзорной и даже фиктивной, в связи с ее эмпирической неверифицируемостью.
Рациональный миф есть не что иное как идеологема научно-технического прогресса представленной в нормативно-ценностно-символической упаковке. Рациональная идеология является крайним случаем ложной мифологии, пытающейся средствами дескриптивного дискурса пересказать всю историю человечества таким образом, чтобы главным его персонажем был объект, а не субъект, телесное, а не духовное в экзистенции. Весь филогенез и метаистория человека в этом дескриптивном пересказе есть не что иное как процесс развертывания «воли к знанию», процесс развития отражательных свойств разума, выступающим истинным Духом Тела. Предметностью рациональной мифологемы является процесс перманентного становления способа производства, как некоей целостности, сущностью которой выступает техноген. Человек же признается этой идеологемой лишь в качестве рационально-телесной производной от объективной действительности. Социальные утопии как «сильные версии» бытия, замещаются «сверхсильными версиями» - научными проектами по радикальной реформации объективной действительности. «Для того, чтобы цивилизационный сдвиг закончился антропологической катастрофой, - справедливо замечает Ф.И.Гиренок, - нужно было всего лишь предположить, что бытие исчерпывается знанием о бытии»[665]. Уже нет необходимости в социальном Интерпретаторе – Политике, на роль Мессии выдвигается Технолог - Проектировщик Сущего. Сегодня рынок технологических идей и проектов тотально воздействует на экзистенциальную ориентацию человека. Оказавшись несущественной частью Онтологического Проекта, человек окончательно выпадает из своей собственной метаистории, становится одним из рядоположных объектов процесса научно-технологического освоения действительности, обладающей своей особой внечеловеческой историей.
Любая форма рациональности пытается самообсолютизироваться таким образом чтобы полностью овладеть высшими надрациональными формами человеческого самосознания. Что же тогда говорить о сциентистской форме рационального дискурса? Человеческая экзистенция становится сущим полигоном для постановки широкомасштабных экспериментов с ее возможностями и невозможностями, целью которых является ее преобразование в благоприятную среду для обитания техногена.
Если на этапе перехода от культуры к цивилизации постоянно «открывались» все новые и новые законы общественного развития, то на этапе смены цивилизации технологией – лишь все более впечатляющие законы науки и техники, причем социальные закономерности оказываются всего лишь частными случаями всеобщих законов объективной действительности. Наконец-то гносеологический субъект полностью и окончательно выходит из подчинения социального субъекта и начинает «открывать» законы собственного онтологического восхождения, независимо от социального целеполагания. Ему посчастливилось найти такую форму прогрессирующего развития, которую можно почти без всяких погрешностей редуцировать к формальной логике рационального дискурса. Дискурс социальный, под покровом которого скрывались прескриптивно оформленные знания наконец то замещается своим иным – рационально-дескриптивным дискурсом, окончательно сбросившим с себя социально-прескриптивную оболочку. Социальная катастрофа в гносеологическом плане есть разрыв, возникший между рациональным и общественным сознаниями, так как знания, которые в человеческой душе начинают доминировать окончательно сбрасывают с себя прескриптивную форму, иррелевантную социальному опыту, который увы, становится избыточному и весьма некорректным ориентации на укоренение человеческой телесности в универсум объективаций.
Социальная катастрофа, которая разворачивается на глазах наших современников, происходит в самом эпицентре человеческой души, переполненной репрессивными дескриптивными суждениями о мире. Процесс дескриптивизации человеческой самости порожден эпохой Просвещения. П.А.Флоренский отмечает, что «вся история Просвещения в значительной мере занята войною с жизнью, чтобы всецело ее придумать системою схем». Он обращает наше внимание на то, «что это искажение, эту порчу естественного человеческого способа мыслить и чувствовать, это перевоспитание в духе нигилизма, новый человек усиленно выдает за возвращение к естественности и за снятие каких-то и кем-то якобы наложенных на него пут, причем, поистине, стараясь выскрести с человеческой души письмена истории, продырявливает самую душу»[666]. Социальная рациональность в современную эпоху переживает не лучшие свои времена, ее все более решительно вытесняет чистая рациональность, основу которой составляют логические законы Дискурса или дискурсивные законы Логики. Образно говоря квазителесный субъект – это человек, в котором душа заменена компьютер, постоянно просчитывающим наиболее рациональные способы его присутствия во внешнем мире и калькулирующим необходимые энергетические затраты. Человеческая душа, вырождающаяся в программу рационального самоприсвоения, превратившаяся в Дух Тела, оказывается той последней инстанцией, которая призвана принимать окончательные решения по всем без исключения экзистенциальным проблемам. Со- Знание сбрасывает с себя последний ментальный флер и превращается в чистое Знание, которое если и выступает неким Само-со- знанием, то лишь в рамках внутреннего рационального дискурса, стремящегося О-со- знать всю иерархию гносеологических ступенек по которым восходил Гносеологический Субъект, перманентно отчуждая и присваивая все более высшие формы субъектности. Потребность Знать о том, как Знания исторически восходили к своим чистым и абсолютным формам, оказывается крайне необходимой сциентизму для того, чтобы конституировать «тяжкий путь познания» в единственно достоверную и объективную историю. В глазах рационально-телесного субъекта объективные знания и есть та сциентистская Знать, которой необходимо безоговорочно подчиняться, ибо только она способна его окончательно освободить его от тяжкого бремени самопо- знания. С вытеснением социального из экзистенции принцип веры с прескриптивных, нормативных форм само-со- знания переносится на все более дескриптивные, описательные формы знания, совокупность которых и составляет корпус объективных законов, открываемых наукой. Наука, имеющая дело лишь с объектом, активно редуцирующая к его экстенциям человеческие интенции превращается в самую ложную и весьма мрачную из всех предшествавших ей форм идеологизированного сознания.
Порядок во Вселенной, о котором начинает мечтать человек современной эпохи есть порядок устанавливаемый научными, дескриптивными предписаниями, воплощенными в глобальных технологических проектах. Жизнь становится – экспериментальным полигоном для науки, которая научилась искусственно ее имитировать и расширенно воспроизводить те ее превращенно-превратные формы, которые оказываются востребованными волющей телесностью. На верховном месте Мироздания ищут некое универсальное телесное свойство и обнаруживают его уже не в субъекте, а в объекте, что дает возможность социальную неопределенность заместить технологической однозначностью. Восхождение к Олимпу на котором вместо Бесконечного Субъекта восседает Бесконечный Объект становится основной задачей научно-технической революции. Естественно, что в мировоззрение при этом вносятся существенные коррективы, согласно которым социальная форма движения, как прочем и все ей предшествующие онтологические динамики всего лишь промежуточные ступени на пути восхождения человечества к технологическому Олимпу, к тому вожделенному раю на Земле, который архаичный человек искал на Небесах.
Довольно крайними гипотезами становятся уже не только Бог и Человек, но и само Общество, отныне лишь Тело и его внешняя онтологическая проекция - Технология оказываются вполне продуктивной и эмпирически проверяемой гипотезой, все более обретающей статус вселенской Теории или теории Вселенной. Наконец-то система рационального знания высвобождается от диктата не вполне определенного и определяемого объекта каким является общество и обретает возможность осуществлять поиск истины во вполне однозначной онтологической ситуации.Техносоразмерная «субъективная» телесность и телесносоразмерная «объективная» технология сливаются в единую онтологию, чья внутренняя логика вполне непротиворечиво подчиняется единому рациональному алгоритму – объективному знанию. “Поскольку развитие индустриальной системы опирается на успехи физических наук, - иронизирует Тойнби, - вполне естественно предположить, что между индустрией и наукой была некая “предустановленная гармония”[667]. В этой онтологии начинает безраздельно господствовать воля к власти, объектом которой становится вся Вселенная. Человек своей телесностью оказывается всего лишь средством реализации некоего дьявольского замысла, основу которого составляет стремление Иного окончательно покорить все то что было создано Неиным за всю Всемирную Историю, начиная с момента миротворения. Телесный субъект становится подставным субъектом, псевдосубъектом, которому поредстоит осуществить самую последнюю и кардинальную реформацию всех структур Сущего, перестроить архаичный мир на основе строго научного знания о законах необходимости, составляющих суть «объективной Действительности» или «действительности Объекта».
С вытеснением социального из рационально оформленной экзистенции возникает возникает предельная ассиметрия в структуре человеческих потенциальностей: потребности стремятся к бесконечному развитию, а способности – к нулевой отметке. Если при переходе от культуры к цивилизации «энергетическим источником» являлись социогенные потребности человека, то на этапе отпадения технологии от цивилизации им, в основном, становятся искусственно рационализированные, в основном, биогенные потребности, потребности волющей телесности. С разделением технологических функций окончательно рассыпается изначальное единая креативная способность человека, связанная с перманентным порождением мира в его целостности и универсальности. Интенсивное развитие получают рациональные способности человека, идущие на дробление изначальной целостности мира, развертывания его наиболее объективированных и отчужденных структур. К высшим способностям не применимо понятие «развитие», так как они по сути своей эманационны, интенциональны. Развиваются не способности, а потребности, так как они извне интроецируются. Потребности телесного субъекта в тягивает в свой «гераклитов поток» развития самую низшую часть человеческих способностей, ведающих рациональным дискурсом и именно они становятся «подстилающей ментальной структурой» технологического прогресса. Еще Шиллер подчеркивал, что у универсума “не было другого средства к развитию разнообразных способностей человека, как их разобщение”. Однако посредством онтологического разобщения человека начинают “развиваться” лишь те из его способностей, которые оказываются иррелевантными онтологическим функциям технологической процессуальности. С дроблением человеческих способностей, его потребности обретают все большую целостность и универсальность. Дифференцирование человеческой экзистенции, считал Юнг, создает в конечном итоге диссоциацию, которая идет дальше дифференцирования способностей и захватывает область общей психологической установки, направляющей использование способностей человека в ту или другую сторону. Все то из человеческих потенциальностей, которым не суждено актуализироваться в данной исторической ситуации он называл “запущенными способностями”. Юнг подчеркивал, что именно среди запущенных способностей можно обнаружить настоящий драгоценный клад скрытых индивидуальных жизненных ценностей неизмеримо высших, нежели те которые актуализируются за пределами индивидуальной жизни. Лишь они могут дать возможность единичному человеку переживать чрезвычайную интенсивность и красоту жизни, чего он тщетно ищет бы в функциях коллективных. Дифференцированная способность, подчеркивает Юнг, дает ему возможность коллективного существования, однако ее реализация в ущерб актуализации наиболее ценных, но невостребованных способностей удовлетворения и счастья жизни ему не дает. И часто отсутствие последних ощущается в глубинах души как недочет; а недосягаемость этих богатств порождает внутренний разлад, который можно сравнить с мучительной раной[668]. Чем более рационально-технологизированный мир прогрессирует в своем онтологическом восхождении, тем менее востребованными оказываются человеческие способности. Довольно значительный процент безработных в индустриально-развитых странах показывает, что невостребованными оказываются уже даже самые элементарные трудовые навыки и способности.
По крайней мере не способности, а потребности начинают задавать направленность и содержание пресловутому прогрессу. Даже в марксистской концепции коммунистического будущего акцент делался не на всемерном развитии способностей, а на максимальном удовлетворении потребностей. Известная формула “от каждого по способностям, каждому по потребностям” в явном виде исходила из признания релятивности первых и абсолютности вторых. Интересно, что именно удовлетворение потребностей, а не реализация способностей человека выступают ключевым моментом концепции устойчивого развития, ставшей ключевой в общей стратегии выживания, принятой на Всемирной конференции в Рио-де-Жанейро. «Устойчивое развитие – отмечается в докладе Международной комиссии по окружающей среде и развитию, известной также как «Комиссия госпожи Брундтланд», - это такое развитие, которое удовлетворяет потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности»[669]. В рамках поистине вселенского по своему размаху технологического проекта преобразования всех форм сущего уже отнюдь не человек, а всего лишь его потребности, как правило интроецируемые внешним отчужденным миром, становятся предметом особой заботы со стороны власть предержащих. И это неудивительно, так как провоцируемые технологией «витальные потребности» есть не что иное как превращенные потребности самого объективированного мира, имманентные целям достижения им абсолютного господства над человеком и всем тем в мироздании, что еще не успело подвергнуться тотальной объективации, т.е. иерархия экзистенциальных напластований продуктивной активности предшествовавших поколений людей.
С релятивизацией социального в экзистенции индивид «био-рациомассы» обретает возможность прогрессивно развертывать свои потребительские свойства, активно присваивать все то, на что ранее со стороны Цивилизации накладывалось табу, что оценивалось низким со стороны Культуры и кощунственым со стороны Культа. Все в мире начинает вращаться вокруг одной весьма незамысловатой, однако вполне «рациональной идеи», суть которой сводится в обеспечении предельного многообразия удовольствий, позволяющего Телу реализовать пресловутый «принцип удовольствия». Фуко в своей работе «Воля к истине», констатирует печальную истину: удалось почти целиком и полностью поставить нас – наше тело, нашу душу, нашу индивидуальность, нашу историю – под знак логики вожделения и желания. И не одно столетие протекло уже с тех пор, как бесчисленные теоретики и практики плоти слелали из человека – без сомнения, весьма мало «научным» способом – детище секса, секса властного и интеллигибельного. Какая-то скользкая дорожка за несколько веков привела нас к тому, чтобы вопрос: что мы такое? – адресовать сексу. И не столько сексу-природе как элементу системы живого и объекту биологии, сколько сексу-истории, сексу-значению, сексу-дискурсу. Мы сами, считает Фуко, разместили себя под знаком секса, но, скорее, не Физики а Логики секса [670].
