Вдвойне невидимые

...Я перевернула страницу и прочла... Простите,

что я так внезапно прерываюсь. Нет ли здесь

мужчин?... Вы можете заве­рить меня, что мы

все здесь — женщины? Тогда я могу сказать вам,

что слова, на ко­торых я остановилась, были:

«Хлое нрави­лась Оливия...» Не вздрагивайте.

Не крас­нейте. Давайте допустим в своем узком

кругу, что такие вещи иногда случаются.

Иногда женщинам нравятся женщины.

Вирджиния Вулф

Хотя преследовали не только мужчин, любивших мужчин, но и женщин, любивших женщин, лесбиянство не столько каралось, сколько замалчивалось. «Гомосексу­альная практика между мужчинами считалась опасной и подрывной, поэтому ее поставили вне закона. Лесбиянство касалось женщин, а все, связанное с женщинами, подра­зумевало идеологию различия, которое обычно трактовалось как неполноценность. Так что если женщины, как тако­вые, не имели реального значения, то лесбиянки и их об­раз жизни и подавно не имели значения»¹.

Христианские богословы вспоминали женскую однопо­лую любовь гораздо реже, чем мужскую. Судебных процес­сов над женщинами по обвинению в содомии тоже было меньше. Либертины XVI—XVIII вв. также не принимали лесбиянство всерьез. В знаменитом сборнике эротических рассказов, которые Пьер де Бурдей, сеньор де Брантом, сочинил на досуге в конце XVI в., есть несколько пикант­ных историй о сексуальных связях между женщинами (такие рассказы и рисунки очень возбуждают мужчин), но все они трактовались как временная замена или подготовка к «на­стоящему» сексу. Мужское самомнение, фаллоцентризм и ходячее представление о женской асексуальности в какой-то степени спасали лесбиянок от грубых преследований. Пока женщина не принимала взятую на себя мужскую сексуаль­ную роль слишком серьезно, не выставляла ее напоказ и не претендовала на мужские социальные привилегии, мужчи­ны только посмеивались и подчас даже восхищались «муже­ственными женщинами», как греческие воины — побежден­ными амазонками. Donna con donna — безопасная экзоти­ческая игра, развлечение, где нет ни члена, ни пенетрации, ни возможности зачатия. Если для мужчин-гомосексуалов главной опасностью было засветиться, обнаружить себя, то лесбиянки страдали прежде всего от своей невиди­мости².

В поэме Ариосто «Неистовый Роланд» Фьордиспина влюбляется в переодетую мужчиной Брадаманту, но в по­стели ее постигает горькое разочарование, обе женщины не знают, что делать. Зато как только женщина становится конкурентом мужчины, хотя бы в постели, — ей нет проще­ния. Старшая женщина, обычно грубая и мужеподобная, которая соблазняет молодых невинных девушек, всегда опи­сывается резко отрицательно. Такая сцена есть в «Памеле» Ричардсона. Шодерло де Лакло в «Опасных связях» описы­вает преступную страсть коварной маркизы де Мертей к юной Сесиль де Воланж. В «Фаргументированноанни Хилл» опытная прости­тутка целует и ласкает неопытную Фанни, Которая сначала не понимает, что это значит. Мрачный образ матери-игу­меньи, принуждающей к сожительству невинных девушек, нарисовал в своей «Монахине» Дидро; кроме антиклерика­лизма философа, здесь проявились и его личные чувства (Дидро болезненно ревновал свою любовницу Софи Воллан к ее сестре).

Будораживший мужское эротическое воображение образ лесбиянки как темной, таинственной, красивой и извра­щенной женщины-вамп, которая сознательно нарушает все социальные правила, занимает важное место в европейской литературе и искусстве XIX в. Героиня повести Анри Латуша «Фраголетта» (1829), красивая молодая женщина, при­творившись собственным братом-близнецом, соблазняет другую женщину. Теофиль Готье в «Мадемуазель де Мопен» (1835), желая эпатировать буржуа и дистанцироваться от антисексуальной морали, создал необычный образ мужепо­добной женщины, носящей мужскую одежду и испытывающей отвращение к мужчинам. Если Готье смаковал пи­кантный сюжет как вуайер, то у Бальзака в «Златоокой де­вушке» (1835) — цель обратная: через описание лесбийских отношений показать моральную деградацию общества. Андрогинная маркиза де Сен-Реаль покупает 12-летнюю Пакиту, делает с ней все, что хочет, а узнав, что Пакита изме­няет ей с мужчиной, убивает ее. Хотя в отношениях мар­кизы и Пакиты нет ничего, кроме агрессивного и болезнен­ного секса, сам Бальзак явно наслаждается сценой женской сексуальной оргии.

В посвященной Теофилю Готье стихотворной книге Шарля Бодлера «Цветы зла» (1857) (первоначально он хо­тел назвать ее «Лесбиянки») есть несколько откровенных стихотворений, в которых сочувствие к неисполнимости лесбийских желаний переплетается с осуждением их «демо­низма» (по приговору суда, эти стихи были изъяты из сбор­ника). В стихотворении «Лесбос» любовь женщин друг к другу описывается в язычески-богоборческих тонах. В «Окаянных женщинах» поэт перечисляет разные типы лес­биянок, от монахинь до вакханок, но их любовь кажется ему заведомо обреченной:

Вас, дев и дьяволиц, страдалиц и чудовищ,

Люблю вас, нашу явь презревшие умы!

Вы в бесконечности взыскуете сокровищ,

Вы, богомолицы, и вы, исчадья тьмы! То плачете, а то кричите в исступленье, О, сестры бедные! Душа за вас скорбит, За муки хмурые, за боль неутоленья, За сердце, где Любовь, как пепел в урнах, спит.

(пер. С. Петрова)³

В произведениях Эмиля Золя («Нана», 1881), Ги де Мо­пассана («Любовница Поля», 1881) и Альфонса Доде («Сапфо», 1884) лесбиянство однозначно отождествляется с проституцией. Другой распространенный образ лесбиянки в литературе XIX в. — преследующая невинных девушек жен­щина-вампир. Эти мотивы звучат не только в пародийно-сатирических произведениях, но и в знаменитых «Песнях Билитис», которые французский писатель Пьер Луи опуб­ликовал в 1894 г. как якобы перевод стихов древнегречес­кой поэтессы. Литературная подделка имела большой успех и была воспринята как подлинный гимн лесбийской любви (в 1955 г. американская лесбийская организация даже при­няла имя «Дочери Билитис»).

Негативные образы лесбиянок не были ни карикатурой, ни простым продуктом мужского сексуального воображе­ния. Они гипертрофировали и абсолютизировали внешние, бросающиеся в глаза свойства непонятного явления. В сек­сологии происходило то же самое. Поскольку главным при­знаком трибадизма считалась вирилизация, наибольшее внимание ученых привлекали мужеподобные, большие жен­щины с волосатыми ногами, грубыми манерами и низким голосом. Соответственно формируются несколько разных типов «необычных» женщин.

Первый образ, фиксирующий внимание на сексуально-анатомических признаках, — это женщины-гермафродитки с более или менее выраженной генитальной патологией. Не­мецкий ученый Фридрих Карл Форберг в своем учебнике классической эротологии (1824) писал, что трибады— это женщины с необычайно большим клитором, который они могут употреблять как мужской член.

Второй тип необычных женщин, который часто встречал­ся и изображался в XVIII в., — это женщины, которые бо­лее или менее успешно выдавали себя за мужчин, переоде­вались в мужскую одежду и усваивали мужские профессии, вплоть до воинских. Если «инверсия» ограничивалась гендерными ролями, не распространяясь на сексуальность, то есть если женщина вела себя по-мужски, но не показывала сексуального влечения к женщинам, она могла, хоть и не без труда, сохранить респектабельность и даже стать живой легендой, как Жанна д'Арк или русская кавалерист-девица Надежда Дурова (1783-1866).

Если верить рассказам Надежды Андреевны, которая со­знательно выстраивала собственную биографию, ее мать хо­тела иметь сына, а в дочери была разочарована и не любила ее. Воспитывал девочку отец, с которым у нее были очень теплые отношения. С раннего детства Надя была физически сильной и вела себя по-мальчишески: скакала верхом, плавала, лазала по деревьям и по крышам, стреляла из лука. Никаких женских интересов у нее не было. Ее глав­ные чувства — «любовь к отцу и отвращение к своему полу» и желание «выйти из сферы, предназначенной природою и обычаями женскому полу»⁴. В 1801 г. 18-летнюю девушку выдали замуж и у нее родился сын Иван, однако никаких подробностей о браке неизвестно, сама она ни в автобиог­рафии, ни в записках о нем не упоминает. Очевидно, он оказался неудачным. В 1806 г., переодевшись в мужской костюм, Дурова прибилась к казачьему полку, а затем пе­ревелась в регулярную часть. Воинские подвиги «корнета Александрова» получили всеобщее признание. Дослужив­шись до штабс-ротмистра, Дурова вышла в отставку и вско­ре начала блестящую литературную карьеру, получив одоб­рение самого Пушкина. Однако «нормальной женщиной» она не стала, ходила в мужской одежде, писала о себе в мужском роде и носила имя Александра Андреевича Алек­сандрова. Личная и светская жизнь ее не сложилась: снача­ла дамы ее охотно приглашали, но скорее как диковинку, а затем начинали смотреть косо и враждебно. Да и ей са­мой было с ними скучно. После нескольких неудачных опытов Дурова уехала к себе в Елабугу и жила там крайне уединенно. О своей личной жизни она ничего не рассказы­вает. Если бы мы знали ее биографию лучше, мы, вероят­но, обнаружили бы трансгендерную трагедию.

Еще труднее приходилось тем трансгендерным и гомосек­суальным женщинам, которые пытались реализоваться сек­суально. Такие женщины существовали всегда. В XVIII в. английский писатель Генри Филдинг писал о некоей Мэри Гамильтон, занимавшейся сексом с женщинами при помо­щи дилдо. Филдинг видел в этом не врожденное уродство или результат детской психологической травмы, а разврат, следствие дурного примера и покушение на мужские права. В Англии XVIII в. было несколько скандалов с «женщина­ми-мужьями», вступавшими в брак в мужском обличье. Интересно, что их жены не жаловались, хотя понимали, что имеют дело с женщинами. Некий Джон Чайви прожил в браке 20 лет, и его / ее пол обнаружился только после его / ее смерти. Были даже брачные аферистки, женивши­еся на нескольких женщинах⁵.

Имея дело преимущественно с транссексуалками или проститутками, сексологи-психиатры невольно патологизировали женскую однополую любовь, видя в лесбиянках про­сто «недоделанных» мужчин. Крафт-Эбинг приписывал всем лесбиянкам мужской склад ума и характер. Блох свя­зывал развитие гомосексуальности у женщин с отвращени­ем к мужчинам, которому способствуют проституция и женское освободительное движение(!). Ломброзо утверж­дал, что лесбиянки — прирожденные преступницы и про­ститутки.

Известный русский акушер-гинеколог И. М. Тарновский, изучавший, в отличие от судебных психиатров, «нормальных» женщин, принадлежавших к его собствен­ному кругу, пришел к совершенно другим выводам⁶. Хотя, подобно большинству тогдашних медиков, Тарновский считал лесбиянство«болезненным и патологичес­ким», он избегает морализирования и считает, что любовь между женщинами далеко не всегда патологична. Многие обследованные им женщины были во всех отношениях нормальны. Их странное, с точки зрения обычных людей, сексуальное влечение для них самих совершенно естествен­но и приемлемо и не только не причиняет им вреда, но и удовлетворяет их физиологические потребности. Их сексу­альная жизнь развивается так же, как жизнь нормальных людей, с той только разницей, что объектом их влечений являются не мужчины, а женщины. Тарновский подчер­кивал, что лесбийская любовь распространена гораздо чаще, чем принято думать; что «активный» тип лесбия­нок, резко отличающийся от привычных норм женствен­ности, встречается реже «пассивного»; что некоторые жены оставляют своих мужей ради подруг не потому, что они всю жизнь несли в себе зародыш патологии, а пото­му, что они были несчастны в своей супружеской жизни; что проститутки, «как всем известно», занимаются любовью друг с другом не потому, что такова их сексуальность, а потому, что их работа вызывает у них отвращение к муж­чинам; что даже маскулинизированные лесбиянки анато­мически не отличаются от других женщин (Тарковский ни у одной из них не видел увеличенного клитора, который многие тогдашние медики считали характерным признаком «активных» лесбиянок). Однако взгляды Тарковского в конце XIX в. разделяли немногие, и женщине с необыч­ными сексуальными желаниями, если она не хотела быть преследуемой, нужно было скрываться.

Самым доступным и безболезненным способом было представление лесбийской любви как романтической друж­бы, не имеющей эротической подоплеки. Учитывая диффузность женского эротизма, это было несложно. Различа­лось три главных типа такой дружбы: 1) между девочками-подростками, которые, подобно мальчикам, нуждались в родственных душах; 2) между старыми девами, которым дружба компенсировала отсутствие других эмоциональных привязанностей, и 3) между замужними женщинами из высших и средних классов, которым в условиях жесткой гендерной иерархии в семье было не с кем поговорить по душам.

По словам Лилиан Фэдерман, «эти романтические друж­бы были любовными отношениями во всех смыслах, за ис­ключением разве что генитального, потому что во все века, кроме нашего, женщины усваивали взгляд на себя как на малосексуальные существа. Они могли целовать, ласкать друг друга, спать вместе, выказывать чувства всеобъемлю­щей любви и клясться в вечной верности друг другу и тем не менее не видеть в этих страстях ничего, кроме душевных излияний»⁷.

Хотя многие философы, например Монтень, считали женщин неспособными к глубокой дружбе, общество отно­силось к женской дружбе уважительно, не видя в ней ниче­го сексуального и не воспринимая ее как угрозу мужской власти, даже если «чистота» таких отношений вызывала со­мнения. Излияния взаимной любви, нежности и даже стра­сти никого не смущали, списываясь на женскую сентиментальность. Культ женской романтической дружбы широко представлен в интимных дневниках, переписке и художе­ственной литературе XVIII в.

Исторический пример таких отношений — дружба анг­лийской королевы Анны и Сары Черчилль, герцогини Мальборо. Они дружили с детства, а чтобы избавиться от придворного этикета, в переписке пользовались псевдони­мами: Анна именовалась миссис Морли, а Сара — миссис Фримэн. После вступления Анны на престол Сара Черчилль приобрела огромное политическое влияние, завершившее­ся бурной ссорой двух женщин, которую современники свя­зывали с увлечением королевы юной Абигайл Мэшем (этот эпизод описан в пьесе Скриба «Стакан воды»).

Много примеров нежной и, возможно, эротической дружбы дают биографии известных женщин-писательниц XVII—XIX вв. (Кэтрин Филипс, Энн Сьюард, Эмили Дикинсон, Кристины Россетти, Сары Джуитт и др.). В не­которых случаях любящие женщины даже поселялись вме­сте.

Самый знаменитый пример таких отношений — жизнь так называемых «леди из Лланголена», Элинор Батлер (1739—1829) и Сары Понсонби (1755—1831). Воспитанная во французском монастыре дочь знатной ирландской се­мьи Элинор Батлер, вернувшись домой, отказалась ду­мать о браке и целиком погрузилась в книги. В 1768 г. 29-летняя Элинор познакомилась с 13-летней Сарой и их сразу же связала «особенная дружба». Десять лет спустя, переодевшись в мужское платье, подруги сбежали из дома. Их догнали, вернули и решили поместить Элинор в монастырь, а Сару принудить к замужеству. Но девушки не смирились с давлением своих семей, и после того, как Сара пригрозила разоблачить сексуальные приставания своего опекуна, от них отступились. Девушки вместе по­селились в Уэльсе и прожили долгую счастливую жизнь. Официально никто не считал их отношения сексуальны­ми, Англия ими восхищалась, Уордсворт и Саути посвя­щали им стихи, и даже знаменитая ханжа, сплетница и гомофобка миссис Срейл, прославившаяся тем, что отравила жизнь многим достойным современникам, в дан­ном случае держала свои подозрения при себе и писала им (и о них) теплые письма. Вполне возможно, что их дружба-любовь и вправду оставалась платонической. Правда, Анна Листер, имевшая собственный гомосексу­альный опыт, посетив Лланголен в 1822 г., в этом усом­нилась: «Прости мне, Боже, но я всматриваюсь в себя и сомневаюсь». Не все ли нам равно?

Помогало лесбиянкам и сексологическое невежество об­щества, в частности викторианское представление об асек­суальности женщин. До нас дошел замечательный в этом смысле судебный процесс⁸. В 1810 г. в Эдинбурге знатная леди Камминг Гордон неожиданно забрала из частной женской школы свою незаконнорожденную внучку Джейн и посоветовала другим родителям сделать то же самое, мо­тивируя это соображениями нравственного порядка. Ос­тальные родители последовали примеру леди Гордон, и со­державшие школу молодые учительницы Джейн Пайри и Марианна Вудс разорились. Причиной скандала был рас­сказ юной Джейн, что ночью учительницы забирались в одну постель и занимались сексом в присутствии спавшей рядом ученицы. Чтобы спасти свое доброе имя и получить материальную компенсацию за понесенный ущерб, учи­тельницы подали в суд. Судейские протоколы достаточно красноречивы. Девочка рассказала, что мисс Вудс забира­лась в постель к подруге, ложилась на нее и они обменива­лись явно эротическими репликами. Но судьи не могли поверить столь чудовищному обвинению, приписали жало­бы болезненному воображению ученицы и, несмотря на свои классовые симпатии к леди Гордон, стали на сторону учительниц, присудив знатную леди заплатить солидную компенсацию. После многолетнего разбирательства в 1819г. палата лордов решила, что порядочные девушки просто не могли этого делать. Как сказал один из судей, «ни одного такого случая не известно ни в Шотландии, ни в Британии... Я считаю, что такое преступление не суще­ствует... Совокупление без пенетрации... равносильно об­винению в изнасиловании посредством болтовни».

Этот судебный прецедент еще долго охранял женщин от «грязных подозрений». Когда в 1921 г. через парламент пы­тались протащить закон против лесбиянства, видный деятель британской юстиции лорд Дезарт заявил: «Вы собираетесь сказать всему миру, что существует такое преступление, и привлечь к нему внимание женщин, которые никогда не слышали, не думали и не воображали ничего подобного? Я думаю, это очень вредно»⁹. Закон отклонили.

Как и в случае с мальчиками, рассадниками однополой любви были монастыри и возникшие в XIX в. школы-ин­тернаты. Дисциплина в женских школах была такой же строгой, как и в мужских, в придачу тут не было мальчи­шеской бузы и автономии. Жесткая диктатура властных ста­рых дев-директрис и абсолютное замалчивание всех вопро­сов пола (даже в 1920-х годах менструации в английских школах не упоминались) благоприятствовали массовым влюбленностям девочек в учительниц и соучениц.

Учителя и теоретики педагогики, как водится, ничего в этом не понимали. «В середине XIX в. учителя-мужчи­ны, по-видимому, зациклились на страхе перед мастурба­цией своих мальчиков, преуменьшая сильный духовный элемент их влюбленностей. Учительницы делали прямо противоположное, преувеличивая духовные свойства и пренебрегая сексуальными»¹⁰. Хотя с 1880-х годов сексо­логи, особенно Хэвлок Эллис, указывали на эту ошибку, школьные повести продолжали закрывать глаза на латент­ный и даже явный гомоэротизм девичьих привязаннос­тей, без труда улавливаемый современным читателем. Едва ли не первое откровенное описание лесбийских от­ношений в женской школе — вызвавший публичный скандал автобиографический роман знаменитой француз­ской бисексуальной писательницы Колетт (1873—1954) «Клодина в школе» (1900). В России эти чувства и отно­шения описаны, без «сексуальной» расшифровки, в ро­манах Лидии Чарской.

Интересна разница мужских и женских школьных пове­стей. Хотя однополая любовь представлена и там и тут, в мужских повестях больше явной сексуальности, которая в женских повестях тщательно скрыта или сублимирована.. Кроме того, в мужских повестях чаще говорится об отно­шениях между старшими и младшими мальчиками, учи­теля фигурируют в них реже и скорее в роли совратителей или принудительных сексуальных партнеров, чем в каче­стве объектов романтической влюбленности. В девичьих школьных повестях чаще говорят о любви между ученица­ми и учительницами, хотя отношения между школьница­ми также присутствуют. По мере либерализации нравов чувственный аспект этих привязанностей стал осознавать­ся и описываться прямее (например, в произведениях со­временной английской писательницы Мюриэл Спарк).

Поскольку слово «лесбиянка» ассоциировалось исключи­тельно с сексом и проституцией, ни одна порядочная жен­щина не могла применить его к себе. Чувственная сторона женской однополой любви оставалась неназываемой и обо­значалась исключительно эвфемизмами. Не было слов и для обозначения соответствующего стиля жизни. Чтобы полу­чить право любить тех, кого ей хочется, женщина должна была предварительно освободиться от мужской опеки. Для этого было две социальные роли / идентичности — старая дева и независимая женщина¹¹.

Категория старой девы, унаследованная от доиндустриальной эпохи и имеющая оскорбительно-уничижительный оттенок, означает женщину, которая не может или не хо­чет найти себе супруга, отказывается от мужской любви и продолжения рода, находя утешение в чем-то другом, пред­положительно несексуальном. Поскольку этот статус в большинстве случаев был и считался вынужденным, он не представлял угрозы ни для мужской власти, ни для гендер­ной стратификации и в то же время давал женщине мораль­ное право на эмоциональные привязанности к другим жен­щинам по ее собственному выбору.

Статус независимой женщины, возникший в процессе со­циально-экономической эмансипации женщин, гораздо сложнее. В отличие от старой девы, независимая женщи­на имеет возможность самостоятельного выбора, располага­ет собственными средствами, получает образование и предпочитает трудовую деятельность семейным обязанностям. Хотя отвергнутые такими женщинами мужчины могут, спа­сая собственное самолюбие, называть их «синими чулка­ми», они вынуждены с ними считаться. Новая, не связан­ная с гендерной стратификацией социальная идентичность позволяет независимым женщинам более свободно опреде­лять и свою сексуальную идентичность, стиль жизни и эро­тические предпочтения. Иными словами, социальная неза­висимость была необходимой предпосылкой сексуальной свободы.

Образованные, материально независимые асексуальные или гомосексуальные женщины могут не вступать в брак, а жить самостоятельно или совместно с другими женщинами. В конце XIX в. в США возник так называемый «бостонс­кий брак» — долгосрочные моногамные отношения двух не­замужних независимых женщин. Генри Джеймс сочувствен­но описал его в романе «Бостонцы» (1885). Сексуальная сторона таких союзов обычно обходилась молчанием — одни считали, что говорить об этом неприлично, а другие ис­кренне ничего не понимали. Важную роль в освободитель­ном процессе и становлении нового женского самосознания сыграли писательницы-лесбиянки.

Маргерита Рэдклифф Холл (1880—1943) родилась в се­мье богатого английского врача, оставившего семью через несколько месяцев после рождения дочери. Сильная муже­подобная девочка с раннего детства обожала мужские заня­тия, увлекалась молодыми женщинами и предпочитала на­зывать себя Джоном. Унаследовав от деда огромное состоя­ние, Холл вела самостоятельный образ жизни, подолгу жила во Франции и в Италии. Окончательно сформировал 27-летнюю «Джон» роман с 50-летней светской львицей Мейбл Вероникой Бэттен, с которой они жили вместе не­сколько лет и которая отшлифовала ее литературные вкусы и сделала серьезной писательницей. Сначала Холл писала стихи, в которых достаточно ясно звучали лесбийские мо­тивы, затем переключилась на прозу. В повести «Неза­жженная лампа» (1924) рассказывается о любви между дву­мя женщинами, прекратившейся потому, что одной из них не хватило смелости оставить материнский дом и начать соб­ственную жизнь. При желании читатель мог счесть эти от­ношения романтической дружбой.

В 1915 г. Холл встретила художницу, жену контр-адми­рала, Юну Троубридж и между ними завязался страстный роман. Для леди Бэттен это было тяжелым ударом, вскоре она умерла от сердечного приступа. Холл мучительно пе­реживала свою невольную измену, пыталась порвать с Юной, но из этого ничего не вышло. Юна оставила мужа, и они прожили вместе до самой смерти Холл. Юна помогала Холл в работе. Во время спиритического сеанса они вызывали дух покойной Бэттен, прося у нее проще­ния.

В 1934 г. 54-летняя Холл страстно влюбилась в очень женственную эмигрантку из России Евгению Сулину, кото­рая стала ее любовницей. «Джон» писала ей страстные и глубокие любовные письма*, помогала материально, но продолжала жить с верной Юной.

В терминах современной сексологии героиня главного произведения Рэдклифф Холл, романа «Колодезь одиноче­ства» (1928), Стивен Гордон больше похожа на транссексу­алку, чем на лесбиянку. По форме «Колодезь одиноче­ства» — классический роман воспитания, описывающий формирование и развитие личности героя. Но главное свой­ство этого героя или героини — необычная и проблематич­ная гендерная и сексуальная идентичность. Родители Сти­вен Гордон хотели иметь сына, и энергичные движения ре­бенка в утробе матери, казалось, подтверждали их ожидания.

v «...Как странно, что я так мало знаю о вас, женщине, которую я полюбила, и как мало эта женщина знает обо мне; но мы знаем, что бе­зумно любим друг друга, и только это имеет значение» (Chloe plus Olivia. P. 257). «Сулина, вы некрасивая женщина. Полагаю, что была права, считая вас уродливой, но это не помешало мне безумно влюбиться в вас, и теперь я не могу видеть других лиц, кроме вашего; ни одно лицо не ка­жется мне красивее вашего странного, маленького, уродливого китайс­кого лица. Ни один голос не кажется мне красивым, кроме вашего стран­ного, иностранного голоса, говорящего на ломаном английском...» (Там же. С. 263)

Появление девочки было для них разочарованием. Не делая расстаться со своими ожиданиями, они дали девочке мужское имя Стивен, а ее главным наставником стал отец. Семилетняя Стивен одевается как мальчик, пренебрегает куклами и платьями, страстно влюбляется в горничную Коллинз, категорически заявляет: «Я мальчик»; когда Сти­вен видит, как Коллинз лапает лакей, с ней случается ис­терика.

С возрастом ее маскулинность усугубляется. В 17 лет «она не имела с другими девочками ничего общего, а они, в свою очередь, находили ее неприятной. В отно­шении некоторых вещей она была застенчива до чопорно­сти и обычно краснела, если их упоминали»¹². С мужчи­нами ей легче, она общается с ними на равных, но их раздражают ее ум и независимость. Соседям она кажется странной и вызывает сплетни: что-то в ней явно не так! В 18 лет в жизни Стивен появляется молодой человек Мар­тин, их связывает нежная дружба; но как только он объясняется в любви, Стивен охватывают ужас и отвра­щение; Мартин уезжает, так и не поняв, в чем дело. Об­разованный отец начинает догадываться, но сама Стивен ничего о себе не знает, а отец погибает, не успев ей что-либо объяснить.

Стивен страстно влюбляется в легкомысленную молодую замужнюю женщину Анджелу Кросби: «Я знаю, что люблю вас и что ничто больше в мире не имеет значения»¹³. Но Анджела просто забавляется с ней, а затем, испугавшись разоблачения, выдает тайну своему мужу, который все со­общает матери Стивен. После скандала Стивен уезжает в Париж и погружается в мучительные раздумья о себе: «По­чему я то, что я семь, и что я такое?»¹⁴

Стивен становится писательницей, живет одна, ни с кем не общаясь. С началом первой мировой войны она идет на фронт, где ценят ее мужество и решительность, получает орден, потом влюбляется в юную Мэри, кото­рая отвечает ей взаимностью. Стивен берет девушку к себе, но долго не решается сойтись с ней физически, на чем настаивает Мэри, боясь причинить ей страдания. В воображаемом разговоре Мэри говорит ей: «"Почему мир преследует нас, Стивен?" И я отвечу: "Потому что в этом мире существует терпимость только к так называемым нормальным". И когда ты придешь ко мне за покрови­тельством, я скажу: "Я не могу защитить тебя, Мэри, мир лишил меня этого права, я совершенно бессильна, я могу только любить тебя"»¹⁵. Любовь Мэри разбивает эти сомнения. «Когда Стивен держала девушку в объятиях, она чувствовала, что она для Мэри— все: отец, мать, друг и любовник, все сразу, а Мэри означает все для нее — ребенка, друга, возлюбленную, все в одном лице»¹⁶. Но Мэри трудно жить в изоляции. Ей нужно об­щение, а тут неизбежно возникают травмы и оскорбле­ния. Одна леди пригласила их в гости, а затем отказала. Изгои общества, они могут общаться лишь с себе подоб­ными. Появляется старый друг Стивен Мартин, теперь он все понимает, но сам влюбляется в Мэри, которая от­вечает ему взаимностью, однако не хочет бросать люби­мую подругу. Мартин убеждает Стивен, что Мэри — не такая, как она сама. «Можешь ты понять, что она нуж­дается во множестве вещей, которых ты не в состоянии ей дать? Детей, покровительство, друзей, которых она сможет уважать и которые будут уважать ее?»¹⁷ И Стивен жертвует собой: сделав вид, что у нее роман с другой женщиной, она вынуждает Мэри уйти с Мартином.

«Колодезь одиночества» — не столько автобиография, сколько художественная иллюстрация образа сексуальной инверсии, почерпнутого Холл из тогдашней сексологии. Цель книги — вызвать сочувствие, показать людям, что «ин­вертированные» не могут жить иначе и тем не менее психо­логически абсолютно нормальны. Вопреки Крафт-Эбингу, Холл показывает, что хотя инверсия ее героини врожден­ная, ни в ее родословной, ни в ней самой нет ничего пато­логического или аморального. Наоборот, она сочетает в себе лучшие свойства обоих полов. По просьбе Холл Хэвлок Эллис написал предисловие к ее книге, подтвердив «правильность» ее идей.

В книге нет описаний лесбийской сексуальности, тем не менее в 1934 г. «Колодезь одиночества» был запрещен в Англии как непристойная книга. Когда по требованию Холл прокурор прочел вслух самое «непристойное» место книги, им оказалась фраза: «И этой ночью они были не­разделимы». В защиту книги готовы были выступить 40 свидетелей, включая Э. М. Форстера и Вирджинию Вулф, но суд никого из них не выслушал¹⁸. Хотя «Колодезь...» был запрещен в Англии до 1959 г., это не помешало ему быть изданным во Франции и в США и иметь огромный читательский успех. В первый же год было продано свыше 10 тысяч экземпляров романа, ко времени смерти Холл он был переведен на 14 языков и ежегодно продавалось по 100 тысяч копий.

Аристократически-благородный образ Стивен Гордон стал образцом для подражания тысячам лесбиянок и транс­сексуалок во всем мире. В этой книге они впервые увиде­ли собственный образ не карикатурным и осудительным, а положительным, красивым и сочувственным. Этот освобо­дительный эффект продолжался несколько поколений. Но с течением времени все яснее становилась и его социальная неоднозначность.

Известная канадская писательница Джейн Рюл (р. 1931) вспоминает, что она впервые прочла «Колодезь одиночест­ва» в 15 лет. «Я ничего не знала о реальной жизни Рэдклифф Холл и очень мало — о своей собственной, но я была здорово напугана. Подобно Стивену Гордону, я была высокой, с широкими плечами, узкими бедрами, плоской грудью и низким голосом. Хотя у меня были кое-какие женские интересы, большую часть своего детства я увлека­лась тем же, что и мой старший брат. Я никогда не хотела быть мальчиком, но меня задевало, что высокий рост и ин­теллект, которые для моего брата были достоинствами, для меня оборачивались недостатками. Прочитав «Колодезь...», я вдруг обнаружила, что я — урод, прирожденный монстр, представитель третьего пола, которому, вероятно, придет­ся называть себя мужским именем (телефонные операторы Уже обращались ко мне — «сэр»), носить галстук-бабочку и жить в изгнании в каком-то европейском гетто»¹⁹.

Писательницы-лесбиянки утверждали себя не только своими произведениями, в которых многое было тщательно шифровано, но и стилем жизни. О своих чувствах и пере­живаниях им приходилось говорить исключительно намека­ми, изображать себя или своих возлюбленных мужчинами, или делать вид, что в женских влюбленностях нет ничего сексуального, или описывать не женскую, а мужскую одно­полую любовь, о которой люди все-таки знали больше. Несколько самых известных романов о мужской любви на­писали именно бисексуальные или гомосексуальные женщи­ны — первая женщина-писательница, избранная членом французской Академии, Маргерит Юрсенар (1903—1987), автор многочисленных исторических романов англичанка Мэри Рено (1905—1983), американская писательница Карсон Маккаллерс (1917—1967) и автор американского бест­селлера о «голубых» спортсменах Патриша Нелл Уоррен (р. 1936).

Вынужденные умолчания и недомолвки заставляли писа­тельниц вырабатывать особый литературный код, находить слова и знаки, понятные только посвященным, иногда из­бегать местоимений «он» и «она». Декодирование этих скрытых знаков и значений гораздо труднее, чем в более откровенной «мужской» литературе. Иногда их можно по­нять только в контексте интимной биографии автора, кото­рая сама служит литературным текстом.

Самые знаменитые и влиятельные фигуры этого плана — Гертруда Стайн и Вирджиния Вулф. В социальном проис­хождении, биографиях и образе жизни этих двух женщин много общего.

Гертруда Стайн (1874—1946) родилась в богатой амери­канской семье еврейско-немецкого происхождения и полу­чила превосходное образование, включая изучение психо­логии под руководством великого философа и психолога Уильяма Джеймса (она даже опубликовала две научные статьи в «Гарвардском психологическом обозрении»), а за­тем медицины в университете Джонса Хопкинса. Однако академическая наука не заинтересовала талантливую моло­дую женщину. После неудачного лесбийского треугольника, который она описала в своей первой и самой откро­венной, опубликованной только в 1950 г. повести «Q.E.D.» (quod erat demonstandum — «что требовалось до­казать»), Стайн ушла из университета и в 1903 г. посели­лась с братом Лео в Париже, где они основали литератур­но-художественный салон и собрали потрясающую коллек­цию произведений современного искусства. Их дом на улице Фрежюс надолго стал крупным центром культурной жизни не только Франции, но и Европы, там бывали Хе­мингуэй, Пикассо и многие другие гении. В 1907 г. туда забрела и навсегда поселилась молодая американка Алиса Токлас, которая стала Гертруде Стайн не только женой, но и верным другом, секретарем, критиком. После отъез­да Лео две женщины совместно вели дела и принимали гостей. Одно из своих самых известных произведений Стайн даже назвала «Автобиография Алисы Б. Токлас» (1933). Новаторский стиль литературных произведений и строгий художественный вкус принесли Стайн междуна­родную известность.

Подобно Рэдклифф Холл, Стайн выглядела мужеподоб­ной, одевалась и стриглась по-мужски, водила машину и решала финансовые вопросы. Не скрывая своих любовных отношений с Токлас, она избегала говорить об этом пуб­лично (друзья и так о них знали), а в ее литературных про­изведениях этот аспект жизни тщательно закодирован, она даже избегает употребления местоимений «он» и «она». Эти умолчания и сдержанность, которые Стайн считала этичес­ки и эстетически правильными, требовали виртуозного вла­дения языком. Например, в одном из наиболее «лесбийс­ких» рассказов Стайн «Мисс Ферр и Мисс Скин» (1923) на разные лады обыгрывается, что они — «gay» (это слово тог­да еще не имело современного значения). «Обычные» чи­татели не замечали специфического подтекста, но лесбиян­ки понимали, о чем идет речь.

Вирджиния Вулф (урожденная Аделина Вирджиния Стивен) (1882—1941) — дочь состоятельного лондонского литератора, рано потеряла родителей. Девочкой она под­верглась грубому сексуальному покушению двух старших кузенов, этот эпизод и ранняя смерть матери оказала сильное влияние на ее психику; депрессия периодически возвращалась, и в 1941 г. писательница покончила жизнь самоубийством. Благодаря незаурядному уму и образован­ности, Вирджиния стала видным членом группы Блумсбери и была особенно дружна с Форстером и Стрэчи. Равно­душная к мужчинам, она страстно влюблялась в старших женщин (одна ее возлюбленная была старше ее на 13, дру­гая— на 17 лет), но вместе с тем считала брак обязатель­ной социальной условностью. Ее брак (1912) с Леонардом Вулфом был, по-видимому, платоническим. В 1922 г. их отношения были нарушены драматическим, продолжавшимся несколько лет романом Вирджинии с Витой Саквилл-Вест.

Хотя Вулф осознавала свой гомоэротизм, она предпочи­тала говорить о нем не прямо, а намеками. Даже в «Мис­сис Дэллоуэй» (1925), который считается ее самым откро­венным романом, о любви женщины к женщине говорится очень сдержанно. Кларисса Дэллоуэй,.жена члена парла­мента, готовясь к приему гостей, нечаянно погружается в воспоминания, и в них всплывает ее девичья влюбленность в Салли Сетон. Она «не могла оторвать глаз от Салли». В ее «отношении к Салли была особенная чистота, цель­ность. К мужчинам так не относишься. Совершенно бес­корыстное чувство, и оно может связывать только женщин, только едва ставших взрослыми женщин. А с ее стороны было еще и желание защитить; оно шло от сознания общей судьбы, от предчувствия чего-то, что их разлучит (о заму­жестве говорилось всегда как о бедствии), и оттого, эта ры­царственность, желание охранить, защитить, которого с ее стороны было куда больше, чем у Салли»²⁰. Единственный поцелуй Салли был самым ярким переживанием в жизни Клариссы Дэллоуэй: «Будто мир перевернулся! Все исчезли: она была с Салли одна»²¹. Но их отношениям, не суждено реализоваться, обе женщины выходят замуж за респекта­бельных мужчин, и их чистая страсть живет только в пота­енных глубинах памяти. Еще более безнадежна и унизитель­на страсть, которую испытывает к дочери миссис Дэллоуэй Элизабет ее учительница, некрасивая и бедная мисс Килман.

Одно из самых известных произведений Вулф — посвя­щенный Вите Саквилл-Вест роман «Орландо» (1929). Его герой Орландо — человек, который дожил до наших дней со времен королевы Елизаветы I. В XVIII в., когда Орландо был послом в Турции, он сменил пол с мужского на женс­кий, сохранив тем не менее свою любовь к женщине Саше и периодически меняя свою одежду и облик с женского на мужской., Этот литературный прием позволяет Вирджинии Вулф, выступающей в роли биографа Орландо, не вступая на опасную почву «половых извращений», любоваться пре­лестью как мужского, так и женского тела и описывать свою любимую Биту, как если бы та была мужчиной.

Большинство писательниц-лесбиянок первой половины XX в. были типичными мужеподобными «бучами» (в про­тивоположность женственным «фем»). Это наложило отпе­чаток и на их творчество.

Американская писательница Вилла Кэтер (1873—1947) в 15 лет коротко стриглась, в юности ее часто принимали за мальчика, в студенческой самодеятельности она играла мужские роли, любила носить мужской костюм и подписы­валась «Уильям Кэтер» или «Доктор Уилл». Хотя она много лет жила с женщинами (последний такой союз продолжал­ся больше 40 лет), в своих произведениях она обычно вы­водит их в мужском облике.

Другая известная американская писательница Карсон Маккаллерс (1917—1967) с детства не любила ничего женс­кого, была худой и высокой, в университете вела себя как сорвиголова, ходила в мужском костюме и дружила исклю­чительно с мужчинами, особенно геями, среди которых были Оден, Теннесси Уильяме, Трумэн Капоте и Бенджа­мин Бриттен. Ее муж, Ривс Маккаллерс, был открытым бисексуалом, их отношения были скорее товарищескими, они даже называли друг друга «братом» и «сестрой». Извес­тны сильные увлечения Маккаллерс женщинами, а многие ее рассказы посвящены мужской однополой любви (напри­мер, «Баллада о грустном кафе»).

Вита Саквелл-Уэст (1892—1962) с детства одевалась вела себя по-мальчишески, не обращала внимания мужчин и страстно увлекалась женщинами. Бисексуальный дипломат Гарольд Николсон очаровал ее своим обхожде­нием, они поженились на началах полной взаимной свобо­ды и дружбы и произвели на свет двоих детей. После того как ее подруга детства Вайолет Кеппель сумела в деревенс­ком домике соблазнить Биту, та почувствовала себя 18-летним юношей. Женщины сблизились, ходили по ресто­ранам, ездили в Париж. Одетая в мужское платье Вита иг­рала в этом романе роль студента Джулиана. Как писала в одном из своих писем Вайолет, «Ты или, скорее, Джули­ан могла делать со мной что угодно. Я люблю Джулиана безгранично, собственнически, страстно. Для меня он оз­начает эмансипацию, свободу, юность, честолюбие, ус­пех. Он мой идеал. Нет ничего, чего бы он не мог. Я его раба душой и телом»²². Благодаря терпимости обоих му­жей, оба брака пережили этот роман. Позже Вита имела ряд других увлечений, включая Вирджинию Вулф, которая видела в ней «настоящую женщину». В своих литератур­ных произведениях писательница обычно изображает себя в образе молодого мужчины Джулиана. Любви между жен­щинами посвящен только один ее роман «Темный остров» (1934).

Важную роль в защите и пропаганде лесбийской любви сыграла богатая американка Натали Клиффорд Барни (1876—1972), хозяйка существовавшего больше пятидесяти лет престижного парижского литературного салона, в кото­ром бывали Андре Жид, Гертруда Стайн, Марсель Пруст, Оскар Уайльд и другие. В отличие от большинства совре­менниц, Барни нисколько не стеснялась своих многочис­ленных романов с женщинами и в своих литературных про­изведениях, из которых наиболее известны «Мысли амазон­ки» (1920) и «Новые мысли амазонки» (1939), открыто за­щищала лесбийскую любовь. Литературной соперницей Барни была американская писательница Джуна Барнз (1892—1982), которая также много лет жила в Париже и из­давала влиятельный «Женский альманах». Хотя в старости Барнз отрицала свое лесбиянство, ее романы и публицис­тика немало способствовали популяризации и «нормализа­ции» женской однополой любви.

Таким образом, признание права женщин на однопо­лую любовь было еще более противоречивым и медлен­ным, чем у мужчин. Во-первых, лесбийская любовь была еще более «невидимой», чем мужская. Во-вторых, сексу­альное освобождение женщин было невозможно без при­знания их социального равноправия. На первых этапах женского освободительного движения его идеологи как огня боялись того, чтобы их социальные требования не были истолкованы как оправдание и обоснование их «из­вращенных» сексуальных наклонностей (это постоянно делали и делают противники феминизма). Желание избе­жать отождествления феминизма с лесбиянством побужда­ло многих феминисток социалистического направления всячески отмежевываться от него. А первые обретшие го­лос лесбиянки, принадлежавшие по своему происхожде­нию и социальному положению к верхушке буржуазного общества, в свою очередь, боялись политического ради­кализма.

Отстаивая право женщин на независимость и однополую любовь, некоторые писательницы-лесбиянки придержива­лись в остальном весьма консервативных, даже профашис­тских политических взглядов. Натали Барни, как и ее дру­зья Габриэль д'Аннунцио и Эзра Паунд, открыто восхища­лись режимом Муссолини, а в дневниках Вирджинии Вулф звучат сильные мотивы ксенофобии и антисемитизма. Гер­труда Стайн не разделяла этих настроений, видя в тотали­тарных режимах опасную гипертрофию «отцовского нача­ла». Однако она не видела принципиальной разницы меж­ду такими «отцами», как Муссолини, Гитлер и Сталин, с одной стороны, и «отцом Рузвельтом» — с другой, и опа­салась, что борьба женщин за избирательные права может сделать их похожими на мужчин.

Более радикальные социальные идеи зазвучали среди лесбиянок в полную силу только после второй мировой войны.