II. Диалектика противоречий

Выбирая товарную форму продукта труда как элементарную форму структуры капиталистического общества, Маркс имел перед собой такой объект, в котором уже отражались основные противоречия этого общества. В диалектике Маркса и Энгельса получило новое обоснование и подкрепление учение Гегеля о реальности противоречия и о его положительном значении в ходе исторической жизни. Уже у Гегеля его диалектика противоречия, как мы показали выше, имела чисто эмпирическое происхождение. Но то, что было выведено Гегелем из эмпирии, часто превращалось затем в априорный принцип, прилагавшийся без исследования конкретной сложности явления. У Маркса в центре исследования стояло изучение всех реальных противоречий в строении общества. Противоречие у Маркса — не голый логический принцип; оно — выражение глубочайшей сущности общественной жизни, так как согласно-сделанному им открытию противоречие коренится в тех самых материальных отношениях, которые образуют основание всей структуры общества: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы» (1, 13, 7). Анализ и историческое изучение буржуазного общества показали Марксу и Энгельсу, что это противоречие не только совершенно реально, но что оно охватывает всю структуру общества, отражается во всех сферах его жизни и образует истинную пружину его развития и истории. В буржуазном обществе крупная индустрия в своем полном развитии «вступает в противоречие стеми границами, в которых держит ее капиталистический способ производства»; благодаря концентрации средств производства в крупных мастерских и мануфактурах, средства эти превратились в обобществ-ленные средства производства. «Средства производства и производство по существу стали общественными. Но они остаются подчиненными той форме присвоения, которая своей предпосылкой имеет частное производство отдельных производителей, когда каждый, следовательно, является владельцем своего продукта и выносит его на рынок» (1, 20, 281). Противоречие это выражает самую сущность капиталистического характера производства, и в нем заключаются в зародыше все противоречия современности. В истории буржуазного общества это противоречие между обобществленным производством и капиталистическим присвоением проявилось в форме борьбы между пролетариатом ибуржуазией. Далее оно выступило как противоречие между организацией производства в отдельной фабрике и анархией производства во всем обществе, в его целом. Но своекрайнее выражение противоречие между обобщественным производ-

ством и капиталистическим присвоением получило в периодически повторяющихся промышленных кризисах. Здесь способ производства восстает против способа присвоения, производительные силы — против способа производства, который их создал.

Но противоречие является реальной пружиной развития не только в истории буржуазного общества. Противоречие, антагонизм между развитием материальных производительных сил и системой общественных отношений, в которых эти силы развиваются, является движущей силой истории также и для периодов, предшествовавших образованию буржуазного строя. Противоречие — всеобщий закон исторической жизни. И к этому убеждению Маркс и Энгельс пришли не от Гегеля. Скорее тезис Гегеля они проверили в бесчисленных исторических анализах. Они заново обосновали его как вывод из кропотливых, детальных изучений, а не приняли как готовую программу или руководящий принцип. Оказалось, что тот же закон противоречия действовал и в движении феодального мира. Но именно в силу обнаружившейся общности этого закона стало возможным формулировать его в качестве диалектического принципа или метода, необходимого при всяком историческом анализе. В этом методологическом смысле Маркс формулировал закон противоречия уже в «Нищете философии»: «...чтобы правильно судить о феодальном производстве, нужно рассматривать его как способ производства, основанный на антагонизме. Нужно показать, как в рамках этого антагонизма создавалось богатство, как одновременно с антагонизмом классов развивались производительные силы...» (1,4, 143). «С самого начала цивилизации производство начинает базироваться на антагонизме рангов, сословий, классов, наконец, на антагонизме труда накопленного и труда непосредственного. Без антагонизма нет прогресса. Таков закон, которому цивилизация подчинялась до наших дней. До настоящего времени производительные силы развивались благодаря этому режиму антагонизма классов» (1,4,96).

Открытие, что противоречие составляет реальную основу и необходимое условие исторического процесса, естественно наводило на мысль о том, не является ли противоречие вообще условием всякой жизни и всякого движения. Строгий монизм материалистического миросозерцания требовал объединения результатов научной социологии с итогами материалистического естествознания. Будучи специалистами в экономике, истории, юриспруденции, Маркс и Энгельс никогда не теряли из виду того, что происходило в современном им естествознании. Они всегда искали случая убедиться на частностях в том, в чем вообще у них не было никаких сомнений, — «именно, что в природе сквозь хаос бесчисленных изменений прокладывают себе путь те же диалектические законы движения, которые и в истории господствуют над кажущейся случайностью событий, — те самые законы, которые, проходя красной нитью и через историю развития человеческого мышления, постепенно доходят до сознания мыслящих людей» (1,20, 11).

В естествознании диалектика противоречий нашла себе блестящее подтверждение как в области наук об органической жизни, так и в сфере физики и чистой математики, и Энгельс в «Анти-Дюринге» не раз отмечает это подтверждение*. Таким образом выяснилось, что диалектический метод есть не только присущий одной лишь социологии способ изучения ее объектов; диалектический метод оказался универсальным общим методом мышления, необходимым при изучении всех н а у к. Отсюда возникал вопрос об отношении диалектического метода и диалектической логики к логике формальной. Так, диалектика противоречия, по-видимому, оказывалась в непримиримом антагонизме с за-

претом противоречия формальной логики. Необходимо было детальна выяснить это отношение, которое, казалось, разрушало все общепринятые основы логического мышления. В этом вопросе, как и во многих других, почва для его решения была подготовлена Гегелем. В своей «Энциклопедии» и в «Науке логики» Гегель показал, что диалектическая или спекулятивная, как он ее называл, логика не исключает логики формальной или рассудочной: она содержит ее в себе как подчиненный, частный и низший вид: «в спекулятивной логике содержится логика рассудка, и ее легко можно было бы превратить в последнюю. Для этого нужно было бы только опустить диалектический и разумный моменты. Тогда она сделалась бы, подобно обыкновенной логике, изложением определений мысли, не связанных внутренней необходимостью и потому конечных...» (10, I, 138, § 82, прим. 1). «Истинно-разумные определения предметов совмещают противоположности, которые разобщает рассудок. Все определения разума... превышают границы рассудка, а не то, чтобы они были недоступны и непонятны для ума» (10, I, 140). У Энгельса это же самое по существу отношение характеризуется как отношение между «высшей» и «низшей» логикой, между «диалектикой» и «формальной» логикой. Противоречие между формальной и диалектической логикой — мнимое. Оно — не более как выражение того факта, что формальная логика неспособна охватить явления движения и развития. Законы формальной логики справедливы постольку, поскольку относятся к сравнительно неподвижным, замкнутым, обособленным явлениям. И они становятся недостаточными, как только пытаются ими охватить явления изменения, роста, движения, истории. «Пока мы рассматриваем вещи как покоящиеся и безжизненные, каждую в отдельности, одну рядом с другой и одну вслед за другой, — говорит Энгельс, — мы действительно не наталкиваемся ни на какие противоречия в них. Мы находим здесь определенные свойства, которые частью общи, частью различны или даже противоречат друг другу, но в этом последнем случае они распределены между различными вещами и, следовательно, не содержат в себе никакого противоречия. В пределах такого рода рассмотрения вещей мы и обходимся обычным, метафизическим способом мышления. Но совсем иначе обстоит дело, когда мы начинаем рассматривать вещи в их движении, в их изменении, в их жизни, в их взаимном воздействии друг на друга. Здесь мы сразу наталкиваемся на противоречия» (1, 20, 123). «Как математика переменных величин относится к математике постоянных величин, так вообще диалектическое мышление относится к метафизическому» (1, 20, 125). «Элементарная математика, математика постоянных величин, движется, по крайней мере в общем и целом, в пределах формальной логики; математика переменных величин, самый значительный отдел которой составляет исчисление бесконечно малых, есть по существу не что иное, как применение диалектики к математическим отношениям» (1, 20, 138). Но именно потому, что приемы диалектического метода представляют высшую ступень мышления, они кажутся, с точки зрения формальной логики, противоречивыми и даже ошибочными: «иначе оно и не может быть, если... результаты, добытые в диалектической области, хотят доказать посредством формальной логики» (1, 26, 138). По словам Энгельса, диалектическая логика, «прорывая узкий горизонт формальной логики, содержит в себе зародыш более широкого мировоззрения» (1, 20, 138). Впоследствии Плеханов нашел чрезвычайно удачную формулу для отношения формальной логики к диалектической: «как покой, — говорит Плеханов, — есть частный случай движения, так и мышление по правилам формальной логики (согласно «основным законам» мысли) есть частный случай диалектического

мышления». «Диалектика не отменяет формальной логики, а только лишает ее законы приписываемого им метафизиками абсолютного з н а ч е н и я».