От технологии к Хаосу 7 страница

Высшей формой познания гармоничного и целостного мира является «неведение», посредством которого человек способен внутренне воспринять мир изначально и во веки веков предсуществующий в Слове. «Неведение, — учил Палама, —... выше знания. Но это надо понимать не на том же уровне сравнения. Говорится о неведении, которое выше всякого земного знания, опыта и науки. Следовательно, говорится о высшем знании, основанном не на работе мозга, а помимо его — как состояние в благодати, как знание, так сказать, "по ту сторону" знания, основывающегося на опыте и учении. Если знание сравним со светом, то "неведение" — это свет над светом; это — результат приближения к Богу, который сам, как говорится в евхаристической молитве, "Неведом и Непостижим" — т.е. не может быть постигнут никаким знанием»89. Гармонически развернутое слово в совокупность генетически связанных между собой символов, ценностей, норм и знаний не требует искусственной терминологической упорядоченности. Напротив, чем более семантический универсум упорядочивается под приоритеты «развития» искусственных и ложных значений, тем более он утрачивает свою внутреннюю гармоничность и все более хаотизируется. Это как раз и является главной причиной превращения семантического универсума во все более искусственную систему квазизначений — значений мертвых, а потому и омертвляющих все то, к чему они искуственно прилагаются в качестве терминов в процессе сциентистского дискурса.

Терминологическая природа квазирационального дискурса делает совершенно невозможным использование символов, ценностей, норм и даже знаний в качестве значений, способных придавать рациональной экзистенции высшие надрациональные смыслы. Когда Наука начинает кумулятивно направлять свой парадигмально оформленный квазидескриптивный дискурс на символический Эйдос Культа, ценностный Логос Культуры, нормативные Знания Цивилизации и дескриптивную Логику Технологии, она превращается в поистине дьявольскую инстанцию, решающую и за Бога, и за Человека, и за Общество, и за Природу, кому стоит продолжать существовать в этом искусственном и безжизненном мире, мире мертвых значений, в мире, перевоссозданном по меркам Разума.

Квазидескриптивная форма рациональных суждений оказывается семантически имманентной уже даже не естественной, а противоестественной, искусственной динамике миру, именуемой автоэволюцией. Квазидескриптивный дискурс — это дискурс, который ведется между интеллектуальными роботами, предтечами которых выступают зомбированные научным дискурсом рациональные субъекты. Их внутренняя речевая деятельность становится все более аутентичной внеречевой деятельности компьютеров, их общим языком становятся искусственно создаваемые языки общения и их бесконечные версии, пригодные для «общения» между Искусственными интеллектами. Человек перестает понимать «язык природы», с которым еще недавно отождествлял так называемые «объективные законы», открываемые им в рамках рационального дискурса. Наука начинает жестко навязывать природе логику развития универсума искусственных объективаций и тем самым делает ее «немой», ее перестают «слышать», даже если она взывает к пощаде на доступном для ее оппонента «языке жестов», наиболее впечатляющими из которых выступают знаки природных катастроф. Даже этот отчаянный «крик души» не улавливается рациональным сознанием, ведь оно давно перешло на «мертвый язык», в рамках которого свидетельства «живого языка» воспринимаются лишь как семантическая немощь и немота. Естественный язык природы оскудевает в той мере, в какой в нее внедряют искусственные языки, а вместе с оскудением языка природных стихий все более хаотизируется и семантическая система человеческой экзистенции, она становится перегруженной ложными знаками и знамениями, составляющие «язык» Иного, «язык» Антихриста. Язык вновь оказывается «языческим», отчужденным от сакрального Слова. Квазидескриптивный язык — это не язык Истины, а язык Лжи.

В качестве средства абсолютного рационального дискурса живой разговорный язык явно не подходит, ибо в целях чистоты познания в нем необходимо было бы искусственно переиначить всю полисемантику содержащихся в нем знаков, придать им предельную однозначность, но такое «выворачивание вывернутого» привело бы к полному отрицанию экзистенциальной природы Языка. Это невозможно по той очевидной причине, что даже самые абстрагированные от человеческой экзистенции знаки и значения все же абстрагируются именно от экзистенции, а не от чего-либо иного и лишь в связи с этим только и способны составлять предельно абстрактный язык и быть семантическими носителями, как говорил Вл. Соловьев, «отвлеченных значений». Ведь они могут быть декодированы лишь в том случае, если обладают человеческими смыслами и не иначе как в пределах целостной языковой коммуникации человека. В той мере, в какой дескриптор утрачивает связь с семантическим универсумом, он превращается в элемент логической Фикции или фиктивной Логики, за которой стоят разве что «языческие» прельщения князя мира сего.

В семантическом плане природная катастрофа есть катастрофа естественного языка — языка кодовых зависимостей единого духовного генофонда жизни. Если посредством рационального дискурса человек пытается всего лишь описать генотипические связи в природном универсуме, то посредством квазидестриптивного дискурса он стремится заменить их связями логически-рациональными, чтобы, окончательно умертвив природу, использовать отчужденные ее праформы в качестве «строительного материала» для возведения искусственной среды обитания, способной функционировать и развиваться по строго заданным квазисемантическим параметрам. Тяга к использованию «мертвых языков» возникает тогда, когда свой «живой язык» мешает формированию сугубо «рациональных значений» — значений, способных объективно воспроизводить связи в исследуемом объекте.

Медицина одной из первых избрала значения, содержащиеся в латыни как языке «мертвом», прежде всего потому, что объектом познания и врачевания для нее выступает не духовный мир, а физиология человека, его телесная организация. К своему собственному телу неимоверно трудно было подобрать значения из живого разговорного языка, из них невозможно было извлечь некие рациональные вытяжки, которые смогли бы составить семантическую основу рационального дискурса о функциональных связей человеческой плоти. Медицину интересует ведь не столько человеческая телесность, которая своей целостностью обязана душе, по отношению к которой выступает ее акциденция, сколько человеческая плоть, которую вполне возможно рассматривать в качестве некой функциональной системы органов, связи и отношения между которыми вполне можно определить строго терминологически.

Живой полисемантический язык противился редукции высших языковых форм к низшим, вызванным редукцией человека к его телу, а тела к плоти. Осуществить искусственную квазидестриптивную вытяжку из символических, ценностных, нормативных значений, касающихся «человеческой плоти», из совокупности значений живого языка еще никому не удавалось. Для того чтобы семантически многозначное человеческое тело можно было предельно объективировать в некий «витальный организм», а потом его редуцировать к плоти, дабы затем в качестве объекта разложить на совокупность функционально взаимосвязанных элементов, необходимо было найти такой «мертвый язык», полисемантические значения человеческой телесности в котором, будучи искусственно интегрированными в общий контекст «живого языка», обрели бы необходимую для рационального дискурса о плоти свою определенность и однозначность. Но ведь латынь, являвшаяся живым языком в эпоху процветания Римской империи, естественно, не содержала тех однозначных дескриптивных значений, которые необходимы современной научной медицине. Только окончательно умертвив латынь, ее знаковые формы оказались пригодными в качестве однозначных значений медицинскому дискурсу уже не столько о теле, но и о душе человека.

Примерно по такой схеме создается весьма разветвленная система искусственных языков-сленгов, применяемых уже не только в медицине, но и в иных научно-практических дисциплинах. Этот пример заимствования знаков из чужих языков для построения системы «чистых дескрипторов» лишний раз убеждает, что на пути создания искусственных языков как непреодолимое препятствие лежит полесемантичный живой разговорный язык, не поддающийся рациональному оскоплению, а потому все чаще замещаемый мертвыми языками с их до примитивности упрощенными значениями, что и апробировано было в полной мере логическим и семантическим позитивизмом. Суть семантической катастрофы состоит в том, что живой язык омертвляется, а идущий ему на смену искусственный язык уже не в состоянии выполнять апофатическую роль Слова, порождающего новые жизненные смыслы. «Благодаря этим завоеваниям науки, — пишет В. Арон, — несмотря на значительные пробелы в знании, наша цивилизация впервые в истории сформировала себе представление о большинстве умерших цивилизаций. Сама живая находится среди умерших, осознает свою сингулярность и свою хрупкость»90. «Мертвых языков» в принципе быть не может, даже латынь и древнегреческий язык, если к ним подходить субъектно, способны многое поведать не только о жизни людей тех далеких исторических эпох, семантически воскресить их существование, но и понять, во что превратились мы, их далекие духовные потомки, ведь к их вечно живому философскому и культурному дискурсу мы всякий раз обращаемся, чтобы определиться в постоянно изменяющихся координатах нашего современного существования. Прежние культы, культуры и цивилизации не могут считаться окончательно умершими, пока они находят свое успокоение в мире, они находятся лишь в глубоком «семантическом анабиозе» и всегда готовы поведать нам о нашей собственной судьбе, стоит лишь к ним отнестись не по-медицински, а экзистенциально. Это скорее всего «уснувшие языки», которые всегда можно пробудить ото сна герменевтическими процедурами и с их пробуждением вновь воскреснет дух прежних этносов, погребенных в архетипических глубинах нашего бессознательного. Однако совсем другое дело, когда в рамках современного квазидескриптивного дискурса тенденциозно упрощается и оскопляется уже не «уснувший язык», а активно «бодрствующий язык» — живой разговорный язык экзистирующих ныне этносов. Превращение его в «мертвый язык» при живых носителях делает их экзистенцию не только хрупкой, но и призрачной, не поддающейся воскрешению, ибо воскрешению поддается лишь то, что имеет хоть какое-то отношение к субъектной форме существования. А потому точнее было бы говорить о том, что современная квазирациональная цивилизация еще при жизни замыкает собой иерархию мертвых цивилизаций, отличающуюся от них прежде всего тем, что неосознанно обрекает человека на Небытие.

Семантический Порядок, окончательно вытесняющий собой Гармонию Слова, таит в себе опасность превращения живого универсума значений в систему знаков Смерти, в совокупность ложных символов Иного. К сожалению, современная дегуманизированная наука есть наглядная иллюстрация пагубного культивирования Термина, она почти вытеснила из своего строго сциентистского дискурса святое Слово и в основном манипулирует однозначными знаками в их парадигмально замкнутой логической взаимообусловленности. Всемерно способствуя развертыванию универсума искусственных объективаций, наука отнюдь не ставит перед собой цель — вернуть миру утраченную им гармонию. Своей квазиупорядочивающей активностью наука становится главным препятствием для возрождения духовной гармонии.

Пирамиду рациональных предпочтений в дискурсе о мире начинают замыкать те, кто способен радикально изменить наличную совокупность условий человеческого существования. Слова «изменение» и «измена» экзистенциально изоморфны. Изменить нечто в то же время означает и изменить тому в изменяемом нечто, что ранее принималось в качестве и неизменного, и неизменяемого. «Речь идет не о том, правильно или не правильно мы строим свои отношения с природой, — пишет Ф.И. Гиренок, — а о том, достойно или недостойно мы существуем в мире. Идея рациональности определяет сегодня умонастроение людей. Она охватывает и ассимилирует все новые и новые сферы жизнедеятельности человека. Рационализации подлежит все, что рационализировано и своей нерационализированностью разрушает соразмерность вещей и мыслей о вещах, соотносительность разума и бытия. Внутри соразмерности разума и бытия бытие рассматривается как нечто мыслеподобное и в силу этого подобия рационально устроенное»91. Радикальное изменение в сущем, предлагаемое сциентистским проектированием, и есть перманентное измена тому в Сущем, которое составляет экзистенциальное содержание Неиного, и это же изменение в то же время вполне соответствует коварным «замыслам» Иного в нем. Квазирадикальные изменения в Сущем, все эти рационально спланированные иррациональные по сути своей революции и глобальные эволюции суть проявление лояльности субъекта-атома Иному и измена Неиному.

Пантеистический принцип построения мифологемы полностью ассимилировался научным сознанием. Наука и технология занимаются упорядочением хаоса, в который они предварительно превращают гармонию естественной жизни, переиначивая таким образом природу естественную в природу искусственную. В настоящее время очень трудно отделить истинные знаки и значения от ложных, неистинных, они составляют между собой сложные псевдосемантические симбиозы. Мы никак не можем выкарабкаться из исторически сложившихся неблагоприятных обстоятельств прежде всего потому, что в семантической основе нашего существования невозможно рационально отделить истинные значения от ложных. На каждом новом витке экзистенциального распада создается иллюзия того, что наконец-то мы уцепились за то единственное звено в цепи событий, которое позволит в корне преобразовать всю действительность на сугубо рациональных основаниях. Однако невозможно, следуя библейской заповеди, рациональным способом полностью очистить зерна истин от плевел лжи. Если это и можно осуществить, то только на трансцендентальной основе, однако человек, привыкший все рационализировать, утрачивает способность к самотрансценденции. В этом-то и состоит одна из величайших трагедий человечества: с продвижением по пути «прогресса» все более и более накапливается объем ложных форм в его «суверенных» сознании и жизнедеятельности.

Человек все более центрирует свое самосознание на низших и проявленных семантических формах. Однако лишенный способности к самотрансценденции, он в качестве сверхкомпенсации обретает высшую магическую способность гиперрационализировать сущее, но эта способность лишь мимикрирует под способность к самотрансценденции, что делает ее особо опасной для всего живого и естественного, т.е. для natura naturata. «Лишая значения издавна хранимые образы трансцендирования путем встраивания их в безграничную повседневную реальность, — пишет Маркузе, — общество тем самым свидетельствует о том, насколько возросла способность управлять неразрешимыми конфликтами — насколько трагедия и романтическая ностальгия, архетипические мечты и тревоги стали подвластными техническому разрешению и разрушению»92. В той же самой мере, в какой рациональный дискурс формально уподобляется процессу самотрансценденции, natura naturata превращается в natura morte, все более утрачивая возможность возродиться в качестве natura naturans.

Идеология, основывающаяся на квазидескриптивном дискурсе и редуцирующая человеческие качества к рациональным функциям, подавляет индивида семантически в той мере, в какой он внутренне подчиняется требованиям формальной логики. Логизируя мир, человек сам становится одной из логических фигур, объектом формальной сил- логистики («силовой логистики»), подчиняется нормативам рационального дискурса, в котором не имеет уже особого значения, кто выступает субъектом говорения. Как только таким псевдосубъектом оказывается рациональное Я, иерархический субъект, в котором его витальность замещается «субъективацией» универсума самообъективаций, превращается в объект тотального семантического насилия со стороны отчужденного от него Субъективного Духа, превратившегося в противостоящий ему объективный Дух или дух Объекта. Как только дискурс своими квазидескриптивными формами окончательно мимикрирует под трансцендентные, эвалюативные, прескриптивные и дескриптивные значения, он превращается в мощное орудие разрушения сакральных смыслов, общечеловеческих ценностей и социальных норм; при этом человеческая экзистенция основательно погружается в мир онтологических фикций. В отличие от Логоса, дискурс которого спонтанен, ибо исходит из «онтологически слабого» Духа, Логике свойствен предельно организованный дискурс, обусловленный «отнологической мощью» Рацио; не случайно применительно к нему употребляют такие словосочетания, как «мощная мысль», «железная логика» и проч.

Ложь в дескриптивной упаковке принимается отчужденным человеком в качестве высшего выражения Правды. Рационально оформленная «правда» и есть та самая объективная Истина или истина Объекта, которая репрессивно воздействует на экзистенцию целостного субъекта, позволяя ему существовать лишь постольку, поскольку он способен подчиняться фикциям своего «суверенного» мышления. «Нужно подвергнуть сомнению нашу волю к истине, — считает Фуко, — нужно вернуть дискурсу его характер события и нужно лишить, наконец, означающее его суверенитета»93. Декартово «я мыслю, следовательно, существую» в ситуации рационального самоотчуждения превращается в гносеологический застенок, предназначенный для заключения в него целостной человеческой экзистенции, ведь именно заключение всегда является итогом рациональной силлогистики. «Но что же такое эта вещность личности? — задавался вопросом П. Флоренский и отвечал: — Это — тупое само-равенство ее, дающее для нее единство понятия, само-заключенного в совокупности своих признаков, т.е. понятия мертвого и неподвижного. Иными словами, это есть ничто иное, как рационалистическая «понятность» личности, т.е. подчиненность ее рассудочному закону тождества»94. Как известно, заключенный откликается обычно не на слово, а на порядковый номер, который ему присваивается «силовыми структурами». В мире упорядоченных отчужденных сущностей конкретный человек обладает разве что математическим значением. Ведь предлагалось логическим позитивизмом вместо эмпирически не верифицируемого значения «Человек», употреблять вполне операционализируемый числовой ряд: Адам-1, Адам-2, Адам-3.....Адам-N...

Власть дискурсивного языка над человеком уже в современную переходную эпоху становится чуть ли не самодовлеющей. Так, современная социальная власть уже во многом поступилась в пользу власти Языка над Словом. Информационная власть, или, как ее еще называют «четвертая власть» в обществе в основном воспроизводит «язы -ческую власть» Объекта над Субъектом, господствовавшую в эпоху, которая предшествовала Откровению. Принудительность современного квазидескриптивного языка исходит из Иного в Сущем, является средством глобального семантического самоуничижения Человека. «Если все ценно и вожделенно лишь потому, что одушевлено жизнью, — писал Плотин, — то как можешь ты, забывая о душе, которая в тебе есть, прельщаться тем иным, что вне тебя? Раз ты во всем прочем чтишь главным образом душу, чти ее прежде всего в себе»95. Лишь при условии вовлечения рационального дискурса в целостную систему говорения, основным субъектом которого выступает Дух или Интенциональный Субъект, человек в состоянии сохранить свою связь с ноуменальным планом бытия. В противном случае он окончательно выпадет из своей собственной метаистории, превратится уже даже не в «лагерную пыль», а просто в семантический выброс «чистого дискурсивного процесса».

Слово, распавшееся на дурную бесконечность понятий и терминов, упорядоченных логикой, перестает означивать собой тотальную целостность мироздания, ему под силу фиксировать лишь отдельные его феномены и фрагменты, обеспечивая функционирование соответствующих видов дискурса в рамках строго выверенных парадигм мышления, псевдосубъектом которых выступает так называемое объективное сциентистское сознание. Дескриптивный Рацио интересуется лишь объективной Истиной или истиной Объекта, а человеком лишь в качестве гносеологического Субъекта или субъекта Гносеологии — некоего субъективированного Теоретизма, по своей природе и структуре иррелевантного теоретизируемому Объекту.

Гносеологический субъект в этой объектной ситуации оказывается всего лишь эпистемологическим репрезентантом самопознающего объекта, его основная роль сводится к тому, чтобы язык имманентных законов Объекта наиболее аутентично перевести на язык дескриптивных значений, своей совокупностью выполняющих функцию самосознающей объективности. Гносеологический субъект все менее оказывается автором и все более переводчиком объективной текстовой реальности в сциентистский текст, в котором уже трудно обнаружить его уникальный личностный контекст. Дескриптивно-знаниевая форма дискурса онтологически изоморфна отнюдь не интенциям субъекта, а экстенциям объекта, интенциональный субъект, превратившийся в гносеологического субъекта, по своим эпистемологическим функциям все более начинает походить на «гносеологическую машину», структурно принадлежащую не универсуму субъективаций, а системе объективаций. Искусственный интеллект принадлежит искусственной телесности, результатом их рационально-технологического синтеза является автоматизированная Система или систематизированный Автомат. Наука превращается в «гносеологический орган» Хаоса, способствуя ему замещать собой Природу, и в той мере, в какой «искусственный интеллект» на этом поприще достигает успехов, он вытесняет из эпистемологического пространства «естественный интеллект», неспособный более придавать Хаосу некую разумную упорядоченность.

Квазирациональное познание является кумуляцией энергетики внутриобъектных отношений, внутренних отношений Плоти, изоморфных законам создаваемой Рацио квазидействительности — искусственной природы. Хотя квазирациональное познание и выступает некоторым образом мировоспроизводящей практикой, естественно негативной практикой, однако истинным его заказчиком выступает Иное в Сущем. Квазирациональное познание — функция, сторона онтологии той исторической процессуальности, которая обслуживает «системный переход» Порядка в Хаос, natura naturata в natura morte.

Сущее как реальность на заключительном этапе истории противостоит познающему разуму не в своей изначальной трансцендентной гармоничности, в которой инобытийствует Неиное, а как предельная эклектика из трансрациональных объективаций Неиного и квазирациональных объективаций Иного. Этот ущербный в экзистенциальном плане «объект познания» гносеологический субъект познает не иначе, как в контексте «прогрессивных устремлений» Иного и конституирует его проявления не иначе, как в качестве свидетельств Абсолютной Истины. Не случайно, то, что наблюдает познающий разум в сущем в индийской философии, обозначается Майей — покровом, прикрывающим Истинное Бытие. Гносеологический Субъект имеет дело лишь с «вечными и объективными законами бытия», с которыми он отождествляет экстенции, идущие от Иного, а потому он не в состоянии воспринимать их в качестве того, что испорчено в божественной гармонии самим Разумом в угоду Иному. Как часто можно слышать об очередном «открытии» познающего разума. Однако он «открывает» лишь то, что раньше было «прикрыто» вечностью от менее изощренного в своей хитрости его «разумного» предшественника.

Разум открывает в сущем то, что им же самим и испорчено, деформировано. Именно такого рода «способ воспроизводства» ущербной онтологии и возводится в разряд объективной закономерности, открываемой рациональным дискурсом в окружающей действительности, открытой для эмпирического наблюдения. Именно этому новоявленному закону бытия, разумом искусно и искусственно сконструированному, требуется поклоняться как олицетворенной «разумной действительности» и приносить в жертву этому Кумиру то, чем ранее человек поступаться не желал — свою естественную жизнь. Еще Аристотель настоятельно предупреждал, что «человеку не следует искать несоразмерного ему знания»96. В «Фаусте» Гете есть такие строчки:

Кто хочет что-нибудь живое изучить,

Сперва всегда его он убивает.

Потом на части разнимает,

Хоть связи жизненной, увы, там не открыть.

В конце истории возникает такое странное гносеологическое «сальто-мортале» в перманентно рационализируемом мире: наиболее разумной начинает считаться жизнь окончательно девитализированных субъектов, т.е. существование искусственных объектов.

Онтологическая составляющая природной катастрофы. Онтологическая сущность природной катастрофы заключается в том, что реальное бытие начинает замещаться знанием о бытии, реальность замещается иллюзией, а объектно-объектные отношения технологии не только десубъективизируется за счет вытеснения телесного объекта, но и деобъективизируется, и их природная основа постепенно утрачивает свою субстанциальность и погружается в хаос.

Самотрансцендирующий человек на заре своего становления был весьма гармонизированнным в отношениях и с миром, и с самим собой, однако по мере того, как он становился все более рационализирующим мир существом, он все более хаотизировал внешний и внутренний миры, и был вынужден на повторное упорядочение применять все больший объем насилия и самонасилия. Своими нововведениями сверхупорядочивая реально сущее, человек лишь хаотизирует его, так как при этом вытесняются традиционные гармонические связи в нем. Наука и ее квазидескриптивный дискурс — предельные средства по упорядочению хаоса, который им предварительно организуется в процессе разрушения более высших уровней и форм многомерного Бытия. Совокупность рациональных воздействий, по сути, — это те же самые магические действия, направленные на использование стихийных сил природы, лишь многократно усиленные дискурсивной мощью Рацио. Порядок искусственного мира, универсума объективаций представляет собой синтез стихийных сил природы и упорядочивающей мощи разума.

Упорядочение в локальных структурах Бытия может осуществляться лишь за счет хаотизации в отношениях между частями его Целостности, ведущее в конце концов к тому, что отдельные части обретают противоестественный статус обособленного феномена или псевдоцелостности, причем Бытие существенно понижает степень своей субъектности, а вместе с ней и уровень своей онтологической целостности и универсальности. «Чтобы понять часть, — писал Тойнби, — мы должны прежде всего сосредоточить внимание на целом, потому что это целое есть поле исследования, умопостигаемое само по себе»97. Однако что же принимать за целое в ситуации катастрофического распада целостности на части, мимикрирующие под целое? При объектном подходе, естественно, интерес исследователя перемещается на обособившуюся от целостности часть, и тогда целостность, к которой она ранее принадлежала, конституируется всего лишь в качестве «среды обитания», по отношению к которой допустимы любые репрессивные воздействия. При таком подходе бывшая целостность еще более хаотизируется, а отколовшаяся ее часть обретает дополнительный импульс к своему плоскому развитию, что приводит к необходимости установления такого нового порядка, который бы учитывал приоритетность развертывания этой части во все более универсальную целостность. Напротив, при субъектном подходе прежде всего выясняются причины распада прежней органической целостности и прогнозируется, какой будет новая целостность, если в нее сумеет развиться отколовшаяся часть. Таким образом, в центре внимания исследователя всегда удерживается некая первичная целостность и выясняется степень патологичности универсума, в котором часть активно противостоит своей собственной целостности. При субъектном подходе, по крайней мере, исключается провокация нового витка распада, предпринимаются попытки по реставрации и реконструкции тех онтологических структур, которые по каким-то причинам утрачивают свою субъектность. В любом случае примат целого над его интегральными частями является одним из основных принципов субъектоцентристской онтологии.

Рацио репрезентирует собой субстанциальный Порядок или упорядоченную Субстанцию и в этом плане выступает «умным органом» Природы, однако тот же Рацио, перешедший с дескриптивного на квазидесткриптивный дискурс, превращается в свою противоположность — в «без- умный орган» Хаоса, иррационализирующий рациональное, хаотизирующий упорядоченное. Рацио есть слуга двух господ — Природы и Хаоса, по мере обособления Природы от Космоса ее «умный орган» становится все более безумным и иррациональным, предающим ее самые высшие одухотворенные структуры, особенно natura naturans, Небытию, в котором Рацио в своей превращенной форме и становится «духом» Дьявола. Рацио и есть «падший дух», ведь подлинным объектом его дискурса является «онтологическое подполье» человеческого существования. «Ты, кичливый, надменный и гордый человек, — взывал Беме, — скоро мир станет теснее для тебя, и ты думаешь, что нет никого, кто был бы тебе равен! Одумайся теперь, ангельский ли ты носишь на себе образ, или диавольский»98. Как только оформляется «царство разума», онтология становится иррациональной, рациональность — квазионтологичной. Технологически опосредованное бытие телесного субъекта в результате радикальных изменений становится все более отчужденным в «пользу» псевдобытия рационального субъекта, а объектно-объектные отношения первого становятся фактически производными от внутриобъектных отношений второго. Внутриобъектные отношения — это уже «внутренние» отношения «внешнего мира», в котором инобытийствует отнюдь не человек, а отчужденный от него Рацио или рационально упорядоченная мощь Хаоса.

Подозрения о том, что онтологические корни Рацио необходимо искать в подполье мира сего, в аду, в котором духовные пытки являются весьма продуманными, все более подтверждаются изнанкой современной цивилизованной жизни. «Взаимообмен» онтологическими статусами между природой и хаосом — еще одно порождение «выворачивания вывернутого», по всей вероятности, уже последней модернизации в череде дьявольских реформации сущего, так как из сверхупорядоченной телесности можно вывернуть разве что запрятанный в его плотских структурах Рацио, который есть не что иное, как тайный агент Хаоса. «Осмелимся выдвинуть тезис, — пишет В.А. Кутырев, — расходящийся с традиционными философскими представлениями в принципе, а именно: субстанциально логос не является противоположностью хаоса. Все дело в уровне организационной сложности бытия и месте человека в нем»99. Конечно же, не божественный Логос, а лишь его зависимая составная часть — Рацио, отпавший от него, только тем и занимается, что упорядочивает хаос и хаотизирует порядок, посредством которых активно вытесняет предустановленную Логосом гармонию жизни. Рацио, решительно порвавший все свои связи с Жизнью, становится весьма явным предвестником Смерти. Хаос, упорядочиваемый квазиэвалюативными, квазипрескриптивными, а теперь уже и квазидескриптивными средствами насилия в этой новой, а точнее, заключительной, онтологической ситуации превращался во всеобъемлющее и тотальное Ничтожество, злым духом которого является глумящийся над жизнью Рацио. Онтологическая структура универсума объективаций, каким является искусственный мир, представляет собой рационально упорядоченный Хаос, в котором более нет места для трансрациональной гармонии.