2015-05-30
248
Бытие телесного субъекта носит вненормативный, дескриптивный характер. Здесь человек становится аутентичным квазиприродному существу — Онтологическому Зверю, перманентно инкорпорирующему все остальные природные монады, превращающие природу в некое вселенское безотходное «производство ради производства», производство по замкнутому циклу, в котором изначальное вещество своими перманентными взаимопревращениями способно имитировать любые человеческие экзистенции. Квазителесный субъект есть не что иное, как интериоризация искусственных технологических процессов и процедур.
Технология, выступая универсумом объективаций, естественно, имеет право на «развитие», но не иначе как в своих собственных онтологических пределах, в пределах natura naturata, но под экзистенциальной юрисдикцией natura naturans, дабы не нанести вред витальной определенности Природы, трансцендентно интегрированной в Дух. «Теоретически для трансформации человека и природы, — считает Маркузе, — не существует других объективных пределов, кроме заданных самой грубой фактичностью материи, ее по-прежнему несломленным сопротивлением знанию и управлению»76. Но как только технология начинает взвинчивать темпы своего развития, так сразу же не только Природа, но и надприродные ниши человеческого Бытия превращаются в совокупность «зон изъятия», которые заполняются структурами Иного, а Неиному в Сущем оставляется лишь незначительный «онтологический пятачок», который, как ахиллесова пята, оказывается последним местом, куда еще не добралось Иное. Изъятым и технологически переработанным оказывается все то реликтовое в Сущем, что еще осталось не от совсем свернутой в изначальное Ничто предустановленной экзистенциальной гармонии. Научно-технический прогресс оказывается Паном, утратившим свою Природу: он уже не может далее двигаться, не опираясь на «технологический костыль». Однако ему остается недолго ковылять по изнасилованной и обесчещенной Природе, пантеистический Дух все более начинает отдавать смердящими запахами Техногена.
Квазидескриптивная природа, или псевдоприрода (квазирационализированная природа). Природа своими метаисторическими формами на вселенском экзистенциальном континууме граничит, как «выяснилось» выше, с двумя «безднами бытия» — абсолютным бытием — бытием Абсолюта, в котором она предсуществует своей «трансцендентной телесностью», и абсолютным небытием, которое есть не инобытие Абсолюта, а «псевдобытие» Хаоса, куда она погружается своей квазителесностью. Эта псевдоприрода не представляет собой некоего метаисторического этапа в развертывании телесной потенциальности, изначально свернутой в Ничто, она не есть и онтологическая структура Нечто, она вообще не есть совокупность даже самых низших телесных форм. Скорее всего, это — находящаяся в рассеянном состоянии Плоть, которую Природа обрела в момент ее отпадения от Духа, заключительным этапом инкорпорирующего способа ее «развития» и является Хаос. Гипертрофированно развившаяся плоть стала той «несущей частью» небытия, которая погрузила с собой все, что оказалось в человеческой экзистенции за всю ее метаисторию «избыточным», «вульгарно тучным», что выступало за пределы предустановленной гармонии, иными словами — все, что укладывается в понятие «порядок».
Понятию «плоть» необходимо придать предельно широкое метафизическое значение, включая в него квазиобъективацию не только природных форм (квазитехнология), но и цивилизационных (квазицивилизация), и культурных (квазикультура), т.е. всего того в исторических формах человеческой экзистенции, что стремилось заменить собой более высокие экзистенциальные формы, что претендовало на статус Абсолюта и было связано с гипертрофией воли (различные формы «воли к власти»), и с теми репрессалиями, посредством которых она реализовывалась. Таким образом, «плоть» — это некая квазиобъективация «порядка», который есть предтеча «хаоса», она — «тело» Дьявола, не случайно Беме утверждал, что падший ангел отличался от всех других ангелов необычайно красивым телом. В этом-то и вся суть различия между «телом» и «плотью» в христианской догматике: «тело» принадлежит Богу, а «плоть» — Дьяволу. «Плоть, — поучал Беме, — знаменует самое внешнее рождение, которое есть дом смерти... И это предел, до которого познает сам себя человек... Ибо мертвая плоть не принадлежит к рождению жизни, чтобы получать жизнь света в собственность; но жизнь света в Боге восходит в мертвой плоти, и рождает Ему из мертвой плоти иное небесное и живое тело, которое знает и постигает свет. Ибо сие тело есть лишь оболочка, откуда вырастает новое тело»77. С.Н. Булгаков считал, что человек как демиург должен быть выше этой natura naturata, омертвевшей, механизировавшейся, бессознательной природы, он должен нести в себе светлый огонь жизни, зажженный не в этом мире. В природе он должен быть сверхприроден78. Вся трагедия человеческого грехопадения как раз и заключается в том, что он все более утрачивает свойство сверхприродного демиурга, что его божественное тело все более превращается в дьявольскую плоть. Это, возможно, один из самых мощных символов грехопадения, позволяющий понять истинную суть того, почему «мир во зле лежит» и почему зло в нем концентрируется на его не только метафизическом, но и физическом исходе.
То, что квазиприрода, или natura morte, не является этапом в метаисторическом ряду, хорошо понимал Эриугена. Заключительным ее этапом он называл предельную форму natura naturata, именно она является тем онтологическим пределом, за которым простирается бездна, именуемая мертвой природой — natura morte. На границе бытия и небытия инобытийствующий в сущем Бог понимался Эриугеной уже не как творец, а как конец и цель всех вещей. Именно это, «приграничное» с небытием онтологии, — все то, что своим возникновением обязано Богу, что составляет содержание им предустановленной гармонии жизни, гармонии natura naturans и не подверглось сверхупорядочению под приоритеты развития низших экзистенциальных форм, подлежит свертыванию в изначальное Ничто, т. е. возвращению, апокатастасису в обитель Неиного. Напротив, все то, что искажено в бытии, что составляет его онтологическое Ничтожество, и принадлежит Иному в Сущем, и составляет подполье бытия, которое именуется Хаосом и подлежит очистительному пламени Апокалипсиса.
Мы обозначили то, что лежит между natura naturata и natura morte, квазидескриптивной или квазирационализированной природой потому, что она уже не составляет органическую основу неорганической технологии, а является объектом чистого рационального дискурса. Рацио, «освободившийся» от телесности, сам того не сознавая, очутился в плену у плоти. Таким образом, рациогенез символизирует собой не что иное, как заключительную стадию природогенеза, нисхождения ее от natura naturans через метаисторические формы natura naturata к своему концу в форме natura morte. Если чистый трансцендентальный Логос есть предвестник natura naturans, то чистый дескриптивный Рацио — предвестник natura morte. И в природном комплексе, и в комплексе парадигмально оформленных знаний эволюционные процессы происходят не иначе, как в «режиме катастрофы». Время существования объективаций и их «рациональных отражений», в зависимости от степени их интегрированности в более сложные онтологические и интеллектуальные структуры, исчисляется и тысячелетиями, и годами, и мгновениями. Временной поток достигает предела интенсивности у «нижней бездны» Бытия, распад предельной объективации и ее «рациональной мыслеосновы» происходит, по человеческим меркам, мгновенно, молниеносно. Некоторые частицы «живут» лишь миллионные доли секунды. «Не может ли случиться так, — я беру крайний случай, — писал Шеллер, — что человек, ориентированный только на внешнюю власть над людьми и вещами, над природой и телом, без указанных выше акций и противовесов в виде техники власти над самим собой в конце концов кончит противоположным тому, к чему он стремился: его все больше и больше будет порабощать тот самый естественный механизм, который он сам усмотрел в природе и встроил в природу как идеальный план своего активного вмешательства?»79 Человек оказывается соприродным естественной плоти, а природная плоть сорациональной человеческой плоти, причем и Человек, и Природа в существенной мере утрачивают истинную свою телесносоразмерность. «Человек есть то, что он ест», — грубо заявлял Фогт. Но ведь эту вульгарно-материалистическую сентенцию можно прочитать и наоборот: «То, что поедается тем, что ест (инкорпорирующая природа), и есть Человек»; неслучайно Хронос называли временем, пожирающим Бытие, которое вне человека может быть лишь бесчеловечным naturata morte.
Наука с ее рациональным дискурсом отнюдь не восстанавливает утраченную миром гармонию, а лишь еще более упорядочивает содержащийся в нем хаос. Тело, рационально отчужденное от Духа, есть мертвая плоть, даже если его псевдосуществование поддерживается весьма искусными средствами. В искусственном теле человеческая душа не может быть укорененной, и единственное ее спасение — поскорее покинуть эту темницу. Замена естественных форм искусственными приобретает такие масштабы, что начинает угрожать жизни на земле, однако приоритетность неживого над живым совершенно не смущает рационального индивида, прельщенного возможными чудесами от внедрения наиновейших научных достижений. «Жизнь — писал Ортега-и-Гассет, — это прежде всего хаос, в котором ты затерян. Люди чувствуют это, но боятся стать лицом к лицу со страшной действительностью, пытаются прикрыть ее завесой фантазии, и тогда все выглядит очень ясно и логично. Их мало беспокоит, что идеи могут быть неверны, ведь это просто окопы, где они спасаются от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять»80. Современная наука очень хорошо научилась расчленять тело универсума, но совершенно не в состоянии свертывать расчлененные части в изначальную целостность, потому-то и нарастает угроза экологической катастрофы. Рациотеизм есть высшая форма отрицания уже не только Бога, Человека и Общества, но и самой Жизни. Рациональная форма нигилизма выступает внутренним основанием идеологии рационального Прогресса, или прогресса Рацио. Основным итогом перманентной рационализации мира, возникновения мира искусственных фетишей уже в недалеком будущем окажется полное и окончательное самовытеснение человека в сферу объектного инобытия — в постонтологию Абсолюта, в онтологию структурированного Хаоса.
6.3. ПРИРОДНАЯ КАТАСТРОФА
Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет Богом. Тогда новая жизнь, тогда новый человек, все новое... Тогда историю будут делить на две части: от гориллы до уничтожения Бога и от уничтожения Бога до... до перемены земли и человека физически. Будет богом человек и переменится физически.
Ф.М. Достоевский. Бесы
Природная катастрофа будет последней в перманентной экзистенциальной трагедии, начавшейся в Духе и завершающейся в Рацио. Человечество давно уже смирилось с последствиями космической, антропологической и даже социальной катастроф, но пока не может адекватно воспринять начавшуюся природную катастрофу, связывая ее с действием внешних сил, совершенно не усматривая в своей собственной экзистенции той мощной отрицательной энергетики, раскрепощенной хитрым разумом, посредством которой он и ставит «последнюю точку» в этом затянувшемся вселенском спектакле. Людям всегда было свойственно искать причины за пределами своей собственной пассионарности и проклинать Судьбу, Фатум, но только не себя, не свои иррациональные потребности, а тем более то, что связано с «развитием» и «прогрессом».
В пределах объектоцентристского подхода к человеческой истории ее возможный конец чаще всего связывается с тотальной природной катастрофой, с которой человечество не в состоянии будет справиться. В рамках такого пессимистического взгляда на судьбу человечества содержится и весьма «оптимистическая» надежда на то, что эта неизбежная катастрофа произойдет в столь отдаленном будущем, что о ней современному поколению переживать, а тем более задумываться, не стоит. Надо жить с надеждой, что, по крайней мере, ныне существующее поколение «минует чаша сия». Более всего обывателя в этой версии конца человеческой истории «успокаивает» то, что подобного рода природные катаклизмы во Вселенной — явления весьма обычные, так как она развивается в «режиме катастроф», а потому вслед за исчезновением одной формы космической жизни с неизбежностью появится другая, более прогрессивная ее разновидность. Так что, если ощущать свою причастность к вечно обновляющемуся посредством катастроф мирозданию, то тогда можно найти определенный вселенский смысл не только в зарождении, но и в смерти всего живого. Пирамида рождений и смертей восходит к неким Сверстихиям, которые каким-то удивительным образом служат Автоэволюции Мироздания, и дело человечества, особо не задумываясь, прогрессивно экзистировать в общем русле действия объективных законов Эволюции. Правда, среди них есть и закон «отрицания отрицания», который периодически «снимает» одну форму жизни другой, но и ему необходимо подчиниться, ведь он есть то самое магическое средство, которым хитрый Разум приводит в онтологическое соответствие человеческую Историю с ходом объективной Эволюции.
Такая примерно версия конца человеческой истории начинает складываться в метафизическую концептуализацию после того, как Кант в ряде своих работ осуществил секуляризацию и рациональную интерпретацию традиционной космологии. Кант призывал человечество смотреть на страшные разрушения основ жизни не иначе как с некоторым чувством удовлетворения, так как они — обыкновенные пути провидения, судьбы. Любая система мира по мере своего существования исчерпывает все разнообразие, доступное ее устройству, и таким образом становится излишним звеном в цепи бытия; тогда вполне уместной является исполнение ею на сцене текущих изменений Вселенной последней роли, подобающей всякой конечной вещи, а именно — отдать дань бренности. Этот конец, предопределенный мирам, как и всем вещам в природе, подчинен некоторому закону. По этому закону, считает Кант, раньше гибнут те небесные тела, которые находятся ближе к центру Вселенной. Возникновение и образование миров также началось прежде всего около этого центра; оттуда разрушение, гибель постепенно распространяются все дальше, чтобы в конце концов путем постепенного прекращения движений похоронить в одном общем хаосе весь мир, завершивший период своего существования. С другой стороны, на противоположной границе сформировавшегося мира Природа неустанно занята образованием миров из первичной рассеянной материи и, достигнув старости по одну сторону вблизи центра, она на другой юна и обильна новыми образованиями. Таким образом, сформировавшийся мир находится между развалинами уже разрушенной и хаосом еще не сформированной природы. Поскольку совершенству всех миров так или иначе грозит неминуемая гибель, закон их уничтожения вполне объясним характером их механического устройства, тем более что даже в смешении с хаосом устройство заключает в себе семя возрождения81. Согласно теории физического катастрофизма, тот же самый механизм, благодаря которому животное или человек живет и растет, приносит ему в конце концов смерть, когда рост его заканчивается. Точно так же и постепенное ухудшение состояния Земли до такой степени вплетено в цепь перемен, которые вначале способствовали ее совершенствованию, что оно может стать заметным лишь через длительный промежуток времени. Поэтому мы должны бросить беглый взгляд на те изменчивые сцены, которые природа разыгрывает с самого своего начала до момента достижения ею совершенства, чтобы обозреть всю цепь следствий, в которой гибель — последнее звено82. Примерно такое же объектное и физикалистское объяснение сущности конца человеческой истории, но уже на диалектической основе, будет в дальнейшем воспроизведено и в историческом материализме. Несмотря на то, что в нем момент развития абсолютизируется, однако при этом утверждается, что на всем и вся лежит печать гибели и уничтожении.
При всей «объективности» приверженцев объектного подхода в понимании хода и исхода человеческой истории в нем неявно содержится весьма опасная установка, суть которой можно выразить следующим образом: если и произойдет экзистенциальная катастрофа, то человек в ней не будет повинен. Эта установка снимает все внутренние преграды на пути безудержной человеческой пассионарности и тем самым провоцирует его на неосознанное, внутренне немотивированное онтологическое самоубийство. Эта гибельная для человечества установка есть следствие одной из уловок хитрого разума, посредством которой он направляет исторические действия в общее русло объективной Эволюции, которая использует человека в качестве средства реализации целей Иного в Сущем. Однако общая результирующая этих действий в конечном счете оказывается направленной против самой человеческой экзистенции. «Субстанция действия, а следовательно, и самое действие вообще, — писал Гегель, — обращается против того, кто совершил его; оно становится по отношению к нему обратным ударом, который сокрушает его»83. Если все пережитые человеком в своей истории катастрофы (войны, революции, гибель богов, цивилизаций, культур, технологических и природных комплексов и ареалов и пр.) обусловлены лишь внешними неблагоприятными обстоятельствами, то стоит ли искать пути преодоления природной катастрофы, цинично обозначенной в эпоху научно-технического прогресса «экологической катастрофой» (опять-таки катастрофа во «внешней среде обитания» человека, а не следствие его внутреннего, духовного грехопадения), если ее причины объективны и не имеют особой связи с духовной деградацией человека. Иронизируя по поводу этого глубочайшего заблуждения современного человечества, Тойнби напоминает, что механику обвинять свою машину в том, что она его поработила, было бы столь же иррационально, как если бы, проиграв в соревновании по перетягиванию каната, мы стали бы обвинять в этом не себя, а канат. Потерпевшей поражение команде ничего не остается, как признать, что состязание проиграно, а сам канат здесь ни при чем. Это всего лишь спортивный снаряд для состязания в силе. И в космическом перетягивании каната между жизнью и материей нейтральную функцию посредника выполняет все, что можно назвать механизмом. Homo Faber обучился опасному ремеслу; и каждый, кто начинает действовать по принципу «не рискуя, не выиграешь», открыто подвергает себя опасности утрат, неизбежных в борьбе за корону победителя84. При объектном подходе отнюдь не человек, а внешние обстоятельства и применяемые им средства воздействия на природную среду оказываются истинными виновниками того, что его история зависла над нижней бездной бытия. Человек есть совокупность сугубо внешних обстоятельств и отношений, а потому именно в них и необходимо отыскивать причины, обусловливающие и Начало, и Конец его «объективной истории».
При всей «субъективности» субъектного подхода к осознанию метафизической сути возможного конца человеческой истории ее истинные причины связываются с состоянием внутреннего, а не внешнего мира человека. И, действительно, если окинуть беглым взглядом карту Земного Шара, то наглядно можно представить себе, из каких ее частей исходит эта вселенская катастрофа — конечно же из тех, которые обустроены по меркам Разума, в которых «процветает» информационно-технологическая цивилизация. Население остальных частей Земного Шара при их укорененности в самобытные культы, дотехнологические культуры и цивилизации и природные комплексы могли бы просуществовать еще не одно тысячелетие, если бы их «старший брат» не усадил всех в общий ковчег, стремительно продвигающийся к берегам Аида. И сбежать с этого ковчега никому не дано. Те, кто покидает этот «Летучий Голландец», приговариваются к одной из форм смерти (экономической, экологической, военной и пр.), так как из «открытого общества» исход может быть лишь общий, вполне обозначенный восходящей кривой всеобщего прогресса. Следовательно, основную причину природной катастрофы необходимо искать не в самой природе, а в человеке, эту природу умерщвляющем, подобно тому как на протяжении всей своей истории он вполне эффективно умертвлял в себе душу, жертвуя собой развязыванием космических, антропологических, социальных, технологических, а теперь и природных потрясений и катастроф.
Подлинная трагедия так называемого рационального человека состоит в том, что именно его собственная рационализированная экзистенция, а не какая-то внешняя сила оказывается той мощью, которая разрушает то, что лежит за верхними границами объективированного мира, все то, что не подлежит рационализации и алгоритмизации. «Обретя сверхчеловеческую мощь, — заключает Швейцер, — мы сами стали бесчеловечными»85. Метаисторический континуум мы выше ограничили такими предельными формами активности, как «трансцендентная слабость» и «рациональная сила». По ступенькам этого метаисторического континуума идет наращивание сущностных сил человека, и именно в конце своей истории человек присваивает такие мощные стихийные силы самой природы, которые и делают его жизнь при всей ее искусственной рационализации предельно иррациональной и стихийной. С деструктивными последствиями последней он справиться уже не в состоянии. И прежде всего потому, что он утратил свою изначальную «трансцендентную слабость» Духа, посредством которой перманентно творилась гармония Жизни, которая и составляла негэнтропийную основу Сущего. Утратив свою «креативную слабость» и обретя «рациональную силу», которую можно прикладывать лишь к тому, что этой «слабостью» было сотворено, человеческая экзистенция превратилась в некое тоталитарное образование, способное воспроизводить этот ущербный вид Homo Ratio не иначе как на пути все более прогрессирующего инкорпорирования компонентов «внешней среды обитания». Сверхсильный Рацио становится властелином Мира, и средствами такого его господства оказываются силы Хаоса, воплощенные в природных Стихиях. О том, что именно Рацио персонифицирует собой самые мощные сущностные силы, известно было и самому Гегелю, наделявшему Рацио абсолютным онтологическим статусом и на этой основе формировавшему свою историософему.
Разум Гегель называл не только «хитрым», но и мощным», способным насильственно изменять спонтанный ход истории в своих сугубо рациональных целях. «Единственною мыслью, которую привносит с собой философия, — писал Гегель, — является та простая мысль разума, что разум господствует в мире, так что, следовательно, и всемирно-исторический процесс совершался разумно. Это убеждение и понимание являются предпосылкой по отношению к истории как к таковой; в самой философии это не является предпосылкой. Путем умозрительного познания в ней доказывается, что разум — здесь мы можем продолжать пользоваться этим выражением, не выясняя точнее его отношения к Богу, — является как субстанцией, так и бесконечной мощью; он является для самого себя бесконечным содержанием всей природной и духовной жизни, равно как и бесконечной формой, а именно — то, благодаря чему и в чем вся действительность имеет свое бытие; разум есть бесконечная мощь»86. Однако мощь нужна лишь там, где гармония замещается порядком, где жизнь оказалась существенно подорванной бесконечными попытками ее оскопить и рационализировать. Действительно, Рацио достигает вершины своей мощи, лишь царствуя над natura morte. Интересно, что даже после такого вполне адекватного понимания сущности Рацио Гегель продолжал утверждать, что все действительное разумно, а разумное — действительно.
Разрушая посредством мощнейших рациональных процедур смысловую основу своего многоуровневого существования, человек тем самым делает бессмысленным собственное присутствие в мире предельно объективированных и отчужденных сущностей. Процесс самообъективации субъекта, превратившийся в некую внечеловеческую самоцель и подчиненный целям прогресса объективной истории, в конце концов превращается в пресловутый объективный процесс развития внешнего мира. Внутренний человек начинает вырабатываться столь интенсивно, что уже не в состоянии контролировать процесс самоотчуждения даже в целях своего экзистенциального самосохранения. Более того, внутренний человек начинает все более рассчитывать на то, что в снятом виде будет вечно присутствовать в универсуме самообъективаций. Это и есть то последнее прельщение, прельщение «жизнью вечной на земле», поддавшись на которое, человек превращается в абсолютного онтологического самоубийцу, абсолютного потому, что все, что оказалось овнешненным и овремененным в нем, есть Ничтожество, предназначенное очищающему огню Апокалипсиса.
Рассмотрим ряд последствий для человеческой экзистенции, которые уже сейчас вполне явно связаны с пока что вяло текущей природной (экологической) катастрофой.
Семантическая составляющая природной катастрофы. Семантическими рамками рациональной формы экзистенции выступают квазидескриптивные значения. Это такие псевдозначения или Термины, вульгарная точность содержания которых стремится обрести бесконечную валентность, чтобы заместить собой пустотные символы и тем самым превратиться в Слово. Изначальное Слово обладает трансцендентным значением, что свидетельствует о том, что его содержание стремится к нулю и лишь чревато целой иерархией содержательных смыслов, при валентности стремящейся к бесконечности, что позволяет ему символизировать собой Вечность и Бесконечность Бытия. Метаисторический семантический континуум, с одной стороны, «ограничен» трансцендентным Словом, а с другой — рациональным Термином. По мере того, как субъект со своим дискурсом перемещается по этой семантической горизонтали от Слова к Термину, он становится все более «говорливым» и все менее способным словесно воспроизводить целостность и универсальность своего Бытия. И, напротив, возвращаясь к самовитому Слову, он все более погружается в мудрость умолчания, в которой обретает высшие смыслы своего существования. Об этой способности осуществлять дивергенцию от осмысленного Слова к бессмысленному Термину и вновь возвращаться к апофатическим первосмыслам Слова хорошо сказано в «Символическом богословии» Псевдо-Дионисия Ареопагита. «По мере нисхождения от горнего мира к дольнему, — свидетельствовал он, — и речь моя, соответственно, становилась все более многословной; теперь же, по мере восхождения от дольнего мира к запредельным вершинам, речь моя становится немногословной, дабы по достижении конца пути обрести полнейшую бессловесность, всецело растворившись в Божественном безмолвии»87. Однако в рамках современного сциентистского дискурса человек не в состоянии осуществлять возвратное движение к целостному и символическому Слову, а потому и становится все более говорливым, способным излагать свою точку зрения по всем без исключения проблемам, даже по тем, которые входят в разряд сокровенных и непостижимых.
На этапе онтологического восхождения Рацио, дискурс которого все более перемещается от истинных дескриптивных значений ко все более ложным квазидескриптивным фикциям, изначальное и апофатическое Слово, посредством которого явлен был Целостный Мир, окончательно распадается на дурную бесконечность словесных ярлыков, обозначающих лишь отдельные конкретные вещи. Слово, которым пользуется рациональный субъект, представляет собой некую семантическую кальку с окружающего его искусственного мира, в котором почти отсутствуют естественные формы, семантическое означивание последних могло бы придавать дискурсу хоть какую-то жизненность. Вряд ли совокупность употребляемых рациональным субъектом значений можно обозначить родовым понятием — слово, скорее всего его более правильнее принимать за термин, лишенный каких-либо признаков субъектности.
Эти словесные ярлыки и термины, парадигмально упорядоченные, имеют тенденцию преодолевать искусственно навязываемую псевдосистемность и распадаться на отдельные семантические объективации, создавая тем самым «мертвую семантическую зону», т. е. некую совокупность знаков, хотя и обладающих денотатами, однако утративших изначальную значимость. И именно из этих мертвых знаков конструируются сверхзнаки путем искусственного придания им парадигмальных сверхзначений. Квазидескриптор — это мертвое дескриптивное значение, искусственно реанимированное и конституированное рациональным сознанием в качестве знака, обладающего значением символа, или символическим значением. Именно такого рода мертвые знаки и значения призваны регулировать отношения в еще живой natura naturata, но отнюдь не для того, чтобы гармонизировать в ней естественные связи и отношения с духотворящей natura naturans, а с тем, чтобы рациональным сверхупорядочением превратить ее в natura morte. Мертвыми символами жизнь не воскресишь, ее можно лишь окончательно загасить. Одним словом, вместо иерархии значений из символов, ценностей, норм и знаний, которые семантический универсум должен был бы вмещать в результате полного распаковывания изначального Слова, он оказывается переполнен «вульгарно тучными» псевдозначениями-терминами, претендующими на статус символов. Таким образом, природная катастрофа, завершающая собой перманентную антропологическую катастрофу, непосредственно обусловливается окончательным распадением семантического универсума на дурную бесконечность мертвых знаков и превращением их в семантическую форму Хаоса.
Эрнст Кассирер полагал, что в основе семантического хаоса лежит хаос самой жизни; упорядочивая значения первой формы хаоса, человек тем самым упорядочивает и хаос в своем собственном бытовании. Именно в этом он видит конструктивную функцию языкового выражения внеязыковой реальности. «Процесс образования языка, — писал Кассирер, — показывает, как хаос непосредственных впечатлений освещается и расчленяется для нас только благодаря тому, что мы даем ему «наименование» и, таким образом, придаем ему функцию языкового мышления и языкового выражения. В этом новом мире языковых знаков и сам мир впечатлений приобретает совершенно новое "состояние вследствие новой духовной артикуляции»88. Кассирер полагал, что семантический порядок вырастает из семантического хаоса и в качестве некоей совокупности наименований позволяет целенаправленно упорядочивать хаос бытия. Такой взгляд вполне приемлем, когда речь идет об эмпирическом бытии нецелостного индивида, который перманентно хаотизирует его и столь же перманентно его упорядочивает, однако как только мы стараемся понять, что же составляет основу его целостной и универсальной жизни, о которой он может даже и не подозревать, то тогда необходимо подключить к метафизическому анализу событийного ряда универсалию «гармония». Семантический континуум есть та метаисторическая горизонталь, по которой развертывается внутренняя гармония животворящего Слова. Да, семантический порядок вырастает из семантического хаоса, но он же и противостоит «семантической гармонии», которую замещает собой в процессе формирования «искусственных языков». Живой разговорный язык восходит к предустановленной гармонии Слова, тогда как его искусственная рационализация выступает всего лишь формой упорядоченной «языковой стихии», стремящейся превратиться в «семантический хаос». Если генезис «семантической гармонии» восходит к Слову, о чем интуитивно чувствуют мистики и поэты, то «семантический порядок» выстраивается за счет предельного упрощения Слова и придания ему рациональной однозначности Термина, что и осуществляют в своей деятельности ученые.
