От текста к контексту

Ни разросшаяся до звезд психофармакология,

ни биология секса, ни какая-нибудь другая отрасль

на­уки, «приписанная» к определен­ным телесным

феноменам, ничего не подскажут касательно

великих ре­шений, подобных перестройке

нор­мативных систем культуры... Зна­ние, которое

здесь необходимо,— это знание о системе

оптимизации внутрикультурных ценностей.

Его только предстоит «выковать» в ант­ропологических исследованиях.

Станислав Лем

В отличие от биологии, озабоченной главным образом причинами гомосексуальности, гуманитарные и общественные науки спрашивают, как разные человеческие общества и культуры воспринимают, символизируют, структурируют и регулируют однополую любовь и как эти социокультурные установки проявляются и преломляются в сознании и поведении конкретных людей. Они идут не от индивида к социуму, а от социума к индивиду.

Чем больше люди ездили по свету, тем больше они убеж­дались в том, что однополый секс существует везде. Крес­тоносцы увидели его в мусульманском мире, Колумб — у американских индейцев, католические миссионеры — в токугавской Японии, Степан Крашенинников — у камчада­лов. Потом его узрели в буддийских монастырях, африкан­ских обрядах инициации и т. д. и т. п. Восток, в самом широком понимании слова, был для европейцев не только местом, где они обогащались, но и местом, где они могли реализовать свои необычные сексуальные потребности. Сексуальная эксплуатация была неотъемлемым аспектом колониализма.

Подробные описания гомосексуальных отношений, од­новременно шокировавшие и завораживавшие читателя, способствовали экзотизации, ориентализации и тропикали­зации однополой любви, но вместе с тем заставляли ду­мать. Означает ли распространенность «природной содо­мии», как назвал ее французский путешественник Буген­виль у «естественных» людей, что однополой любви не надо бояться, или же это подлежащий уничтожению знак низко­го уровня развития дикарей?

Ранняя этнография гомосексуальности была описатель­ной и анекдотической, а «неприличные» факты скрашива­лись морализированием¹. В однополых отношениях чаще всего видели проявления первобытного промискуитета, не­развитости морального сознания и отсутствия индивидуаль­ной любви.

В конце XIX — начале XX в. этнографические данные стали широко использовать сексологи, а сексологические категории, в свою очередь, становятся теоретической осно­вой этнографических описаний. Большую роль в сближении сексологии и этнографии сыграли хиршфельдовский журнал «Intersexuelle Zwischenstufen» и основанный известным вен­ским антропологом Фридрихом Саломо Крауссом журнал «Anthropophyteia» (1904—1913). Постепенно однополая лю­бовь и связанные с ней социальные отношения стали пред­метом специальных полевых исследований. Гунтер Тессман показал их наличие у народов экваториальной Африки, Курт Фальк — у народов Анголы и Южной Африки. Фер­динанд Карш-Хаак опубликовал многотомную обобщаю­щую работу об однополой любви у первобытных («натураль­ных») и у цивилизованных («культурных») народов Восточ­ной Азии (китайцев, корейцев и японцев).

Гомосексуальные отношения описывались в разных тео­ретических контекстах: как форма сексуально-религиозного избранничества, когда индивид меняет пол ради общения с богами (Владимир Тан-Богораз, Лев Штернберг); как один из элементов половой жизни (Бронислав Малиновс­кий, Маргарет Мид); в контексте эволюции брака и мораль­ного сознания (Эдвард Вестермарк); в связи с обрядами мужских инициации, посвящения мальчиков во взрослое состояние.

Особый интерес представляли для ученых мужские дома, союзы и тайные общества, существовавшие во многих, если не во всех, архаических обществах. Немецкий этног­раф Генрих Шурц в книге «Возрастные классы и мужские союзы» (1902), опираясь на обширный эмпирический мате­риал из жизни нескольких африканских, одного индийско­го и четырех североамериканских народов, пришел к выво­ду, что возрастные классы — древнейший тип социальной организации, основанный, с одной стороны, на общнос­ти возрастных переживаний и антагонизме поколений, а с другой — на противоположности полов. В отличие от жен­щин, жизнь которых целиком подчинена потребности ро­жать и воспитывать детей, причем эта потребность удовлет­воряется в семье, движимые сексуальным и социальным импульсом мужчины создают все общественные и полити­ческие институты. Главная предпосылка общественной жизни, по Шурцу, — «инстинктивная симпатия» между мужчинами, из которой вырастают все социальные связи, патриотизм и воинские доблести, а также, естественно, и гомоэротизм.

До конца 1960-х годов антропология сексуальности и тем более — гомосексуальности была рискованным и малопоч­тенным занятием. Если медики могли оправдать свой инте­рес соображениями профессионального порядка, то у гума­нитариев он выглядел «нездоровым». Английский историк Литтон Стрэчи говорил, что хотел бы написать книгу «Сек­суальная жизнь англичан», наподобие знаменитой книги Бронислава Малиновского «Сексуальная жизнь дикарей» (1928), но ее пришлось бы издавать на Новой Гвинее. Аме­риканская антропологическая ассоциация при письменном опросе своих членов в 1970 г. с трудом собрала необходи­мое число голосов под резолюцией о необходимости срав­нительного изучения гомосексуальности. Сейчас эта тема­тика представлена везде и всюду.

В том же направлении развиваются исторические науки. До XX в. история однополой любви в основном ограничи­валась Древней Грецией и Римом, причем античная педе­растия изображалась приглаженной и выхолощенной. Хотя крупнейший немецкий филолог-классик Ульрих фон Виламовиц-Меллендорф (1848—1931) часто упоминал в своих трудах древнегреческую любовь к мальчикам, он неизменно подчеркивал духовный и преимущественно созерцательный характер этих отношений. Спорить с этим было рискован­но. Книга швейцарского модельера Генриха Хессли (1784— 1864), который доказывал, что «греческая мужская любовь» была телесной, была сразу же запрещена.

В XX в. положение постепенно изменилось. Большим влиянием пользовались труды немецкого филолога-класси­ка Пауля Бранда (1875—1930), печатавшегося под псевдони­мом «Ганс Лихт». Французский историк Анри-Ирене Марру в книге «История воспитания в классической древности» (1948) рассматривает античную педерастию как особый ин­ститут социализации и передачи духовных ценностей. В 1976 г. американский ученый Берн Баллог опубликовал обобщающую работу по истории необычных форм сексуаль­ности, включая гомосексуальность, написанную не в тра­диционно-сексологическом ключе, а в духе обычной соци­альной истории². Английский историк искусства сэр Кен­нет Довер построил свою классическую работу «Греческая гомосексуальность» (1978) главным образом на исследова­нии росписей на вазах³. Развернулась дискуссия о соци­альных функциях древнегреческой педерастии и ее связи с обрядами инициации мальчиков и традициями мужского воинского братства и т, д.

С появлением первых обобщающих работ о юридическом и социальном положении содомитов в средние века возник острый спор о позициях католической церкви: всегда ли она преследовала гомосексуалов или же раннее средневековье было периодом относительной терпимости? Скрупулезное текстологическое исследование Библии и раннехристианс­ких текстов, касающихся однополой любви, показало, что многие из них трактуются упрощенно и неверно. Множе­ство специальных исторических и искусствоведческих работ посвящено эпохе Возрождения, елизаветинской Англии, французскому Просвещению, немецкому романтизму и ко­нечно же викторианской Англии. Тщательно изучены «антигомосексуальные» скандалы и судебные процессы конца XIX — начала XX в. и история преследования гомосексуа­лов в гитлеровской Германии.

Первопроходцем истории гомосексуальности в России стал в 1970-х годах американский литературовед Семен Карлинский, за которым последовали Лора Энгельштейн, Ева Левин, Александр Познанский, Диана Бургин и другие. Историки-феминистки вырвали из забвения историю лес­бийской любви, которой исследователи-мужчины не заме­чали, и сделали эволюцию романтической дружбы и любви между женщинами важным элементом социальной истории и истории культуры. Консолидации сил и повышению про­фессионального уровня историков немало способствовало создание в 1991 г. «Журнала по истории сексуальности» («Journal of the History of Sexuality»).

Быстрый рост числа исторических исследований вызвал спрос на новые теоретические идеи. Главным событием здесь явилась трехтомная «История сексуальности» (1976— 1984) Мишеля Фуко. До появления этой книги все истори­ки были, так сказать, наивными эссенциалистами. Не со­мневаясь в том, что однополая любовь и приверженные ей люди, как бы их ни называли, существуют реально и объек­тивно, историки описывали их исторические приключения и злоключения, как к ним относились в разные эпохи и т. д. Философ Фуко, который был по образованию психо­патологом и одно время работал в психиатрической клини­ке, сказал, что это методологически неверно. Сексуальное желание подвижно и текуче, оно не существует вне своего осознания и символизации конкретными человеческими об­ществами и воплощается в определенных формах разговора, дискурса. Важно не то, что люди делают, а что они гово­рят. Хотя Викторианская эпоха считается периодом резко­го усиления антисексуальных репрессий, люди никогда столько не говорили и, следовательно, не думали о сексу­альности, как в то время! Речь, слова — не просто выраже­ние наших чувств и мыслей, но формы социального конт­роля.

Подобно Фрейду, Фуко интересуется, прежде всего, скрытыми, подавленными формами сексуальности. Но эта реп­рессия — не индивидуально-психологическая (неприемле­мая информация вытесняется из сознания в бессознатель­ное), а социокультурная (общество блокирует осознание не­желательных чувств, препятствуя появлению языковых средств, необходимых для их обозначения и выражения). Фуко интересует не столько археология речи, сколько архе­ология молчания.

Отправная точка теоретической рефлексии Фуко — исто­рия гомосексуальности как самого главного (хотя всем изве­стного) общественного секрета (и личного секрета самого Фуко). Согласно психоанализу, чтобы избавиться от невро­за, человек должен вытащить его из мрака на свет, перевес­ти содержание своего бессознательного в сознание. Фуко бе­рет на себя как бы роль социального психоаналитика.

Поскольку античность знала понятие однополой любви, но не знала понятия гомосексуальности и не классифици­ровала людей по этому признаку, древние греки могли спо­койно сравнивать плюсы и минусы любви к мальчикам и к женщинам, эти отношения не внушали им страха. Средне­вековое христианство делило все человеческие действия, включая сексуальные, на правильные и неправильные, но разница между праведниками и грешниками оставалась все же относительной. Субстантивировав гомосексуальное же­лание и превратив его носителей в особую породу людей — «гомосексуалов», буржуазное общество создало новые фор­мы социального (медицинского, правового, педагогическо­го) контроля, а тем самым и репрессии.

Идеи Фуко стали знаменем социального конструктивиз­ма. Фуко освободил историков (и вообще гуманитариев) от наивного материалистического натурализма, абсолютиза­ции «твердых фактов», научил их видеть за текстом — кон­текст и особенно подтекст. Гомосексуальность оказалась со­циальным конструктом, коренящимся не в психике инди­вида, а в общественном сознании.

Но исторические и сравнительные исследования невоз­можны без какой-то дозы эссенциализма. «Желание», кото­рое анализировал Фуко, было исключительно желанием активного сексуального субъекта-мужчины; женщины и «пас­сивные» гомосексуалы выступают у него только в роли объ­ектов. Фуко недооценивает диалогичность эротических дис­курсов, которые, как и половой акт, суть взаимодействие партнеров, так что вопрос, кто кого «трахнул», может быть предметом спора.

Коль скоро однополая любовь — социальное явление, ее нельзя понять без участия социологии. Вклад социологов в ее изучение не сводится к опросным исследованиям, о ко­торых я говорил выше. Ими разработаны теоретические па­радигмы гомосексуальности, которыми пользуются все об­щественные науки⁴.

Самая емкая из них— теория сексуального сценария, предложенная американскими социологами Джоном Гэньоном и Уильямом Саймоном в противовес, с одной сторо­ны, психоанализу, а с другой — механистическим и когни­тивным теориям⁵. Согласно сценарной парадигме, предвос­хитившей многие идеи Фуко, сексуальность в целом, хотя и опирается на определенные биологические предпосылки, детерминирована исторически и культурно. Сексуальное «желание» (влечение) к лицам собственного пола/гендера встречается у разных типов людей и может возникать не только в детстве, но и на более поздних стадиях жизненно­го пути. В отличие от Кинзи, Гэньон и Саймон считают, что эротические предпочтения вытекают не из нашего жи­вотного наследия, а из специфических стимулов и значе­ний, предлагаемых современной культурой.

Сексуальные сценарии, как и сами гендерные отноше­ния, историчны и меняются у нас на глазах. Более широ­кий и мобильный круг общения и более диффузная струк­тура Я облегчает принятие собственных гомоэротических желаний и делает сексуальные предпочтения современного человека более гибкими, подвижными и многовариантны­ми. Многие желания, отношения и свойства, которые в условиях преследований и секретности казались взаимоиск­лючающими, стали выглядеть взаимодополнительными. Границы однополой любви становятся при этом более раз­мытыми, а вопрос «Кто я — гомо или гетеро?» — менее насущным, с этой неопределенностью можно жить. Нужно говорить не о сексуальности и гомосексуальности, а о сексуальностях и гомосексуальностях.

В то же время процесс формирования гомосексуального сценария отличается от гетеросексуального аналога. Гетеросексуальность обычно противопоставлялась гомосексу­альности как моральный и биологический монолит, не требующий объяснения. Кинзи сохранил оба полюса, но превратил дихотомию в континуум, признав его нормаль­ным по всей длине. Со сценарной точки зрения разнопо­лые и однополые эротические отношения — две разные за­гадки, и вопрос, почему мужчины и женщины желают друг друга, не должен затемняться вопросом, почему не­которые мужчины желают мужчин, а некоторые женщи­ны — женщин.

В отличие от теории сценария, сосредоточенной глав­ным образом на содержании сексуальности, сетевой (network) анализ помогает изучению ее структурных аспек­тов. Человек выбирает сексуальных (как и несексуальных) партнеров не из безграничного множества случайных инди­видов, а из определенного, социально и пространственно ограниченного круга общения —соседей, сослуживцев и т. п., которые образуют первичный круг (network) его обще­ния. Изучение гомосексуальной субкультуры начинается с локализации круга потенциальных сексуальных партнеров, мест (бары, клубы, пляжи, дискотеки и т. п.), где они встречаются, знакомятся и проводят время, и типичных для каждого из них этикета и правил поведения (американский социолог Лод Хамфриз описал поведение мужчин в обще­ственных туалетах). На этой основе возможен и системати­ческий анализ партнерских отношений.

Социально-психологическая теория маркирования близка к сценарной, но сложилась до и существует авто­номно от нее. Поскольку во многих обществах гомосексуалы — угнетенное и осуждаемое меньшинство, принад­лежность к нему ассоциируется с множеством отрицатель­ных качеств, образующих клеймо, ярлык (label) или стигму. Буквально стигмой называется несмываемый отличительный знак, большей частью — отрицательный, выжженный или вырезанный на теле. Но чаще это слово употребляется в переносном смысле. Стигматизация, на­ложение стигмы может иметь разные формы и проявле­ния —физические(уголовное преследование, лишение свободы), экономические (запрет на профессии, уволь­нение с работы), нормативные (запрещение вступать в брак) или символические (оскорбительные шутки), — но всегда означает угнетение и дискриминацию. Она не только осложняет межгрупповые отношения, но наклады­вает отпечаток на психику и самосознание соответствующего меньшинства, порождая пониженное самоуваже­ние, неврозы и многие другие черты, которые американ­ский социолог Эрвинг Гофман называет «испорченной идентичностью»⁶. Такие черты, которые часто наблюда­лись у гомосексуалов и которые психоанализ считал им­манентным свойством и порождением «сексуальной перверзии», могут быть и на самом деле часто являются про­дуктом дискриминации и предубеждения. Стигма и страх перед ней действуют как самореализующееся предсказа­ние: мальчик, которого сверстники считают неженкой и дразнят «педиком», начинает сомневаться в своей маску­линности, завидовать более сильным мальчикам и в кон­це концов принимает навязанную ему роль, которую сам же считает унизительной. Интернализованная гомофобия, усвоенное отрицательное отношение к собственной сексуальности — самая массовая и мучительная психоло­гическая проблема гомосексуалов. Однако существуют и другие стратегии обращения со стигмой. От их выбора во многом зависит судьба человека и его поведение в крити­ческих ситуациях.

Существенный вклад в изучение гомосексуальности вне­сли и социологи марксистской ориентации. Американский социолог Дэвид Гринберг в книге «Конструирование гомо­сексуаль­ности»⁷ (1988) обобщил практически весь извест­ный исторический и антропологический материал по этому вопросу, но в первую очередь он выделяет социально-струк­турные, классовые детерминанты гомосексуальности. С марксизма начинал и английский социолог Джеффри Уикс, хотя в дальнейшем, под влиянием Фуко, он стал уделять больше внимания культурно-символическим, нежели соци­ально-структурным факторам⁸.

Однополая любовь всегда, хотя зачастую скрытно, отра­жалась и преломлялась в литературе, искусстве и массовой культуре. Искусствоведы, филологи и культурологи анали­зируют тексты, которые допускают и даже предполагают множественное, альтернативное прочтение, причем текста­ми являются не только художественные образы и произве­дения, но и сами жизни, биографии авторов.

Одни исследователи стараются раскрыть, как сексуаль­ность автора отражается в его произведениях или как опре­деленные типы гомоэротики преломляются в литературе и искусстве данной исторической эпохи, то есть акцент дела­ется на отражении. Других больше волнует, как произведе­ния искусства или тип культуры формируют, конструируют гомосексуальное желание. Очень интересно сравнение го­мосексуальных автобиографий с современными им меди­цинскими патографиями.

Личная жизнь автора, отраженная в его дневниках, пе­реписке и документах, и его художественные произведе­ния — взаимосвязанные, но принципиально разные тек­сты, которые непонятны друг без друга и в то же время несводимы друг к другу. Читатель, не знающий о гомо­сексуальности Оскара Уайльда, никогда не поймет «Пор­трет Дориана Грея». Но прилично ли копаться в чужом белье, которое обычно считается грязным, тем более что роман — не только «об этом»? И если нам удастся поста­вить все точки над i, чего будет больше — прояснения или упрощения?

Где границы нашего права анализировать и реконструи­ровать частную жизнь человека, который не хотел выстав­лять ее напоказ? Спрашивая себя, хотел бы имярек, чтобы его интимные переживания обсуждались посторонними людьми, я большей частью отвечал себе: «Нет!» Но когда я спрашивал себя, хотел бы он, мучаясь своими жизненны­ми проблемами, опереться на аналогичный опыт другого, заведомо достойного, человека, я так же категорически от­вечал: «Да!»

Кроме этических («имею ли я право?») есть методологи­ческие («как я могу это сделать?») проблемы. Соотноше­ние гомосоциальности (склонность общаться преимуще­ственно с лицами своего собственного пола/гендера) и гомофилии (эмоциональное предпочтение лиц своего пола/ гендера) с гомоэротизмом и гомосексуализмом всегда про­блематично. Старая литература стыдливо обходила эту проблему. Современные исследователи, вооруженные психоанализом и семиотикой и свободные от викторианс­кой застенчивости и чопорности, напротив, склонны к размыванию границ и трактовке любой эмоциональной близости между лицами одного пола как гомоэротической и гомосексуальной. Иногда эта «эпистемология чулана»⁹ работает успешно, раскрывая скрытый, глубинный гомоэротизм изучаемых персонажей. Но подчас это просто па­родия на науку.

Множество исследований однополой любви связано с феминизмом.

Антропологи-феминистки (Маргарет Мид, Кэрол Вэнс, Шерри Ортнер, Харриет Уайтхед, Мишель Росальдо и др.) не только привлекли внимание ученых к специфически жен­ским проблемам, включая лесбийскую любовь, но и помог­ли по-новому взглянуть на многие общие тенденции.

Феминистский подход означает не столько изменение предмета исследования, в фокусе которого оказываются не мужчины, как было всегда, а женщины, сколько то, что все вопросы рассматриваются главным образом с женской или, шире, с гендерной точки зрения (подобно тому, как марксизм рассматривает все с точки зрения классовых ин­тересов). Применительно к нашей теме, феминистки, по сути дела, заново открыли феномен лесбийской любви и соответствующие сексуальные идентичности, которые в прошлом замалчивались либо изображались упрощенно и карикатурно.

Геи и лесбиянки не только объекты, но и субъекты на­учного дискурса. «Геевско-лесбиянские исследования («gay and lesbian studies) превратились в автономную и быстро растущую область знания. Не говоря уже о многочислен­ных исследовательских организациях, специализированные центры или кафедры этого профиля существуют в несколь­ких американских (Сан-Франциско, Нью-Йоркский город­ской университет) и западноевропейских (Утрехт, Амстер­дам, Бремен) университетах. Учебные курсы читаются в большинстве американских университетов. Во всех про­фессиональных научных сообществах есть соответствующие секции или исследовательские группы. Издается огромное количество научной литературы, причем ее печатают са­мые престижные академические и коммерческие издатель­ства. Старейший научный междисциплинарный журнал «Journal of Homosexuality» (главный редактор профессор Джон Де Чекко) существует уже 25 лет. В Германии с 1987 г. издается литературоведческий журнал «Forum. Homosexualitat und Literatur» (редактор — профессор Воль­фганг Попп) и т. д.

В 1990 г. известный американский исследователь Уэйн Дайнз с небольшой группой сотрудников опубликовал двух­томную «Энциклопедию гомосексуальности»¹⁰, а затем 13-томную серию «Исследования гомосексуальности»¹¹. Из­дано несколько аннотированных библиографий, биографи­ческих словарей¹² и обзорных работ общего характера.

Лесбигеевские исследования имеют и собственные теоре­тические подходы. В 1970—1980-х годах их главной заботой было определение геевской и лесбийской идентичности: кто мы такие, в чем наша сущность, чем мы хотим и должны стать? В 1990-х годах была провозглашена новая теоретичес­кая ориентация, так называемая «квир-теория». По мне­нию ее сторонников, прежние социальные теории имели три главных недостатка: 1) недооценивали значение гендера и сексуальности; 2) были андроцентричными, их отправ­ной точкой неизменно были мужские отношения и пережи­вания; 3) были гетеросексистскими и гетеронормативными, принимая гетеросексуальность за единственно возможную, «правильную», базовую модель сексуальности, в свете ко­торой гомосексуальность казалась просто вариацией или аберрацией, а геи и лесбиянки — сексуальными меньшин­ствами. «Квир-теория» считает все гендеры и все сексуаль­ные ориентации равноправными, равноценными и, так сказать, одинаково близкими к Богу. Это порождает новые углы и точки зрения.

Рассмотреть все это в одной книге невозможно. Своим кратким науковедческим обзором я хотел показать только то, что однополая любовь не является частным специально-научным предметом. Ее изучают, под разными углами зре­ния, все науки о человеке и обществе, и в интерпретации ее сталкиваются, дополняя и опровергая друг друга, самые разные подходы и теории.