Экономические факторы

Как известно, экономическое значение науки огромно. Наука модер­низирует промышленность, технику, сельское хозяйство, управленческие стратегии и т.п. Существует раздел экономической науки, который назы­вается «экономика науки». Эта дисциплина изучает влияние науки на хозяйственную деятельность; здесь исследуются экономические эффекты научных разработок, общий вклад науки в экономическое развитие, проб­лемы оптимизации взаимодействия науки и экономики.

В чём конкретно состоит экономическая эффективность науки? В том, что научно обоснованные технологии многократно повышают производи­тельность труда, сберегают рабочее время, уменьшают потребление сырья, изнашивание техники, создают принципиально новые экономические воз­можности. Так, например, начавшееся в 1970-1980-х гг. сокращение ввоза первичного сырья в экономически развитые страны, которое болезненно отозвалось на уровне жизни в странах, играющих роль сырьевых баз Запа­да, было вызвано именно скачком научно-технологической модернизации.

Особое положение науки в экономической системе связано с тем, что научные результаты в известном смысле в целом приносят экономике

эффект сверхприбыли. Давно замечено, что научные достижения — это технологические мощности, которые никогда не изнашиваются. Наука производит продукт, который принципиально не устаревает, а оказывает­ся катализатором последующих новационных процессов; в этом плане на­учные результаты всегда современны и всегда работают на будущее. Ин­вестиции в науку многократно окупаются теми научными достижениями, которые внедряются в хозяйственную жизнь. Даже на фоне множества случаев малоэффективной, а иногда и убыточной работы научных учреж­дений те научные результаты, которые находят себе применение в про­мышленности и экономике, приносят практическую пользу, намного пре­вышающую содержание науки в целом. Разумеется, подсчитать прямой экономический эффект научных исследований невозможно. Кто, напри­мер, вычислит полную экономическую полезность от внедрения новых управленческих стратегий или от рекомендаций эргономики? Кто под­считает, сколько стоит теорема или химическая формула? Поэтому хотя экономическое значение науки и признано (в т. ч. на официальном прави­тельственном уровне) весьма высоким, однако критерии более точной оценки оказываются весьма неопределёнными.

Это создаёт возможность существенного давления на науку. С одной стороны, именно колоссальная экономическая эффективность науки яв­ляется причиной того, что государство и заинтересованные социальные сферы как бы вменяют науке в прямую обязанность непрерывно наращи­вать технологическую модернизацию. Наука как социальный институт должна оправдывать своё существование постоянным и безостановоч­ным производством новаций; в этом вообще с точки зрения промышленно-экономической сферы состоит смысл науки. С другой стороны, не­определённость точного подсчёта экономического эффекта научных результатов (особенно фундаментальных) даёт возможность правитель­ственным и промышленным сферам держать науку на положении вечного должника, который обязан расплачиваться научными открытиями. Пробле­ма взаиморасчёта науки и хозяйствования вряд ли может быть однознач­но урегулирована. Но если бы отношения науки и социально-хозяйствен­ной сферы имели полностью рыночный характер, наука вполне могла бы навсегда обеспечить себе достойное существование. Она могла бы жить безбедно на проценты от открытия, скажем, хотя бы трёх законов механики.

Таким образом, отношение заинтересованных государственно-социальных сфер оказывается весьма похожим на сомнительную мани­пуляцию: наука считается находящейся на вечном иждивении экономиче­ских и правительственных структур, в то время как её реальное содержание на самом деле обходится значительно дешевле того, чем уже обязано общество социальному институту науки.

Однако эту ситуацию не стоит драматизировать. Дело в том, что наука просто не является частью экономической системы. Её деятельность нельзя свести к экономическим эффектам. Уже сам характер инвестиро­вания в научные исследования, оплата труда научных работников, при­близительный подсчёт экономической полезности научных разработок и касающееся их ценообразование показывают, что наука обладает суще­ственной автономностью. Экономическая составляющая её деятельности заметно отличается от экономических кругооборотов торговли, промыш­ленности, сельского хозяйства. Наука принципиально ориентирована на познание, на свободный исследовательский поиск, а экономические сооб­ражения являются для неё только побочным фактором. Таким образом, хотя социальный институт науки и вовлечён в экономические отношения с другими общественными сферами — ведь его деятельность должна фи­нансироваться, экономически оцениваться, он должен расплачиваться за инвестиции — но при этом сам институт науки не является частью рынка.

Автономия института науки и одновременно его зависимость от внеш­них инвестиций приводят к известному напряжению между наукой и госу­дарственно-социальными сферами относительно проблемы финанси­рования. Это серьёзная проблема, которая, в связи с тем что наука нужда­ется в непрерывном расширении своих материально-технических воз­можностей, постоянно оказывается обострённой. Даже если согла­ситься, что в конечном итоге себестоимость научного исследования оказывается низкой по сравнению с неисчислимыми экономическими вы­годами от применения научных результатов, в текущей хозяйственной политике постоянно актуальным является вопрос о реальных финансах, которые должны быть инвестированы в науку. С точки зрения реального финансирования наука становится все более дорогим предприятием. Так, даже такая рафинированная дисциплина, как математика, сегодня являет­ся весьма дорогим удовольствием: для того чтобы содержать и поддержи­вать серьёзную математическую научную школу, давать ей возможность публиковаться, проводить конференции, нужны немалые средства. При­чём закрытие (или насильственное сокращение) школы нанесёт непопра­вимый урон науке, поскольку (как говорилось в § 7.2) элитарная научная школа имеет культурную ценность и не может быть выращена какими-либо внешними мерами.

Кроме того, трудности финансирования связаны с неопределённостью сроков и объёма реальной окупаемости научных разработок. Ведь фунда­ментальные исследования, как правило, не могут быть выражены в точ­ном денежном эквиваленте в сколь-нибудь обозримом будущем. Масса поисковых работ не только фундаментального, но и прикладного характе­ра оказывается просто неудачными. Разумеется, с этим нужно мириться,

15- 1410 Ушаков

т.к. определённый риск и возможность ошибки входят в само понятие поиска. Однако риск в познавательном контексте и риск в материально-экономическом смысле — совершенно разные понятия; государственные и экономические сферы расценивают неудачный результат исследования (хотя он, возможно, в общем когнитивном продвижении имеет весьма положительное значение) однозначно негативно, причём выражают его в финансовых категориях. Добавим, что проблема адекватного финансиро­вания осложняется также трудностями признания научным сообществом значения той или иной научной работы, а также трудностями её модифици­рования в прикладном направлении и последующего внедрения.

Таким образом, экономические взаимоотношения науки и государст­венно-социальных сфер являются источником постоянной и, видимо, не­устранимой конфликтности. Продуктивное решение текущих проблем в этих взаимоотношениях возможно только в результате открытого диалога с установкой на взаимопонимание науки и структур, определяю­щих экономическую политику.

Политические факторы

Отношения науки и политики имеют две стороны.

1. Первая из сторон — это политическое значение науки, или влияние института науки и его достижений на властные структуры. Научное зна­ние хотя и претендует на первый взгляд на идеологическую нейтраль­ность, может использоваться в разных целях и разными социальными группами. Поэтому сама исходная постановка задач и конечная цель исследований могут оказаться политически ангажированными. Действи­тельная заслуга когнитивной социологии в её сильных версиях (см. § 7.1), если отвлечься от некоторых допущенных преувеличений, состоит в том, что она ясно указала на эту возможность. Как утверждает Б. Барнс, рас­смотрение систем убеждений в абстрактном ракурсе не ведёт к успеху; социолог должен рассматривать их всегда в связи с их функциями в прак­тике. Ведь научное познание, даже самое рафинированное, всегда ведомо каким-то познавательным интересом. Необходимо понимать, что за слова­ми «познавательный интерес» могут скрываться расходящиеся устремле­ния более конкретного характера. Развёрнутая концепция различных позна­вательных интересов науки, одним из которых как раз является замысел, направленный на осуществление господства, была изложена в ранней работе Ю. Хабермаса «Познание и интерес» (1968).

Отметим также, что важную роль в понимании того, как функциониру­ют механизмы власти, начиная с самых повседневных и незаметных форм,

Barnes В. Scientific Knowledge and Sociological Theory. London, 1974. P. 39.

и как в действительности тесно взаимосвязаны знание и власть, сыграли работы французского философа и историка Мишеля Фуко (1926-1984). На обширном материале, связанном, в частности, с историей психиатрии и медицинскими науками в целом, М. Фуко показывает, как работают мик­роструктуры власти, используя само знание о человеке в качестве дисцип­линарных технологий и репрессивных стратегий общества по отношению к низко оцениваемым социальным группам. При этом сеть властных отно­шений, пронизывающая исправительные заведения, школы, больницы, предприятия, оказывается тесно связанной с когнитивно-научными моде­лями отношения к своим объектам. Наука привносит нечто, новое в со­циальный порядок. Отдельный человек и население в целом становятся управляемыми объектами, которые можно наблюдать, классифицировать, измерять, статистически анализировать и усреднять, подводить под уни­версальные нормы. Наука, научность, научный взгляд на человека, уни­версальное знание оказываются изощрёнными инструментами властвования.

Что же касается властных отношений на правительственном уровне, т.е. собственно политики в наиболее типичном употреблении этого слова, то здесь ясно видно, что наука прямо используется в государственных ин­тересах, становится эффективным инструментом политики. Она повыша­ет престиж государства, укрепляет его оборонную и промышленную мощь, а также оказывает неоценимые услуги во внутренних делах, непо­средственно в области управленческих технологий. Сфера приложения науки и общего научно-модернизационного проекта весьма широка. Наука открыто находится на службе у власти, например, в изучении обществен­ного мнения (особенно в связи с предвыборными ситуациями), сборе ин­формации о тех или иных параметрах общественной жизни и проведении экспертиз, разработке проектов реформ и всевозможных социальных прог­рамм, консультировании политиков.

2. Другой стороной является влияние политико-административных структур на положение дел в науке. Прикладные функции социального ин­ститута науки, конечно, не остались без внимания политиков. Государствен­ная политика в области науки становится одним из важнейших направлений деятельности правительств развитых государств. Так, уже в период Второй мировой войны в развитых странах были созданы центральные госу­дарственные органы для управления наукой. В их состав входили и учёные, и чиновники исполнительного крыла власти. Например, в США в военные годы заработал Научный совет национальной обороны. Но настоящий рас­цвет административного регулирования науки наступил в послевоенное вре­мя, когда в ведущих государствах была создана масса советов, управлений, комиссий, министерств. Они занимались как вопросами общей научно-технической модернизации, включая задачи внедрения научных достиже-

ний в практику, так и наиболее стратегическими с государственной точки зрения исследованиями, такими как ядерная физика, изучение космоса, военно-научные разработки.

Следует отметить, что пионером государственного интервенционизма в отношении науки явился Советский Союз. Само понятие государствен­ной политики в отношении науки и, более того, государственного плани­рования науки — естественный продукт советской политической систе­мы, воплощавшей принципы тотальной централизации и бюрократизации всех сфер общественной жизни. Правда, широкомасштабного планирова­ния науки и техники не было до 1949 г. (когда появился первый план по внедрению новой техники), а разрабатывались лишь отдельные научно-исследовательские и конструкторские вопросы. Однако уже с первых лет советской власти вопрос о науке был в поле её постоянного внимания.

Послевоенная гонка вооружений развитых стран базировалась в пер­вую очередь на «инвестициях» интеллекта учёных в военно-технологи­ческую сферу. В это время складываются колоссальные военно-промыш­ленные комплексы, формируются великолепно оснащённые центры секретных научных исследований. Колоссальную поддержку оказывали своим научным разработкам и другие развитые государства. Как извест­но, советская наука послевоенного периода была в своей значительной части именно военизированной, государственно-стратегической. Потен­циал науки, направленной в определённое русло, стал важнейшим факто­ром государственно-политической мощи.

Одной из узловых тем во взаимоотношениях науки и государства ста­новится проблема управления научной деятельностью. Она, прежде всего, касается поиска адекватных организационных форм, которые позволили бы науке развиваться наиболее оптимально (не забывая, конечно, и о госу­дарственных интересах). Наукой нельзя управлять жёсткими командно-административными методами. Она достаточно автономна, и главный двигатель научного продвижения — это деликатный человеческий фак­тор, к непременным условиям функционирования которого следует, преж­де всего, отнести талант учёного и свободу его выражения. Это означает, что управлять наукой можно лишь в весьма специфическом смысле — обеспечивая материально-технические условия для научных исследова­ний и коммуникаций, оперативно поддерживая наиболее перспективные направления, создавая благоприятную социальную среду для деятельно­сти учёных (престиж профессии учёного, возможности для высоко­качественного образования, правовую поддержку и т.п.).

При этом остаётся ряд достаточно серьёзных конкретных вопросов, касающихся управления наукой. К ним относятся такие вопросы, как проб­лема критериев при выборе того или иного приоритетного направления,

вопрос о показателях, позволяющих оценить эффективность функциони­рования научного учреждения и его дальнейшую перспективность; кад­ровые вопросы, включающие подбор работников по личным и профес­сиональным качествам, разделение обязанностей, список должностей и оплату труда учёных; проблема планирования количества научных центров и их мощностей; задача оптимального сочетания свободного инициативного начала учёных и государственно-политических заказов; вопросы, касающиеся стимулирования и мотивации научного труда и многое другое.

Как известно, прямое вмешательство политики в науку с целью поощре­ния каких-то направлений или решения конкретных проблем далеко не всегда оказывается удачным. Но есть и успешные стратегии государствен­ного содействия науке.

Примером достаточно разумной политики государственно-администра­тивной сферы в отношении поддержки науки могут служить США. Доказа­тельством эффективности этой политики является лидерство в области высо­ких технологий, которое Штаты сохраняют за собой фактически в течение всего послевоенного периода. Начиная с 1970-х гг. США пошли по пути поиска новых форм управления наукой. Как известно, в 1960-1970-е гг. наблюдались определённые кризисные явления в отношениях науки и обще­ства, сопровождавшиеся призывами к более жёсткому социальному контро­лю за наукой (см § 6.3). Однако власть и сами учёные осознавали, что обще­ственный контроль за наукой не должен превращаться в диктат. С другой стороны, соперничество развитых стран на мировой арене требовало неук­лонного совершенствования государственного управления наукой, заботы о её процветании и повышении её эффективности. Новыми формами взаимо­действия администрации и науки явились различные организационные структуры, занимающиеся оценкой новейших технологий и анализом тен­денций, складывающихся в науке и технике. С помощью самих учёных в пра­вительстве стали более пристально рассматриваться вопросы регулирования науки. Например, был создан неформальный институт консультативной помощи депутатам в решении вопросов научной политики, причём многие участвующие в нем учёные заняли видные посты в структурах власти. Была также отлажена гибкая система финансирования, использующая как госу­дарственные, так и частные источники. Функционирующие в США научные учреждения по организационному принципу можно разделить на три типа: это национальные ведомства (федеральные лаборатории, центры и т.п.), структуры в ведении частного сектора промышленности (научные лабо­ратории фирм) и структуры в системе образования (университетская наука). С 1980-х гг. правительство США взяло курс на преимущественное финансирование фундаментальных исследований, сократив одновременно

инвестиции в прикладные разработки. Поддержка фундаментальной науки проявляется в создании под эгидой государственных ведомств, прекрасно оснащённых лабораторий, в которых занято более 500 тыс. учёных и тех­нологов. Исследования, проводимые в них, в отличие от университетских и промышленных, имеют стратегический характер, планируются как долго­срочные, поддерживаются как самые дорогостоящие, обеспечиваются условиями для междисциплинарных изысканий. В то же время отлажено тесное взаимовыгодное сотрудничество промышленности и университет­ской науки. Достигнуто сочетание инициатив, которое в разных структу­рах исходит и от правительства, и от университетов, и от частного промыш­ленного сектора. В структуре самой экономики США наука и технология заняли центральное место¹.

Таковы основные черты американской системы государственной под­держки науки; безусловно, это пример, во многом достойный подражания.