От технологии к Хаосу 2 страница

В системе договоров, заключавшихся человеком с различными силами при переходе от одной метаисторической эпохи к другой, в конце концов последний — поистине «дьявольский» сговор. Его сторонами стали Гносеологический Субъект и Силы Смерти. С этим «договором» при желании всегда можно детально познакомиться, стоит только вникнуть в истинные смыслы догматизированного рационализма, имя которому сциентизм. Основу «договора» составляет соблюдение сторонами приоритетности Порядка над Хаосом, причем Хаосу предается все то в Сущем, что не поддается рационализации, т.е. надрациональные структуры Неиного в нем. По сути, этот сговор с дьяволом направлен не столько против Человека, поддавшегося на прельщение быть вечной голограммой, сколько против Бога, который никогда не согласится, чтобы его Образ и Подобие превратились в фиктивную Иллюзию.

Зададимся вопросом, какая же относительная мифологема может лежать в основании этой последней и самой радикальной идеологемы, обслуживающей попытку Рацио автономизироваться от Тела и превратиться во всеобъемлющий Фантом Жизни? Конечно же, моделью такого метафизического сговора является относительная мифологема, гениально предугаданная Гёте и метафорически изложенная в «Фаусте». Сговор Мефистофеля с Фаустом, скрепленный кровью, символичен во всех отношениях. Прежде всего, он заключен между Ученым и Дьяволом, что находит свое подтверждение в последствиях смертельно опасных экспериментов современной науки над человеческой жизнью во всех ее проявлениях. Залоговая цена этого сговора — «жизнь» и «судьба» Человека, которыми он вполне готов поступиться во имя обретения абсолютной власти над миром, чтобы наконец-то «стать Богом».

Однако, как показывают многочисленные поломки в упорядоченном Рацио мире, жизнь идет к своему насильственному концу, сговор с дьяволом оборачивается, что и следовало ожидать, не «новым порядком», а вселенским хаосом. Если «божественный Завет» преследовал цели сохранения приоритетности сакрального над общечеловеческим на этапе восхождения Культуры, «общественный договор» в эпоху восхождения Цивилизации пытался обеспечить приоритетность общечеловеческого над социальным в экзистенции, а на этапе перехода от Цивилизации к Технологии возник и оформился некий «рациональный договор», закреплявший приоритетность социального над телесным, то «дьявольский сговор» необходим был для соблюдения приоритета рационального над телесным на этапе стремительного онтологического восхождения Рацио. В конечном счете, такого рода «договор» мог сложиться лишь на принятии примата Науки, радикально рационализирующей естественную Жизнь, над Иным, столь же последовательно ее иррационализирующим, придающим абсолютный характер Смерти. Наука в целях чистоты эксперимента над Жизнью идет в подручные к онтологическому Ничтожеству, своими «чистыми технологиями» разлагая витальные структуры, подготавливая их к пожиранию Хроносом и Хаосом. Присутствие человека при смерти становится почти абсолютным, а жизнь в Духе весьма относительной. Гётевская мифологема содержит в себе весьма ценные сведения о сути грядущей информационной эпохи, основная задача которой — спрессовать в рациональную информацию субстрат Жизни с тем, чтобы пользоваться им для построения «чистого бытия». В этой гётевской мифологеме мы находим пересказ человеческой метаистории с позиции интересов внечеловеческого рациогенеза, которым и должно завершиться перманентное человеческое грехопадение. В ней содержится весьма важное «знание» о судьбе рационально ориентированной цивилизации.

Мирожизненные последствия грядущего вытеснения телесного из все более рационально упорядочивающейся человеческой экзистенции можно представить весьма гипотетически. Попытаемся, опираясь на интуицию и эвристический потенциал субъектоцентристской историософемы, поразмышлять о тех негативных экзистенциальных последствиях, которые могут иметь место, если этот «дьявольский сговор» каким-то чудесным образом не будет «ратифицирован» человеческим самосознанием.

С вытеснением телесного из экзистенции начался процесс окончательного «расколдовывания» и растабуирования витальных основ человеческого существования. «Ум, отступивший от Бога, — поучал Григорий Палама, — становится или скотоподобным, или демоноподобным и, выступив за пределы естества, вожделевает вещей чуждых естеству и не знает сытости в своей алчности: всецело отдает себя плотским вожделениям и не знает меры удовольствия»17. В пророчество Паламы необходимо внести коррективы: Рацио становится все менее скотоподобным, но все более демоноподобным. Он перестал быть слугой плоти, а потому и сворачивает дискурс о похотливости, его более интересует метафизическая проблема смерти, так как в гамлетовской альтернативе «быть или не быть» Рацио окончательно избрал «не быть», прежде всего «не быть» тому «скоту», в которого он превратил человека. Он уже не «вожделевает вещей», напротив, стремится их разрушить и насладиться зрелищем вселенского пожарища, испытать то безумное наслаждение от гибели Сущего, которое испытали Герострат, сжигая Храм, Нерон, наблюдая, как горит вечный Рим, подожженный по его приказу. Старый мир нужно разрушить до основания, чтобы затем построить новый мир — «царство разума», где установится Идеальный Порядок, исключающий какие-либо проявления крайне спонтанной и неупорядоченной Жизни. Таким образом, дискурс о сексе начинает вытесняться дискурсом о смерти, биофильская ориентация естественного человека решительно вытесняется некрофильской ориентацией человека разумного. «Все менее и менее сдерживает кого-либо религия, семья, любовь к отечеству, — писал К.Н. Леонтьев, — и именно потому, что они все-таки еще сдерживают, на них более всего обращаются ненависть и проклятия современного человечества. Они падут — и человек станет абсолютно и впервые "свободен". Свободен, как атом трупа, который стал прахом»18. Рацио вплотную приблизился к зеленому «древу жизни», чтобы выкорчевать его и на его месте укоренить серое «древо знаний». Он стремится окончательно сбросить с себя опостылевшую плоть, сжечь нелепую «лягушечью шкуру», в которую его упрятали до скончания века, чтобы предстать пред миром во всей своей голой красе, во всей своей логической прелести. Перед последним прельщением князя мира сего, прельщением «волей к знанию» человек устоять не смог. М. Фуко полагает, что, когда идет речь о генезисе и направленности исторически предопределенного дискурса, не имеет особого значения, кто говорит; главное — выяснить экзистенциальные смыслы того, о чем говорится. Однако мы вполне можем выявить не только характер дискурса о «чистом знании», но и того, кто выступает субъектом этого вида дискурса. В эпоху надвигающейся «информационной цивилизации» им становится ученый, прельщение величайшими открытиями, способными коренным образом изменить человеческое существование, явно по душе миллионам страждущих благополучной и вечной жизни на Земле. Обратимся к высказываниям «авторитетов в законе», т.е. к тем, кто авторитетно высказывается о действии непреложных законов объективной действительности, открытие которых чревато для человечества достижением абсолютного счастья.

Наиболее часто встречающимся прельщением сциентистского сознания является прельщение возможностью создания постчеловеческой цивилизации, в которой человек преодолеет свою биологичность и обретет чисто интеллектуальный способ существования. «Ближайшие поколения, — авторитетно заявляет А.П. Назаретян, — вынуждены будут примириться с неизбежным сбрасыванием интеллектом своей принудительной биотической оболочки, начинающей сковывать его дальнейший рост и угрожать физическому существованию его носителя, а одна из эпохальных задач их деятельности — обеспечить надежную преемственность, по возможности безболезненное перерастание в "постчеловеческую" цивилизацию»19. Итак, человек должен поступиться своей временной жизнью в субъективированном теле, чтобы обеспечить себе вечную жизнь в объективированном интеллекте, царствие коего будет именоваться «постчеловеческой цивилизацией». Прогнозируются и довольно жесткие сроки построения этого «царства разума», в котором биота лишь на время, до полной адаптации человека к условиям информационного существования, будет использоваться для поддержания постепенно сходящих на нет витальных потребностей человека.

По мнению другого «авторитета в законе», «царство разума» возникнет в результате пятой метаморфозы технологии в 2180—2230 гг. вследствие передачи интеллектуальных способностей человека технике, основанной на биосинтезах, на биотронном производстве. Этот период можно назвать биоинтеллектуальной революцией, которая охватит основные области деятельности человека, освободив его от забот о материальном производстве20. Все более укореняясь в универсум искусственных объективаций, человек из субъекта естественного, будет превращаться в некую рациональную самообъективацию, морфологические структуры которой будут постепенно замещаться искусственными органами. Наука уже сейчас подошла к такому уровню развития, что вполне способна клонировать людей, обеспечивая им перманентное «бессмертие в теле» в виде стереотипного воспроизведения их исходных генотипов. Можно только представить, во что превратится это сообщество рационализированных тел, ведь клонированию будет подлежать так называемая элита тела, т. е. самая ублюдочная часть человеческой популяции.

Как только человек полностью растворится своим интеллектом в «информационной цивилизации», отпадет какая-либо необходимость в биотронной технологии, да и технологии как таковой не будет, поскольку человек, по мнению других «авторитетов в законе», со временем превратится в «нечто лучистое» (К. Циолковский) или в «некий плазмоид» (В. Казначеев). Что же общего может быть у человека с лучами и плазмоидами? Видимо, только одно — его «светозарный разум», способный адаптироваться к «энергетическому полю», которое он может в перспективе создать. Однако это всего лишь проекты «хитрого разума», и пока человек в состоянии его контролировать, «хитрый разум» не сможет растворить без остатка его экзистенцию в структурах «энергетического поля». «Человек, — писал Г.С. Батищев, — не способен, пока он все еще человек, превратиться весь целиком в объект-вещь, он может лишь притвориться вещью, лишь облачиться в роль и маску объектно-вещного бытия»21. Да, человек в состоянии своей телесностью мимикрировать под вещь, под самообъективацию, однако он не может в угоду Рацио сбросить телесность и интегрироваться освободившимся от нее чистым интеллектом в гегелевский объективный Разум. И прежде всего потому, что с Рацио сопряжена только его физической телесность (плоть), которая является всего лишь эмпирической формой существования сакральной телесности, ее невозможно рационально преодолеть, поскольку она так же бессмертна, как и вечная душа человека, ибо они ипостасно связаны с Духом.

Однако духовное понимание бессмертия духовно-телесной сути человека присуще лишь трансцендентальному, но отнюдь не рационально-сциентистскому сознанию. Согласно христианскому вероучению, бессмертна только духовная сторона человека, воскресению подлежит и его тело, но воскресению духовному, а не физическому. «Сеется тело душевное, восстает тело духовное» (1 Кор. 15: 44). Полемизируя с идеей физического восстановления всех умерших поколений людей, выдвинутой Н.Ф. Федоровым, Н. Бердяев особо подчеркивал, что воскрешение связано с «подвигом веры», а не с «подвигом знания» и что оно не может быть сведено к физикалистскому процессу патрификации. Человек бессмертен прежде всего потому, что в нем всегда присутствует вечное и неуничтожимое божественное начало. Бессмертным и вечным является не только божественное начало в человеке, но и весь состав человеческой экзистенции, которым овладевает дух. Именно в этом плане может быть понято символическое значение булгаковского «рукописи не горят». Духовное начало и есть то начало в человеке, которое сопротивляется окончательной объективации человеческого существования, ведущей к смерти, окончательному погружению экзистенции в смертоносный поток времени. Объективация сознания порождает иллюзию объективного духа, знающего только безличное бессмертие22. Однако новейшая сциентистская мысль, этот современный алхимик, бьется над получением «волшебного камня», способного качественно изменить суть человеческой экзистенции. Основным ее приемом является предельное упрощение экзистенции, ее редукция.

Если попытку заменить социальную форму телесности искусственной машинерией Ж. Эллюль называл «технологическим блефом», посредством которого Тело стремилось освободиться от надтелесных экзистенциальных форм, то на этапе восхождения науки, отпадающей от технологии и определяющей приоритетность интеллекта над субстанциальностью, мы имеем дело уже с «рационалистическим блефом». Рацио блефует, ставя на кон против Жизни свои Знания о ней. Программа по рациональному упорядочению мира имеет весьма развитую традицию в истории, особенно в истории философского дискурса. «Все, что теперь еще бесформенно и беспорядочно, — считал И. Фихте, — разрешится через человека в прекраснейший порядок... Человек будет вносить порядок в хаос и план в общее разрушение, и смерть будет призывать к новой прекрасной жизни»23. Однако по мере того как человек становится все менее значимым «функционером» телесной организации мира, он все менее осознает свою принадлежность к субъективной реальности, а потому стремится все более радикально преодолевать в себе атавизмы телесности и реликты субъектности, тем самым окончательно подрубая свои духовные корни. В конце концов наступит такой момент в бесконечной череде снятий субъективного в ментальности, когда рационально модернизируемая телесность превратится в набор искусственных органов и эта искусственная телесность по мере развития науки и под воздействием «дискурса о дискурсе» инверсирует в некий вселенский Фантом Сознания — в рациональный Универсум или универсальный Рацио.

Если мысленно синтезировать в некоторую идеализированную онтологию субглобальную вытяжку генотипов из всей совокупности телесных форм жизни и на их основе создать генотипический Универсум или универсальный Генотип, то он и будет по своим внутренним кодовым зависимостям соответствовать структуре некоего единого рационального Дискурса или дискурсивного Рацио. Однако все дело в том, что Рацио не желает воспроизводить телесную структуру мира по уже отштампованному эволюцией генотипу, напротив, он стремится его окончательно разрушить, предварительно вычленив из универсального Генотипа его внутреннюю логику, логику законов, квазирационализация которой и должна привести к созданию Абсолютной Логики, а к ней вполне возможно имманентными ей рациональными процедурами редуцировать всю Тотальную Экзистенцию во всех ее модусах и исторических опосредованиях. Уже сейчас человек своим воображением переносится в такое «потребное будущее», в котором он перестанет зависеть не только от своей естественной, но даже и искусственной телесности; превратившись в особую разновидность лучистой энергии, он обретет возможность проникать в любые уголки Вселенной, реализуя волю к абсолютной и тотальной власти над ней. «Внутреннее тело» становится онтологически избыточным для человеческой экзистенции, ведь телесностью человека станет тело Вселенной или вселенское Тело, нуждающееся в Рацио в качестве своего собственного идеального Образа и Подобия. Итак, в этой квазирациональной идеологеме Человек представлен уже даже не в качестве нестационарного объекта, наделенного способностью рационализировать другие объекты, и даже вовсе не объектом, а некоей иллюзорной Рациональностью или рационализированной Иллюзорностью, способной тотально управлять Мирозданием в качестве Абсолютной Майи.

Рациональный блеф, разрабатываемый сциентизмом, призван, по мнению его адептов, осуществить решительный прорыв в деле обретения человеком такой формы экзистенции, которая прежде всего обладала бы свойствами вечности и неуничтожимости. Телесная форма человеческого существования весьма хрупка и ненадежна; будучи в нее заключенным, человек испытывает ощущение постоянного присутствия при своей смерти и осознает тупиковый характер своей экзистенции. Рациональное преодоление телесной формы человеческого существования позволяет, как полагают разработчики «рационального блефа», найти выход из этого онтологического тупика. Как правильно подчеркивает М. Шелер, человек не только тупик Природы, но и выход Духа, проблема витальной тупиковости человеческой экзистенции — не сциентистская, а духовная. «Человек, как существо витальное, — писал Шелер, — без сомнения, является тупиком природы, ее концом и ее наивысшей концентрацией одновременно; однако как возможное "духовное существо (как возможная салюманифестация Божественного духа, как существо, могущее в деятельном со-вершении духовных актов мироосновы " деифицировать" самого себя) он есть нечто иное, чем просто тупик: он есть в то же время светлый и великолепный выход из этого тупика, существо, в котором первосущее начинает познавать само себя и себя постигать, понимать и спасать. Итак, человек есть одновременно и то, и другое: тупик и — выход!»24 Не девитализация человеческого существования, а ее ревитализация дает возможность восстановить природную основу жизни, опираясь на которую, человек в состоянии осуществлять свое духовное восхождение, восхождение в жизнь вечную и бесконечную. Способ выхода из этого рационалистического тупика прекрасно сформулировал А. Швейцер: «самоотречение ради жизни из благоговения перед жизнью»25. Вытеснению телесного из экзистенции как сугубо рационалистической тенденции необходимо противопоставить прямо противоположную тенденцию — вытеснение рационального из тех сфер жизни, которые способны лишь внутренне гармонизироваться и одухотворяться.

С вытеснением телесного из экзистенции вера в «разумные основы бытия» и нигилистическое отношение к жизни сливаются в единую сциентистскую религиозность, религия становится нигилистичной, а нигилизм — религиозным. Если на заре своего становления человек и мир взаимно трансцендировали друг друга в Абсолютный Дух, то перед тем как опуститься занавесу на сценической площадке истории, они взаимно иррационализируют друг друга в Абсолютный Разум. Разум, подорвавший сакральные основы Жизни, утративший какие-либо признаки сокровенности и одухотворенности, становится кумиром, вокруг которого складывается высшая форма ложной религиозности — рациотеизм, рациональная вера в Иллюзорную Действительность. «"Разумная вера", — писал П.А. Флоренский, — есть начало дьявольской гордыни, желание не принять в себе Бога, а выдать себя за Бога, — самозванство и самовольство. Отказ для Бога от монизма в мышлении и есть начало веры. Монистическая непрерывность — таково знамя крамольного рассудка твари, отторгающегося от своего Начала и Корня и рассыпающегося в прах самоутверждения и самоуничтожения. Дуалистическая прерывность — это знамя рассудка, погубляющего себя ради своего Начала и в единении с Ним получающего свое обновление и свою крепость»26. Рациотеизм, вера в универсум рациональных сущностей содержит в себе страшное внутреннее противоречие, обусловленное отрицанием витальности во имя повсеместного утверждения искусственных форм существования. «Верую, потому что разумно» — таков основной девиз новой сциентистской религии. Казалось бы, этот девиз снимает парадоксальность тертуллиановской сентенции — «верую, потому что абсурдно», однако в ней «абсурдность» символизировала отнюдь не преднамеренное заблуждение самих верующих, а то, как символы их веры оценивались с позиции их современников-нигилистов. Вера в разумное воистину абсурдна, но ее абсурдность определяется той степенью экзистенциальной деструктивности, какой сопровождается любая акция, осуществляемая во имя торжества разума. По сути, основной принцип рациотеизма впервые столь откровенно был сформулирован Гегелем, глубоко верившим в то, что лишь разумное действительно, все остальные формы действительности неразумны, а потому и противоестественны. «Разум, — писал Гегель, — должен не бездействовать, а размышлять, когда дело идет о всем том, что должно быть научным; кто разумно смотрит на мир, на того и мир смотрит разумно; то и другое взаимно обусловливают друг друга»27. Если действительность обусловлена разумом и более ни чем иным, то только он должен быть конституирован в качестве абсолютного начала. В гегелевской философии истории именно разум выступает началом всех начал, а потому и получил в ней самый высший сакральный сан, имя которому Абсолютная Идея. После такой рациональной подстановки в инстанции Сверхсущего Бог стал восприниматься как высшая форма рациональности, а Разум — как высшая форма божественности. Редукция теономии к рациономии и привела к сакрализации сциентизма и сциентизации сакрального. Наука, являющаяся высшей формой рационального, становится тем кумиром, в жертву которому приносится все то, что не поддается алгоритмизации и объективации.

Искусственное — не только антитеза естественному, но и последствие предельной объективации искуса, изначально присущего естественной телесности, вожделениям ее плоти. Искус, объективировавшийся в искусственном, если и искушает человека, то уже не благами жизни, а соблазном вечного успокоения в смерти. В конечном счете неявной сутью рациотеизма становится предельное развитие некрофильской ориентации человека, расширенно воспроизводящейся нарождающейся информационной цивилизацией. Стоит лишь заглянуть во все более расширяющееся виртуальное пространство Интернета, и мы убедимся, что дискурс о насилии и смерти стал определяющим, он заполнил собой комиксы, желтую прессу, компьютерные игры; сознание современного человека уже готово воспринять как должное абсолютный тоталитаризм Иного. Не жизнь, а смерть становится опознавательным знаком рационализированного Кумира.

Сциентистская вера, захватывающая почти без остатка довольно скудное воображение современного человека, пытается обнаружить свои праформы в древнейших пантеистических верованиях. Ее уже не устраивают трансцендентальные корни монотеистических религий, она решительно преодолевает духовный трансцендентализм рационализированным неопантеизмом. Так, А. Тойнби в диалоге с Д. Икедой высказал мысль о том, что религия будущего должна преодолеть свою теистичность и вновь стать пантеистической, чтобы служить делу слияния человека с природой. «Я полагаю, — писал он, — что необходимая для нас религия — пантеизм, как он представлен, например, в синтоизме, и что нам надлежит расстаться с религией иудео-христианского монотеизма и постхристианской нетеистической верой в научный прогресс, который унаследовал от христианства веру в призвание человечества к эксплуатации остального универсума для удовлетворения собственной алчности»28. Если когда-нибудь ожидания Тойнби реализуются и восторжествует рациональный Пан или пантеистический Рацио, то это, скорее всего, будет нигилистическая форма Религии, или религиозная форма Нигилизма. Об этом свидетельствует тот факт, что с распадом некогда единого монотеизма возникает огромное количество тоталитарных сект и значительную их часть составляют секты сатанистов, возродивших ритуальные кровавые оргии с принесением в жертву людей князю мира сего. Сциентистская религия есть вера в темные силы стихий, сил преисподней, образом и подобием которых и является отрицающий все и вся в созданном Богом мире Дьявол.

Наука нигилистична, так как развивается посредством перманентных отрицаний и снятий своих же собственных рациональных мифов и верований, преодолевая менее радикальные парадигмы мышления более радикальными и эффективными. Она упорядочивает корпус своих понятий примерно таким же способом, каким в стародавние времена пантеизм упорядочивал иерархию божеств, олицетворявших стихийные силы природы. «Стихиями, — писал Гегель, — пользуются сообразно с их природой, и благодаря их совместному действию образуется продукт, которым они ограничиваются»29. В зависимости от складывавшейся в мире экзистенциальной ситуации боги-кумиры перемещались на те или иные места на Олимпе, при этом самое высокое место занимал тот из них, который обладал большей мощью. В конце концов именно Пану — обожествленной Природе — дозволено было безраздельно господствовать на Олимпе и управлять действиями других, менее мощных божеств-стихий. И архаичный пантеизм, и новоявленный сциентизм, по сути, решали и решают одну и ту же онтологическую задачу: максимально упорядочить первозданный хаос. В отличие от теизма пантеизм ничего не знает и знать не хочет о предустановленной Гармонии Жизни, креативно исходящей из Неиного, он знаком лишь с Законами Порядка, восходящими к Иному и являющимися изнанкой животворящей Гармонии.

Различие между пантеизмом и сциентизмом заключается лишь в том, что первый пытался природу обожествлять, а второй — секуляризировать в целях самообожествления. Если пантеизм трансцендентировал природу, пытаясь ею заменить Бесконечный Субъект, то сциентизм природу рационализирует, стремясь преобразовать ее в Бесконечный Объект своего Рационального Дискурса. «Реальность, — писал П. Тиллих, — утратила свою внутреннюю трансцендентность или, если применить другую метафору, свою прозрачность для вечного. Система конечных взаимосвязей, которую мы называем миром, стала самодостаточной. Она доступна расчетам и управлению и может быть улучшена ради нужд и желаний человека. С начала XVIII в. Бог был устранен из силового поля человеческой деятельности. Он был помещен рядом с миром без права вмешиваться в его жизнь, потому что всякое вмешательство могло бы нарушить технические и деловые расчеты человека. В результате Бог стал излишним, а мир предоставлен человеку как его господину»30. Вся логика научного познания есть не что иное, как процедура рационального оперирования иррациональными стихиями, укорененными своими началами и концами в хаосе, порождаемом перманентным человеческим грехопадением. Современный ученый есть рационализирующий сущее маг, подобный магу «донаучной эпохи», но пытающийся объектно воздействовать на стихийные силы хаоса уже при помощи строго научных процедур. Наука — всего лишь более высокий уровень древнейшей магии, так как опирается на более изощренную технологию расчленения мира, из частей которого стремится соорудить универсум предельно упорядоченных стихий — мир рационализированных самообъективаций. Однако как только разрозненные части живой монады оказываются искусственно сочлененными в безжизненную систему, с этого самого момента идет отсчет ее окончательного распада, любая упорядоченность в отличие от гармонической целостности — всего лишь необходимая ступень на пути к хаосу.

На этапе гипертрофированного развития «рационально оформленного природного организма» искусственная абсолютизация релятивного и соответствующее сакральное чувство к его воплощению в экзистенции перемещаются с ее телесной непосредственности на рациональную опосредованность. И человеку в этой ситуации остается выбирать лишь между рациональной иррациональностью и иррациональной рациональностью, т. е. между двумя формами иллюзорной действительности. Однако эти формы рациональности=иррациональности различаются разве что по способам квазиупорядочения хаоса, который на протяжении всей человеческой истории неоднократно переупорядочивался посредством ценностных, нормативных и собственно рациональных процедур. Рациоцентризм есть глубинная интериоризация сил Хаоса, в свое время пытавшегося по-своему упорядочить антропоцентризм, а за ним и социо- и техноцентризм. В центре подобного рода центризмов всегда находилась определенная форма Иного, определенная форма упорядоченного Хаоса, последним видом веры в который и выступает рациотеизм, вера в падший дух. «Если Павел, — писал Эразм Роттердамский, — в свое время, когда этот дар Духа был крепок, приказывал проверять духов, от Бога ли они (1 Ин. 4: 1), то что надлежит делать в наш плотский век? Как мы будем исследовать дух? По учености? И на той и на другой стороне есть раввины. По жизни? И там и там — грешники»31. В отличие от теизма, требующего проверять духовные интенции, рациотеизм требует беспрекословно верить в истинность законов науки, которые со сменой парадигм отбрасываются в связи с их парадигмальной релятивностью. И несмотря на то, что история науки есть кладбище похороненных парадигм и во всю бьют колокола по ежечасно уничтожаемым теоретизмам, все же вера в Науку все более крепчает, таков уж парадокс рациотеизма, он не нуждается в развернутых рациодицеях, ведь за ошибки не судят.

Дух не может быть объективным, он всегда субъектен, а потому эту форму ложной веры называют не объектотеизмом, а рациотеизмом. Объективизировав трансрациональную составляющую Духа в качестве картезианского «мыслящего духа», редуцировав к нему реальную действительность, рациотеизм получил некий замещенный абсолют — Абсолютную Истину, к которой, согласно его «сциентистским прихожанам», человек восходит по ступенькам относительных истин, в то же время являющихся объективными Истинами, или истинами Объекта. Именно к этому, самому низшему, типу рациональности Гегель свел первичную форму трансцендентального Духа, конституировав Рацио в качестве перманентно и прогрессивно развивающейся Идеи Сущего, путем диалектических снятий восходящей к своей завершенной и абсолютной форме. У Гегеля Абсолют находится не впереди, а в конце истории, а сама история оказывается не чем иным, как хитростью Разума, вознамерившегося превратиться в тотальную рациональность — Абсолютный Разум. Современный рациотеизм, по сути, воспроизводит ту же самую гегелевскую модель «метафизической веры», лишь заместив в ней дискурсивную логику Субъекта объективной логикой Дискурса. Но еще Гёте заметил, что «сущее не делится на разум без остатка»32. Как классический рационализм, так и современный неорационализм сводят бытие к знанию о сущности бытия.

За признанием онтологической самодостаточности Рацио неявно лежит понимание Хаоса как особой формы бытия, которое Рацио призван упорядочивать, что не может не вести к обожествлению природных стихий и совокупности рациональных знаний о них, разрабатываемых наукой. Согласно рациотеизму как сциентизированному пантеизму, Природа есть не что иное, как упорядоченный Хаос, а Хаос — неупорядоченная Природа, и оба они выступают двумя взаимообусловленными формами единой Субстанции, не нуждающейся в трансрациональном Боге; если она и порождает целый сонм божеств, то лишь в качестве фантомов сознания, посредством которых человек пытается выявить законосообразность перехода одной субстанциальной формы в другую. Так, согласно синергетике, Порядок рождается из Хаоса, а затем по ступенькам бифуркаций «ветвится» в некую «кривую развития». Реликтами веры в подобного рода фантомов-божеств в современном сциентистском сознании являются известный принцип само -организации и вытекающая из него само -произвольность перманентного само -усложнения и саморазвития объекта. Как видим, в этой приставке само- в снятом виде и содержится сциентистски оформленный реликт фантома-божества, имманентного самому объекту и представляющего собой его самость, не нуждающуюся в некой сверх- само - сти, т.е. в Абсолюте как Бесконечном Субъекте = Самости. Таким образом, в сциентистском сознании сохраняется и жестко закрепляется пантеистический политеизм при всем внешнем его атеизме, а вера в единого Бога вновь замещается верой в одного из божеств, самость которого посредством логических ухищрений разума обретает статус аксиомы, не требующей доказательств. Аксиоматика любой системы знаний и есть некая логизированная самость божества, имманентного той стихии, упорядочением которой и занимается уверовавшее в него научное сообщество, представляющее собой совокупность ученых, беззаветно верящих в разрабатываемую ими Парадигму Знаний. Принципиальная разница между двумя формами веры состоит прежде всего в том, что вера в абсолютное начало всегда удерживает в самосознании целостный и универсальный образ мира, вера же в само -стоятельную сущность одной из объективаций ведет к абсолютизации релятивного и в конечном счете к ее фетишизации, чреватой хаотизацией жизни, вследствие ее чрезмерного упорядочения и схематизации. Высшей формой фетишизации релятивного в сущем является исторически преходящая Парадигма, вне веры в которую невозможен строго научный дискурс. Современная сциентистская картина мира, как известно, характеризуется множественностью взглядов на мир с позиции «интересов» отдельных божеств-фантомов, которые фетишизируются в качестве обособленных друг от друга парадигм мышления. Вряд ли современную науку можно представить как систему единого знания о мире, она давно уже распалась на совокупность противоборствующих парадигм и тем не менее требует к себе сакрального отношения, соразмерного отношению к Единому, каким оно является в монотеистической религии. Сциентистский плюрализм требует, чтобы к нему относились, как к некоему монистическому началу мира, способному рационально воспроизвести единство мира.