От цивилизации — к технологии 12 страница

Технология в момент своего рождения в качестве относительно самостоятельной онтологии уже несла в себе «свое иное», унаследованное от Иного, от технологических праформ, содержавшихся в Цивилизации и Культуре. С началом грехопадения человеческая экзистенция разворачивается в активном противодействии «развивающихся» структур Иного «эманационным» формам Неиного. Последовательное богостановление человека и его перманентная дегуманизация с момента сотворения мира становятся двумя основными полюсами его противоречивой экзистенции. «Человек, — писал Шелер, — в котором, возможно, бессознательно для него самого, всегда происходит относительное Богостановление там и тогда, где и когда он есть лишь качественно нечто большее, чем животное, есть не покоящееся бытие, не факт, а только возможное направление процесса и одновременно — в рамках человека как существа природного, — вечная задача, вечно сияющая цель. Да, в этом смысле нет человека как вещи, — даже как относительно константной вещи, — но есть лишь вечная "возможная", в каждый момент времени свободно совершающаяся гуманизация, никогда, даже в историческое время не прекращающееся становление человека — часто с глубокими провалами в относительное озверение. В любой момент жизни в каждом из нас в отдельности и в целых народах эти регрессивные движения борются с процессом гуманизации»113. Особо обостряется борьба между Неиным и Иным, Богом и дьяволом на заключительной стадии метаистории, когда складывается универсум объективаций субъективного, призванный стать либо «твердью», «субстанцией» для Иерархического Человека, либо нижней бездной бытия, за которой разверзается абсолютное царство Неиного = Дьявола, или, что то же самое, Упорядоченного Хаоса, несущего смерть и разложение всему живому и гармоничному в Сущем.

Присутствие при смерти является наиболее остро переживаемым феноменом, придающим особую остроту человеческим ощущениям на «пиру во время чумы». Перенасытившийся внешними благами человек более всего начинает жаждать вечного успокоения. «Итак, мир идет к концу, — с прискорбием констатирует Н.Ф. Федоров, — а человек своей деятельностью даже способствует приближению конца, ибо цивилизация эксплуатирующая, но не восстанавливающая, не может иметь другого результата, кроме ускорения конца»114. Некрофильство становится основой для формирования человеконенавистнической идеологии, основу которой составляет идея тотального насилия во имя полной реализации воли к власти. Именно в этих условиях объектоцентристская мировоззренческая схематика находит свою максимальную востребованность со стороны массового человека, ведь в ней идея господства над миром возведена в абсолют.

Телесная организация мира, провоцируя развертывание все более низменных биогенных потребностей человека, постепенно превращает его в один из рядоположных объектов в универсуме человеческих самообъективаций, точнее, превращает его в некий рудимент искусственного организма, который должен отпасть сам собою, как пресловутый обезьяний хвост, лишь только обезьяна вознамерилась стать человеком. Отторжение от «объективной реальности» всего субъективного в целях онтологической чистоты ее само-движения, авто-эволюции, есть не что иное, как последняя фаза самоотчуждения, самовытеснения человека из им же самим выстроенного мироздания, и «субъектом» такого окончательного отчуждения и вытеснения оказывается его собственная квазителесность, квазивитальность. Постепенно превращаясь в вещь, по своим «объективным параметрам» человек все более уступает «настоящим» вещам, которые в своем «становлении» обретают все более универсальные и абсолютные формы. Среди самообъективаций он оказывается самой неэффективной вещью, чья субстанция уже не выдерживает темпов эволюции, а потому, в связи с «онтологической ненадежностью», обречена на гибель. Абсолютная воля к власти в своей последней степени есть воля к Самоубийству во вселенском масштабе. Нерон, сжигая Рим, видимо, ощущал нечто более «высокое», нежели то, что ощущала огромная череда творцов, его возводивших. Этим более «высоким» и выступает воля к смерти как высшая форма власти над своей собственной экзистенцией. Синдром Герострата и Нерона заложен в глубинных слоях человеческой телесности, и он себя проявит в полную силу, как только этот пласт сознания превратится в последнюю «идею фикс», когда современная «концепция выживания» превратится в «концепцию тотального перевоплощения», будь то идея бесконечного клонирования или голографической визуализации человеческой телесности. Да мало ли под какую «высокую идею» можно реализовать «волю к смерти»! В любом случае средством онтологического самоубийства станет желание полностью раствориться со своими квазипотребностями в универсуме полезностей, стать элементом объективной реальности.

Метаисторический этап, связанный с переходом от Цивилизации к Технологии, не мог не завершиться социальной катастрофой. Молоху Прогресса нужна была новая жертва, и ею стала социальная жизнь человека. Однако Технология, как до нее и Цивилизация, и Культура, не повинна в том, что оказалась не столько средством социального созидания, сколько орудием разрушения человеческого общества. «Направленность техники, — писал Карл Ясперс, — не может быть выведена из самой техники, ее следует искать в осознанном этосе. Человек должен сам найти путь к управлению техникой. Он должен отчетливо уяснить себе потребности, проверить их и определить их иерархию»115. Такой же точки зрения придерживается и Хюбнер. Весьма нелогично было бы, считает он, ожидать воплощения традиционных ценностей в той самой технике, которая содействовала переосмыслению или даже разрушению этих ценностей. С другой стороны, нельзя некритически ставить в упрек технике разрушение традиционного гуманизма и на этом основании упрямо противиться ей. Этот унаследованный нами гуманизм не является таким уж безупречным, как некоторые полагают, иначе вряд ли бы его постигла такая судьба116.

С социальной катастрофой еще более расширяется присутствие Иного в Сущем, оно становится не только тотальным, но и предельно тоталитарным. Технологическое Иное окончательно вытесняет в Бессознательное все формы Неиного в Сущем. Сущее превращается в технологически упорядоченный хаос, чреватый уже не только социальной, но и природной катастрофой, подводящей к завершению перманентную экзистенциальную катастрофу. Заняв место Абсолюта, Тело становится Абсолютно Иным — Объектом, который и есть не что иное, как Абсолютно Самоотчужденный Субъект. Но так как Квазителесность продолжает существовать в качестве Субъекта, хотя и предельно самоотчужденного, его экзистенция все еще остается по эту строну Бытия и своими онтологическими, хотя и отрицательными, проекциями составляет историцистские формы Сущего. Мир внешний окончательно обособляется от мира внутреннего, и тот оказывается его «онтологическим пленником», узником в камере смертников, наслаждающимся изысканными вещами — ведь таково его последнее предсмертное желание, которое палачами всегда почиталось за священное. Когда наступит эпоха абсолютного господства князя мира сего, человек будет буквально купаться в земных благах, которые явятся следствием сверхупорядоченности мирожизненных процессов. Но это будет предельно греховная жизнь, так как человек окончательно утратит чувство духовной гармонии.

Технология оказывается великой неудачей уже не только Цивилизации, но и Экзистенции в целом. Весь вопрос в том, сумеет ли человек наконец-то осознать, в чем эта неудача заключается, и по возможности извлечь из нее уроки. Наиболее важным вопросом современной истории является вопрос о том, сумеет ли человек преодолеть свое объектно-технологическое самоотчуждение в ситуации, когда социальная катастрофа все более воспринимается им в качестве неизбежной. Опять приходится полагаться лишь на чудо, при условии, естественно, что человек окончательно еще не утратил способности воскрешать в себе сокровенное, ставшее потаенным. В Коране говорится: «Поистине, Бог не меняет того, что с людьми, пока они сами не переменят того, что с ними» (Сура 13:12.). Это чудо может произойти, если человек сумеет восстановить контроль социума над технологией, культуры — над социумом, а культа — над культурой. «Истинный путь, — писал Н. Бердяев, — есть путь духовного освобождения от «мира», освобождения духа человеческого из плена у необходимости»117. Однако восстановление этих жизненно важных онтологических приоритетов возможно лишь при условии, если сокровенное вновь станет путеводной звездой человеческого самовозвращения. Главной целью сохранения человечества выступает отнюдь не спасение его объектного присутствия в Теле, а восстановление его субъектной аутентичности с Духом. Может быть, именно на закате технологического эры человек за счет внутренней ментальной реинверсии вновь окажется способным быть подлинным субъектом своей метаистории и, зависнув над низшей бездной бытия, найдет в себе силы поступиться внешними, а главное, временными благами во имя вечной жизни в Духе.