V. Эволюция или революция?

Учение о переходе количества в качество бросает яркий свет на один из труднейших вопросов теории развития и исторического метода — вопрос о возможности и значении скачков в явлениях развития. Гениальные прозрения Гегеля в этом вопросе нам уже известны. Особенно убедительны были примеры Гегеля, взятые из области философии природы. Гораздо туманнее были попытки приложить эту точку зрения к изучению истории. Здесь идеалистические обязательства, принятые Гегелем, желание найти чисто идеалистическое объяснение исторического процесса брали верх над здоровым реалистическим чутьем историка. В диалектике Маркса и Энгельса, благодаря монизму ее материалистического базиса, учение о необходимости скачков в процессах развития и истории получило строго научное обоснование. В этом пункте Маркс и Энгельс сумели возвыситься над уровнем научных сведений своего века. А сделать это было нелегко. В пятидесятых годах прошлого века теория Дарвина об изменчивости видов была в глазах огромного большинства передовых ученых буржуазного мира могучим свидетельством в пользу того взгляда, согласно которому эволюция в природе (а стало быть и в истории) может совершаться только путем медленных, постепенных и незаметных изменений и переходов. В начальном периоде своего развития теория дарвинизма, по вполне понятным тактическим и психологическим причинам, должна была сделать ударение на постепенном характере развития и на наличии непрерывного ряда переходов от одного вида к другому. Нужно было в первую очередь разрушить вековой, освященный религиозными учениями, предрассудок, будто виды искони существовали обособленно друг от друга и будто невозможны переходы из одного вида в другой. С другой стороны, в области экономики и социологии классовая точка зрения искони заставляла буржуазных ученых тяготеть к тому взгляду, по которому всякая революция, т. е. скачкообразная, быстрая перестройка общественно-политических отношений и учреждений, «противоречит» «закону» постепенной природы всяческой эволюции.

Диалектика Маркса и Энгельса восприняла все результаты современного научного развития, но без метафизических предрассудков. Материалистическое учение о структуре общественного бытия и о тенденциях исторического процесса ясно показывало, что в силу постоянно наблюдаемого и основанного на классовом интересе отставания правовой и политической надстройки от развития материальных производительных сил в истории неизбежны критические моменты, когда формы надстройки, не выдержав давления изнутри, давления новых материальных производительных сил, разрываются с тем, чтобы вместо них сложились новые формы, соответствующие новым отношениям производства и связанным с ними новым общественным отношениям. Таким критическим моментом для феодального общества была буржуазная революция, для буржуазного общества — революция пролетарская. Но и в области естествознания, «при всей постепенности, переход от одной формы дви-. жения к другой всегда остается скачком, решающим поворотом. Таков переход от механики небесных тел к механике небольших масс на отдельных небесных телах; таков же переход от механики масс к механике

молекул, которая охватывает движения, составляющие предмет исследования физики в собственном смысле слова: теплоту, свет, электричество, магнетизм. Точно так же переход от физики молекул к физике атомов— к химии — совершается опять-таки посредством решительного скачка. В еще большей степени это имеет место при переходе от обыкновенного химического действия к химизму белков, который мы называем жизнью. В пределах сферы жизни, скачки становятся затем все более редкими и незаметными» (1, 20, 66).

Диалектика развития не только показывает необходимость внезапных и решительных скачков: в то же время она учитывает всю важность и всю необходимость и постепенных изменений. На этом учете эволюционного и революционного моментов развития основывается гениальное учение Маркса о переходе необходимости в свободу. В то же время это учение — наиболее глубокое выражение активистической, действенной стороны диалектического миросозерцания. В учении этом научный синтез всего предшествовавшего развития мысли: учение Спинозы о власти разума над аффектами, учение Шеллинга и Гегеля о прогрессе свободы в сознании необходимости — получают свое высшее завершение и строго научное обоснование.

С точки зрения абстрактного метафизического мышления свобода и необходимость взаимно исключают друг друга, представляют непримиримое противоречие. Спиноза и Гегель, как диалектические мыслители, показали, что это противоречие разрешается в единство: познание необходимости и есть свобода; чем глубже, чем дальше идет это познание, тем свободнее человек, тем сознательнее и решительнее он в своих поступках, тем дальновиднее — в своих решениях и расчетах. Но Спиноза исходил в своем анализе из отвлеченного представления об отдельной личности, о ее страстях или аффектах, взятых вне общественных отношений. А Гегель, хотя и рассматривал личность как звено в движении всемирно-исторического процесса, в плане судьбы «народа» и «государства», однако утверждая, что гений истории, или «мировой дух», или «абсолютная идея», пользуется народами как орудием для осуществления цели своего движения, — тем самым скомпрометировал и исказил свою гениальную мысль. В результате она осталась идеалистической и не была конкретизирована.

Историческое воззрение Маркса исходит из понятия необходимости, но, диалектически анализируя его на почве реальных законов истории, приводит к понятию свободы. Конечно, движение экономики, общественно-политических отношений и учреждений есть движение необходимое: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил» (разрядка моя. — В. Л.) (1, 13, 6). Хотя уже в начале образования капиталистического способа производства отдельные личности рисовали в виде идеала будущего переход всех средств производства в руки общества, однако этот переход «становится осуществимым не вследствие осознания того, что существование классов противоречит справедливости, равенству и т. д., не вследствие простого желания отменить классы, а в силу известных новых экономических условий» (1, 20, 292). Такова железная необходимость истории. Но эта необходимость, с какой известные тенденции осуществляются и развертываются в процессах истории, может быть понята, постигнута, изучена. Такое понимание и есть свобода. По словам Энгельса, «свобода есть понимание необходимости». «Не в воображаемой независимости от законов природы заключается свобода, а в познании этих законов и в осно-

ванной на этом знании возможности планомерно заставлять законы природы действовать для определенных целей....Свобода воли означает, следовательно, не что иное, как способность принимать решения со знанием дела. Таким образом, чем свободнее суждение человека по отношению к определенному вопросу, с тем большей необходимостью будет определяться содержание этого суждения; тогда как неуверенность, имеющая в своей основе незнание и выбирающая как будто произвольно между многими различными и противоречащими друг другу возможными решениями, тем самым доказывает свою несвободу, свою подчиненность тому предмету, который она как раз и должна была бы подчинить себе. Свобода, следовательно, состоит в основанном на познании необходимостей природы... господстве над ними самими и над внешней природой, она поэтому является необходимым продуктом исторического развития» (1,20, 116).

Впрочем, одно понимание необходимости не есть еще свобода в полном смысле слова. Свобода есть сознательная активность, деятельность, практика, основанная на понимании необходимости. Только будучи реализированным, понимание необходимости превращается в свободу. Истинное понятие свободы означает революционную перестройку действительности. Поэтому необходимость, царствовавшая в мире исторического движения, не только не обрекает людей на фатализм, безропотное и пассивное подчинение судьбе, но, напротив, требует крайнего напряжения и развития сознательности, понимания, знаний и революционной активности. «Общественные силы, подобно силам природы, действуют слепо, насильственно, разрушительно, пока мы не познали их и не считаемся с ними. Но раз мы познали их, поняли их действие, направление и влияние, то только от нас самих зависит подчинять их все более и более нашей воле и с их помощью достигать наших целей» (1, 20, 290). Отсюда вытекает ряд важных указаний относительно поведения рабочего класса в процессе его развития и борьбы с буржуазией. Пролетариат не должен ждать, пока пробьет час капитализма, пока железные законы экономического развития с фаталистической необходимостью обрушатся на головы буржуазного общества и «сами по себе» освободят рабочих. Пролетариат есть одновременно и объект и субъект своей истории. Его история есть история его необходимых состояний, действий, движений и в то же время история его сознательных, основанных на глубоком понимании исторических тенденций и потому свободных решений, актов и достижений. Здесь необходимость и свобода образуют единство. Сама необходимость исторического процесса, его обусловленность материальными условиями, гарантирует возможность свободы, открывает путь к свободе: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не проявляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при? ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления» (1,13,7).

Поэтому Маркс радовался каждому событию, которое говорило о росте рабочего класса, о росте в нем сознательности, принципиальности, понимания своего положения и своих исторических задач. Правда, в этом отношении судьба пролетариата — совершенно особая.

Дело в том, что по самому своему положению пролетариат представляет наиболее яркое выражение всех противоречий буржуазного общества и тенденций его развития. Поэтому всякое, хотя бы бессознательное, направленное против ближайших условий революционное действие рабочего класса далеко выходит за пределы непосредственной цели и направляется против всего буржуазного общественного строя, в его сути и во всем его целом. Социальная революция, писал Маркс в молодости, потому находится на точке зрения целого, что она — даже если бы происходила лишь в одном фабричном округе — представляет протест человека против обесчеловеченной жизни; что она исходит из точки зрения отдельного действительного индивидуума; что та общность, против отделения которой от индивидуума реагирует последний, есть истинная общность человека, человеческая сущность (см. 1, 1, 447). Но хотя, таким образом, революционная активность пролетариата оказывается целесообразной даже в тех случаях, когда она малосознательна и ограничивается ближайшим полем действий — неизмеримо сильнейшие результаты должны получиться, когда эта деятельность становится насквозь сознательной и принципиальной. Именно потому так радовался Маркс восстанию силезских ткачей. В нем он видел приближение к идеалу свободной, т. е. основанной на полном познании необходимости, активности. «...Ни одно из французских и английских рабочих восстаний,—писал Маркс,— не имело столь теоретического и сознательного характера, как вoсстa-ние силезских ткачей» (1, 1, 443). Маркс восхищался «Песней ткачей», он видел в ней «смелый клич борьбы, где нет даже упоминания об очаге, фабрике, округе, но где зато пролетариат сразу же с разительной определённостью, резко, без церемоний и властно заявляет во всеуслышание, что он противостоит обществу частной собственности. Силезское восстание начинает как раз тем, чем французские и английские рабочие восстания кончают, — тем именно, что осознаётся сущность пролетариата. Самый ход восстания тоже носит черты этого превосходства. Уничтожаются не только машины, эти соперники рабочих, но и торговые книги, документы на право собственности. В то время как все другие движения были направлены прежде всего только против хозяев промышленных предприятий, против видимого врага, это движение направлено вместе с тем и против банкиров, против скрытого врага» (1, 1, 443).

Но если в самом начале своем рабочее движение стремится быть сознательным и свободным революционным действием, направленным на буржуазное общество, то с падением этого общества и с переходом средств производства в руки всего общества возможность приближения к свободе, к полному познанию сил, управляющих развитием производительных сил и к овладению ими безгранично увеличится. «Условия жизни, окружавшие людей и до сих пор над ними господствовавшие, теперь подпадают под власть и контроль людей, которые впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, потому что они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом. Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движе-

ние общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы» (1, 20, 294—295).

Но эта величайшая историческая проблема может быть разрешена только одним классом общества — пролетариатом. Пролетариат и есть тот тождественный субъект-объект истории, который, восприняв все результаты тысячелетнего развития человеческой мысли и практики, находит новое понимание проблемы знания. Из созерцания, «чистого» познания, «интуитивного» видения пролетариат переносит проблему знания в сферу практики, производства, действия, активности, революции. Поэтому метод познания пролетариата есть диалектический метод, конкретнейший, наиболее революционный и наиболее действенный из всех методов.

В свете этого метода старый вопрос, составлявший содержание классической «гносеологии», а именно: вопрос о «границах» или «правах» и «силах» знания — совершенно лишается какого бы то ни было смысла. Всякая попытка «критической» философии указать границы, за которые познание не имеет права выходить, границы, вытекающие из «природы» самого познания, основана на неверном представлении о познавательной деятельности. «Критическая» философия исходит из субъекта, хотя бы даже этот субъект был «субъект-вообще», «родовое сознание», «имманентный разум». Диалектический материализм исходит из мысли, что человек есть совокупность общественных отношений. Поэтому вопрос о том, могут ли продукты сознания претендовать на безусловную истинность, не может быть решен на почве индивидуального сознания познающего субъекта. Наука есть коллективная общественная деятельность, преемственная, переходящая в своих результатах от поколения к поколению. «Суверенность мышления, — говорит Энгельс,— осуществляется в ряде людей, мыслящих чрезвычайно несуверенно; познание, имеющее безусловное право на истину в ряде относительных заблуждений; ни то, ни другое не может быть осуществлено полностью, иначе как при бесконечной продолжительности жизни человечества» (1, 20, 87). Таким образом, здесь перед нами — противоречие между необходимо представляемым абсолютным характером человеческого мышления и его осуществлением в ограниченно мыслящих отдельных людях. «Это противоречие, — говорит Энгельс, — может быть разрешено только в бесконечном поступательном движении, в таком ряде последовательных человеческих поколений, который, для нас по крайней мере, на практике бесконечен. В этом смысле человеческое мышление столь же суверенно, как несуверенно, и его способность к познанию столь же не-ограничена, как ограниченна. Суверенно и неограниченно по своей природе, призванию, возможности, исторической конечной цели; несуверенно и ограниченно по отдельному осуществлению, по данной в то или иное время действительности» (1, 20, 88).

Но именно поэтому диалектика есть не система философии и никогда не будет приведена к такой системе. Диалектика есть метод и только метод; зато это такой метод, из которого рождается не только истина, которая со временем будет дополнена, исправлена и даже отменена другой, высшей, истиной, но рождается само будущее, творится сама конкретная ткань истории.

Метод Маркса и Энгельса — единственный вполне научный метод исторического познания, но он очень труден для разработки. Ценность научного метода измеряется не прагматически, не облегчением, которое он вносит в исследование, но исключительно его пригодностью вести нас

к полному обладанию предметом, его способностью раскрывать перед нами истинную картину явления. Метод Маркса и Энгельса далеко не упрощает задачу исследования. Напротив, он ставит перед нами ряд новых вопросов огромной трудности, которые и не снились идеологическим историкам, с их тощими априорными схемами, с их теориями «имманентной», т. е. в собственном соку варящейся, традиции духовной культуры. Не для облегчения и упрощения работы создали Маркс и Энгельс свой метод, но для нахождения трудно уловимой истины. И открыли они его не в самих себе, но вывели его из самих вещей, из объективной природы самого предмета познания. Их метод поэтому совершенно конкретен. Он требует, чтобы в каждом отдельном случае его применения была исследована вся конкретная сложность явления. Он не допускает никаких общих мест, требует, чтобы каждое исследование было доведено до конца, требует детализации и углубления. Материалистическая теория истории не есть рецепт для изготовления впрок исторических истин и выводов. Ее девиз всегда: «лучше меньше, но лучше». Вывод в ней всегда получается на основе применения метода к фактам живой, конкретной действительности. Исследователю он не навязывает наперед никакой истины, никакого заранее готового заключения; он только дает ему руководящую точку зрения, которой всегда и во всех случаях необходимо придерживаться.

С того времени, как этот метод был обоснован, прошло около 80 лет. За это время наука представила бесчисленные доказательства его высокой ценности и пригодности для овладения действительностью. Еще могущественнее было его практическое воздействие в истории. В конце прошлого и начале нынешнего века Ленин заново открыл и разработал действенную, практическую, революционную сторону метода Маркса. Но Ленин не только восстановил истинный смысл тезисов Маркса о Фейербахе. Он их претворил в действительность. В 1917 году тезисы Маркса о Фейербахе воплотились в апрельских тезисах Владимира Ильича о задачах пролетариата в русской революции. В Октябре они превратились в созидание новой действительности. В этом своем значении они движут нами в наших практических задачах нынешнего дня. Но анализ этого значения не входит в настоящую работу.