Тут псалтирь рифмотворная 49 страница

Посмотрим только на обе стороны, и признает всяк, надеюся, все предложенному образу подобное.

Во первых, кто и каков неприятель явился, который многими причинами возбудил Россию на брань с собою? Аще не отмещем древняго философскаго догмата, что добрыя свойства и в неприятеле хвалити подобает, признать мусим, что шведский народ многим временем предварил нас, как во всех прочиих учениях, так и в воинском искусстве, все давно уже возъимев, что к непостыдному ополчению нуждно есть - нуждныя суть советы и промыслы, далече впредь видящыя и намеряемо дело кругом по всем обстоятельствам осматривающыя. Довольна в том Швециа, которая не вчера уже твердит философию политическую и в школах, и в сенате, и в учении, и в практике.

Нужда иметь к войне искусныя военачальники; исполнила себе нужду сию Швециа и домашним наставлением, и внешними от перегринаций перенятыми прикладами, и не одноличною войною с разными и не одним видом и оружием воюющыми народами. Нужда к войне иметь воинство не новое, но изученое и обыкшее; - где тое лучшее, как в Швеции; которая людей своих и учением и делом так в военном обхождении исправила, что, кажется, ничего иного кроме войны не умеют! Нужда есть и великая, да бы рядовой воин был сильный и во всяких трудах и безгодиях терпеливый; и того ради славные оные спартаны, как об них истории повествуют, закон или обычай имели младенцов своих в студеной воде купать, да бы от рождения терпения навыкали. А Швециа не требует таковаго предоберегательства, ибо, понеже терпеливодушие воинское на сугубой силе, аки на двоих раменах утверждается, на природе и искусстве, - обое то имеет шведский народ. Природою самый северный (зимних бо климатов народи, яко удобнейшые к войне, паче прочиих от политиков похваляются), а искусством от частых походов ко всяким тягостям, как железо закаленый и славному железу своему подобный.

Еще нужда есть к войне, да бы сердца, как военачальников, так и воинства, были нетрепещущая, но упования и великих надежд полная. И сия нужда, моим мнением, есть паче всех нужд нужднейшая; без добраго бо куражу, без сердца уповательнаго советы не помнятся, искусство правителей помрачается, учение воинское забывается и самое терпеливодушие робеет и не действует. Кто же и сея толикия и толь нуждныя силы не видел прежде в соседах сих наших? Многая прежде сего на многих войнах поспешества, и полученным виктории, и разсеянный орудия своего страх по всей Европе, и слава по всем свете толико умножили им сердца, что воевать им, как бы на готовый лов ходить казалося.

И се краткая, да самая нужднейшая опись того, который возбудил Россию к войне. Что бо еще прочее требуем? Богатства ли? Имели довольное. Оружия ли? И материя, и дело домашнее и преизрядное. Того ли, дабы множайшая часть была своего, нежели наемного, воинства? Вси свои были: и единоземнии, и единовернии, и единодушнии, и, что всего есть большее, вси равно и по государе и по отечестве своем ревнующыи.

Посмотрим же на другую сторону, посмотрим на лице твое, о Россие! Какова ты была прежде войны сея и како устроена к войне? Аще бы не известно было нам твое, державнейший монократор, и смиренномудрие, котораго силою недостатки своих яко своя исповедует, и правдолюбие, которым и о чуждей славе свидетельствует, - воистинну и опасно и стыдно было бы сказывать, что сказать мне надлежит. Прочиих же слышателей молю терпеливо понести повесть преждних скудостей наших. Ибо соразсуждение бывших наших немощей с силою противившейся нам стороны покажет ясно, какое милостивое сотворил с нами смотрение свое вышний в прошедшей войне чрез сего великаго министра своего, державнейшаго нашего императора.

Яковую емблему вымыслило монаршее остроумие о зделанном от него флоте и введенной в Россию навигации? То есть образ человека, в карабль седшаго, нагаго и ко управлению карабля неискуснаго. Таяжде емблема, тот же образ служит ко изъявлению и всего воинскаго России состояния, каковое было в начале войны бывшия. Нага воистинну и безоружна была Россия! Зде бо именем оружия не просто оружие, то есть железо и медь, на вред супостатом устроенныя, разумею, но доброе оружия употребление. Надобе, на пример, чтоб был мечь из добраго железа; да без соравнения больше висит на том, да бы сильная и искусная рука оным действовала. Якоже бо одним пером неравно пишет ученый и неученый писец, одним органом неравно слух веселит искусный и неискусный музык, одним серпом неравно нажинает сильный и немощный жатель, так и одно оружие неравно в разных руках действует. И где нет силы, искусства, еще же к тому и мужественнаго сердца, там оружие не помощь, но паче тягота и помешательство. О чем всуе много говорить и пред рядовым воинством, кольми паче пред воинскими учительми!

А мало не то было у нас из начала мимошедшия войны.

Еще древле у еллин и римлян, за частыми войнами, от искуса дел усмотрены были от военачальников и философов изрядные уставы и регулы воинские, а к ним много еще прибавлено в последнейшые лета. Разсеялося и принято оное учение мало не по всей Европе, а российский народ не имел того ни в умах, ни в делах, ни в книгах. Какая ж могла быти надежда народу сему, вступающему в войну с народом сильным и обученым и с которым мы давно уже не воевали? Воспомянем ли бывшыя у нас войны с татарами? - Богу благодарение давшему и тогда крепость царем нашым и не точию варваров оных оружием российским смирившему, но и покорившему Российской державе. Однакож войны и виктории татарския весьма не в пример; не смотря на старики, что ни скажут - нам вопреки. Славите вы, батюшки, походы вашы, на татар бывшыя: да славите во угле и в компании вашей, а где речь о войне шведской - молчите, пожалуйте! Приходит тут на мысль, что пишет Тит Ливий. Когда Александр Македонский воевал персов, между тем временем дядя его, другий Александр, епиротский король, воевал с римлянами; тот, с крайним своим бедством узнав силу римскую, побежден весьма и сам смертно ранен, умирая сказал: "Племянник, - рече, - мой с женскими силами воюет". Так опорочил асийския силы против римских. Но тожде ли и мы скажем, примеряя татарские к шведским силам? Оставляю всякому в разсуждение.

Еще ж хотя и великая противных сила, да была бы нам ведома! Ведомо было бы нам коликое множество и каковое их действо. Как приводят и ставят на бой? Как разделяют, как совокупляют партии? Какие имеют прочые порядки и вымышляют ли стратагемы? Подобие, какое обозов положение, как крепкие фортеции и в них гварнизоны, аммуниции и припасы прочие? То хотя бы воевать с ними страшно было, однакож можно бы было лучшее иметь опасение. А то всего того мы не ведали, а раздражении дерзнули. Сверх всего, каковый наш воин был? Старочинное стрелецкое воинство как дельно было, всем доселе есть известно. И добро, что тогда ексавторовано и отставлено: была бы то гангрена некая, свое, а не чуждее тело вредящая. И то едино к так страшной и лютой войне сделано полезное, что от такого внутрняго вреда Россию уврачевано. Начиналось и преполезнейшее дело богомудрым монархом - воинство регулярное, да только ж начиналося: новый и скоростию набраный воин, когда требовал еще учения, послан на дело яко искусный. Никто не смеет неученными коньми ездить. Россиа дерзнула необученным воинством воевать и от потешных ексерциций, от притворных баталий в самый жесточайший марсовый огонь вскочила. О дело ужасное! Уже слава богу удалося, уже произошло в пользу неописанную. Однакож, таковыя начатки воспоминая, содрогается сердце. Не явственный ли се образ емблемы императорской? Не видим ли Россию в тогдашные времена, аки бы человека некоего, простаго, неискуснаго, нагаго, на морския волнения дерзающаго? Но и сверх того, была тогда Россиа, по предложенному в начале слова сего подобию, подобна человеку безоружному и спящему и аки от сна метнувшемуся на раздражившаго себе противника, сильнаго, вооруженнаго, готоваго.

Известно всем уже от изряднаго разсуждения, о долговременной войне сей напечатанаго, что еще Кароль единонадесятый, отец воевавшего с нами Кароля дненадесятого, намерял и готовал войну на Российское государство, и все уже к действу тому потребное предусмотрено было; то когда сын его крайне раздражил главу российскую, тогда вооруженный и весьма готовый был. С нашей же стороны ни мало о их намерении не было ведомо. А се есть сну подобное, и вящше подобное по сему еще, что российской силы все иное было намерение; на главнаго христиан гонителя, на разорителя восточныя церкве намеряемо было руское оружие. То раздраженная от Швеции Россиа воистинну яко с просония на противника своего устремилася. Сталося же еще и другое нечто тако от сна возбужденному подобное. Якоже бо возбужденный от напастника и на его метнувшийся и сперва нечаяния ради не знает, кто и как сильный раздражил его, а сплетшеся с ним борьбою, тотчас силу его ощущает, - так и Россиа, метнувшися на Швецию, силы оной не разсуждала. Да тот час нарвскою язвою ощутила, и умножали страх многии легкодушнии из наших, разсевая отчаятельныя слухи: швед непобедимый! трудно! Что делать с ним! Нам ли с шведом воевать? Непобедимый швед!

Видим, слышателие, и довольно видим, хотя не все и не довольно слышим, коликое неудобство наше было в начале мимошедшыя войны! И как то истинно, что Россия слаба и нага, но и еще, аки от сна возбуждена, метнулася на напастника своего давно сильнаго и уже весьма на вред ея готоваго.

Разсудим уже вкратце, что сталося, тако бо увидим неизреченное и паче надежды явленное нам божие милосердие. Древнее пословие есть: льва спящаго не буди. А тут было противное: бывшый наш противник как народным знамением, так и самым делом лев, не спящый, но бодрствующый, возбудил обидами и досадами своими, раздражил нас и возбудил аки сонных. И то с ним сделалось, чего ради спящаго льва возбуждать опасаемся. Всякому чаянию, и нашему, и шведскому, и всего мира, сталося противное. Нам непочему было надеятися не только одолети, но и устояти. Супостат, о победе своей несумнящыйся, аки по победе торжествовал. Мир весь со удивлением смотрел на дерзнутое от нас дело, и иннии сболезновали, иннии и ругалися нам. Да тако с нами удивил милость свою господь, что всех мнения и чаяния, аки бы реки, вспять возвратилися. Начало войны такое было, что могли многии, наипаче же невернии и безбожник, ругательно сказовать о заступнице нашем, бозе Иаковле, как иногда филистины ругалися: сном уснул или вином упился бог их. Да сталося так, что и нам со псаломником воспети мощно: "Воста яко спя господь, яко силен и шумен от вина".

О всемирнаго удивления! Как незапно да вельми знатно в войне сей стала в славу и пользу возрастать Россиа! Растет человек, растет древо, ведаем, да ни какими очима не можем усмотрети растительнаго движения. А мир весь ясно видел, как народ российский, когда весьма ему исчезнути многии провещали, возрастал высоко и аки бы подымался - от гнушения в похвалу, от презрения в страх, от немощи в силу. Желает, желает со игранием сердце именно воспомянути ращение оное или восхождение, или иным некиим именем наречем толь чудесное благопоспешество! Но как настоящаго, так и будущаго рода опасаемся. Настоящаго, да не вознегодует, что скудным и неравным словом толикой вещи касаемся и не всю, как подобает, объемлем; будущаго же, аще или слово сие, или иные получит повести, да не возмнит, яко безмерные или притворные речи. Сами убо, слышателие, сами памятию себе представляйте страшные оные, да вечную нам славу приобретшые и необоримую силу соделавшые марсовые акции, по Ливонии, и Курландии, и в Польщи под Калишем, и в Белой России под Добрым и под Лесным, и в Малой под Полтавою, частных некиих действий и не воспоминая. Потом уже и на море, где прежде и мирнаго шествия мы не умели, полученныя дивныя виктории и богатыя корысти! Представляйте себе пред очи трудные оные приступы и аттаки, да все получением окончанныя, - неприступнаго Ноттенбурха, междоречных Канцов, сугубокрепостной Нарвы, твердаго Выборха, крепких и богатых Дерпта, Ревеля, Пернова, Риги, и на чюждую пользу, а по тому на большую нам славу, Странзулда, и Штетина в Померании! И что воспоминать городы? Великия княжения и провинции предстоят, Финляндиа, Карелиа, Ингриа, морем и землею богатящаяся Ливониа и по морю островы угодные!

О, аще бы остановится нам похотелося при всяком воспоминаемых дел месте, коль много было бы, чему присматреватися и удивлятися! Не вышло бы из меры своей слово, которому в кратком времени вместитися невозможно.

Да и кратко вся воспоминать великое неудобство: се бо, воспоминая поспешества воинская, только что незабвением прошли гражданская. Вещ воистинну неслыханная! В одном времени и вооружала и украшала себе Россиа! Когда нужда настала прилежно смотреть, как бы целость отечества сохранить от толь сильных супостатов, было ли время и помыслить строить многотрудныя и многоценныя флоты? Помышлено и сделано. Было ли время созидать крепости, наипаче же превеликий новый град царствующый? И то не оставилося. Было ли время сочинять и писать разныя законы, уставы, регламенты гражданския, и земныя воинския и воинския морския и уставлять соборныя правительства? И то в конец свой произошло. Чудо чудес, что новое в России воинство вдруг и воевать училось и победительне воевало. Что же речем, когда еще и мирная дела, строения, учения, исправления с войною толь страшною в одном времени вместитися возмогли!

И наше ли се единых разсуждение и удивление! Весь мир согласно о сем засвидетельствует, вси народи скажут то, что сказующую слышали мы Корону Польскую, которая в прошлом годе, усты полномощнаго посла своего, к лицу державнейшаго императора нашего изъявила в том великое свое удивление: что единому монарху и в кратком времени благословил и поспешил бог толь многая, и разновидная, и трудная дела совершить, которыя дивно бы было, аще бы многие государи и долгим временем соделати возмогли. Едина сего зависть не скажет, да и зависти являтися стыдно уже.

Таковую и толикую видяще измену, толикое России в славу преложение, кто не видит пребезмернаго к нам благоутробия, милосердия, благодеяния божия? Кто не исповесть, что сия сотвори величия с нами сильный, и свято имя его! Сотвори сия животворящый мертвыя, и нарицающый несущая, якоже сущая, и всяческая от не сущых в бытие приводящый: не сущыи воистинну и мертвии были мы, аще посмотрим на преждняя времена и соразсудим нас с народами прочиими. И се уже созда и оживотвори нас десница вышняго. Но коим смотрением сотвори сия бог? О том всякому подобает и прилежно разсуждати и незабвенною твердити памятию.

Главное дело смотрения божия - данный России во главу толикий и толь дивными талантами обогащенный муж. Видимо смотрение от начала царствования его. Коль страшные безбожных мятежников востания, с лютостию, и кровопролитием, и нападением на неприкосновенный монаршый дом! Ужасно и воспоминати: мощно знать, что шатался то диавол. Однакож все оное шатание, не человеческою, но некоею невидимою силою укрощено, намереннаго конца своего не получило.

Когда же воспоминаем, что вышепомянутым злодеям или помогало, яко собою возъярившымся, или вместо орудия вражды своея, яко на зло готовых, употребляло лице другое, - кто таков, которое лице? Увы бедствия и студа! Срамно говорить, да ко славе дивных о монархе нашем божиих судеб говорить потребно: лице ему единоутробное, по близости крови ко братскому, а по возрасте своем и ко матерьнему люблению, не токмо всеми законами, но и самим естеством одолженное! Да кто же он таков? Оле! Трепещет язык таковаго имени в таковом деле произносить: Оле, увы! Сестра! Родная сестра, да природному своему званию противная и аки бы утробу свою от себе извергшая. Сие, слышателие, когда воспоминаем токмо, чие сердце, только бы не весьма каменное было, чие у нас сердце не многими и различными ранами терзается - и страхом, и удивлением ужасным, и горькою жалостию, и негодованием, и ревностию, и безмерными болезньми! Чие же и лице стыдением не горит, воспоминая так черный порок рода российскаго? И то воспоминая токмо, как же легко было видети сие! Однакож видети было. Видим же и предивное смотрение вышняго, который во отчаянных, по видимому, злоключениях уготовлял вышшую всякого чаяния славу избранному своему. Видимо смотрение от воспитания его. Кто наставлял коронованнаго отрока? Кто путь ему к толь высокой политики показовал? Кто поощрял сердце его прикладами славных самодержцов и храбрых богатырев? И говорить нечего! Однакож туды устремился и достигл, куды многии прочии, от мудрых наставников руководими, далече не достигают.

Зрите же паки и ужасное, и жалостное, и студное искушение! Зрите, что паки на зло наше завидяй добра диавол затеял и чего паки дивный в судьбах своих бог к показанию смотрения своего употребил! Когда уже сие солнце наше, разбивши многия, изначала дне его и изблизка и издалече возносившыяся облаки, темныя и кровавыя, восходило на высочайшее течения своего место, на полудне славы своея, - тогда, аки луна некая, подойти под него и помрачить потщалася измена жестокая, или бунт, или мятеж, или не вем как и нарещи зло оное. Паки бо зде неслыханное и необычное бедство. Паки ум смущается, терзается сердце, уста в сказании трепещут, и срамота очи помрачает. Да и сказания не требуете, слышателие! Еще бо прошлый по тысящи и седмсот осмнадесятый год, аки бы не минувший и не прешедший, пред очима нашима стоит, который открыл нам и разрушил преужасную, которая уже уготована была, трагедию. О стыдения лица! О тяжести сердца нашего! Чего не желаем слышати в чуждых народах, тое мы понуждени были видети дома у нас. Сыновнее (како сказати сие, да как же и умолчать!), сыновнее на отца востание! Да неполная речь се: сыновнее и подданское, на отца и государя своего, - да каковое? И сродными, и кровными сковники вооруженное и разнообразных злодеев, лукавых рабов, и лицемерных святцов, и силных, и немощных, и богатых, и нищых суккурсами подкрепленное. Кроме срама и различных сердечных болезней, кого благоразсуднаго сие тогда обличенное зло весьма не помрачило удивлением? Дивная была и вышепомянутая на монарха сего в начале владения его измена, но без соравнения дивнейшая сия новая явилася. Тогда он мал был, отрок был, новый был и, яко солнце при восхождении своем, не силен, и понеже неизвестно было еще, что ему смотрение небесное уготовляло; того ради страха божия не имущым и не страшен был. Но когда возрастом и силою (не о теле глаголю, но о славе и храбрости) превеликий уже исполин показался, когда сильный соперник, в борьбу с ним вшедшый, изнемогл весьма и о дерзости своей раскаялся, когда и далекия страны от грома оружия его содрогнулися, не дивно ли, что и тогда нецыи от подданных и от ближайших своих дерзнуть на его не усумнилися? Как было не славити толь уже славнаго? Как не любити и нашея славы виновнаго? Как не боятися сильнаго, победительнаго и всюду страшнаго? Видяще же его не видимым щитом божиим, но явно покрываемаго, как было злое на него не ужаснутися и помыслить? Однакож иначе сталося. Виждь зде, всяк не крайне ослепленый, зри и виждь слепоту мятежников, шатание диавола, искушение самодержца, бедстзо всего отечества, но зри и виждь и чудесное божие смотрение.

Великая оная напасть не токмо многия могущества своего имела надежды от домашних, но и от чуждих сил. Что же сделалося? Чуждым советы помешалися, домашних коварства открылися: пожар, как было видети, великий начинался и долго Россию разрушать имущий. А промыслом божиим вся оная лютость вскоре исчезла, и, яко сено воспламенувшися, сама, без вреда отечества, незапно сгорела. Живый на небесех посмеялся им, и господь поругался им. Разоряяй советы язык, отметаяй мысли людей и отметаяй советы князей вся оная лютая начинания упразднил.

Видимо же наипаче стало смотрение в начатии, и продолжении, и благополучном окончании бывшей войны.

Кроме бо силы и искусства неприятельскаго вышепомянутого и зде от своих подданных великое, и не одно, оружию самодержца нашего было, как добре ведаете, помешательство и препятствие. Свирепый бунт донский и жестокий мятеж астраханский мало ли монаршему сердцу смущения, отечеству же отчаяния приносил? И от тех же наших бедствий не великия ли неприятелю возрастали надежды преуспеяния своего? Что же речем о измене окаяннаго Мазепы? Когда он не в начале войны, не в некоей небольшой опасности, но в крайнем добра или зла нашего чаянии, к помощи супостат и к разорению отечества нашего, бесом влекомый, устремился? Не сему ли сие подобное явилося, когда бы кто на горящый дом солому и сено бросал или в лютейшем волнении скважни в корабле делал? Что тогда было на сердце тако искушаемаго и аки бы уже предаемаго государя, сам он тогда показал, возгласив жалостне к богу при всенародном молении псалом оный, на льстивых рабов и врагов отмщения просящый: "Боже хвалы моея не премолчи".

И то искушение, - зрите же и божие смотрение, что в таком добра нечаянии или паче отчаянии сталося? Отложился вред, которого на себе изблизка мы ожидали, а пришло благополучие, которого и издалече надеятися трудно было.

Естьли бо на давнейшыя и новейшыя напасти, на его величество бывшыя, посмотрим и прикладов им в писании поищем, увидим ясно, что от многих и разных претерпенныя беды сей един претерпел и понесл на себе. Было уже на него востание и Каиново на брата, и Авесоломово на родителя, и Исмаилово на свободнаго, и Симеево на государя, и Иудино на христа господня. В таковых огнях, в таковых горнилех искушено было злато сие. А из сего что видим? Не видим ли, како высокий промысл божий разделенныя иным, ему совокупленная даровал щедроты своя, всем оным бывшим искушениям возданная, а имянно: ублажение (аще событием и разное) Авелево, наследие Исааково, спасение Давидово; прославление, не по равенству, но по подобию, Христово. И сему бо помазаннику своему, первее страдати повелев, благословил внити во славу свою, во славу, мир весь исполняющую, в славу сию, о ней же не постыдно хвалимся и не всуе радуемся, в славу, которой не токмо сказания, но и удивления равнаго не имеем. Разве малым некиим примерцем и малой ея части показанием славы сея величие покажем. Да якоже от единаго перста исполиннаго познаваем, коликое все тело было, тако и пользы и славы монарха нашего и нашей им полученной множество объявлением некоея частицы уведаем. И мое о том разсуждение такое есть.

Аще бы не сей сосед наш, но ин кто либо к войне возбудил Россию, все не то было бы, что уже есть. Мало то, что отнятые некие страны не были бы возвращены, но то большее, что не умела бы еще Россиа и трактовать и воевать с европейскими народы, не разумела бы намерений, претенсий и хитростей их, не ведала бы сил и регул воинских, не отворила бы себе моря Севернаго и к честной с лучшым светом коммуникации и к безопаснейшему пределов своих охранению. И яко не великая польза в храмине закутать стену южную, естьли скважни не за деланы от ветра полунощного, так и нам, хотя бы сделалось безпечалие от иных стран, но остался бы великий страх от сильнаго и разорительнаго Севера. Ныне божиим премилосердым промыслом чрез сию войну получила Россиа лучшее, изучилася недоведомых себе, земный и водный путь к пользе и славе своей отворила и великим безопасием оградила отечество свое. Оградила, глаголю, то есть отвсюду аки бы адамантовыми стенами обвела. По моему бо мнению, аще бы других не так сильных и укротила противников, сумнительна бы еще была сила ея, понеже остался бы сильнейший еще; но когда сильный самый, который всем прочым страшен был, а с нами и воевать негодовал, когда тот изнемогл, мощно знать, что о силе российстей прочыи народи разсуждают. Тако премудрый в советах своих бог долголетною мимошедшею войною Россию от вышеописанной преждней грубости и немощи произвел в силу, честь и славу толикую, коликой ниже мы, ниже весь мир надеялся. А когда дарованная нам толикая чрез войну благодеяния сим честным, и полезным, и весьма благословенным миром заключил, воистинну милость свою нерушимою печатию закрепил и утвердил то, еже сотворил в нас.

Видели милость божию. Что же, не видим ли нашего к благодарению долженства? Но что воздамы господеви о всех, яже воздаде нам? За безмерная его благодеяния подобало бы нам воздать ему и безмерное благодарение. Но понеже немощни и скудни есмы, то поне по силе, от него ж нам подаемой, воздадим славу ему. Величия сотвори с нами в мимошедшей войне, познаваймо же и исповедуймо величество его нелицемерным страхом. Мир даде нам и миром прежде данныя щедроты своя заключил; исповедуймо его безприкладную благость, неисчетное милосердие, отеческое благоутробие вседушною любовию. Неславных, и презираемых, и в притчу и поругание соседом нашым бывших нас, толь высоко превознес и прославил нас; прославим убо его не усты токмо, но и сердцем, не словом токмо, но и делом, тако обновляя и исправляя житие наше, да не имя прославившаго нас хулится в нас. Изрядное благодарение сделаем, когда, по имени православнии словуще, пребудем в непокаянии, в суеверии, в лихоимстве, в хищении, в кривосудии, в безумной гордости и проч.93 Се же да ведаем, о православнии, что никогда же так жестоко не раздражается бог, яко егда, многая показав милости, непрославлен и презираем пребывает. Когда убо толиким его благоволением, нам явленным, радуемся, вострепещим купно и убоимся, да не в горшее преджних злоключение низпадем!

Главнейшее же благодарствия нашего долженство сие есть, да того служителя божия, державнейшаго нашего монарха, чрез него же толикая благая свышше получили мы, непритворною любовию и всежелательными сердцы объемлем и почитаем. Оружие, от него сделанное нам и изощренное, да будет нам любимо и содержимо, яко великий дар божий. Кое бо бывши может горчайшее и злейшее неблагодарствие, яко великий дар поврещи на землю? Да и увещавати к сему не требе, нужда уже, нужда великая настала того. Всуе думают, аще кии легкодушники думают, что может Россиа по прежнему и без правильнаго воинства безпечальна пребывати. Деялось так, хотя и то на малое время, ово забвением, ово нерадением, ово же презорством окрестных народов. Отселе, когда так высоко рамена оруженосная своя подняла и на весь свет показала Россиа, когда самыи сильнейшыи, чего никто не надеялся, дознали, когда народы европскии, чего боялися, да некогда будет у нас, дождалися, - воинства регулярнаго, страшной артилерии, флота морскаго, - яко зело о своем нерадении раскаеваются так, аще бы узрели нас в прежднюю грубость и невежество отпадшых, во-истинну не токмо исправитись не допустят, но и свободно жити не дадут. Нужда убо, нужда есть исправленное Петром Великим оружие держати крепко, искусно и неусыпно. И се не мое учение: учат нас многия разоренных таковым то оружия небрежением государств приклады; учит нас преважнейшее и присной памяти достойное слово самодержца нашего, который поздравлен от подданных своих толикою дел своих славою, предложил им и сие в ответе своем, дабы не вознерадели и в мирном состоянии о искусстве воинском, и аки перстом показал горький и всем страшный таковаго нерадения плод - падение Греко-римской империи. И сие должно от нас первое во главных благодарение вышнему. Како бо не должно? Когда видим кого хлеб на землю метающа, укоряя его, выговариваем, что то дар божий есть. А когда искусство воинское, толь дивним смотрением божиим данное нам, и толикой пользы и славы нашей виновное, и толь и впредь потребное и нуждное нам, что без него не токмо славы, но и свободы и веры лишитися можем, оставим и пренебрежем, - не дар ли то божий повержем на землю? Не допустит сего неусыпный отечества страж, монарх наш милостивейшый. Но мы должни, не за страх токмо, яко раби, но и искреннею любовию, яко сыны, и прямою совестию, яко правовернии, исполнять волю его.

Второе же благодарение главное есть сие, которое також предложил нам державнейшый отец наш. Да будет в правительствующих лицах прилежное разсуждение и попечение о том, как бы лучше и коими угоднейшыми средствии произвесть всенародную пользу, обрадование, облегчение! Изряднейшее сие нашего к богу благодарствия было бы действие. Когда бо человеколюбивый бог по тяжкой и многолетней войне благословил нас толь честным, радостным и славным миром, яве есть, что не по достоинству нашему, но по своему благоутробию милосердствует еще о народе сем, утешитися же и обрадоватися благоволит ему. Како же обрадуется народ миром, аще сладких плодов его не причастится? Мира плоды от вне: безпечалие от нашествия и безопасные к чуждым странам, купли ради и политических польз многих, исходы и входы. Но сия уже благополучным самодержца нашего оружием получили мы. Плод же мира от внутрь есть умаление народных тяжестей. Что будет, если не будет расхищение государственных интересов: плод мира есть своей всякому чести и имения целость, щитом правды сохраняема. Что будет, если не будет в судех тлетворныя страсти и злодейственных взятков, плод мира есть общее и собственное всех изобилие. Что будет, если переведется многое множество тунеядцов, искоренятся татьбы и разбои и искусство економическое заведется: плод мира есть всяких честных учений стяжание. Что будет, естли, отложа высокое о нас мнение, гнушатися начнем грубости и невежества и детям нашым лучшаго во всем (ревнуя прочым честным народам) исправления возжелаем. Но не моего искусства есть о сем подробну разсуждати: искуснее о сем разсудят высокоправительствующыя сословия. Скажем только, коликая о сем должность их. Како бо малую наречем? Бог сам, мир даруя нам, благополучия народу сему желает, - мы же о том не помыслим? Бог добра нам нашего хощет, - мы пресечем и не допустим? Смотрим на великий благодарнаго сердца образ, на державнейшаго монарха нашего: оставил народу многочисленныя долги, отпустил всем тяжчайшыя вины, разрешил узы, отверзл темницы, испразднил катарги. О, коль многие домы исполнил радостию! Великое то воистинну господеви своему воздал благодарение! Смотрите же на сие прочии, которым бог и государь попечение о добре общем вручил, и аще оное нерадением вашим упущено будет, кий о неблагодарствии ответ воздасте, разсуждайте!

Сия о главных благодарениях разсуждая, и всяк собственно помыслит о себе, что мы должни господеви за толикое к нам милосердие его. И понеже вкратце сказати сего не можем, то приведем себе на память краткое, но многосильное слово Павла Великаго, которое и долженства наша заключает и мира божия обещанием утешает нас, и одни к другим глаголем оное: О братие наша! Елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и аще кая похвала, сия помышляим, сия творим, и бог мира будет с нами.94 Аминь.