О жизни без мамы

Иван (Ион): Когда жил год в Ноябрьске, у меня было целых два начальника. Но я старался какие-то выгоды находить. Ноешь сначала одному про свою детскую проблему, а потом другому, они в результате поссорятся и вероятности больше, что ты получишь то, чего хочешь.

Светлана: К тому же можно у двоих сразу на мороженое выпросить.

Иван (Ион): А ты метод выдумала: еще слово скажешь — и не получишь просимого неделю, а еще слово — и месяц не получишь! Тут чувствуешь полную беспомощность. Настолько прижала, даже пикнуть не мог.

Светлана: Оказывается, так построена правовая система в Англии, кажется. Люди разводятся, и отец по постановлению суда может раз в неделю приходить к дочери. Но если он приходит не раз в неделю, а чаще, жена снова подает в суд, и ему говорят: "Ах так, ты нарушил, будешь теперь раз в месяц приходить к дочери". Если он опять нарушает, ему говорят: "Ты можешь приблизиться к дочери только на пятьсот метров. Не ближе". А если он приближается ближе, ему говорят: "А теперь можешь приблизиться к дочери только на километр".

Усиление наказание логическое, оно давно уже умными людьми придумано.

Иван (Ион): Ты утрируешь?..

Светлана: Нет, так и есть. Все очень строго. Попробуй только нарушь предписание суда. Помнишь? У тебя было безвыходное положение: ты или замолкал или... просто вынужден был замолкнуть. А в Ноябрьске было два начальника, можно варьировать. Я помню, ты приехал с зашитыми карманами на школьной форме, карманы на брюках были зашиты аккуратным швом.

Иван (Ион): А зачем зашивали карманы?

Светлана: А я хотела у тебя спросить. Наверное, чтобы мальчик руки не совал в карманы. Считалось плохими манерами, очевидно. Это очень сильно отличается от нашего воспитания.

Иван (Ион): Там обстоятельства семейные были немножко другие. Четыре человека в одной комнате жили. Один из которых — детский хирург, который оперировал ребенка, а мать этого ребенка ждала за дверью, когда он выйдет и скажет: умер ребенок или жив. Рядом с заплаканной мамой сидел красный от ярости папа-шкаф, готовый разорвать врача на куски, если тот не может спасти его малютку. И так несколько раз в сутки. А если умер по вине хирурга — прощай свобода, работа, семья. Одно неточное движение руки — и всё!

Светлана: Да, это ужасно, конечно. Я Константину часто говорила: это ненормальная работа, хирург должен очень много получать и очень много отдыхать, или увольняться. Так нельзя.

Иван (Ион): Это ой! Ему наверняка приходилось выходить и говорить: извините, ваш ребенок у меня под ножом умер.

Светлана: Ужасно, ненормально. И привыкнуть абсолютно невозможно. Тем не менее, Константин выбрал эту профессию. У него дедушка был хирург, Косте передали инструменты дедушки, родители тоже врачи. А Константин больше всего на свете, забыв про день, про ночь, про еду, любил ковыряться с железками, радиодеталями.

Иван (Ион): Он говорил, что это святое, нельзя никакого начальника к этому допустить.

Светлана: Такое отношение, по-моему, ему и сослужило недобрую службу. Он решил — работа может быть не очень любимой, а хобби — очень любимым. Почему?

Иван (Ион): Конечно, ему пришлось много сделать для людей и мало для себя. Пока не могу одобрить такую позицию.

Светлана: Кстати, под конец его жизни, когда мы встречались, он несколько раз говорил: "Я понял: работа — это всё фуфло, единственное важное в жизни — семья".

Иван (Ион): А я его спрашивал, кстати, почему он не сменит работу, он сказал: сейчас уже не может. "Я единственный детский хирург во всем Ноябрьске и в округе".

Светлана: В результате сейчас ни детского хирурга, ни отца для сына и дочери, ни мужа для тети Иры, ни сына для твоей бабушки, ни хорошего друга для многих людей, ни классного мастера, который радио занимается.

Иван (Ион): Так или иначе, он был одним из жителей той квартиры. Маленькая сестра Маша, которой свойственно было болеть, падать отовсюду, кричать, не спать ночами. Она, по идее — главная в доме. Третий — я, который считал, что должен быть главным всегда и везде, мне должно уделяться все внимание и любовь со стороны родителей.

Восемь лет, как раз такой возраст, когда постоянно хотелось шухерить, бегать по стройкам, всё взрывать по возможности, что взрывается, поджигать всё, что горит. То есть обязательно иметь свободы настолько много, насколько ее много может имеет живое существо. И там, конечно, раннее увлечение девушками, весь этот неспокойный период.

Четвертой же была тетя Ира, мачеха, которую можно понять. И я, честно говоря, не знал, зачем она согласилась взять меня к себе. У нас бывали конфликты, нередкие. Не из-за того, что я неродной сын, но забыть об этом, наверное, невозможно в общении с ребенком. Он не твой, во-первых, во-вторых, он сын не очень-то любимой той женщины. Сын первой жены твоего мужа.

Но Леонид, по-моему, уникальный человек в этом отношении. Они с отцом всегда общались дружественно, играли в шахматы. Надеюсь, не только при мне.

Так вот, эти четыре человека были вынуждены постоянно жить в однокомнатной квартире. Меня приходилось заставлять читать насильно, ходить в библиотеку. Жрать ничего не хотелось, кроме вкусного, в Тараскуле я не обязан был есть то, что мне не хочется. А в семье медика достоверно известно, чего и сколько надо съесть.

Светлана: И всё с хлебом!

Иван (Ион): В Тараскуле садился за стол, когда мне хотелось. Или лез в холодильник и чего-нибудь съедал. Или нажаривал "яичницы-слепуньи".

Светлана: Быть голодным лучше, чем хлеб с майонезом трескать. Я так считаю.

Иван (Ион): Голодным быть сейчас не люблю, но зато добровольно голодаю. Ну а в Ноябрьске мне, конечно, приходилось садиться за стол, когда нужно, есть то, что нужно.

Светлана: Там тебя, наконец-то, научили читать, а до этого времени ты ехал на моей шее. Я читала тебе все эти семь лет, очень много. Очень благодарна: научили читать, пусть из-под палки какой-то. Белой, кажется.

Иван (Ион): Писатель наверняка должен уметь читать. Тогда я уже был писателем, диктователем вернее. Диктовал "Просто Ваньку", а читать сам не умел. Хотя в школе учился, и буквы знал. Но к занятию этому трудоемкому душа не лежала.

Ну о чем еще можно вспомнить? Конечно, в Ноябрьске появилось множество разных соблазнов, и свободы предоставляли побольше, чем в семьях моих знакомых. Я какую-то часть времени был представлен сам себе, ходил везде. Но конечно, не мог оценить эти красивые места, поскольку ребенку они сугубо пофиг.

Единственное, что интересовался особо — камнями под ногами, халцедоны красивые разглядывал, агаты. Помню, отец занимался со мной часто рыбалкою, фотографией, музыку учил слушать.

Светлана: Он с тобой какую-то зарядку дыхательную делал.

Иван (Ион): Да, все его свободное время мы проводили вместе. Постоянно то на охоту, то в лес, то по грибочки ходили.

Светлана: Любовь у него к тебе была искренняя, ее нельзя назвать ненормальной, как у меня, которую не разглядеть, якобы, никак. Любовь выражалась открыто и прямо в этот период. А случались другие периоды, когда его дома ждала, сидя с тобой больным без денег и без продуктов.

Иван (Ион): Сколько лет мне было?

Светлана: Три года, ты очень болел, когда из больницы я тебя забирала. Ну, после развода он не любил захаживать к нам. Приходилось тебя водить в больницу к нему поздороваться. Он объяснял — очень тяжело морально в бывший дом ходить, его можно понять...

Хочу вот спросить. Ты разлучился с мамой, со мной, то бишь, тогда примерно на год. Хоть мы приезжали один раз. До этого со мной не расставался больше чем на два-три дня никогда. Для тебя это была трагедия, ты скучал, плакал по ночам? Думаю, ничего подобного?

Иван (Ион): Нет, по ночам, конечно, спал. Но скучать да, приходилось частенько. Когда вспоминал моменты нашего с тобой большого веселья. У меня начинало формироваться к тебе такое отношение, как сейчас к отцу. Поскольку мы с тобой встречались редко, ты мне покупала вишневый нектар.

Светлана: Я уже смеялась, когда ты мне говорил, что начал курить.

Иван (Ион): Это уже были проблемы моего отца, он меня воспитывал, за меня отвечал.

Светлана: Я такая милая, мы такие были замечательные. Приезжали, покупали подарки. Это было классно. Могу сказать: у меня тоже были большие эмоции по поводу твоего отъезда.

Иван (Ион): О! Это очень интересно, расскажи!

Светлана: Сшила тебе красную рубашечку, помню, на пуговках на беленьких, в которой ты потом снимался в программе "ВиД". Красненькая рубашечка. И когда шила, у меня периодически слезы выступали. Но я себе говорила: нельзя никаких эмоций допускать, ничего не произошло. И была уверена — ты вернешься очень скоро.

Если бы не эта уверенность, я тебя бы никогда не отдала. Я бы тебя никогда не отдала насовсем — это просто исключено. Я была уверена стопроцентно — ты вернешься, может не через год, а через два.

Сложилась настолько безысходная ситуация, мы крутились на одном месте. А надо книгу написать. В общем, как-то прорваться через колесо безденежья, уроков, мытья полов в санатории и всего-всего. Мы просто не могли двинуться вперед.

Иван (Ион): А кому принадлежала идея отдать меня в Ноябрьск?

Светлана: Идея принадлежала Константину. Они с Ирой приехали перед первым классом и предложили, чтобы ты поехал туда, к ним. Но с условием — насовсем. Я сразу отказалась.

Иван (Ион): А зачем я им понадобился?

Светлана: Они не объясняли, но думаю — тут квартирный фактор. Они бы получили квартиру. А так они и квартиру не получили, и тебя пришлось им забрать через год, и жить в однокомнатной. Они об этом не говорили, хотя я сразу сказала: "Костя, если тебе это поможет в материальном плане — то Ивана забирай на какой-то срок, чтобы решить проблему с жилплощадью. Я же понимаю". Он ответил: "Нет, нет, квартира ни при чем".

Иван (Ион): Думаю, и фактор страха перед экспериментальным воспитанием сына нельзя сбрасывать со счетов.

Светлана: Потом мне кто-то сказал — им светила трехкомнатная квартира.

Иван (Ион): А книга "Я просто Ванька" уже существовала?

Светлана: Ее надо было написать. У нас лежали какие-то черновые наброски, мы работали дворниками и поломоями.

У меня начиналась депрессия... Но я человек, который не может быть несчастным, стала искать выход, написала Константину: со второго класса он тебя может забрать, объяснив еще и тем, что школа тут не очень хорошая. Я тогда к школе серьезно относилась. И думала — там хорошая школа будет, в Ноябрьске. Видела, что не могу и не хочу с тобой школьной учебой заниматься.

Константин горел желанием тебя воспитывать, а мне нужно было год выиграть. И я его выиграла.

А потом летом приехал ты и, проснувшись утром в Тараскуле, сказал мне...

Иван (Ион): Вот это помню, этот момент помню.

Светлана: "...хочу остаться у тебя".

Иван (Ион): Мне еще прочитали книгу "Я просто Ванька".

Светлана: Рукопись? Вслух?

Иван (Ион): Да, в конце я зарыдал.

Светлана: Почему я была уверена в твоем возвращении? В первом классе не совсем очевидно, а вот ко второму классу я сделала из тебя (или ты сам стал) полностью своего ребенка. Ты знал, что такое свобода, что такое болтовня, бесконечный смех. Этот праздник души, который у каждого мыслящего человека на первом месте стоит после жратвы, когда можно поболтать от души, похохотать вдвоем, втроем. Кажется ерундой, но когда этого лишаешься, то испытываешь большой голод.

К тому времени ты уже надиктовал нам книжку. В первом классе уже понял, что такое кайф разговора, сочинения, придумки, кайф радости творчества. Я знала — от этого не сможешь отказаться.

Иван (Ион): Значит, папу обманула?

Светлана: Было честное сражение. За душу.

Иван (Ион): Выходит, я продал душу за праздное веселье да свободу от трехразового питания! Но уговор-то все-таки был, что меня насовсем забирают.

Светлана: А иначе бы Константин тебя не взял. Но я же не собиралась тебя сманивать.

Иван (Ион): И как ты думаешь, почему же я вернулся?

Светлана: Не потому, что у отца было плохо. А просто ты опять почувствовал дух свободы, болтовни, удовольствия.

Иван (Ион): Видимо, решение в таком возрасте принимают интуитивно, а не по хитрому расчету. Видимо, что-то внутри меня подсказывало: в семье, все-таки должен быть один ребенок. Самый главный.

Светлана: Если бы не было Марии, возможно, ты гораздо лучше бы прижился. А действительно там началось твое курение?

Иван (Ион): Это было чисто возрастное. Когда я приехал сюда...

Светлана: Ты продолжил.

Иван (Ион):...спер у Леонида из погреба бутылку вина; он припас чтобы расплачиваться с грузчиками, которые привозили песок и навоз. У него еще были сигареты индийские, которые выдавали по талонам. Всё это я весело воровал, и с соседями мы курили. В общем, беспредел был полнейший. Как вы только терпели. Ужас!