Тут псалтирь рифмотворная 59 страница

Басня обыкновенно происходит от некоего уподобления истинного или правдоподобного; но от уподобления она отличается приемом и способом изложения: ведь она главным образом в употреблении у поэтов вместе с вымыслом, гипотипосисом, этопэей и олицетворением. Лица вымышляются действующие, беседующие, взволнованные различными чувствами; и не только люди, но и птицы, звери, рыбы и другие неодушевленные предметы получают способность действовать и чувствовать. Поэтому басни бывают трех родов:

Одни басни разумные, в которых мы придумываем, как человек что-нибудь делает.

Другие - нравственные, в которых подражают нравам лишенных разума.

Третьи - смешанные, в которых соединяется разумное и неразумное.

Поэтому басни имеют различные названия от различных имен их изобретателей. То она именуется сибаритской, то киликийской, то кипрской, то ливийской, то Эзоповой.

Сибаритской басня называется по имени сибаритов, народа, чрезвычайно преданного удовольствиям. Народ этот, всячески стремясь к роскоши, даже и в речи презирал серьезное и сочинял для удовольствия изящные остроты и побасенки.

Киликийская - получила название от малоазийской области Киликии. Ведь киликийцы - пустые и вздорные болтуны - некогда были отмечены греческой пословицей, которая по-латыни переводится так: киликиец нелегко говорит правду.

Другая же пословица гласит: три каппы самые худшие. Эта пословица указывает на народ каппадокийцев, критян и киликийцев.

Кипрская - от острова Кипра, который находится в Карпатийском море между Сирией и Киликией и равным образом славился роскошью и наслаждениями; поэтому и Венера, богиня наслаждений, особенно почиталась на Кипре, и называлась Кипридой, Цитереей, Пафией, от имен кипрских местностей, посвященных ей.

Ливийская, о которой упоминает Присциан96 в предварительных упражнениях, получила название от Ливии: насколько она изобиловала различными зверями и чудовищами, настолько же имела и даровитых людей, склонных к басням. От этого произошла поговорка: ливийский зверь, т.е. человек лукавый, хитрый, притворщик, непостоянный, ненадежный, как говорит Эразм в "Книге притчей".

Но обычно басни называются эзоповскими, потому что Эзоп много сочинял их, да они у него изящнее и более способствуют мудрости. Отчего он и почитался в числе мудрецов, а басни его получили такое широкое распространение, что тот, кто их не читал, признавался человеком невежественным. В подобного рода невежд метит, по свидетельству Скалигера ("Книга пословиц"), поговорка: даже и Эзопа ты не читал.

Басня обычно делится на две части: промифий, т.е. вступительный рассказ или сама басня; эпимифий, т.е. применение рассказа, где излагается собственными словами, чему учит басня.

Способ изложения басни также двоякий: более краткий и более пространный.

Более кратко излагается басня, которая дана в виде простого повествования, как излагал почти все свои басни Эзоп. Более подробно - если вводится вымышленная речь действующих лиц и изображаются их нравы, обычаи, телодвижения, намерения и чувства. Образцы обоих способов изложения я привожу здесь. У Горация (Сатиры, II, 2) есть басня о городской и деревенской мыши, изложенная им подробно; мы же для упражнения даем ее кратко в следующем виде:

Пример басни о деревенской и городской мыши в кратком изложении

Деревенская мышь приняла городскую в бедном жилище, подала ей деревенские яства, добытые собственным трудом, и радушно просила быть гостьей; а городская жительница, презрев бедность и деревенское угощенье, в благодарность соблазняет подругу городскими соблазнами. Сходятся. Угощенье устраивается с отменной роскошью. Однако среди пиршества непостоянная Фортуна меняет свое благоволение: раздается скрип открываемой двери, обе мыши бегут в разные стороны: придворная мышь устремляется в знакомую нору, а деревенская - темной ночью блуждает с большим трудом по неведомым тропинкам и обманчивым дорогам. И лишь только она, дрожа, выбралась и подошла к знакомым местам и к своей норе, как сказала: "Привет тебе, безопасная бедность со скудной пищей: прощай ненадежное наслаждение и впредь обманывай других дорогими яствами. Отныне, щеголиха, ты не позовешь меня в гости на роскошное угощенье, вызывающее слишком большую зависть и связанное со множеством опасностей. Более приятен обед, приобретаемый дешево и без труда, который можно получить не дрожащей рукой, чем томительный от царской роскоши пир, на которой я, бледная, буду дрожать под ударами неустойчивой Фортуны. Вредно наслаждение, купленное ценой страдания".

Пример той же басни о деревенской и городской мыши в более подробном изложении Горация

Мышь деревенская раз городскую к себе пригласила

В бедную нору - они старинными были друзьями.

Как ни умеренна, но угощенья она не жалела.

Чем богата, тем рада: что было, ей все предложила:

Кучку сухого гороха, овса; притащила в зубах ей

Даже изюму и сала, обглоданный прежде, кусочек,

Думая в гостье хоть разностью яств победить отвращенье.

Гостья же с гордостью чуть прикасалась к кушанью зубом,

Между тем как хозяйка, все лучшее ей уступивши,

Лежа сама на соломе, лишь куколь с мякиной жевала.

Вот, наконец, горожанка так речь начала: "Что за радость

Жить, как живешь ты, подруга, в лесу, на горе, одиноко!

Если ты к людям и в город желаешь из дикого леса.

Можешь пуститься со мною туда! Все, что жизнию дышит,

Смерти подвластно на нашей земле: и великий, и малый -

Смерти никто не уйдет: для того-то, моя дорогая,

Если ты можешь, живи, наслаждайся и, пользуясь жизнью,

Помни, что краток наш век" Деревенская мышь, убежденья

Дружбы послушавшись, прыг - и тотчас из норы побежала.

Обе направили к городу путь, поспешая, чтоб к ночи

В стену пролезть. Ночь была в половине, когда две подруги

Прибыли к пышным палатам; вошли: там пурпур блестящий

Пышным же ложам из кости слоновой служил драгоценным

Мягким покровом; а там в дорогой и блестящей посуде

Были остатки вчерашнего великолепного пира.

Вот горожанка свою деревенскую гостью учтиво

Пригласила прилечь на пурпурное ложе и быстро

Бросилась сразу ее угощать, как прилично хозяйке!

Яства за яствами ей подает, как привычный служитель,

Не забывая отведать притом от каждого блюда.

Та же, разлегшись покойно, так рада судьбы перемене,

Так весела на пиру! - Но вдруг хлопнули дверью - и с ложа

Бросились обе в испуге бежать, и хозяйка, и гостья!

Бегают в страхе кругом по затворенной зале; но пуще

Страх на полмертвых напал, как услышали громкое в зале

Лаянье псов. - "Жизнь такая ничуть не по мне!" - тут сказала

Деревенская мышь, - наслаждайся одна, а я снова

На гору, в лес мой уйду - преспокойно глодать чечевицу!".97 Достаточно этих видов упражнения и примеров. Впрочем, поэт может так же упражняться в писании каких-либо целых произведений, но небольших по объему и требующих меньшего труда, как-то: элегии, оды, гимны, эпиграммы, эпитафии и пр. Обо всех таких произведениях будет сказано в своем месте; теперь же скажем кратко о подражании.

Глава IX

ПОДРАЖАНИЕ

Под подражанием понимай здесь не то подражание, которое называется подражанием человеческим действиям путем вымысла и является тождественным с поэтическим вымыслом (о чем уже сказано кое-что в главе III этой книги и подробнее будет говориться в книге II), но прилежное занятие чтением авторов, с помощью чего мы стараемся уподобиться какому-либо выдающемуся поэту. Ведь следует знать, что недостаточно уменья и одного лишь упражнения - и даже того и другого - чтобы стать выдающимся поэтом, если у нас не будет руководителей, т.е. отличных и прославленных в поэтическом искусстве авторов, идя по стопам которых, мы достигнем одинаковой с ними цели. Но чтобы ты с пользой подражал, я полагаю, тебе следует твердо помнить следующее.

а) Никто не может в совершенстве творить, не занимаясь в течение долгого времени чтением поэтов. Мало того, даже если кто-нибудь без внимательного изучения авторов примется сочинять поэму, то с каким бы усердием и дарованием ни было сочинено его произведение и как бы старательно он его ии отделал, все же оно будет весьма далеко от стиля и обороток речи поэтов, так что людям опытным, сведущим в искусстве будет легко обнаружить, что его автор не читал произведений поэтов.

б) Не только полезно старательно прочитать всех более выдающихся поэтов, но в особенности необходимо читать соответственно роду поэтических произведений, каким ты хочешь заняться, - того автора, который всеми наиболее прославляется в этом роде поэзии. Тебе надо хорошо запомнить вот что: намереваясь что-либо писать, принимайся за писание не прежде, как изучив в течение долгого времени весьма основательно прославленного подобным предметом автора. Так, приступая к сочинению героической поэмы, сначала читай Виргилия; собираясь писать трагедию, посмотри Сенеку; в комедии подражай Плавту и Теренцию; в элегических стихах - Проперцию и Овидию; в сатирах - Персию, Ювеналу и Горацию; в лирическом жанре - одному только Горацию; в эпиграммах следуй только Марциалу.

в) Автора не следует читать поспешно, торопясь, кое-как, поверхностно, - но прилежно и со всей тщательностью. Не считай достаточным прочесть один раз, надо читать и перечитывать, даже преодолевая досаду, до тех пор, пока основательно не познакомишься с ним и как бы целиком не запечатлеешь в памяти. Ведь мышление, освоив таким образом стиль писателя, как бы превращается в его мышление и иной раз с большой легкостью создает подобные ему произведения, так что в чужом произведении можно подчас распознать как бы некие семена Виргилия, Горация, Овидия и других.

г) Существуют настолько мелочные подражатели, что они стремятся подражать своим образцам даже в самых незначительных частностях. Мало того, они подражают даже некоторым недостаткам, которых иногда бывают не лишены и произведения: даже великих мужей. Ведь:

И добрый наш старец Гомер иногда засыпает98

С полным правом Гораций в книге "О поэтическом искусстве" называет их "рабской скотиной",99 так как они исполнены чужого вдохновения и полны робости, висят на чужих находках, словно на крюках. Но, что еще хуже, многие, словно пренебрегая, пропускают, как слепые, как раз то, что у какого-нибудь автора заслуживает большего внимания. Если же изображают неизвестно какие мелочи, например начинают свое стихотворение теми же словами, какие стоят у Виргилия в начале, и теми же кончают и вставляют много свойственных Виргилию выражений, повторяя их до тошноты, тогда они полагают, что ничем не отличаются от первого из поэтов и являются настоящими Маронами, подобно тем, кто, по словам Квинтилиана, считали себя подражателями Цицерона оттого, что почти каждый период оканчивали такими словами: "по-видимому, это так".

д) Итак, обрати внимание на то, чту у каждого писателя есть наилучшего: насколько возвышенны его мысли, насколько удачен у него вымысел, или подражание, как сохраняет он всюду пристойность, как все части становятся по своим местам; как он находчив, как искусно он все расположил и чудесно изукрасил. Так как поэт должен услаждать, то посмотри, с какой силой он держит слушателя, какими фигурами пользуется, какие применяет уподобления, какими повествованиями иной раз изощряет произведение. Далее надо отметить, что матерью всякого услаждения бывает разнообразие. Кроме того, следует учесть значение и важность слов, их выбор, ритм и богатство, искусность и изящество стихов, блеск речи, своеобразие, сладостность, мощь, плавность и соответствие всего стиля самому предмету. Наконец, посмотри: можно ли все это найти у самого Виргилия, или же только кое-что. При таком способе рассмотрения ты с легкостью поймешь и величие поэта, и то, каким способом ты должен ему подражать.

е) Итак, я полагаю, что не малое значение может иметь для полезного подражания усердное и внимательное чтение, согласно указанию, данному выше, в соединении с особым упражнением такого рода: прочитав какое-либо произведение поэта и всесторонне продумав его, придумаем и для себя подобное содержание, и то, к чему в нем можно подходить на таких же основаниях, попытаемся изложить по образцу прославленной поэмы. При частом повторении таких упражнений можно ожидать, что мы сможем если не сравняться с Виргилием или каким-либо другим поэтом, что дано только очень немногим, то, по крайней мере, хоть не слишком отстать от них. Такого рода упражнение мы уже дали в главе V настоящей книги.

ж) Кроме того, надо знать, что серьезное подражание состоит совсем не в том, чтобы развивать что-нибудь совершенно одинаковым способом с Виргилием или переносить его повествование, вымыслы, выражения или что-либо иное в наше произведение. Ведь поступать так - означает или писать пародию, или, при чрезмерном заимствовании, совершать плагиат. Такие приемы допустимы только для упражнения в подражании, чтобы таким путем мы были в состоянии усвоить стиль, которому подражаем. Подражание, следовательно, заключается в каком-то совпадении нашего мышления с мышлением какого-либо образцового автора, так что хотя бы мы и ничего не брали у него и не переносили в наше сочинение, однако оно казалось бы словно его произведением, а не нашим: до такой степени может быть похожим стиль! Так, читая письма Христофора Лонголия,100 можно подумать, если бы в начале не было поставлено имени, что они принадлежат Цицерону. Равным образом у Акция Санназария в поэме "О рождестве Девы" явные отзвуки Виргилия.

з) Иногда, наконец, можно - и это даже очень помогает - сочинить что-нибудь, например, по образцу сочинений Виргилия, или же разработать тем же способом, или даже кое-что позаимствовать у него. Однако это последнее законно и допустимо только, если место, откуда оно взято, очень трудно распознать; если же заимствование будет обнаружено, то пусть оно окажется красивее и лучше у подражателя, чем у самого автора. Очень много заимствований из Гомера, по всеобщему мнению, у Виргилия; большую часть их перечисляет Скалигер в книге "Поэтики" под названием "Критик".101 Но почти все это у Виргилия лучше, чем у Гомера, как это можно видеть из сравнения, произведенного тем же Скалигером.102 Так, Гомер - опускаю прочие примеры - рассказывает, как Вулкан выковал щит Ахиллеса и на нем изобразил картину мира. В подражание этому Виргилий воспел щит Энея, выкованный тем же Вулканом, но насколько более умело! Ведь Виргилий изобразил вычеканенными на щите не посторонние или обыденные вещи, но исключительно то, что относится к Энею, т.е. всю грядущую судьбу энеадов, т.е. римлян, предсказанную вещим богом, - смотри прекраснейшее описание в конце VIII книги "Энеиды".

Неуместно приводить здесь ряд других подражаний. Стоит только дать одно подражание Виргилию, именно - Торквато Тассо, потому что оно превосходно. В книге II "Энеиды" (602) Виргилий изображает явление Венеры Энею во время самого разрушении Трои: богиня совлекла с его очей мглу, свойственную смертным, и показала ему, как враждебные троянцам боги и богини в разных местах разрушали Трою, следующим образом:

...божья безжалостность, божья

Эти богатства крушит и свергает с высот ее Тройю.

Эти (ибо весь я скрываю туман, пеленой обводящий

Смертные взоры, когда ты глядишь, и тмящий вокруг все

Облаком влажным) - а ты никаких повелений не бойся

Матери, не уклоняйся ее указанья исполнить -

Здесь, где ты видишь, разъятые груды, отъятые камни

Прочь от камней и клубящийся дым, перемешанный с пылью;

Стены, великим трезубцем устои самые сдвинув

Города, зыблет Нептун и самый град с основанья

Валит; Юнона, держа, беспощадная, первой, ворота

Скейские, строй от судов союзников яростно кличет,

Преопоясавши меч.

Здесь, на выси крепостной, Тритония Паллада, видишь,

Гургоной ужасая, сидит, озаренная нимбом.

Даная, сам Отец придает и смелость и силы

Бодрые, сам богов стремит на Дбрданов войско.

Этому прекрасно подражал Торквато Тассо в своей божественной поэме, воспевая осаду Иерусалима (песнь XVIII, 92).

Гоффреду ж тут архангел Михаил

Предстал открыто, для других незримо,

В небесных латах: солнце б он затмил,

Что ни малейшей тучкой не мутимо.

"Гоффред! Вот час (сказал он) наступил,

Конец мученьям рабским для Солима!

Смотри, смотри! - очей не потупляй! -

Какое вспоможенье шлет вам Рай!

Взгляни, поднявши взоры, в вышину:

Там в воздухе собрался полк бессчетный!

Я с глаз твоих откину пелену

Телесной слепоты, покров тот плотный,

И с чувств твоих туман я отжену -

Лицом к лицу собор узришь бесплотный!

И дам, на время, слабости твоей

Сносить сиянье ангельских лучей.

Вот бывшие под знаменем святым,

Теперь граждане царствия Христова, -

С тобой в союзе, их рукой вершим

Конец счастливый подвига благого

В том месте, где смешались прах и дым,

И где обломки зданья векового,

Во мгле густой сражается Гугон:

Оплот им в основаньях потрясен.

А там Дудон у полунущных врат

Огнем и сталью рушит все препоны:

Бойцов подвиг он, им вручил булат,

И лестницы им крепко утверждены.

Вот Адемар: там, на холме, прелат

Стоит в величьи пастырской короны, -

Блаженный дух, он с тех высоких мест

Творит над ратью благодатный крест.

Теперь туда подъемли смелый взор,

Где собраны все ангельские вои!".

Возвел он очи: полон там простор

Крылатой ратью в несчислимом рое.

Парит и плещет сомкнутый собор

И три полка в тройном являет строе:

Растянуты ряды их в виде дуг, -

Чем дальше он, тем шире полукруг.

Книга II

ОБ ЭПИЧЕСКОЙ И ДРАМАТИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ

Глава I

ДРЕВНОСТЬ, ОБЪЯСНЕНИЕ НАЗВАНИЯ, ОПРЕДЕЛЕНИЕ, СОДЕРЖАНИЕ ЭПИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ И РОД СТИХА, КОТОРЫМ СЛЕДУЕТ ПИСАТЬ ЭПОПЕЮ

Пройдя область, охватывавшую почти все части поэзии, т.е. изложив общие наставления, приступим к частностям. Среди них главное место занимают и являются более трудными эпопея и драма, - они и будут разбираться в этой книге.

Итак, прежде всего, начало эпопеи чрезвычайно древнее, и его нельзя в точности отметить. Ведь еще Гомер и до него Лин, Орфей, и Мусей применяли этот род песнопения. Свое название эпопея получила от греческого слова epos, что означает "слово" или "речь", и poiein, т.е. "творить" или "сочинять". Отсюда эпопея означает то же самое, что вымысел, или подражание, выраженное в стихотворной либо прозаической речи. Но при этом разумеются не всякие составители фабул или диалогов, а одни лишь эпические поэты, так как по своему стиху и вымыслу они стоят выше, - примерно по той же причине, почему только им присваивается название поэтов, хотя слово? "поэт" вообще означает "творец" или "сочинитель".

Другое название - героическая поэма, оттого что в ней описываются жизнь и подвиги героев, т.е. знаменитых мужей.

Содержанием эпопеи являются:

Грозные битвы, деянья царей и вождей знаменитых.103

Отсюда эпопею можно определить как поэтическое произведение, излагающее в гекзаметрах с помощью вымысла подвиги знаменитых мужей.

Такую поэму вошло в обычай писать гекзаметром, так как этот вид стиха полновеснее, величавее и великолепнее других, а поэтому более подходит к воспеваемому предмету. Бывает, что в гекзаметрах описывается и что-нибудь другое, кроме деяний героев; таковы у Ювенала и Персия сатиры, у Горация - послания, у Виргилия беседы пастухов и наблюдения над сельским хозяйством, а у Марциала даже некоторые эпиграммы. Однако, на вышеуказанном основании, гекзаметр применяют преимущественно для прославления героев. Поэтому его и называют героическим стихом. О его недостатках и достоинствах будет сказано немного ниже.

Глава II

О ТРЕХ ЧАСТЯХ ЭПОПЕИ И ПРЕЖДЕ ВСЕГО ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ТЕМЫ И ПРИЗЫВАНИИ БОЖЕСТВА

Частей эпопеи три: определение темы, призывание божества, повествование. Определение темы есть начало поэмы, в котором поэт излагает то, о чем он намерен говорить.

Призывание божества присоединяется к определению темы; в нем поэт взывает к какому-либо божеству о помощи.

Затем повествование, основной состав поэмы, где повествуется о деяниях героев.

Эти части совершенно необходимы для поэмы, как потому, что их применяют все без исключения поэты, так и потому, что они, по-видимому, требуются самой природой этого дела. Действительно, как всякое изложение, так в особенности какое-нибудь пространное изложение - а ведь таковы героические поэмы - нуждается в том, чтобы слушатель предварительно знакомился вкратце с содержанием, иначе он плохо будет подготовлен к слушанию. Задача риторов и заключается в том, чтобы сделать слушателя восприимчивым. Итак, определение темы необходимо; в нем указывается вкратце о предстоящем предмете изложения, о том, каков он, еще до раскрытия его полностью.

Впрочем, поэты взывают о помощи к божеству не без важного основания: раз они намереваются воспевать движущие причины и ход сокровенных дел и даже душевных переживаний, то похоже на правду, что постичь это можно только по вдохновению бессмертных богов, как говорит Скалигер (Критик, гл. 71).

Повествование и есть сама поэма. Теперь рассмотрим, чту надо соблюдать в определении темы и в чем состоит призывание божества. Наконец, в следующей главе мы дадим остальные указания относительно повествования.

Итак, определение темы должно отличаться главным образом тремя достоинствами: быть кратким, ясным и скромным. Оно будет кратким, если мы решим говорить только о главном в фабуле, а не о предметах менее значительных и случайных происшествиях; затем - если это же мы изложим в немногих и достаточных словах; наконец, если вовсе не станем упоминать о событиях, предшествующих фабуле или последующих, которые не описываются в ходе повествования поэмы, разве что случайно. Поэтому критики104 не особенно одобряют известные стихи Виргилия:

Род откуда Латинов,

И Альбы-Лонги отцы, и твердыни возвышенной Ромы.105

Ведь о деяниях албанцев и римлян Виргилий во всем своем произведении упоминает лишь случайно, да и совершены они были уже после Энея.

Определение темы будет ясным, если не давать ничего сомнительного, двусмысленного или сбивчивого.

Однако из этого не вытекает, будто надо поименно обозначать главное действующее лицо в фабуле с его отдельными подвигами, а также и противопоставленное ему лицо.

Например, если бы кто-нибудь, намереваясь воспеть плавания и войны Энея - что составляет содержание Виргилиевой поэмы - сказал: воспеваю Энея и его плавания, и то, каким образом он потерпел крушение, как был гостем у Дидоны, как перенес другие несчастья в море и посетил преисподнюю и какие, наконец, вел войны с Турном и т.д. Это, поскольку оно вяло, вызовет утомление у слушателя, лишая его наслаждения; при определении темы не надо насыщать слушателя, но задерживать, и заставляя ожидать, раздразнить аппетит, побуждая его ознакомиться с остальным. Поэтому ни Гомер не называет имени Улисса в определении темы, ни Виргилий - Энея. Однако они говорят о своих героях так, что легко поймешь, о ком пойдет речь в дальнейшем. Вот пример Виргилиевого определения темы:

А ныне ужасную Марта

Брань и героя пою, с побережий Тройи кто первый

Прибыл в Италию, Роком изгнбн, и Лавинийских граней

К берегу, много по суше бросаем и пу морю оный,

Силой всевышних под гневом злопамятным лютой Юноны,

Много притом испытав и в боях, прежде чем основал он

Город и в Лаций богов перенес, род откуда Латинов,

И Альбы-Лонги отцы, и твердыни возвышенной Ромы.106

В определении темы надо особенно соблюдать скромность; и ничто так не вредит произведению в целом, как напыщенное начало, так как от этого возникает подозрение, что это сделано напоказ, из-за стремления к дешевой славе, и уже от самого вступления (в котором риторы советуют добиваться расположения слушателей) слушатель выносит неблагоприятное впечатление. Поэтому не следует давать длинных перифраз и чрезмерно напыщенных высокопарных слов, по выражению Горация - "длиной в полтора фута";107 не стоит применять тропы и фигуры, разве что в самых редких случаях. Наконец, и здесь должен быть тщательный отбор слова и мыслей, но так, чтобы это казалось возникшим здесь само собой, а не нарочитым.

Рассмотрим промахи и удачи некоторых древних и новых поэтов. Гораций в книге "О поэтическом искусстве" (137) порицает не знаю какого киклического поэта за то, что тот начал свою поэму так:

Участь Приама пою и войну достославную Трои.

Его же Гораций поддел забавной шуткой:

Чем обещанья исполнить, разинувши рот столь широко?

Мучило гору, а что родилось? Смешной лишь мышонок!108

А Гомера он хвалит за то, что тот, начав скромно, постепенно возвысился от сравнительно незначительного до величественности.

Лучше стократ, кто не хочет начать ничего не по силам:

"Муза! Скажи мне о муже, который, разрушивши Трою,

Многих людей города и обычаи в странствиях видел!".

Он не из пламени дыму хотел напустить, но из дыма

Пламень извлечь, чтобы в блеске чудесное взору представить:

Антифата и Сциллу, или с Циклопом Харибду!109

Подобной же розги цензоров достойно, конечно, и известное, чрезвычайно напыщенное вступление Лукана:

Бой в Эмафийских полях - грознейший, чем битвы сограждан,

Власть преступленья пою и могучий народ, растерзавший

Победоносной рукой свои же кровавые недра,

Родичей кровных войну, распавшийся строй самовластья

И состязанье всех сил до основ потрясенной вселенной,

В общем потоке злодейств, знамена навстречу знаменам,

Схватки равных орлов и копья, грозящие копьям.110

Какому, скажи на милость, человеку тихого нрава понравятся такие стихи? К чему эти внезапные выкрики? К чему нагромождение синонимий, длинные перифразы, множество слов, скученных в одном предложении? Во всяком случае, если Скалигеру показалось, что Лукан где-то лает, то всем очевидно, что это в данном месте.

Гораздо спокойнее начинает свое произведение Торквато Тассо, чтобы с самого начала заслужить и уважение, и любовь читателей. Ведь он начинает так:

Оружье верных и вождя пою,

Господню гробу давшего свободу.

Он много вынес в мыслях и в бою -

В великом деле всякую невзгоду;

Ад всуе рвался, всуе рать свою

Прислал весь Юг, из пестрого народу:

С ним было Небо, и под стяг Христов

Собрало вновь рассеянных бойцов.

Подобная похвала даже у античных писателей редкость, у новых же ее можно встретить чрезвычайно редко.

В самом деле, вот тебе восторги современного болтуна, который описывает Хотинскую войну111 таким нелепым стихом, будто он не воспевает, а бушует, таким темным - будто не войну описывает, а ночную драку. Посмотри, каким он себя выказывает в самом вступлении своей вещи. Он начинает так:

Пей, о перо, усмиренный Тир! Так повелевает меч, напоенный бистонийской кровью, потому что для тебя ведь чернила окрашивают слоновую кость бумаги бледной Фетидой! Или пусть челн носится по черной отмели охмелевшей от грязи и влажной сажи! Аврора дает новую влагу, и Тир, помутневший волнами от бистонийской резни и т.д.

Это, конечно, следует называть не напыщенностью, а буйством, не говоря уже о прочем: этот автор желал, чтобы его читали, но не желал быть понятным. Ведь вся его поэма - нечто в этом роде - столь высоко возносится, что человеческому уму невозможно за ним поспеть; в бульшей степени к нему относится известное замечание Горация в книге "О поэтическом искусстве", в конце:

Трудно постичь: отчего же стихи беспрестанно он пишет? и т. д.112

Относительно призывания божества надо отметить вкратце следующее: прежде всего следует взывать к тому божеству, которое имеет какое-либо отношение к намеченному содержанию.

Так, Виргилий во вступлении ко II книге "Георгик" призывает Вакха, Цереру, сатиров, дриад и пр. Ведь эти боги почитались покровителями виноградных лоз, плодов, скота и прочего, что здесь собирается описывать поэт. Клавдиан ("Похищение Прозерпины") призывает богов и богинь подземных и трогает мольбами Ахеронт. Овидий в "Метаморфозах" взывает ко всем вообще богам; приведя для этого обоснование, он прекрасно соединяет их с содержанием своей поэмы:

Боги - вы ж их изменили - придите на помощь

Начинаньям моим и прямо с начала вселенной

Непрерывную песнь до наших времен доведите.113

Впрочем, муз, как покровительниц поэзии, принято призывать при любом содержании. Однако христианскому поэту надо решительно остерегаться подобных призываний богов. Чего он может себе желать такими мольбами? Неужели он взаправду и серьезно просит о помощи и выказывает себя нечестивым? Если же он это делает в шутку, то становится просто смешным. Прежде всего, это тупая шутка. Что же, скажи на милость, тут остроумного: умолять Аполлона сойти в твою грудь? Затем, в предмете серьезном, какими являются деяния героев, нет места шуткам, тем более в начале; если же кто-нибудь скажет, что под именем языческих богов разумеет или нашего Бога, или кого-нибудь из святых, то он еще хуже ошибется: словно он в самом деле украсит Трисвятого величайшего Бога, если дает ему имя диавола. "Какое общение у света с тьмой? И какая связь у Христа с Велиалом?".114 Разумно блаженный Иероним не допускает в устах христианина темных формул языческих клятв: "Да не раздается из уст христианина, - говорит он, - "Юпитер всемогущий!" и "клянусь Геркулесом, клянусь Кастором!", и прочие скорее чудовища, чем божества" (Послание, 146, к Дамасу). Следует изо всех сил избегать призываний этих позорных богов! Так что сплошная нелепость, когда упомянутый выше "Тирасский пьяница",115 по его собственным словам, - презрев Аполлона (что правильно: так как от него даже и не отдает ничем аполлоновским), призывает Марса в свое сердце (если только под именем Марса он не разумеет короля):116