Тут псалтирь рифмотворная 60 страница

Ты, о Ляшский Марс, пред которым недавно дрожало высокое жилище холодного Дакийца, ты для меня будешь Фебом: и, прогнав Аполлона, пусть моя душа будет сильной, и вся она пусть дышит лютым Марсом.

Нехорошо и в начале поэмы Санназария "О рождестве Девы":

Не меньше, о музы, краса поэтов, я устремился бы теперь к вашим источникам, вашим высоким скалам и рощам и т.д.

Может быть, он разумеет здесь ангелов? Не знаю, но подозреваю из того, что он там же добавляет:

Ибо вы могли взирать и на пещеру, и на хороводы, и не следует думать, что от вас сокрыты восходящие на небе звезды и цари утренней звезды.

Но каким образом ангелы, которые сами водили хороводы, могли смотреть на них с восхищением? - это я оставляю на суд ученых. Итак, христианский поэт будет взывать о помощи к Тресвятому величайшему Богу, к Пресвятой Деве, прибегать к заступничеству святых. Торквато Тассо в божественной своей поэме, открыто отвергнув ложную богиню, прекрасно обращается к Пресвятой Деве заступнице:117

О Муза! Ты, что лавров бренный прах

Не вьешь себе в венок на Геликоне,

Но меж блаженных ликов, в небесах,

Из вечных звезд горишь в златой короне!

Пусть песнь моя блестит? и т.д.

Следует знать, однако, что в виде присловья под именем музы или муз разумеется литература и науки. В таком смысле и для нас допустимо пользоваться этим. Но поскольку при призывании муза приобретает значение баснословной богини, постольку следует воздерживаться от упоминания музы. Кроме того, надо хорошо запомнить, что поэты обычно не только в начале своих произведений взывают к божеству, но также и в середине упоминают и призывают божество, если приступают к изложению чего-либо нового, необычного, великого. Так, Виргилий (Энеида, VI, 266), намереваясь описывать преисподнюю, обращается с мольбой к богам:

Боги, над душами власть у коих! Безмолвные Тени!

И в книге VII, собираясь воспеть войны Энея:

Ты, о богиня, певцу ты внуши. Мне петь страшные войны,

Строи мне петь и царей, увлеченные страстями на гибель.118

Чрезвычайно изящно призывание у Санназария (О Рождестве Девы, кн. II), в весьма подходящем месте, т.е. там, где он приступает к повествованию о самом Рождестве - здесь он его воспевает много разумнее, чем в вышеприведенном месте:

Теперь я расскажу о том, что никогда не слыхано в Кастальских пещерах и не прославлено хороводами Муз и неведомо Фебу. Вы, о небожители, укажите тайные тропинки по недоступным местам, вы (если я заслужил) укажите неприкосновенные убежища: вот колыбель, и небесная радость, и удивительное рождение, и дом, оглашающийся священным криком; направим стопы туда, где ваши очи не встретят никаких следов прежних поэтов.

И опять-таки весьма поэтично говорит он, когда подходит ближе к тому же предмету:

Кто меня увлекает? Прими твоего поэта, о божественная; направляй, божественная, твоего поэта. Я уношусь с поднятой высоко головой к вышним облакам; я вижу, как все небо спускается, возбужденное стремлением лицезреть. Позволь возвестить, как свершилось удивительное, несказанное, необычайное, великое. Прочь низкие заботы, пока я воспеваю священное!

Глава III

О ПОВЕСТВОВАНИИ И ПРЕЖДЕ ВСЕГО О ПОГРЕШНОСТЯХ И УДАЧАХ

В ГЕКЗАМЕТРЕ

Так как эпические произведения пишутся гекзаметром, то прежде чем приступить к правилам хорошего повествования, желательно здесь изложить некоторые законы правильного построения гекзаметра. Сначала рассмотрим погрешности в нем, а затем разъясним его достоинства.

Погрешности в гекзаметре

1) Как во всякой речи, так в особенности в стихе, недостатком является резкое скопление подобных слогов или частое повторение одной и той же буквы. Это замечается в стихе Энния.119

О Тит Татий, тиран, для себя ты столько похитил?

2) Если с самого начала не будет никакой цезуры, - ведь в начале обычно бывают две цезуры: либо пентемимерис, т.е. когда после двух стоп долгий слог оканчивает речение, например arma virumque cano,120 либо - трохаическая, когда после двух стоп хорей заканчивает речение, например infandum regina.121 Если не хватает одной из этих цезур или отсутствуют обе, то стих кажется безвкусным.

3) Если в конце стиха ставятся два или, - что еще хуже,- три или четыре двухсложных слова, как например у Тибулла:

Semper ut inducar blandos offers mihi vultus.122

4) Лучше всего, когда гекзаметр оканчивается трехсложным словом; неплохо - когда двухсложным речением (следует избегать, однако, вышеупомянутой погрешности). Односложным словом хорошо оканчивать при изображении умаления какого-нибудь предмета, ущерба, спуска, обвала или чего-либо, подобного этому, о чем будет сказано далее. Следовательно, при окончании четырехсложным словом (за исключением спондаического) или словом с бульшим количеством слогов получается погрешность.

Подобного рода стих находится у Горация:

Quisquis luxuria tristive superstitione.123

Таково и следующее пресловутое двустишие, не знаю - какого автора:

Conturbabantur Constantinopolitani

Innumerabilibus sollicitudinibus.124

5) Безобразен стих, в котором отдельные слова составляют отдельные стопы, как например в известном стихе:

Aureae scribis carmina, Juli, maxime vatum.125

6) Но еще худший признак безобразия, когда конец стиха соответствует пентемимерической цезуре и по созвучию, и по схожему окончанию слогов или если два стиха имеют одно и то же окончание. Такие стихи обычно называются "львиными". Таковы стихи, изданные кордовскими врачами в книге под заглавием "Салернская школа", содержащей некоторые наблюдения, касающиеся здоровья:

Если не хочешь быть жирным, то пусть обед будет у тебя кратким: после каждого яйца выпивай по новой чарке.

Они попадаются, не знаю как, по недоразумению даже и у больших поэтов. У Овидя (Героиды, послание Улисса):126

Если, полагаете вы, что-либо осталось после гибели Трои...

Также и в послании Гермионы Оресту:

Муж, отомсти за жену; брат за сестру заступись!127

У Виргилия:

...и вспять повернул десницей

Морды проворных коней с удилами, кипящими пеной.128

Двести лет тому назад, в тот более грубый век, восхищались подобными пустяками и считали, я думаю, лучшим поэтом того, кто научился трещать такими ребячьими созвучиями. Об этом свидетельствуют повсюду в Риме приметные надписи на великих зданиях и сооружениях. Некоторые из них хочется привести здесь, чтобы оживить изложение. В церкви святого Климента, что поблизости от амфитеатра,129 в алтарной абсиде можно прочесть вот что:

Церковь Христову мы уподобим такой виноградной лозе, которую закон делает сухой, а Христос процветающей.

Над портиком церкви святой Марии так называемой Старшей:

Евгений третий, римский папа, приносит этот щедрый дар, Дева Мария, тебе; ты по заслугам удостоилась стать Матерью Христовой, непорочная своей вечной девственностью.

В Иерусалиме, в церкви Святого Креста мраморная громада поверх алтаря имеет надпись:

Сень эту соорудил Удальд, чтобы она была главной, муж разумный, кроткий, красноречивый и духовный.

Но что является верхом нелепости - знаменитая латеранская базилика, кафедральный собор римских первосвященников, имеет следующие стихи, высеченные на фронтоне огромными буквами:

Папским и императорским решением установлено, чтобы я была матерью и главой всех церквей. Поэтому небесное царство Спасителя освятило меня именем дарителя, когда все было завершено.

Остальное неразличимо из-за ветхости.

Достоинства и изящество гекзаметра

1) Невозможно перечислить фигуры, которыми, словно драгоценными каменьями украшенный, блестит героический стих. Начинающий поэт пусть соберет подобного рода украшения из какого-нибудь другого руководства. Здесь я только замечу, что повторение, усугубление и многосоюзие имеют огромное значение как в прочих стихах, так и в гекзаметре. Не следует перегружать книгу примерами, так как множество их легко найти в писаниях поэтов.

2) Насколько безобразен, как мы уже говорили, стих, в котором каждая отдельная стопа занимает целиком отдельное слово, настолько же прекрасным считается стих с таким сцеплением стоп, когда в каждом отдельном слове заканчивается и начинается следующая, например:

Невыразимую скорбь обновить велишь ты, царица.130

3) Утверждают также, что стих приобретает прелесть, если он начинается спондеем, причем слово, однако, не кончается вместе со стопой и за ним идут два дактиля, например:

И опустелые видеть места, и покинутый берег.131

Вот разошлись, череду сменяют, в траве развалившись.132

4) Гекзаметр считается наиболее изящным, когда стих соответствует содержанию и созвучен ему каким-то музыкальным приемом, т.е. если он подходящим образом подражает предмету каков он сам по себе - словно внешность предмета нашла себе словесное выражение. Чтобы это удачно вышло, следует учесть в стихе следующие три стороны: звучание слов, ритм и количество стоп, а также сочетание двух первых, т.е. звучания и ритма.

Итак, что касается слов - они должны быть обычными, обыденными и не слишком громкими, если речь идет о чем-нибудь простом, как это часто можно наблюдать в "Буколиках" Виргилия, где выведены беседующие пастухи. Если же описывается нечто величественное, поразительное, огромное, то следует подыскивать и слова более звучные. Но если речь будет идти о среднем между самым простым и самым высоким, то равным образом и слова нужно подбирать в таком же роде - не очень звучные и возвышенные, но и не низменные или пустые.

Здесь было бы долго отмечать звучание, соответствующее буквам: слух каждого вынесет об этом наилучшее суждение. Количество же слогов и ритм стоп бывает то медленным, то быстрым, то смешанным. Медленный ритм получается из одних спондеев, быстрый - из одних дактилей, а смешанный - из тех и других. Итак, если предмет речи будет скорбным, значительным, величественным, неторопливым, поразительным и т.д., то стих должен изобиловать спондеями. Напротив, часты дактили, если надо будет описать что-либо радостное, стремительное, частое. Смешивать же дактили со спондеями следует тогда, когда встречается нечто зияющее, или прерванное, как бы нерешительное, сомнительное, недоуменное или вызывающее колебания в обе стороны. Поэтому, если звучание слов и ритм стоп будут сочетаться в одном и том же стихе соответственно тому, о чем идет речь, то такой стих будет считаться наиболее изящным. Рассмотрим в отдельности примеры на каждое из этих трех правил.

Вулкан (Энеида, VIII, 439) прибывает в Сицилию, в кузницу киклопов и приказывает им сейчас же бросить все дела и выковать щит Энею. Посмотри, как здесь с помощью частых и быстрых дактилей выражена нетерпеливая настойчивость Вулкана:

Бросьте все, - говорит, - нбчатый труд отложите,

Этны Киклопы, и ум сюда обратите скорее.

Нужно оружье ковать для храброго мужа; потребны

Сила и рук быстрота и все наученье искусства.

Бросьте медлительность.

Киклопы повинуются сказанному; смотри, как они спешат, приготовясь к порученной им работе. Этой поспешности соответствует быстрота и легкость стиха (Энеида, VIII, 444):

Быстро на труд налегли, разделив его между собою

Поровну. Медь ручьями течет, и руда золотая,

И раноносная сталь расплавляется в горне широком.

Взмахи их молотов выражены всюду, кроме предпоследней стопы, сплошь спондеями, потому что такого рода взмахи медленны и увесисты:

С великой силой они друг за другом подымают руки.133

Так где-то в другом месте дана картина взмахивающих веслами корабельщиков.

Упираясь, клубят пену, синеву разгребают.134

При осаде дворца Приама (Энеида, II, 464) защищающиеся троянцы сбрасывают на врага с крыши высочайшую башню; быстрое падение ее поэт изображает с поразительной быстротой:

...с оснований высоких

Силой срываем и валим; в паденьи внезапном громады

Вниз она с громом влечет, на обширное Данаев войско

Рушится.

Старец Латин пытается сдержать дикую, неистовую отвагу молодого Турна. Медлительность важной старческой речи Виргилий воспроизводит медленным стихом (Энеида, XII, 18):

Ему так отвечал Латин, успокоившись сердцем.

А речь людей, смятенных и гневных, так как она стремительна, прерывиста от сильного волнения и бессвязна, красиво выражается то быстрым, то медленным ритмом, чередованием спондеев и дактилей. Вот вопль раздраженной гневом Дидоны:

Пламя скорее несите, дайте стрелы, налегайте на весла!135

А вот взволнованная речь одного троянца при приближении вражеского войска рутулов (IX, 36):

Граждане, что там встает, сгущаясь черным туманом?

Быстро железо сюда и с оружием лезьте на стены!

Враг подходит.

Примеры стихов, в которых само содержание воспроизводится звучанием слов

Предвестники наступающей бури переданы чрезвычайно звучно в "Георгиках" (I, 356):

Прежде всего лишь ветры поднимутся, - моря пучины

Пухнуть, волнуясь, начнут, и треск сухой от высоких

Слышится гор, а брега приходят в смятение с гулом

Широкошумным, и рощ все громче становится ропот.

Также известны слова Энея, начинающего рассказ о взятии Трои (Энеида, II, 3):

Infandum, regina jubйs renovare dolorem.

В этом стихе обрати внимание и на ритм: в начале два спондея для выражения глубокого вздоха, обычно вызываемого вступлением к подобным речам.

Но там же это выражено и более сжатым звучанием, более подходящим к состраданию:

Но если так ты стремишься наши узнать приказанья,

Вкратце услышать рассказ о бедах Трои последних, -

Хоть ужасается дух вспоминать и бежит от печали, -

Все же начну.136

Известные жалобы Синона кажутся немыми (Энеида, II, 69):

Горе! Что за земля, - он сказал, - что за воды отныне

Примут меня? Что же мне остается несчастному больше?

Места у Дбнаев нет для меня, а теперь и кровавым

Мщеньем Дардбниды тоже в гневе мне угрожают.

Примеры, в которых и звучание, и ритм уподобляются содержанию

Но много прекраснее и удивительно художественным будет

стих, в котором обе вышеуказанные стороны, т.е. звучание и ритм слов некоторым образом наглядно передают содержание.

Например, известный стих Виргилия о быстром беге коней:

Топотом звонким копыт потрясается рыхлое поле.137

И известный стих о граде:

... Как тучи с градом обильным

С кровли стучат.138

Здесь ты видишь и быстроту стоп; ведь описывается предмет, стремительно падающий. В первом стихе - приглушенные и тяжеловесные звучания букв, которые передают звуки конских копыт. Во втором же некий резкий стук букв, как бывает, когда идет град.

Весьма изящен и следующий стих, который изображает, тоже при помощи звучания слов и ритма стоп, страшное чудовище - Полифема:

Облик безуобразный, грозный, огромный, взора лишенный.139

5) Сюда относятся и сведения относительно спондаического стиха, который также служит для выражения содержания. Спондаическим стих называется оттого, что он в виде исключения имеет спондей на пятом месте, что, однако, не следует применять необдуманно и без причины (иначе это будет погрешностью), но главным образом для изображения значительности чего-нибудь. В спондаическом стихе надо соблюдать следующее правило: на четвертом месте ставится дактиль, оканчивающий слово; затем остальные два спондея - под конец стиха в четырехсложном слове. Вот стихи, менее красивые в силу того, что это правило не соблюдено:

Или, серебро расплавив, выковывают поножи.140

Через утесы и скалы и низкие долины?141

Следующие же стихи чрезвычайно изящны (Энеида, II, 68):

... он стал...

И, потрясенный, обвел он Фригиев строй глазами

для изображения многолюдства и далеко охватывающего взора. Овидий же в I книге "Метаморфоз" прекрасно изобразил в такого рода стихах разлив вод:

... и рук вдоль окраин

Протяженных земель не простерла еще Амфитрита.142

Достойно восхищения и то, как тот же поэт изобразил спондаическим стихом в VI книге "Метаморфоз" тяжкие вздохи умирающих:

Последние взоры,

Лежа, кругом обвели; да вместе и дух испустили.143

Не менее прекрасен известный стих Катулла:

Нереиды морские, на чудовище удивленно взирая.144

6) Достойно упоминания, что стих может оканчиваться даже односложным словом. Большинство критиков, и в особенности комментатор Виргилия Сервий, не понимая сути подобного рода стихов, ставят их в вину Виргилию. Но Скалигер справедливо порицает критиков в этом отношении.145 Итак, лучше всего кончать стих односложным словом, когда мы желаем выразить как: раз ничтожность предмета или его умаление, конец, уничтожение, или обращение в ничто, или переход во что-либо ничтожное и напрасное и т.п. Так, Гораций, высмеивая великие усилия, приводящие к ничтожному исходу, начал с многосложных слов и окончил стих односложным словом:

Горы мучились рудами, а родилась всего лишь смешная мышь.146

Искусными являются и следующие стихи Виргилия:

Валится и бездыханный, дрожа, на земле распростерт, бык.147

Бок подставляет; вслед грудой отвесная встала гора вод.148

Движется между тем небосвод, с Океана встает ночь.149

Прекрасное замечание делает Скалигер (IV, гл. 48) по поводу этих стихов, выступая против Сервия.150 Подобно тому, говорит он, как рухнул бык, и море стеклось в одну водяную гору, так и стих рухнул в односложное слово; обилие многих слогов сжато в одном слоге. Там же он говорит, что такие стихи бывают иногда выражением сильной настроенности или острого негодования. Например:

Вот это обещанная верность.151

(Ничто ведь так не подходит к негодованию, утверждает он, как речь, оканчивающаяся односложным словом. Раскрой хотя бы речи Демосфена - сколько ты найдешь там подобного рода периодов! Стоит только изменить стих, и вряд ли найдется что-нибудь более вялое).

7) Есть также какая-то сладость и красота, если в стихе спондеи сочетаются с дактилями; причина здесь не только в том, что указано нами в 4-м разделе относительно воспроизведения трепета и тому подобного. Например:

Он обомлел и назад с восклицанием ногу отдернул.152

Вечно и честь, и имя твое, и славапребудут.153

8) Следует по возможности ставить прилагательные впереди существительных, если только не требует иного применение предложения. Поэтому не лишено изящества, если прилагательные не только стоят впереди, но даже находятся на некотором расстоянии от существительного, т.е. если между ними вставлено одно или два слова. Например:

Опустив глаза, Эней с опечаленным лицом.154

Также известный стих Овидия:

Уже мои виски похожи на лебяжий пух.155

Но относительно расстановки слов здесь неуместно вдаваться в подробности: этому научаются упражнением и постоянным чтением.

9) Элизия бывает не только необходимой, но иногда даже служит целям изящества. Она в такой степени способствует красоте, что без нее стих был бы менее приятен. Наиболее кстати элизия будет тогда, когда для изображения важности и величия предмета требуется много слогов. Виргилий не из побуждений необходимости, как я полагаю, употребил такие и подобные элизии (Энеида, I, 264):

Энея веледушного.

Также (II, 551):

Владыку Азии.

Также (561):

Ибо царя, равнолетнего старца, от раны жестокой

Дух испускавшего, зрел я.

Также (XII, 655):

Италов сбросить кремли с высот и предать разрушенью.

И к этому Санназарий (О Рождестве Девы, II):

Дай открыть деяние удивительное, несказанное,

необычайное, огромное и т.д.

10) Соблюдается изящество не только в отдельных стихах, но также и при их сочетании, в особенности в том, чтобы предложение не заканчивалось в каждом стихе. Это было бы чересчур нескладно и отрывисто. Но подобно тому как при расположении стоп слово должно переходить из одной стопы в другую, так пусть и мысль переходит из одного стиха в другой, развиваясь и этой связью объединяя несколько строчек, пока не закончатся одновременно и стихотворение, и мысль. Такими примерами полны все поэтические произведения. Таково и следующее место из Виргилия (Энеида, X, 467):

Свой для каждого день: не восстановимо и кратко

Время жизни для всех; но стяжать деяньями славу -

Доблести дело. Легло под стенбми высокими Тройи

Сколько потомков богов! Не погиб ли также и самый,

Отрасль моя, Сарпедон? Ожидает также и Турна

Собственный рок: он достиг меты положенного века.

Однако мысль, завершенная в одном стихе, придает ему (при резком применении) не малое изящество.

Не презирать богов на примере учитесь и прежде.156

Ты же народами править властительно, римлянин, помни.157

Но самым приятным делается сочетание стихов, - словно некое непрерывное течение вод, - от разнообразия всех этих приемов: т.е., когда предложение заканчивается то в одном стихе, то в двух или больше; затем - если сами стихи состоят то из дактилей, то из спондеев; цезура же в них - то пентемимерис, то трохаическая; иногда же вместо той и другой ставится гептемимерис: одни стихи состоят из скопления нескольких мелких предложений, в других - мысль развивается на всем их протяжении. Примером может служить весь целиком Виргилий. Однако нам хочется дать удивительные по разнообразию стихи Клавдиана:158

Ни тихих радостей, ни томного от чрезмерной роскоши покоя, ни снов бесполезных не даровал тебе родитель, а суровыми трудами он создал новое тело и обучил нежные еще силы незрелого нрава переносить суровые холода, не отступать перед тягостным ненастьем, терпеть лучи летнего солнца, переплывать шумящие яростью бурные потоки, преодолевать восхождением горы, равнину - бегом, впадины и ямы - прыжком и во всеоружии стоять всю ночь на страже.

Глава IV

РАЗЛИЧИЕ МЕЖДУ ПОЭТИЧЕСКИМ И ИСТОРИЧЕСКИМ ПОВЕСТВОВАНИЕМ

У поэта с историком я не усматриваю ни в чем сходства, кроме только того, что тот и другой - повествователи. Ведь, если историк иной раз употребит - не знаю как - поэтическое выражение, то это бывает редко, и этого еще мало, чтобы говорить о подлинном сродстве. Я удивляюсь, что иезуит Понтано159 - впрочем, ученый муж - сближает историка с поэтом, потому что в сочинениях историка иногда можно заметить стихи. Это встречается у историка очень редко и непредумышленно. Фамиано Страда160 в "Риторических опытах" как раз упрекает Тацита и в том, что тот начинает историю стихом:

Городом Римом сначала владели цари.161

Все же расхождений у них больше. Здесь я отмечу некоторые различия в обоих повествованиях.

1) Поэт отличается от историка самим родом речи, так как один пользуется стихотворной речью, а другой - прозаической, хотя и это различие, по мнению Аристотеля, не является слишком большим. Аристотель утверждает,162 что если передать стихами историю Геродота, то все же это будет история, а не поэма.

2) Поскольку у исторического повествования преимущественно три достоинства: краткость, ясность и правдоподобие - поэт должен соблюдать два последних, не заботясь о краткости. Мало того, он намеренно подробно распространяется там, где историк может говорить в немногих словах; за исключением более кратких повествований, которые составляют незначительную часть в поэме. Однако и здесь поэт пространнее и более подробен, чем историк.

3) Историк следует естественному порядку вещей и излагает сперва то, что совершалось раньше, а затем то, что случилось позже. Напротив, поэт располагает свое произведение в художественном порядке, и ему позволено начинать с конца и заканчивать началом или же ставить конец в середине, середину в начале, а начало в конце, как это будет выяснено ниже.

4) Стиль и украшения поэтического повествования делают его совершенно отличным от истории. Ведь поэтам предоставлена величайшая свобода отыскивать всякого рода украшения, лишь бы только они не были напыщенными и не вредили красоте. А историческое и ораторское повествование хотя и должно быть гладким, но без всяких прикрас; причем ораторское повествование более нарядно, историческое же менее отделано. Так что историк должен быть чрезвычайно осмотрителен и скуп в выборе слов, оратор - смелее и пышнее, поэт вполне свободен и щедр. Чтобы нагляднее представить это, считай, что историческое повествование подобно какой-нибудь престарелой матроне, ораторское - царице, а поэтическое выступает, словно новобрачная, прикрашенная всякого рода изяществами. Поэтому историк сказал бы о человеке разгневанном: "Он воспламенился гневом"; оратор мог бы сказать: "из-за неистовой ярости гнева, казалось, он пылал огнем". Но только поэту пристало выразиться так:

Гнев пламенеет и скорбь в костях разгорается твердых.163

И более пространно Овидий говорит о Геркулесе Неистовом (Метаморфозы, IX, III).

Часто б ты видел его вздыхающим, часто дрожащим,

Часто в попытках опять на себе порвать всю одежду

И деревья ломящим и раздраженным.

5) Главная же разница между поэтом и историком, по наблюдению Аристотеля,164 заключается в том, что историк рассказывает о действительном событии, как оно произошло; у поэта же или все повествование вымышлено, или, если он даже описывает истинное событие, то рассказывает о нем не так, как оно происходило в действительности, но так, как оно могло или должно было произойти. Это все достигается благодаря вымыслу или воспроизведению, которые пора уже нам вкратце разобрать.

Глава V

О ПОЭТИЧЕСКОМ ВЫМЫСЛЕ

Вымысел бывает двояким: вымысел самого события и вымысел способа, которым это событие совершено.

Вымысел события имеет место, если поэт целиком выдумывает какое-либо событие, несуществующее и никогда не существовавшее.

Вымысел способа бывает, если поэт касается какого-либо реального события, оставляя без внимания, однако, тот способ, которым это событие осуществилось, и измышляет от себя правдоподобный способ (т.е. выдумывает, каким образом подобало или следовало этому событию совершиться). Добавим еще кое-что для объяснения того и другого.

Вымысел события равным образом бывает двояким: один подлинный, но не представляющийся вымыслом; другой - подлинный и представляющийся вымыслом.

Первый род вымысла - это когда случаи и происшествия с кем-либо, не происходившие в действительности, вымышлены по способу исторического повествования, причем к этому не присочинено ничего необычайного или выходящего за пределы вероятности. Таковы различные повествования во II книге "Энеиды" о том, как Эней меняет свое оружие на оружие убитых им греков, как похищается Кассандра, какие поражения наносит и терпит отряд сподвижников Энея. Таков и эпизод о Нисе и Евриале в другом месте.

Второй род вымысла, когда вымышляется что-либо сверхъестественное или необычайное для людей, как например совещания богов и богинь, их ссоры, чудеса и прочее в таком роде, что с легкостью обнаруживается как вымысел; например, во время нисхождения в преисподнюю Эней узнает исход будущих дел, видит столько раз ему являющуюся Венеру и Гектора, напоминающего ему во сне о разрушении Трои и пр. Вымыслы первого рода придумываются для приятности и разнообразия длинного повествования, вымыслы же второго рода - для того, чтобы указать на некую тайну, божественную силу, помощь, гнев, кару, откровение о будущем.

Заметь здесь, что первым способом вымысла можно пользоваться без колебания как христианскому, так и языческому поэту; второй же способ христианский поэт будет применять на другом основании. Прежде всего, ему не следует вмешивать языческих богов и богинь в какие-либо дела нашего Бога или также обозначать именами богов доблести героев; пусть поэт не говорит "Паллада" вместо мудрости, "Диана" вместо целомудрия, "Нептун" вместо воды, вместо огня - "Вулкан"; их имена можно употреблять лишь метонимически. Однако он может вводить, во-первых, истинные ипостаси Бога, ангелов, святых и бесов, приписывая им правдоподобные действия. Он может также ввести в виде лиц добродетели, божественные и духовные, путем олицетворения, придав им душу, лик и действия; затем все, что свойственно духам, он может изображать по сходству с какими-нибудь требуемыми как бы картинами; например, измыслить одежды Бога, ангелов и бесов, оружие, орудия, колесницы и прочие уборы наподобие человеческих; однако все это должно что-нибудь обозначать. Можно также придумать на небе, в воздухе и в преисподней различное местоположение, построить города, воздвигнуть дома и разные здания. Что это позволено - нам ясно из Священного Писания, в котором Бог словно на сцене явил для восприятия людей некоторые свои добродетели и дела. У Иезекииля, например, - колесницы и престол, в "Откровении" Иоанна - много лиц, драконов, зверей, оружие, знаменитый град небесный и разные другие образы. Примером для нас пусть будут два замечательных поэта из новых - Акций Синцер Санназарий и Торквато Тассо. И у того и у другого много прекраснейших и остроумнейших вымыслов, из которых приведу по одному маленькому примеру. Взгляни-ка, с каким искусством Санназарий измышляет одежду всемогущего Бога (О рождестве Девы, III):