От технологии к Хаосу 3 страница

Основу мировоззрения современного человечества составляет окончательно десакрализированная мифология, или, что то же самое, — сциентизированное неоязычество. Если монотеизм явился духовным ренессансом изначального сакрального самосознания человека, позволившим преодолеть многобожие позднего мифотворчества, то современный этап сциентизации человеческого самосознания есть не что иное, как этап реставрации основных принципов построения мира, наработанных пантеистическим сознанием. Наука в своих крайних сциентистских построениях — всего лишь высшая форма относительного мифологизаторства, ее идеалом вновь становится достижение абсолютной упорядоченности Хаоса, а не возвращение к изначальной сакральной Гармонии.

То, что в основании парадигмально оформленного сциентизма всегда находится какая-нибудь относительная мифологема, вполне подтверждает попытка представить в качестве прообраза будущего Ноосферу — сферу разума. Далеко не случайно идея созидания «сферы разума» возникла на волне научно-технического прогресса. Ноосфера была необходима в качестве строго логичного теоретизма, способного заменить собой совершенно неоперационализируемый и эмпирически неверифицируемый Дух старой веры. Однако сфера Разума, вытесняющая собой из человеческого самосознания сферу Духа, в экзистенциальном плане не может не быть сферой духовного самоотчуждения человека, его отчуждения от трансцендентной целостности Бытия. Соглашаясь с тем, что малый логос определенным образом противостоит хаосу, П.А. Флоренский, хотя и был весьма талантливым ученым, все же как человек религиозный осознавал всю узость и неприемлемость сведения духа к разуму, а потому вместо ноосферы предлагал пользоваться понятием пневматосфера («духосфера»). Н. Бердяев предпочитал говорить не о сфере духа, а о его всеобъемлющем трансцендентном центре, поэтому довольно часто употреблял понятие пневмоцентризм. «Уже в Евангелии, — писал Н. Бердяев, — мы видим пневмоцентризм. Все происходит в Духе и через Духа. Этот пневмоцентризм с известного времени будет нарастать»33. Однако экспансия рационального дискурса в сферу духовной жизни человека с начала XX в. оказалась столь сильной, что научное мышление стало почти отождествляться с духовностью, и понятия «пневматосфера», «пневмоцентризм» так и не прижились, в научном обиходе закрепился термин «ноосфера», и совершенно в иных, сугубо рациональных значениях, нежели те, которые придавали ему его создатели — В.И. Вернадский, Э. Ле Руа, П. Тейяр де Шарден.

В последние годы усилилось критическое отношение к понятию «ноосфера» именно в связи с его корневой связью с рационалистической редукцией естественного к искусственному. Некоторые критики придают ему крайне негативное значение и рассматривают в качестве проявления глобальной мирожизненной установки на девитализацию жизни. «Структурно ноосфера и техносфера — синонимы, — справедливо замечает В.А. Кутырев. — Не разрушая категориальной сущности, этот ряд можно продолжить понятиями наукосферы, рациосферы, инфосферы, интеллектосферы. И все они, порождаясь природой, "снимают" ее, противостоят ей»34. В «ноосфере» неявно содержится глобальный проект по модернизации телесной организации мира во всемирную организацию рассудочной деятельности. В который уж раз за свою долгую историю человек за Бога присочиняет очередной вселенский проект по упорядочению не им сотворенной действительности, и, как всегда, его реализация чревата тяжкими катаклизмами. Ф.И. Гиренок полагает, что нет никаких гарантий для того, чтобы следующим шагом бытия оказалось событие, ожидаемое современными гуманистами в образе ноосферы. А гарантий нет потому, что еще не закончилась история опустошения и не исчерпали себя скрытые посылки проективного миропредставления. Ближайшей задачей философии является прояснение этих посылок и отчетливое понимание тех пределов, которые нужно будет еще преодолеть35. Ноосферный проект переустройства мира на рациональных основах ничего не содержит в себе от самотрансценденции, а потому может быть отнесен к постнеклассическому типу утопии, в которой посредством предельной организованности снимается запредельная спонтанность. «В классической утопии, — пишет Л. Сарджент, — нравственный идеал трансцендентен, первичен, а социальная организация вторична, она служит только реализации этого трансцендентного идеала. В современной утопии главное — разумная организация. Она и есть нетрансцендентный утопический идеал»36. И далеко не случайно В.И. Вернадский отождествлял понятия «коммунизм» и «ноосфера», полагая, что рациональная, научная революция возможна лишь с установлением справедливого общества, а справедливое общество может быть построено только на разумных, ноосферных началах. В интеллектуальных построениях основоположников ноосферного мировоззрения удивительным образом соединились между собой классическая социальная и постнеклассическая научная утопии. Современные адепты ноосферной концептуализации сущего преодолели ее социальную контекстуальность, а многие из них ограничили ее экологической сферой, полностью изъяв гуманистическое содержание.

Вслед за Н. Бердяевым в своих метаисторических построениях мы исходим не из «сферы», которая всегда является неким интеллектуальным срезом с некой онтологической целостности, а из «центра», из которого эта целостность развертывается, однако предпочитаем употреблять не трансценденталию «пневмо -центризм» (полагая, что духовный центр мира — «сфера интересов» мистики и теологии и запределен для философской рефлексии), а универсалию «субъектоцентризм» — ключевую для понимания метафизической целостности мира, развернутого в Сущее. Религиозное сознание всегда восходит к первомиру до его распадения на субъект и объект, а философское сознание имеет дело с миром, в котором это распадение уже произошло и нарастает дивергенция, сама философия раздваивается на ту, которая исходит из субъектного воззрения на мир, и ту, которая абсолютизирует в нем объективированную субъективность, утрачивая какой-либо интерес к ипостасной укорененности человека в Бесконечном Субъекте. Субъектоцентристская философема по своей ориентации на пневмоцентризм первомифа является трансцендентальной, тогда как объектоцентристская философема, ориентирующаяся на рацио-сферу (ноосферу) или исходящая из рациоцентризма (абсолютный разум), может быть только рационально-дискурсивной.

Рациотеизм есть высшая форма нигилизма, он вызван к жизни человеком, чья экзистенция оказалась крайне отчужденной от него, а потому он и пытается преодолеть свою онтологическую ущербность и ничтожность на пути перманентного отрицания предшествующих, более целостных форм существования своих предков. Вот каким образом Ф. Ницше проясняет экзистенциальную подоплеку предельной формы нигилизма. «Причины нигилизма: 1) нет высшего вида человека, т.е. того, неисчерпаемая плодотворность и мощь которого поддерживала в человечестве веру в человека... 2) Низший вид ("стадо", "масса", "общество") разучился скромности и раздувает свои потребности до размеров космических и метафизических ценностей. Этим вся жизнь вульгаризируется: поскольку властвует именно масса, она тиранизирует исключения, так что эти последние теряют веру в себя и становятся нигилистами»37. Чем более онтологически «мельчает» человек, тем более нигилистичной становится его религия и все более религиозной оказывается форма его самоотрицания и самоотчуждения во имя иллюзорной власти над миром.

В состоянии ли человечество вновь вернуться к библейским заповедям, направленным на всемерное поддержание его сакрального отношения к целостной жизни и прежде всего жизни в Духе? Именно жизни в сфере Духа, а не в сфере Разума. Этот вопрос поставлен отнюдь не современной эпохой. «Гордые, самонадеянные мудрецы, в собственных глазах, — писал Николай Кузанский, — полагавшиеся на свой разум, в надменной заносчивости считавшие себя равными всевышнему, замахнувшиеся на божественное познание, — все они заблудились, потому что преградили себе путь к премудрости, решив, что в ней нет ничего неизмеримого их умом, обессилили в своем суемудрии, привязались к древу познания, не поняв древа жизни»38. Мы полагаем, что возрождение истинной веры возможно лишь на пути последовательной ресакрализации духовного и десакрализации рационального в человеческой экзистенции.

С вытеснением телесного из экзистенции сознание человека, ставшее «рациональным», превращается во все более ложную и иррациональную форму ментальности. Конечно же, в чистом виде рациональный субъект существовать не в состоянии, так как он есть некий предел, до которого может дойти в своем упрощении человеческая личность; будучи девитализированной, она перестает существовать не только физически, но и метафизически. Если все же вообразить себе такую идеальную модель рационального субъекта, то это должна быть ментальность, в которой тоненькая пленочка рационального сознания покрывает собой огромную «черную дыру» Бессознательного, куда оказались втянутыми все без исключения исторические субличности: астральная, антропная, социальная и даже телесная (видимо, бессознательное правильнее было бы ассоциировать с «белой дырой», так как в ней содержатся истинные формы ментальности, но тогда бы мы не смогли воспользоваться этой метафорой). Именно эта иерархия субличностей, вытесненная в Бессознательное, и составляет неявную структуру той ипостаси триединого Бога, которая обозначается трансценденталией — Бесконечный Субъект. Рациональный субъект, лишенный своей ипостасности, всего лишь фантом рационального мифа. Если он и может «существовать», то только в качестве некой экзистенциальной альтернативы Бесконечному Субъекту, т.е. в качестве Бесконечного Объекта. Однако и это сомнительно, так как чистая рациональность — это уже выход за пределы телесной организации мира, а следовательно, и за пределы «объективной действительности». Таким образом, бытие чисто рационального субъекта — та же «улыбка кота», блуждающая «сама по себе» в Зазеркалье поднебесной, по ту сторону свободного Духа, т.е. принадлежит «сфере падшего Духа», Дьяволу, ведь не случайно его еще называют старым рационалистом. Шекспировский Гамлет делает из переживаемой им истории парадоксальный вывод: «Сознание делает нас всех подлецами». Рациональный субъект в качестве персонификации «сферы разума» может репрезентировать разве что Зазеркалье Бытия, из которого он «исхитрился» прорваться в пределы человеческой экзистенции.

Итак, рациональный субъект в его предельно чистой форме представляет собой чистое рациональное сознание, полностью очищенное от символических, ценностных, нормативных праформ, которые, будучи вытесненными в сферу бессознательного, уже не в состоянии своими алогичными сентенциями нарушать строгую логику рационального дискурса. Казалось бы, наконец-то мечта позитивистов об идеальном гносеологическом субъекте, способном открывать абсолютную истину, сбылась, и теперь можно ожидать появление такой системы рационального знания, в которой исключением из правил будут ошибочные суждения, а тем более явная ложь. Однако редукция более сложных форм познания к познанию рациональному как раз и приводит к формированию крайне ложной системы знаний. «Мы уже поняли с помощью экзегетических дисциплин и, в частности, психоанализа, — пишет П. Рикер, — что так называемое непосредственное сознание является "ложным сознанием"... дело не только в том, что "я" может схватить себя лишь в объективирующих его выражениях жизни, но и в том, что истолкование текста сознания наталкивается на первоначальные "ложные интерпретации" ложного сознания... сознание является ложным сознанием, и всегда надо через корректирующую его критику восходить от непонимания к пониманию»39. Мудрость Логоса, всегда являющаяся способом мистического постижения целостности Бытия, будучи редуцированной к Рефлексии (а точнее, к саморефлексии) Рацио, представляющей собой логический дискурс об одной из гносеологически выделенных и отнюдь не самостоятельной его части, есть не что иное, как безумие мира. «Мудрость же мы проповедуем между совершенными, но мудрость не века сего и не властей сего и не властей века сего преходящих» (1 Кор. 2: 7). Сон разума порождает чудо -вищ, когда же разум бодрствует, он побуждает эти чудо -вища совершать чудеса, от которых становится еще более отчужденным от Духа. Рационализированный мир утрачивает способность к трансцендированию, т.е. к наращиванию своей целостности и универсальности, он обретает явную склонность к самоупрощению, в конечном счете завершающемуся самораспадом. «В отношении существующего универсума дискурса и поведения, — пишет Г. Маркузе, — непротиворечивость и неспособность к трансцендированию являются общим знаменателем»40. Человеческая душа, если ее еще таковой можно называть применительно к ее носителю — рациональному субъекту, становится не субъективацией Бесконечного Субъекта, Свободного Духа, а всего лишь интериоризацией экстенций Бесконечного Объекта, Злого Духа. «Душа» квазитеслесного субъекта есть проекция «духа» князя мира сего, а потому по отношению к внеобъектному, внеискусственному миру и прежде всего к трансцендентному миру становится дьявольским наваждением, продолжающим осознавать себя высшим сакральным существом.

В рациональном сознании истина и ложь меняются местами столь удивительным образом, что ложь принимается за истину, тем более если она корреспондирует с так называемым здравым смыслом, а истина, всегда восходящая к трансцендентальной целостности бытия, в результате самоотчуждения от него нецелостного человека воспринимается в качестве отвлеченного знания, которое лишь отвлекает от решения реальных проблем, а потому и объявляется ложным. Так как рациональное сознание имеет дело с объективной реальностью, то истинными объявляются только те представления, которые эту реальность апологетизируют и реифицируют. И напротив, особо ложными суждениями квалифицируются те, которые вскрывают экзистенциальную ограниченность универсума самообъективаций субъекта, они вытесняются в бессознательное в связи с их неаутентичностью реальности и потому, что «ограничивают разум». По мере перманентного рационального упрощения трансрационального содержания экзистенции происходит периодический пересмотр системы рациональных суждений и вытеснение тех из них, которые в связи с изменениями реалий утрачивают былую гносеологическую аутентичность, т.е. истинность. Истина оказывается релятивной, только непонятно, почему же она продолжает называться «истиной», ведь она должна сохранять свою аутентичность сущности вещи независимо от того, насколько изменяются ее внешние про- явления. Истинными объявляются лишь актуализированные формы сущего, а не сама его феноменально-трансцендентнальная суть, не его соотнесенность с абсолютными первофеноменами. «Истина и ложь, — писал Г. Зиммель, — соотносятся в науке как настоящее и прошлое. Научные учения являются "прошлыми", поскольку признаны ложными; истиной считается не прошлое, но вошедшее в инвентарь настоящего — даже если эти части окажутся "прошлыми" для грядущего настоящего. Для каждой науки ее настоящая стадия неизбежно кажется содержащей истину о ее предмете, а все отклоняющееся от нее прежнее имеет лишь исторический интерес»41. Выдвигая собственную оригинальную концепцию кризиса человеческого существования, Дж. Ладрьер ищет его основания в безудержной экспансии науки. На новом витке распада человеческой экзистенции уже не технология, а наука выступает главной деструктивной силой. «Современная наука, — пишет Ладрьер, — тесно связана с властью над вещами и самим человеком, а потому наука и технология могут показаться неотличимыми друг от друга»42. Подчеркивая нераздельность науки, техники и технологии, называя их вслед за К. Поппером «экзосоматической средой», продолжением человеческого тела как субъекта, Ладрьер акцентирует внимание на феноменах квазирационального отчуждения человека, ведущего к крайним формам его дегуманизации. Человек начинает рассматриваться в качестве средства, а процесс построения идеального мира, основу которого составляют объективные законы, в качестве магистральной цели Мироздания.

Человек в состоянии вновь обрести многоуровневое сознание и вновь интегрироваться в многоуровневую и многоаспектную экзистенцию лишь за счет последовательного преодоления редукции телесной формы сознания к рациональной, социальной к телесной, антропной к социальной и трансцендентной к антропной. Прежде всего, это означает, что необходимо приступить к постепенному распаковыванию бессознательного, высвобождению истинного содержания целой иерархии со-знаний, вытесненного в него греховной практикой перманентного самоотпадения человека.

С вытеснением телесного из рационально оформленной экзистенции квазипотребности окончательно вытесняют из ментальности не только высшие, но и низшие биогенные способности. Присваивать и потреблять свои собственные отчужденные сущности в запредельных формах и объемах рациональный субъект в состоянии лишь за счет активного самовытеснения уже не только из своей многомерной экзистенции, но и из природной онтологии. Освобожденное пространство в экзистенции занимают искусственные системы, которые прекрасно справляются с созданием универсума средств потребления и без привлечения продуктивных способностей субъекта. Однако за жизнь в земном раю человек навсегда должен расстаться с надеждой на вечное существование в Духе и стать неким набором искусственных органов потребления, серийно изготавливаемых на всеобщем технологическом конвейере. Рог изобилия уже почти создан технологией, остается только продлить то удовольствие, которое человек в состоянии испытывать, прильнув к нему в своем экзистенциальном похмелье, и если за это высочайшее наслаждение необходимо будет заплатить окончательной утратой своей витальности, то это, по меркам Рацио, всего лишь освобождение от вековечных иллюзий о вечной жизни в Духе, с которыми жил ставший таким далеким и примитивным первопращур.

В отличие от религии, всегда акцентирующей внимание человека на развитии духовных способностей, особенно на самотрансценденции, наука прямо-таки провоцирует развертывание особо деструктивных привычек и потребностей. Трансцендентальная религия всегда удерживала человека от искуса быть только телесным или рациональным субъектом, следовать лишь требованиям принципа удовольствия, удовлетворять связанные с ними потребности. Рациотеизм прельщает все более изысканными способами наслаждения бытием, которое буквально «ломится от изобилия». Если трансцендентализм исходит из необходимости развертывания человеческих способностей, то рационализм полагает, что, только всемерно развивая потребности, можно обеспечивать поступательный ход истории. Однако даже Гегель, являвшийся последовательным сторонником всемерного развития человеческих потребностей, способствующих хитрому историческому разуму достигать своих имманентных целей, считал, что потребности существенно сужают сферу свободы, актуализация которой и составляет содержание человеческой истории. «Та свобода, — писал он, — которая ограничивается, есть произвол, относящийся к частностям потребностей»43. Если способности коррелируют с трансцендентальной Свободой, то потребности — с рациональной Необходимостью. Составляя основу творчества, человеческие способности в своем апофатическом синтезе ведут к перманентному преобразованию мира в полном согласии с миротворением, осуществляемым Абсолютом. Способности человека соотносятся с креативной активностью сакральных первоначал бытия, а потому содействуют воспроизведению его целостности и универсальности на всех метаисторических этапах нисхождения Духа. Напротив, потребности человека коррелируют с плоской эволюцией отдельных частей универсума, а потому в наибольшей мере расцветают лишь на развалинах бытия. Относясь к частностям бытия, они всегда являются частными проявлениями человеческой экзистенции, однако, будучи гипертрофированно развитыми, становятся внутренним источником своеволия и произвола. Потребность, ставшая доминирующей в системе человеческой активности, стремится превратить Свободу в Волю. С онтологическим восхождением Рацио Воля становится рационализированной Свободой, свободой от Духа и волей, направленной против Духа. На этапе нисхождения Технологии в Хаос «волющая телесность» замещается волей к знанию, основу которой составляет потребность в абсолютной и неограниченной власти Рацио над Миром. «Несомненно, — считает М. Фуко, — более глубинным образом эта воля воспроизводится благодаря тому способу, каким знание используется в обществе, каким оно наделяется, распределяется, размещается и в некотором роде атрибутируется»44. Абсолютизировав «волю к знанию», Рацио тем самым свою гносеологическую волю противопоставил трансцендентальной свободе Духа.

На этапе онтологического восхождения Рацио осуществляет подлинную десексуализацию «сексуальной революции», оставляя в ней лишь «революцию», которую усиленно рационализирует. Для того чтобы онтологически нейтрализовать технологию, он предпринимает решительные попытки сублимировать телесные потребности в потребности информационные, и это совершенно очевидно проявляется в том, что дискурс об истине начинает преобладать над дискурсом о сексе. Уже в переживаемой нами эпохе явно обнаруживаются признаки, свидетельствующие о закате «сексуальной революции», которая клонится к своему рациональному завершению. Современное поколение взаимоотношения между полами в достаточно высокой мере разбавляет наркотиками, порнографией, экстатическими ритуалами, внутриполовыми вожделениями и проч., что говорит о вырождении «чистого секса». Видимо, наступает новый этап во взаимоотношениях между мужчинами и женщинами, опосредованный уже не дискурсом о сексе, а дискурсом об автосексе, который позволит им окончательно освободиться от зависимости друг от друга. Секс становится все более «виртуальным» и «автоматизированным», без какой-либо эротики, которая должна предварять его своими любовными флюидами. Свидетельством техноэроса является, к примеру, техническая новинка, позволяющая обходиться без услуг реального сексуального партнера. Эту новинку изобрели японские «ученые». Она представляет собой небольшую коробочку с источниками питания, напичканную электроникой. Специальный датчик, через который проходят высокочастотные импульсы, прикрепляют к корню полового органа. При включении прибора возникает стойкая эрекция. Импульсы столь интенсивны, что способны вызвать оргазм с эякуляцией и без участия женщины45. Мы вынуждены были привести этот порнопример, так как он свидетельствует о кардинальном смещении в дискурсе о сексе: его уже заботит не столько сам секс, сколько его преодоление, в том числе и технологическое. Видимо, настанет такое время, когда о сексе будут вспоминать как о чем-то архаическом, как в наше время смутно припоминают, что же ритуально входит в эрос — в сверхчувственные отношения между влюбленными, — в котором секс не играл особой роли. «Наше общество, — считает М. Фуко, — порвав с традициями ars erotica, снабдило себя некой scientia sexualis. Точнее говоря, оно преследовало задачу производить истинные дискурсы о сексе; и это — за счет того, что оно подогнало, не без труда, прежнюю процедуру признания к правилам научного дискурса»46. Теперь, после того как признание вырвано у человека и сциентистский дискурс стал самодовлеющим, отпала необходимость не только в ars erotica, но и в scientia sexualis, наука желает быть полностью автономной от похотливой телесности, она хочет стать scientia rationalis. По мнению О. Тофлера, представление о том, что знание — власть, отживает свой век, для достижения власти в наши дни необходимо знание о знаниях.

Гипертрофировав потребность человека в истине, редуцировав к ней своими логическими ухищрениями его бытие, наука, по сути, превратила человека в «разумное животное», т.е. существо, способное удовлетворять свои животные потребности сугубо рациональным способом, а потому оказавшееся полностью соответствующим своей экзистенцией стратегическим целям развития Абсолютного Разума. Абсолютный Разум и есть абсолютно «несчастное сознание», провоцирующее вселенский Апокалипсис. Однако лишь с позиции Иерархического Человека «счастливое сознание» мономорфного телесного субъекта выглядит «несчастным сознанием», так как ускоренно подводит его к той бездне бытия, за которой простирается не онтология вечной жизни, а онтология вечной смерти — Ничтожество, распадающееся в Хаос, подлежащий очистительному огню Апокалипсиса. Это сознание поистине «счастливое», как и любое сознание, которое пиршествует во время чумы, принимая зачумленную действительность за вполне естественную форму бытования. В том-то и секрет «счастливого сознания», что оно в состоянии осознавать лишь то, что само «творит»; то, к чему оно осознанно идет, не может им восприниматься трагически, оно не может осознавать себя «несчастным сознанием», ведь именно оно несет человеку гедонистическое счастье, недоступное самотрансцендирующему и самоактуализирующему человеку. Сознание того, что наслаждение от открываемой «истины бытия» должно быть и перманентным, и все более прогрессирующим, не позволяет рациональному субъекту свернуть с дороги, вымощенной благими пожеланиями, однако ведущей в ад.

Модель мироприсвоения должна быть дополнена моделью самоотчуждения, ибо присваивать в мире человек в состоянии лишь свои собственные отчужденные сущности. Вне отчуждения нет присвоения. И напротив, модель миросозидания должна быть дополнена моделью самоосвоения, освоения своей собственной Самости, в которой Я и не—Я, не—Мир и Мир находятся в изначальном неразвернутом как во-внутрь, так и во-вне экзистенциальном синкретизме. Первые взаимообусловленные модели человеческой экзистенции могут быть построены на примате потребностей над способностями, вторые — на примате способностей над потребностями. Современный тип «прогрессивной эволюции» по сути своей основан на так называемом законе восхождения потребностей. Но если человечество поймет, что его спасение возможно лишь на пути возвращения к первоистокам, на пути «прогрессивной инволюции», оно с необходимостью начнет реализовывать экзистенциальную модель, в которой основу составит закон восхождения способностей.

С вытеснением телесного из экзистенции Иное в Сущем окончательно вытесняет из него Неиное, что влечет за собой процесс интенсивной хаотизации рационально упорядоченного мира, предваряет собой Апокалипсис. Набор рациональных функций, синтез которых ведет к формированию некоей надтелесной онтологии, делает иллюзорной и фиктивной саму человеческую экзистенцию. Квазирационализация начинает отрицать исходный набор телесных функций, объективации которых Рацио обязан своим модусным присутствием в человеческой экзистенции. Сущее начинает отрицать само существование, стремясь превратиться в абсолютную субстанцию, не обремененную какими бы то ни было формами субъектного присутствия в ней экзистенции. Отрицание телесности, сущность которой все же принадлежит существованию, обрекает тем самым Рацио и самого себя на гибель, так как онтология может быть только экзистенциальной, даже если экзистенция присутствует в ней в своей самоотчужденной форме. Не может быть онтологии Разума за пределами бытия Духа, как не может Сущее «существовать» за пределами существования Предсущего. Но этого не дано понять Рацио, стремящемуся субстанциализировать экзистенцию и экзистенциализировать субстанцию, дабы сформировать чистое бытие за счет чистых рациональных функций. «Рациональность, — писал С.Л. Франк, — поскольку она выражается в чистом моменте сознания и знания, в чистом свете теоретического озарения бытия, не спасает нас от слепой неосмысленности предметного мира и ничего в ней не изменяет; не так уже велико и существенно утешение быть погибающим "мыслящим тростником"»47. Квазирационализация — это всего лишь метафора, так как она не способна воплотиться в реальность в качестве вселенского гносеологического самопроекта Рацио. С достижением предельно допустимой рационализации структур Сущего непременно разверзнется бездна Хаоса. Структуры Сущего могут пребывать в форме упорядоченного Хаоса лишь при условии, что в них продолжает инобытийствовать хотя бы самая низшая субличность, свидетельством чего служит природный мир, в котором гомеостаз поддерживается так называемой производящей природой, несомненно являющейся некоей субъективированной объективацией. С устранением телесного субъекта и его персонифицированных природных форм с неизбежностью разрушится и вселенский Универсум Тел или телесный Универсум. «Надежды лишь на волю человека, даже в сочетании с ориентацией на знание объективных законов общества, — пишет В.Н. Сагатовский, — приводит не в рациональный или иррациональный рай, но в царство абсурда»48. Рацио вполне конструктивен, если остается в пределах «малого разума», как только он становится «большим», он оказывается не только иррациональным, но и абсурдным, хотя именно последнее делает его аутентичным этому безумному и абсурдному миру — миру, в котором господствует Иное.

Подмеченная С. Кьеркегором внутренняя парадоксальность истории еще более усиливается на этапе развертывания искусственных и рациональных структур. Парадоксальность онтологической ситуации, в которую попадает телесный субъект, состоит в том, что в своей экзистенции он вынужден опираться на рациональную проекцию собственной субстанциальности, все более и более вырабатывающей и инкорпорирующей его внутреннюю телесность. Из-под человеческой экзистенции уходит последняя онтологическая опора, так как под телесной субстанцией мира разверзается вселенская бездна — хаос — дурная бесконечность обломков онтологии, оказавшихся непригодными для строительства «нового порядка». Логика исчезнет вместе с исчезновением объекта, который она логизировала и в конце концов своей сверхлогизацией приведет к своему «логическому концу». Рациональное Я, или Рацио, и есть тот псевдосубъект, который присутствует, по выражению М. Хайдеггера, при своей смерти, в отличие от Логоса, всегда стоящего на страже человеческого бессмертия. Однако парадоксальность этой онтологической ситуации состоит еще и в том, что человек не осознает ее парадоксальной и продолжает доверчиво полагаться на самые радикальные проекты Рацио, верит, что посредством голого логического дискурса он в состоянии, если уж не сделать алогичную жизнь осмысленной, то хотя бы продлить ее до разумных пределов, хотя бы до предела физического существования данного исторического поколения, а «после нас хоть потоп».