Группа Захарова. Вершина

В лыжных гонках на пятьдесят километров, в которых альпинисты «Буревестника» оспаривали между собой пра­во быть зачисленными в состав Памирской экспедиции, Леша Шиндяйкин был третьим. И он надеялся, что уж на этот раз будет выглядеть на пике Ленина не хуже других, а если обстановка позволит, то побывает и на вершине. И поэтому, как только экспедиция прибыла под пик Ленина, на поляну Ачик-Таш, как только начались первые акклиматизационные выходы, «док» Шиндяйкин отправился с одной из групп делать заброску. Далеко, однако, не ушли, их догнал вертолет, из кабины сброси­ли вымпел. Даже без записки догадались — это Галкин. Тимофеевич требовал немедленно вернуться в базовый лагерь: в Ачик-Таш прибыли молодые армейские спортс­мены-парашютисты, и их надо было выводить на 6100.

Такого столпотворения в экспедициях «Буревестника», пожалуй, еще никогда не было. Парашютисты и шоферы, повара и радисты, а какими странными, «нетутошними» казались подтянутые по всем уставным статьям фигуры офицеров, мелькавшие среди бородатого воинства аль­пинистов, щеголявших кто в пуховках на голое тело, кто в шортах с войлочными заплатами на «пятой точке» — теп­лей сидеть. Впрочем, это была внешняя расхристанность. Над перенаселенной поляной Ачик-Таш дружно реяли вымпелы армейских спортсменов и «Буревестника», объ­единенное командование уточняло детали совместных ак­климатизационных выходов, а в докторской палатке Ле­ша Шиндяйкин и его коллега Олег Сорокин орудовали фонендоскопами, заглядывали в носоглотки, что по отно­шению к молодому, отборному, тренированному народу, казалось совершенно излишним и даже смешным делом. Но вот обнаружена у одного ангина, у другого катар, а с ангиной наверх нельзя. Ребятам не верилось, они умоля­ли со слезами на глазах. Так силен был общий порыв со­вершить прыжок на Памир, что угроза отстать от своих из-за какой-то презренной простуды казалась парашюти­стам непоправимым несчастьем. Конечно, едва ли кто до­подлинно представлял, что ожидало их на горе. Но усо­мниться в решительности этих людей было нельзя. Кстати, у доброй трети из них подошло время демобилизации, долгожданной поры возвращения по домам. И что же? Ребята подали командованию рапорт с просьбой продлить им для участия в экспедиции срок службы. Это ли не стоит прыжка?

Шиндяйкин в восторге от знакомства с таким народом. Тем более что приезд армейцев означал еще и появление мощного футбольного соперника. Несколько вечеров поля­на Ачик-Таш сотрясалась от жарких баталий на первен­ство «Крыши мира», которые по своему темпераменту и результативности вполне могли бы затмить иные матчи и команд класса «А». Еще большей симпатией к парашюти­стам доктор Шиндяйкин проникается во время происше­ствия на 5200, когда армеец Коля Матвеевич провалился в трещину и простой тренировочный выход тотчас пре­вратился в сложные спасательные работы.

Ничего необычного в этих работах для альпинистов, конечно, не было, но для людей, впервые оказавшихся в высоких горах, парашютисты действовали совсем не­плохо. Это-то и настраивало Шиндяйкина на торжествен­ный лад: отличный народ!

Прошло несколько дней, и «док» Шиндяйкин вновь шел наверх, в третий раз за эту экспедицию. Он подни­мался с группой Жени Захарова, чтобы на плато 7100 при­соединиться к отряду встречи парашютистов. Они благо­получно поднялись на Раздельную и ночь с 26 на 27 июля провели на 7000. Утром встали рано. Вершина казалась совсем близкой, но побывать на ней хотелось прежде, чем начнется выброска. Как бы удачно ни прошел прыжок, а хлопот прибавится, станет не до восхождений. Тем бо­лее врачу. Это уж «док» Шиндяйкин знал точно.

Собственно, идти на вершину ему необязательно. Бо­лее того, он должен быть на площадке, ибо самолет мог пожаловать в любое время. Но как лишить себя возмож­ности побывать на пике Ленина, если от вершины отде­ляют буквально считанные метры! Очень близко! Как хо­чется испытать себя на семи тысячах, знать не понаслыш­ке, а самому преодолеть этот психологический барьер, о котором так много говорят альпинисты, — рубеж семи тысяч! Это важно для него как для врача. Но ведь он еще и альпинист. И он прекрасно себя чувствует!

Шиндяйкин выходит вперед. Наст хорошо держит, ноги почти не проваливаются, «док» сразу отрывается от группы и так резво, что Захаров забеспокоился. Он кри­чит, требуя, чтобы Шиндяйкин немедленно вернулся. Это приказ.

«Док» согласно машет рукой и... усиливает темп. По­том он скажет, что не понял Захарова, подумав, что тот просит поспешить с возвращением уже после вершины. Но, конечно, он отлично понял Захарова. Наверное, со стороны его рывок и в самом деле выглядел эдаким пси­хозом, приступом эйфории. Но у него нет никакого при­ступа. Все четко. Надо успеть побывать на пике до вы­броски, успеть вернуться к площадке.

Буква Т выложена из ярких полотнищ парашютного шелка. Шелк пламенеет на снегу, как праздничное украше­ние, и все немного возбуждены, поглядывают наверх. Са­молет уже здесь, он появляется и исчезает, но пока за­нят выброской на 6100, так что время сходить к туру у Шиндяйкина еще есть.

По высоте остается сделать не более трех десятков метров. Но как обманчива эта близость, этот бесконеч­ный гребень, каждый взлет которого невольно принимаешь за вершину. А это не вершина. До нее еще целый деся­ток таких же взлетов, и это может вывести из себя кого угодно. На вершину Шиндяйкин врывается, как на вра­тарскую площадку, и, не отдышавшись, тотчас принимает­ся щелкать фотоаппаратом. Он спешит. Он снимает вер­шинный тур. Ребята у тура. Снимает барельефы Ленина, снимает панорамы на юг и север, запад и восток, сует ап­парат ребятам, чтобы они сняли и его на первом в жизни семитысячнике. Он счастлив! И эту радость не может омрачить даже предстоящее объяснение с Захаровым. А ведь наверняка попадет. И крепко!

Теперь вниз. Но это просто. На площадке Божуков, Путрин, Петрук, другие ребята — весь спасотряд. По-прежнему солнечно, лишь кое-где на фирновых полях стынут тени невидимых на фоне белизны облаков. С шур­шанием ожил на снегу шелк креста. Он казался очень без­обидным, этот ветерок, но, когда появился самолет и бро­сил пристрелочные, их снесло за площадку, за перевал, куда-то на южные склоны. Связи с Петриченко не было, и о том, что намерены были делать там, на самолете, можно было только гадать.

Самолет появился вновь над площадкой в 13.30 мест­ного времени, когда его уже почти не ждали. Как-то буд­нично, разом он высыпал в небо десять цветных точек, и чем ниже они спускались, тем отчетливей становилось видно, что десант уходит за крест. Парашютисты быстро скользили за перевал, за гребень южного склона. Каза­лось, что они просто не видят ни креста, ни встречающих и что, если окликнуть их, докричаться до них, они тотчас повернут, исправят ошибку, и все будет хорошо и здорово, как тогда, год назад, на фирновом плато. Но изменить, предпринять что-либо было уже нельзя.

Доктор Шиндяйкин находился чуть поодаль от креста, у палаток ночевки. Здесь лежал рюкзак с медикамента­ми, и это было первое, о чем он подумал в ту минуту. С верхней кромки скал по склону катился человек чуть ли не кубарем. Это был Прокопов.

— Кто-то разбился! — прокричал сверху Егор Ку­сов.

Шиндяйкин выволок из палатки свой рюкзак и дви­нулся вслед за ребятами.