Все цвета радуги

Проблема заключается именно в том, чтобы

решить, можно ли поместить себя внутрь

некоего «мы», чтобы утвердить принципы,

которые человек признает, и ценности, которые

он разделяет, или же, напротив, чтобы сделать

возможным будущее формиро­вание «мы», необходимо уточнить са­мый вопрос. Мне кажется, что «мы» не должно предшествовать вопросу; оно может быть только результатом — неизбежно временным результатом — вопроса, в тех новых терминах, в ко­торых индивид его формулирует.

Мишель Фуко

Социальное положение и самосознание гомосексуалов стало быстро меняться после второй мировой войны. Этому способствовал ряд причин общего порядка: демократизация и плюрализация общественной жизни; рост освободительных движений — деколонизация, борь­ба за социальное равноправие социальных меньшинств, ос­вободительное движение черного населения США и т. д.; гендерная революция, борьба за реальное равноправие женщин; внедрение в массовое сознание идеи прав человека, сто­ящих выше интересов государства; молодежная студенческая революция конца 1960-х годов; сексуальная революция, общее изменение отношения к сексуальности.

Эти макросоциальные процессы, распространявшиеся в большей или меньшей степени на все западные страны и на все сферы общественной жизни (культуру, политику, повсед­невную жизнь), непосредственно затрагивали интересы сексу­альных меньшинств, способствуя изменению общественного отношения к ним и их собственной социально-политической мобилизации. Однако развитие было весьма неравномерным.

К середине XX в. гомосексуалы были одним из самых бесправных социальных меньшинств, подвергавшихся наи­большему и разнообразному угнетению и дискриминации¹. Первой задачей была отмена дискриминационных законов, включая декриминализацию гомосексуальных отношений между взрослыми, выравнивание минимального легального возраста для гомо- и гетеросексуального секса, отмену мно­жества специфических запретов (например, служить в армии или преподавать) и предоставление однополым парам юри­дических брачных привилегий. В разных странах это дела­лось по-разному.

В Англии важным шагом в декриминализация гомосексу­альности был так называемый Доклад Волфендена (1957), названный по имени председателя специального правитель­ственного комитета сэра Джона Волфендена, который боль­шинством в 12 голосов против 1 рекомендовал отменить су­ществовавшее с 1533 г. уголовное наказание за добровольные и совершаемые в частной обстановке (in private) гомосексу­альные акты между взрослыми мужчинами (старше 21 года). Кроме того, вопреки мнению почти всех опрошенных пси­хиатров и психоаналитиков, комитет Волфендена решил, что гомосексуальность не может по закону считаться болез­нью, потому что она часто является единственным симпто­мом и совместима с полным психическим здоровьем в ос­тальных отношениях. После долгих споров и проволочек ле­том 1967 г. британский парламент выполнил эту рекоменда­цию. В 1994 г. легальный возраст для гомосексуальных от­ношений был снижен до 18 лет. Примеру Англии после­довали Канада и другие англоязычные страны. Из уголовно­го кодекса Германии упоминание гомосексуальности (знаме­нитый 175 параграф) исчезло в 1969 г., Испании — в 1978-м, Болгарии — в 1975 г. и т. д. В США либерализация зако­нодательства началась в 1961 г., но в некоторых штатах аналь­ные и оральные контакты (однополые или для обоих полов) До сих пор формально остаются противозаконными, хотя по­лиция давно уже не возбуждает таких дел.

По данным Международной Ассоциации лесбиянок и геев (ILGA-ИЛГА), однополый секс полностью легален в 108 странах (из 102), в 83 странах существуют законы, пре­следующие геев, а в 44 — преследуются и лесбийские отно­шения (по 19 странам нет данных).

В одних странах отмене уголовного преследования гомосексуалов предшествовала упорная борьба, в других комп­ромисс был достигнут легко.

На территории бывшего СССР декриминализация гомо­сексуальности началась только после крушения коммунисти­ческого режима под сильным внешним давлением (это было одним из условий членства в Европейском совете)*. В не­которых странах СНГ (в Белоруссии, в мусульманских республиках Средней Азии и в Азербайджане) советский антигомосексуальный закон до сих пор остается в силе.

Еще сложнее гарантировать гражданское равноправие. Даже в странах Европейского сообщества, где этот вопрос находится под постоянным контролем Европарламента, дискриминация людей по признаку их сексуальной ориен­тации остается серьезной проблемой.

Острая борьба идет сейчас вокруг легализации однополых сожительств, приравнения их к юридически оформленным бракам. Первой в 1989 г. однополые «зарегистрированные партнерства» узаконила Дания, с 1991 г. «домашние парт­нерства» стала регистрировать Голландия (такая практика была здесь и раньше), по тому же пути идут Норвегия и Швеция. В 1997 г. победившая на выборах Социалистиче­ская партия Франции обязалась провести так называемый «социальный контракт», дающий право регистрации проч­ных долговременных отношений независимо от пола и сек­суальной ориентации партнеров. Законопроекты об однопо­лом партнерстве находятся на разных стадиях принятия в Испании, Венгрии и Бельгии. Во многих городах разных стран это делается на муниципальном уровне. Яростная борьба по этому вопросу идет в США, где соответствующую инициативу проявили Гавайи, но это вызвало протест в других штатах и в сенате.

v В Украине, если верить байке, которую мне рассказали в Киеве, это произошло так. К руководителям страны пришел один депутат пар­ламента, собственная сексуальность которого была вне подозрений, и спросил: «Хотите примкнуть к цивилизованному сообществу раньше рус­ских?» — «А как это сделать?» — «Отмените эту статью». Руководство по­слушалось, и гомосексуальность в Украине была декриминализована в конце 1991 г., на полтора года раньше, чем в России.

Официальная регистрация отношений дает партнерам значительные преимущества в плане социального страхова­ния, наследования имущества и т. д. и имеет большое мо­ральное значение. Что же касается церкви, то она тут ни при чем: речь идет не о церковном браке, а о гражданском союзе, а все социальные льготы оплачиваются за счет на­логов, которые геи и лесбиянки платят наравне с остальны­ми гражданами.

Изменение юридического статуса гомосексуалов тесно связано с преодолением враждебности к ним в обществен­ном сознании. Термин «гомофобия», как обычно называют этот социально-психологический феномен, неудачен вслед­ствие своей «психиатричности». Он подразумевает, что ир­рациональный страх и ненависть к однополой любви и ее носителям коренятся, как любая фобия, в индивидуальной психопатологии — подавленных собственных сексуальных импульсах, гипертрофированной враждебности и недоверии к окружающим людям, склонности реагировать на стрессо­вые ситуации преимущественно с помощью защитных меха­низмов и т. д. Все эти процессы или, говоря на фрейдист­ском языке, «комплексы», несомненно, реальны, но со­всем не обязательны. Чтобы презирать или ненавидеть го­мосексуалов, не обязательно быть невротиком или психоти­ком.

Враждебность к гомосексуалам, как и другие подобные идеологические системы (антисемитизм, ксенофобия, ра­сизм, сексизм), коренится не столько в индивидуальной, сколько в общественной психологии². В специальной лите­ратуре термин «гомофобия» сейчас заменяется термином «гетеросексизм», который американский социальный пси­холог Грегори М. Херек определяет как «идеологическую систему, которая отрицает, принижает и стигматизирует любые не-гетеросексуальные формы поведения, идентично­сти, отношения или общины»³. Предлагается и более «мягкий» термин — «гетероцентризм» (по аналогии с европоцен­тризмом), который не принижает альтернативных форм сексуальности, но рассматривает их как периферийные ва­риации или девиации от подразумеваемой гетеросексуаль­ной «нормы».

Уровень гетеросексизма зависит от целого ряда факторов.

1) От общего уровня социальной и культурной терпимо­сти. Авторитаризм и нетерпимость к различиям несовмес­тимы с сексуальным, как и всяким другим, плюрализмом. С точки зрения тоталитарного сознания инаколюбящий опа­сен прежде всего тем, что он — диссидент. Общество, ко­торое пытается унифицировать ширину брюк и длину волос, не может быть сексуально терпимым.

2) От уровня сексуальной тревожности. Чем более анти­сексуальна культура, тем больше в ней сексуальных табу и страхов. А если человек не может принять свою собствен­ную сексуальность, наивно ждать от него терпимости к дру­гим.

3) От уровня сексизма, гендерного и полового шовиниз­ма. Главная социально-историческая функция гетеросек­сизма — поддержание незыблемости гендерной стратифика­ции, основанной на мужской гегемонии и господстве. В свете этой идеологии независимая женщина — такое же из­вращение, как однополая любовь. Кроме того, культ агрес­сивной маскулинности помогает поддерживать иерархичес­кие отношения в самом мужском сообществе. Всячески культивируемая ненависть к «гомикам» — средство поддер­жания групповой мужской солидарности, особенно у под­ростков.

4) От характера традиционной идеологии, особенно ре­лигии и ее отношения к сексуальности.

5) От общего уровня образованности и сексуальной куль­туры общества. Хотя образованность сама по себе не избав­ляет людей от предрассудков и предубеждений, при прочих равных условиях она облегчает их преодоление.

6) От ситуативных социально-политических факторов. Как и прочие социальные страхи и формы групповой нена­висти, гетеросексизм усиливается в моменты социальных кризисов, когда кому-то нужен зримый враг или «козел от­пущения» и легко создать атмосферу моральной паники.

Кроме социальных, гетеросексизм имеет определенные психологические функции. Он помогает организации и рет­роспективному оправданию личного сексуального опыта, формированию своей социальной и сексуальной идентично­сти и единства «своей» группы перед лицом внешнего врага (хорошие, правильные «мы» против плохих, неправильных «они»). Для некоторых подростков участие в охоте на геев служит чем-то вроде ритуала взросления, средством повы­сить собственный авторитет в группе и преодолеть собствен­ную латентную гомосексуальность. Самыми рьяными гомофобами бывают мужчины, которым есть что скрывать и/или которых подозревают в гомосексуальности. В крайних слу­чаях это действительно напоминает фобию и требует психи­атрического вмешательства.

Хотя изменение и преодоление гетеросексистских уста­новок как на индивидуальном, так и на социальном уров­не происходит трудно и медленно, уровень социальной терпимости к гомосексуальности повсеместно растет. По данным Международного сравнительного исследования, в 1980—1982 гг. самой терпимой страной была Голландия, за которой следовали Дания и ФРГ, а самыми нетерпимы­ми — Мексика и США⁴. В 1990 г. самое враждебное отно­шение к гомосексуалам было зафиксировано в католичес­кой Португалии, где с мнением, что «гомосексуальность никогда не может быть оправдана», согласились 78% опро­шенных, за ней, со значительным отставанием, следуют католические Ирландия, Италия и Испания. Зато в Гол­ландии категорически осуждают однополую любовь лишь 12% опрошенных. С мнением «Я не хотел бы иметь гомосексуалов своими соседями» согласились больше половины опрошенных португальцев и только 11% голландцев и дат­чан⁵. Хотя Американское Национальное обследование 1993 г. показало высокую враждебность к гомосексуальнос­ти, которую не могут оправдать 64,8% опрошенных, это меньше числа людей, осуждающих внебрачные связи; от­ношение к гомосексуальности очень сильно, зависит от общих социально-политических установок опрошенных (разница в 10—15 раз)⁶.

Отношение к гомосексуалам всюду коррелирует с рели­гиозной принадлежностью, общей социальной терпимостью и степенью информированности. Там, где геи и лесбиянки более видимы, они вызывают наименьшее раздражение. Молодые люди от 18 до 24 лет всюду значительно терпимее пожилых (по сравнению с теми, кто старше 65 лет, — вдвое). Это объясняется большей общей терпимостью и об­разованностью молодежи, а также тем, что молодые люди чувствуют себя увереннее, полнее принимают собственную сексуальность и потому допускают больше вариаций в пове­дении и установках других людей.

Отношение к любой социальной группе во многом зави­сит от того, насколько широко и как именно эта группа представлена в господствующей культуре.

Как и все прочие социальные меньшинства, геи и лес­биянки кровно заинтересованы в наличии собственных ве­ликих людей. Но сами по себе синодики «великих гомосексуалов» ни о чем не говорят. Сексуальная ориентация мо­жет быть просто фактом биографии художника, не оказы­вая прямого влияния на содержание его творчества. Что та­кое «гомосексуальная музыка»? Дягилевский балет просла­вился, в частности, новаторским мужским танцем. Но сам Дягилев не был ни танцовщиком, ни балетмейстером, и в создании его балетов участвовали артисты, хореографы (Михаил Фокин) и художники (Александр Бенуа), не раз­делявшие его эротических наклонностей.

Сейчас много говорят о «геевской» и «лесбийской» лите­ратуре, но если считать «геевским» все, что создает писа­тель–гей, чем он отличается от гея–парикмахера или гея–во­допровод­чика? По словам Ива Наварра, «нет гомосексуаль­ной литературы, есть литература о гомосексуальности»⁷. Тема — тоже не все. Личный опыт, право говорить от пер­вого лица тут очень важны. Но хотя Флобер говорил: «Эмма Бовари — это я», никто не относил его роман к женской литературе. Однополую любовь тонко и сочувственно опи­сывали многие гетеросексуальные писатели, а некоторые геи и лесбиянки, наоборот, сторонились этой темы или го­ворили о ней обиняком. Ряд знаменитых романов о жизни мужчин-геев написан женщинами *.

Хотя современные писатели-геи не стесняются своей сек­суальной ориентации, ярлык «гомосексуального писателя», их оскорбляет. В писательских размышлениях на эти темы порой слышится подтекст: «Вы думаете, что я пишу х...?!»

Сама «голубая» культура неоднородна. Ее самый «гром­кий» и видимый компонент — специфическая субкультура, создаваемая для удовлетворения собственных потребностей сексуального меньшинства, — эротическая литература, фильмы, клубы, дискотеки и т. д. Этот естественный и не­обходимый компонент массовой культуры во второй поло­вине XX в. превратился в мощную индустрию зрелищ и раз­влечений, хотя она и не может тягаться с гетеросексуаль­ной эротикой. От прочей массовой культуры она отличает­ся только специфическим адресатом.

Но кроме этой специфической субкультуры, геи и лес­биянки внесли огромный вклад в общечеловеческую Куль­туру. Признание этого факта и открытое включение гомо­сексуальности в культуру — большое историческое достиже­ние. Причем наиболее социально и художественно значи­мыми оказывались произведения, авторы и герои которых никому не старались понравиться, предпочитая жить по своим собственным законам и тем самым разрушая стерео­типы массового сознания.

Характерен в этом смысле Жан Жене (1910—1986)⁸. Ни­кому не нужный подкидыш, маленький Жан с раннего дет­ства стал преступником, вором и гомосексуалом, не испы­тывая по этому поводу ни малейших угрызений совести. Хотя он хорошо учился в школе, с ним постоянно случались разные неприятности и за систематические кражи он попал в исправительную колонию Меттрэ.

v Политизация геевской жизни кое-что меняет не в лучшую сторону. На американском конкурсе на лучший лесбийский эротический рассказ жюри нечаянно присудило премию писателю-мужчине (!). Испуганные организаторы конкурса отменили это решение, чем спровоцировали скандал. (См. Pat Califia «Unequal Contest». Lambda Book Report, vol. 5, N 1, July 1996. P. 44.) Если бы решение утвердили, был бы другой скан­дал — по поводу дискриминации женщин.

Условия там были суровые, но Жан был счастлив: у себя в деревне он был слабаком, а в Меттрэ его сделал своим любовником сильный и авторитетный подросток Вильруа. Перед уходом из колонии Вильруа продал Жене другому парню, а тот пе­редал третьему. Казалось бы, ужас? А Жене был счастлив тем, что пользовался у этих сильных ребят успехом.

Чтобы выйти из колонии, Жене завербовался в армию. Он служит в Сирии и Марокко, дезертирует, бродяжнича­ет, скитается по Европе, летом 1937 г. возвращается во Францию и за кражу 12 носовых платков получает месяц тюрьмы; помилован, но через две недели за новую кражу получает еще 5 месяцев тюрьмы, к тому же выясняется, что он дезертир. Благодаря психиатрической экспертизе, в мае 1938 г. Жене выпускают, а в октябре он снова попадает в тюрьму за кражу четырех бутылок аперитива. После осво­бождения—новые краткосрочные отсидки, чаще всего за кражу книг. В тюрьме Жене пишет «Богоматерь цветов», потом знакомится с Кокто, тот находит ему издателя, но очередная кража, на сей раз— редкого издания Верлена, опять приводит его в тюрьму, ему грозит пожизненное зак­лючение. В марте 1944 г. Сартр и Кокто добиваются его освобождения, а в 1949 г. — окончательного помилования президентским декретом. В 1947 г. Жене получил первую престижную литературную премию и стал известным писа­телем, но его жизнь осталась такой же неупорядоченной. Он увлекается то американскими «черными пантерами», то палестинскими террористами и пишет обо всем с абсолют­ной откровенностью.

В отличие от своих предшественников, Жене не оправ­дывает свою гомосексуальность и не психоанализирует ее, а свободно живет в ней. «Кто способен объяснить, почему он гомосексуалист? Кто знает, почему человеку свойствен­но любить так, а не иначе? Гомосексуальность была дана мне так же, как цвет моих глаз или количество моих ног. Уже ребенком я чувствовал, что меня привлекают мальчи­ки... Я вынужден был приспособиться к этому, жить сэтим, прекрасно понимая, что подобный образ жизни не.принимается обществом»⁹.

Поэтизируя воровство, предательство и насилие, Жене находит в преступном мире чистоту, отсутствующую в по­вседневной жизни буржуазного общества. Когда Кокто чи­тал рукопись «Богоматери цветов», она сначала вызвала у него отвращение и страх, он даже хотел ее сжечь, но по­нял, что не может этого сделать и обязан помочь талантли­вому автору: «Вы плохой вор, вы дали себя поймать. Но вы хороший писатель».

Романы Жене, по словам Эдмунда Уайта, «глубоко из­вращенны, часто инфантильны, всегда шокирующи. Они прославляют страсть и преступление и превозносят преда­тельство». Однако это легко объяснимо. «Как всякий дру­гой гомосексуал до начала геевского освободительного дви­жения, Жене мог выбирать только между тремя метафора­ми гомосексуальности — болезнь, преступление или порок. Почти все остальные писатели-гомосексуалы выбирали сво­им эталоном болезнь, потому что она взывала к сострада­нию гетеросексуального читателя. Жене выбрал два других образца — порок и преступление, и это оказалось более вы­зывающей и гордой позицией. Жене хочет испугать или со­блазнить своего гетеросексуального читателя, а не просить у него прощения. Вместо чая и симпатии он предлагает яд и бесстыдство»¹⁰.

В то же время Жене большой реалист. «Богоматерь цве­тов» — первый художественный образ феминизированной«королевы» в интерьере предвоенного Монмартра, «Чудо розы» описывает подлинные нравы детской исправительной колонии, а «Дневник вора»— преступный мир Барселоны. Жене — писатель не для всех, да и те, кому он нравится, вряд ли сочтут его подходящим примером для подражания. Но, прочитав его, вы уже не сможете отмахнуться от по­ставленных им вопросов, Именно в этом и состоит соци­альная функция искусства.

Важную роль в популяризации однополой любви сыграло кино¹¹. Первые серьезные фильмы на эту тему появились в Германии уже в годы первой мировой войны и сразу же после нее. В 1930—1950-х годах гомоэротическая тематика по­степенно проникает в массовое кино в зашифрованном виде (сцены с переодеванием мужчин в женскую одежду, коми­ческие образы женоподобных мужчин и лирическое изобра­жение мужской дружбы и воинского братства). Психологи­ческий и нравственный смысл этих образов был двусмыс­ленным, а их гомоэротический подтекст доступен только «посвященным».

В 1960-х и особенно в 1970-х годах западное кино стало более откровенным. С одной стороны, возникает подполь­ная «голубая» кинематография, со своими собственными режиссерами (Энди Уорхол, Пол Морисси) и звездами (Джо Даллесандро), показывающая геевскую жизнь изнут­ри, нарочито вызывающе и грубо, на грани порнографии. С другой стороны, начиная с фильма Уильяма Фридкина «Мальчики в оркестре» (Boys in the Band, 1970), по пьесе Марта Кроули, однополая любовь стала постоянной темой коммерческого кино. Хотя стереотипность образов несчас­тных гомосексуалов — «покажите мне счастливого гомосексуала, и я покажу вам веселый труп» — вызывала бурные протесты гей-активистов, эти фильмы помогали людям ощутить какие-то человеческие измерения однополой люб­ви. Когда в 1971 г. Джон Шлезингер впервые показал на экране целующихся мужчин, это вызвало у британской пуб­лики шок. Сегодня каталог кино- и видеофильмов, затра­гивающих гомосексуальную тему, насчитывает свыше 3000 названий¹². Внимание публики привлекают не только ки­нематографические образы, но и действительная или пред­полагаемая гомо- или бисексуальность многих кинозвезд (Рудольф Валентино, Рамон Наварро, Чарльз Лафтон, Монтгомери Клифт, Рок Хадсон, Тайрон Пауэр, Кэри Грант, Эррол Флинн, Джеймс Дин, Дирк Богард, Грета Гарбо, Марлен Дитрих и др.).

Веское слово сказали такие кинематографические класси­ки, как Висконти, Пазолини, Фасбиндер и Джармен.

В аристократической семье Лукино Висконти (1906— 1976) однополая любовь была семейной традицией, переда­вавшейся от отца к сыну¹³. Очень красивый мальчик, Висконти обожал мать (его одержимость семейными проблема­ми отразилась в «Сумерках богов» и в «Семейном портрете в интерьере»). В юности он увлекался лошадьми, ухаживал за женщинами и собирался жениться, но постепенно жен­щин вытеснили молодые мужчины. Властный, авторитар­ный и капризный, Висконти никогда не говорил о своей гомосексуальности, был застенчив и скрытен и любил толь­ко таких молодых мужчин, которые оказывали ему сопро­тивление. Его первой настоящей любовью в 1934 г. стал бежавший из Германии молодой блондин, фотограф Хорст, который помог Висконти освободиться от увлечения мужественной внешностью штурмовиков и стать на антифа­шистские позиции; в годы войны Висконти участвовал в движении Сопротивления и даже вступил в Итальянскую компартию. Другим любовником Висконти был актер Хельмут Бергер, который сыграл ведущие роли в «Сумерках бо­гов», «Семейном портрете...» и «Людвиге» и стал одним из кумиров «геевского» кино. Некоторое время Висконти жил с Франко Дзефирелли и также был безответно влюблен в ге­теросексуального Алена Делона.

Висконти–художника интересует не секс, а глубины че­ловеческой психики. Мужская любовь в его фильмах — бо­лезненная, но благородная страсть. Этот романтизм осо­бенно ярко воплощен в фильме «Людвиг» (1973), вольной интерпретации жизни баварского короля Людвига П. В «Сумерках богов» (1969) Висконти представил сексуальные извращения одним из источников германского фашизма, однако сцены гомосексуальной оргии сняты явно сочув­ственно. «Смерть в Венеции» (1971), по одноименной по­вести Томаса Манна, с Дирком Богардом в главной роли, высвечивает еще одну трагедию однополой любви — разновозрастность.

Более телесный, с сильным привкусом садомазохизма образ гомосексуального желания рисует Пьер Паоло Пазо­лини (1922—1975)¹⁴, который первым в итальянском кино показал нагое мужское тело. Пазолини с детства испыты­вал влечение к мальчикам, описывая в своих юношеских стихах мучения неразделенной и неутоленной страсти, когда можно «отдать свою любовь только руке или траве в кус­тах». В 1949 г. он был обвинен в растлении мальчиков, и, хотя обвинение не смогли доказать, из компартии его ис­ключили. Переехав в Рим, Пазолини писал газетные ста­тьи, а затем романы о жизни подростков из бедных райо­нов, поддерживая со своими героями то дружеские, то сексуальные отношения. Его политические взгляды были очень противоречивы, сочетая коммунистические и ультра­левые идеи с ностальгией по добуржуазному прошлому. Например, он сожалел о растущей эмансипации женщин и возражал против легализации абортов, потому что это ос­лабляет гомоэротические связи между неженатыми мужчи­нами, к которым в итальянской деревне традиционно отно­сились терпимо. 2 ноября 1975 г. Пазолини был убит 17-летним хаслером Джузеппе Пелози.

«Декамерон» (1971), «Кентерберийские рассказы» (1972) и «Арабские ночи» (1974) Пазолини— откровенный культ юности и сексуального желания. По словам Пазолини, на­гое тело всегда революционно, потому что его невозможно ввести в рамки. Он пытается найти невинную, «чистую» сексуальность, незатронутую католическим воспитанием и чувством вины, в средневековой крестьянской общине или в странах Востока. В дальнейшем Пазолини признал уто­пичность этих поисков. Его последний фильм «Сало, или 120 дней Содома» (1975), своего рода инсценировка марки­за де Сада, отмечен поэтизацией насилия и садомазохизма. Формально фильм направлен на разоблачение фашистской жестокости, но режиссер явно наслаждается сценами, в ко­торых сексуальность ассоциируется не столько с удоволь­ствием, сколько со смертью.

Еще более мрачной выглядит кинематография Райнера Вернера Фасбиндера (1946—1982)¹⁵. Будущий режиссер с детства рос маниакально-депрессивным ребенком. Его первые сексуальные интересы проявились очень рано, око­ло 3 лет, и были обращены преимущественно на мальчи­ков. В 15 лет Фасбиндер вместе с другом занимался гомо­сексуальной проституцией в Кёльне. В дальнейшем он женился, но всегда имел связи с мужчинами. Садомазохизм Фасбиндера усугублялся наркоманией, которая и привела его к гибели. Кинематограф Фасбиндера связан со студенческой революцией 1960-х годов, его фильмы имели большой успех среди левой интеллигенции. Все сложности сексуальных отношений, включая однополые, коренятся, по Фасбиндеру, в том, что за ними скрывают­ся отношения власти и взаимной эксплуатации. Этот ра­зоблачительный пафос заставил режиссера создать настоль­ко несимпатичные и карикатурные образы лесбиянок («Горькие слезы Петры фон Кант», 1972) и геев («Кулач­ное право свободы», 1975, в англо-американской вер­сии — «Фокс и его друзья»), что американские геи бойко­тировали его фильмы как гомофобские. Прохладный при­ем встретил и «Кэрель», по роману Жене (1982). Хотя обилие откровенно сексуальных сцен обеспечило фильму популярность, сексуальность в нем трактуется не как удо­вольствие, а как инструмент власти и злоупотребления властью: «Человек, который трахает, обладает властью, а тот, кого трахают, безвластен. Трахать и быть трахну­тым — средства утверждения или потери власти. И то и другое может доставлять удовольствие, но удовольствие быть трахнутым — это удовольствие от унижения»¹⁶.

В отличие от Фасбиндера, английский режиссер Дерек Джармен (1942—1994), ослепший и погибший от СПИДа, сознательно поставил свою жизнь на службу политического движения геев и лесбиянок и стал его своеобразной ико­ной. Почти все его фильмы посвящены теме социального освобождения гомосексуалов. В фильме «Себастьяна» (1975) он дополнил историю христианского мученика тем, что тот отверг любовь императора Диоклетиана. В «Кара­ваджо» (1986) бурная жизнь художника интерпретируется главным образом в свете его гомосексуальности. «Эду­ард II», по пьесе Марло (1991), высвечивает исторические корни преследования гомосексуалов правящими классами Англии. Последние фильмы и книги Джармена были не­посредственно посвящены теме борьбы со СПИДом.

Какими бы идеализированными или карикатурными, положительными или отрицательными ни были образы однополой любви и ее носителей в литературе и кино, они приучали общество к тому, что такой феномен существует. Но чтобы это осознание повлияло на реальную жизнь сек­суальных меньшинств, нужно было политическое действие.

Освободительное движение геев и лесбиянок с самого нача­ла было неоднородным, включая несколько разных тече­ний, которые лишь отчасти совпадают друг с другом¹⁷. Во-первых, это движение за сексуальную свободу, терпимость и признание своего права быть другими. Во-вторых, это политическое движение за осознание себя как социального меньшинства, за равноправие и гражданские права. В-тре­тьих, это идейное движение, выдвигающее определенные принципы социальной организации общества и социально-нравственные ценности. В-четвертых, это особая субкуль­тура, общинная жизнь, стиль жизни, язык, формы обще­ния, искусство и многое другое. Эти элементы сплошь и рядом не совпадают, и соотношение их различно в разных странах и в разные периоды.

Рассматривая геевско-лесбиянское движение преимуще­ственно в политическом ключе, исследователи выделяют в его развитии несколько основных этапов¹⁸:

1) 1890—1945 гг. — период гомосексуальной эмансипа­ции, гомосексуалы становятся видимыми и слышимыми.

2) 1945—1969 гг. — период либерального гомофильского движения, добивающегося понимания и сочувствия у гете­росексуального общества и прекращения наиболее одиозных форм угнетения и дискриминации.

3) 1969— конец 1980-х годов— радикализация и поли­тизация движения, требование полной легализации и при­знания прав сексуальных меньшинств ради интеграции их в гражданское общество.

4) С начала 1990-х годов — превращение движения геев и лесбиянок в квир-движение, перенос акцентов с интегра­ции сексуальных меньшинств на их автономизацию, нача­ло новых споров о конечных целях движения.

Хотя движение было интернациональным, особенно важное значение в послевоенные годы приобрели процес­сы, происходившие в США.

Первой материальной предпосылкой массового движения было образование критической массы людей, рассматривав­ших себя как некую общность. До второй мировой войны аме­риканские геи и лесбиянки были разобщены и бессильны про­тив полицейских репрессий и консервативного общественного мнения. Оказавшись в армии, они впервые увидели, что на самом деле их гораздо больше, чем было принято думать, и данные Кинзи это подтвердили. Послевоенная миграция в большие города облегчила им нахождение себе подобных.

Особенно важную роль в этом деле играли бары, которые были местами не только для секса, но и для общения, об­мена информацией и формирования общности идей и чувств. «Гей-бар был первым, а для большинства членов «до-освободительного поколения» — единственным геевским учреждением. Прежде чем геи потребовали социально­го признания и создали собственные институты, прибыль­ные гей-бары предоставляли чуточку анонимности и защи­ты от официального и неофициального вмешательства в лесбигеевское общение»¹⁹.

Поскольку США — нация иммигрантов, каждое этничес­кое, религиозное или культурное меньшинство стремилось прежде всего создать собственную экологическую нишу в виде более или менее компактного территориального сооб­щества или общины (слово community обозначает и то и другое) себе подобных. Не были исключением и геи. Как только они становились видимыми и слышимыми, они сра­зу же создавали на месте прежних гетто своеобразные общи­ны, где все были свои — и доктор, и юрист, и мебельщик, и архитектор, и портной, и парикмахер, и оптик, короче, вся сфера обслуживания. Это облегчало общение и усили­вало чувство социальной общности. Плюс — две старые, специфически американские традиции: 1) свобода слова, возможность беспрепятственно распространять диссидентс­кие взгляды и 2) вытекающая из религиозного плюрализма Соединенных Штатов любовь к созданию всевозможных добровольных ассоциаций²⁰.

Послевоенная Америка стала ареной нескольких мощных Демократических движений — за гражданское равноправие черных, феминистского движения, движения против вой­ны во Вьетнаме и молодежного, студенческого движения. Это не могло не поставить перед геями и лесбиянками во­прос: а чем мы хуже, почему мы должны мириться с гне­том, против которого восстают другие?

С самого начала движение геев и лесбиянок имело два крыла — либеральное, ориентированное преимущественно на интеграцию и ассимиляцию гомосексуалов в обществе путем их уравнения в правах с представителями гетеросек­суального большинства, и леворадикальное, добивающееся революционного разрушения всей системы гендерно-сексуальной стратификации и поддерживающих ее институтов.

Первая американская гомофильская организация «Об­щество Маттачин» (Mattachine society) была основана в Лос-Анджелесе в 1950—1951 гг. и названа в честь одно­именного таинственного средневекового французского му­зыкального сообщества. Ее основатель Гарри Хэй²¹ (р. в 1912 г. в Англии, в бедной рабочей семье, вскоре эмигри­ровавшей в США) был человеком незаурядным. Самым сильным жизненным впечатлением 13-летнего Гарри было знакомство с индейцами хопи, к которым он почувствовал духовную близость, найдя в опыте бердачей приемлемое решение собственных психосексуальных проблем. Вступив в 1933 г. в компартию США, Хэй пытался сочетать борьбу за освобождение трудящихся с борьбой за сексуальное ос­вобождение. Поскольку для компартии его гомосексуаль­ность была неприемлема, Хэй пытался подавить ее и в 1938 г. женился на подруге по партии Аните, но дружес­кие отношения с женой не избавили его от влечения к мужчинам. Мировоззрение Хэя — попытка синтеза марк­сизма с идеями индейских бердачей. Из марксизма Хэй заимствовал трактовку гомосексуалов как угнетенного со­циального и культурного меньшинства, которое может до­биться освобождения только путем классовой борьбы в со­юзе со всеми остальными демократическими силами. Вме­сте с тем он выступал против ассимиляции геев, за сохра­нение психических особенностей и духовности американс­ких индейцев.

Политически эти идеи были трудносовместимы, многие члены Общества Маттачин их не разделяли. По мере того как первоначальный узкий круг основавших его друзей-лю­бовников расширялся, в Обществе усиливались идейные разногласия, а открытое сочетание марксизма и гомосексу­альности навлекало гонения со стороны маккартистов. Что­бы спасти Общество от преследований, Хэй в 1953 г. вы­шел из компартии, но это не помогло. В конце 1953 г. в Обществе Маттачин возобладали умеренные, либеральные силы. Было заявлено, что Общество «безоговорочно под­держивает все Американские ценности» и добивается толь­ко ассимиляции и интеграции гомосексуалов в существую­щее общество, опираясь на помощь авторитетных ученых, вроде Кинзи и Хукер. Идейная переориентация сделала Об­щество более респектабельным в глазах среднего класса, зато лишила его массовой основы.

Второй гомофильской организацией был основанный в январе 1953 г. при участии Общества Маттачин, но фор­мально независимый от него журнал ONE («Один») (на­звание происходит от слов Томаса Карлейля: «Мистическая братская связь делает всех мужчин одним целым»), изда­вавшийся до 1968 г. В 1956 г. с помощью частных пожер­твований его редакторы У. Дорр Легг, Джим Кепнер и другие создали на основе журнала первый в США гомофильский научно-педагогический центр (ONE Institute of Homophile Studies). В 1994 г. Институт ONE, руководи­мый известным антропологом Уолтером Уильямсом, слил­ся с Международным геевским и лесбийским архивом (IGLA) в Лос-Анджелесе, образовав богатейшее собрание книг и документов.

Хотя формально Общество Маттачин представляло всех гомосексуалов независимо от пола, фактически в нем пре­обладали мужчины, женское представительство было номи­нальным. Признать себя лесбиянкой в консервативной Аме­рике было невероятно трудно, а социальные барьеры меж­ду женщинами из средних классов и рабочими женщинами были и вовсе непреодолимыми. Тем не менее в 1930-х годах в больших городах уже существовали женские бары, среди посетительниц которых преобладали лесбиянки. В 1955 г. четыре пары лесбиянок во главе с Дель Мартин и Филлис Лайон основали в Сан-Франциско первую американскую лесбийскую организацию «Дочери Билитис» (название под­сказано «Песнями Билитис» Пьера Луи) и начали издавать собственный журнал «Ladder» («Лестница»). Политические взгляды этих женщин были довольно умеренными, они хо­тели прежде всего помочь лесбиянкам выйти из изоляции. Они поддерживали тесный контакт с Обществом Маттачин и ONE, но считали, что мужские организации недостаточ­но отражают женские проблемы и интересы. «Что вы, муж­чины, знаете о лесбиянках?.. Ни одна из ваших организа­ций не признала того факта, что лесбиянки — женщины и что наше XX столетие — эра освобождения женщин. Лесби­янки не удовлетворены положением подручных или гомосексуалов второго сорта»²².

«Дочери Билитис» были элитарной организацией женщин среднего класса. Желая стать респектабельными, они тре­бовали от своих членов умеренности и благопристойности в поведении и одежде, классовые предрассудки не позволяли им привлекать лесбиянок из пролетарской среды. В 1960 г. организация насчитывала только 110 членов. Никакой мас­совой пропаганды она не вела.

Несмотря на маккартистские гонения, а отчасти даже благодаря им, гомосексуальность стала в 1950-х и начале 1960-х годов значительно более видимой и слышимой. Кни­ги о мужской любви, которые раньше печатались полупод­польно, в маленьких непрестижных издательствах, посте­пенно стали занимать видное место в книжных магазинах и на стендах библиотек. «Город и столб» Гора Видала (1948), «Другие голоса, другие комнаты» Трумена Капоте (1948), «Комната Джованни» Джеймса Болдуина (1956), «Голый за­втрак» Уильяма Берроуза (1959) стали классическими. Кан­засская библиотекарша Барбара Грир, начавшая собирать лесбийскую литературу, в 1957 г. нашла только 4 книжки на эту тему, в 1959 г. их стало 34, а в 1964—1965 гг. — 348, больше, чем за всю предыдущую историю западной литера­туры²³. Меняется отношение к гомосексуальности в общественных науках. Однако эти либеральные идеи оставались достоянием интеллигентской верхушки и не избавляли лю­дей от гонений и преследований.

Под влиянием общего подъема демократического движе­ния в США в 1960-х годах геевское движение радикализиро­валось. Важную роль в этом сыграл Франклин Кэмени (р. 1925). Выходец из еврейского среднего класса Нью-Йорка, вундеркинд, получивший ученую степень по астрономии в Гарварде, Кэмени не был революционером по характеру и спокойно работал в военной картографической службе. Но когда в 1957 г. его уволили оттуда за гомосексуальность и он нигде не мог найти работу по специальности, ему не оста­лось ничего другого, как стать правозащитником. В отли­чие от некоторых других геевских лидеров, стремившихся доказать свою респектабельность, Кэмени подчеркивал, что нужно не просить снисхождения, а добиваться гражданских прав в союзе с остальными демократическими силами. И для этого вовсе не нужно знать «причины» гомосексуально­сти. Негритянские организации не волнует, какой именно ген определяет цвет кожи и как ее можно выбелить. Еврей­ские организации не заинтересованы в искоренении анти­семитизма путем крещения евреев. То же самое должны де­лать и гомосексуалы. «Мы заинтересованы в получении прав для наших общин как негры, как евреи и как гомосек­суалы. Почему мы являемся неграми, евреями или гомосексуалами, совершенно безразлично, и можем ли мы стать белыми, христианами или гетеросексуалами, также не име­ет значения»²⁴.

Эта новая, радикальная установка вызвала раскол в гомофильском движении. Старые либеральные лидеры, ста­равшиеся убедить гетеросексуальное общество в своей безо­бидности, отсеялись, а новые лидеры и организации стали больше апеллировать к прямым массовым действиям — ми­тингам, бойкотам, демонстрациям протеста, не боясь стол­кновений с полицией и судебными властями. В 1968 г. Североамериканская конференция гомофильских организа­ций официально приняла лозунг: «Гей — это хорошо», по образцу негритянского лозунга: «Черный — это красиво». В больших городах, как Сан-Франциско и Нью-Йорк, поли­тическое движение смыкается с популярными среди моло­дежи течениями контр культуры, вроде хиппи и битников, что придает ему больший размах.

Символическим рубежом перехода от либерального гомофильского движения к освободительному движению геев и лесбиянок стали события 27—30 июня 1968 г. в Нью-Йор­ке, получившие название Стоунволлского восстания. Вне­шняя канва их достаточно буднична. В ночь с пятницы на субботу нью-йоркская полиция нравов, проводя рутинный рейд в гомосексуальном баре «Стоунволл Инн» на Кристо­фер-стрит, в центре гомосексуального Нью-Йорка, попы­талась арестовать его владельцев за незаконную продажу ал­коголя. Такие рейды проводились регулярно в течение мно­гих лет, и грубость полиции всегда воспринималась как дол­жное. На сей раз момент был выбран неудачно. Наэлект­ризованные обстановкой в городе, в частности недавними студенческими волнениями в Колумбийском университете, посетители бара отказались покинуть помещение, вооружи­лись камнями и бутылками и начали бунт против полиции, вынудив ее отступить. Приехавшие на помощь полицейские машины были подожжены. Особенно мужественно и агрес­сивно сражались с полицией одетые в женское платье муж-чины-проституты, от которых никто этого не ожидал. На­чалась продолжавшаяся три дня битва, в которой 400 поли­цейским противостояла двухтысячная толпа, кричавшая «Спасем наших сестер!» и «Власть геям!».

Этот стихийный бунт, подготовленный десятилетиями гнета и унижения, показал геям, что при желании они мо­гут успешно противостоять полиции, но для этого нужна организация. Сразу же после Стоунволла в Нью-Йорке был создан радикальный Геевский Освободительный Фронт (Gay Liberation Front — GLF), провозгласивший целью формиро­вание геевской идентичности, независимой от гетеросексу­альных ценностей. В августе 1969 г. группа геевской моло­дежи во главе со Стивеном Доналдсоном приняла «ради­кальный манифест», в котором «принятые гетеросексуаль­ные нормы морали» были объявлены аморальными. Возникает множество разных соперничающих друг с другом геевских организаций — «Союз геевских активистов» (Gay Activists Alliance— GAA), под лозунгом «Из чуланов— на улицы!», «Национальная геевская комиссия» (National Gay Task Force — NGTF; в 1986 г. добавлены слова «и лесбиянс­кая») и т. д.

Американский пример нашел живой отклик в Европе. Вслед за многочисленными национальными организациями в августе 1978 г. на съезде в Ковентри была создана Между­народная Ассоциация лесбиянок и геев (International Lesbian and Gay Association — ILGA), под лозунгом «Работать для освобождения женщин-лесбиянок и мужчин-геев от право­вой, социальной, культурной и экономической дискрими­нации». В настоящее время ИЛГА имеет больше 200 ассо­циированных коллективных членов.

Новое движение создало официальную систему симво­лов. Розовый треугольник напоминает о знаке, который заключенные-гомосексуалы должны были носить в гитле­ровских концлагерях (российские представления, что розо­вый цвет обозначает лесбиянок, а голубой — геев, не ли­шены остроумия, но исторически неверны). Второй сим­вол — ламбда, одиннадцатая буква греческого алфавита, появился в США в 1970 г. и был официально принят Меж­дународным конгрессом в защиту прав геев в Эдинбурге в 1974г.* Третий символ, многоцветный полосатый флаг-ра­дуга, символизирующий многоцветье движения и одновре­менно — намек на библейское обещание, что всемирного потопа больше не будет, появился в Сан-Франциско в 1978 г. Другие символы — единорог, носорог, бабочка и т. п. — широкого распространения не получили.

Однако геевское движение никогда не было чисто поли­тическим. Геевская субкультура 1970-х годов воспроизводи­ла и гипертрофировала наиболее типичные черты эпохи сексуальной революции — индивидуализм, нарциссизм, гедо­низм и социальную безответственность²⁵.

§ Романтическая легенда, будто ламбда изображалась на щитах фиванских и спартанских воинов из «легиона влюбленных», недостоверна; ско­рее всего, символ подсказан голливудским фильмом «Триста спартанцев», на щитах которых ламбда действительно была. Е. Potwin, History of the gay and lesbian lambda. «ONE-ILGA Bulletin», Spring 1995, № 1.

Сексуальная революция 1960-х годов провозгласила пол­ное раскрепощение эроса, представив сексуальность как ав­тономную и привилегированную сферу ничем не ограни­ченного удовольствия. Вследствие своей нерепродуктивности, маргинальности и несвязанности с браком мужская го­мосексуальность как нельзя лучше вписывалась в этот новый культурный контекст.

До начала эпидемии СПИДа почти вся гомосексуальная субкультура в больших городах строилась главным образом на основе секса, развлечений и наркотиков. Богемная сре­да притупляла чувство ответственности за других и заботу о собственной безопасности. Гедонистический и эксперимен­тальный гомоэротизм чувствовал себя в этой среде как рыба в воде. Не случайно из трех главных пророков и культовых фигур «битовского поколения» двое (Уильям Берроуз и Аллен Гинзберг) были геями, а третий, Джек Керуак, бисек­суалом. Помимо общего богемного духа, геям как нельзя больше импонировал характерный для битников культ мо­лодости — «эйджизм» (ageism), воплощенный в знаменитом студенческом лозунге: «Не доверяй никому старше тридца­ти лет». Хотя далеко не все геи были битниками и не все битники — геями (большинство хиппи, которых часто отож­дествляли с битниками, были как раз «натуралами»), и эти явления прочно соединились в общественном сознании*.

Стиль жизни гомосексуальной богемы был, мягко гово­ря, нездоровым. В мегаполисах Европы и Америки «золо­тые мальчики» напропалую жрали наркотики и трахались с кем попало.

Нью-йоркский гей-активист Арни Кантровиц вспомина­ет о жизни 1970-х годов: «Чем глубже я погружался в этот мир, тем безличнее он становился... Часто я приводил к себе домой для секса анонимного трика (одноразовый сексуальный партнер. — И. К.), в надежде, что он не останет­ся до завтрака и таким образом я не увижу, что он не имеет ничего общего с тем воображаемым мужчиной, с которым я занимался сексом прошлой ночью.

§ В культовом битническом фильме Милоша Формана «Волосы» по­лицейские спрашивают у длинноволосого юноши: «Ты что, голубой?» На что он отвечает: «Вообще-то нет, но Мика Джеггера я бы из своей посте­ли не выкинул».

Однако веселье имело свою темную сторону. Забавным образом новые сексуальные условия становились похожими на те, от которых мы только что освободились. В некото­рых новых банях возводились сложные фантастические со­оружения, позволявшие клиентам воображать себя находя­щимися в припаркованных грузовиках или в тюремных ка­мерах. Частные клубы превращались в гигантские мужские туалеты. Одно такое заведение, «Славная дыра», было по­делено на кабинки с проделанными в стене отверстиями, через которые можно было заниматься анонимным сексом не с мужчиной, а только с его гениталиями. Вся наша с трудом добытая свобода и общинная жизнь приводили нас обратно в объятия отчуждения и одиночества»²⁶.

Яркое описание геевского Нью-Йорка, где сексуальная неразборчивость и наркомания скрывали безнадежное оди­ночество, дал Ларри Крамер в романе «Гомики» (1978). Ге­рой Крамера «потратил целый год (не считая всех предыду­щих) с безликой группой сексуальных объектов». В его за­писной книжке — десятки имен, о носителях которых он ничего не помнит. «Как он мог не помнить? Как он мог за­ниматься любовью с другим человеческим существом и не помнить? Лицо? Тело? Что-нибудь? Хоть что-то? Бородавку? Запах?» «Из 2 639 857 гомиков большого Нью-Йорка 2 639 857 думают главным образом своими пенисами». «Я устал использовать свое тело как безликую вещь для соблаз­нения другой безликой вещи, я хочу любить Лицо! Я хочу выйти и жить в том мире с тем Лицом, которое любит меня, чтобы верность была не обязанностью, а потребнос­тью...»²¹

Вся геевская пресса обрушилась на Крамера за то, что он вынес сор из избы и представил отрицательный, карикатур­ный и стереотипный образ гея, который могут использовать враги. При встрече на улице знакомые переходили на дру­гую сторону, лучший друг перестал с ним разговаривать. Но одновременно он получил тысячи благодарственных пи­сем.

Не все геи вели себя так, как герои Крамера. «Голубая» Америка 1970-х годов была достаточно разнообразна и стратифицированна, и разные геевские общины исповедовали разные стили и образы жизни. По данным сан-францисского исследования, даже в этой признанной столице геевской Америки от одной трети до половины геев поддерживали более или менее стабильные парные отношения, многие пары жили вместе и т. д. В провинции нравы были и вов­се патриархальными. Но люди судили об всем именно по мегаполисам, делая образ однополой любви одновременно соблазнительным и отталкивающим.

Начавшаяся в 1981 г. эпидемия СПИДа, обернувшаяся катастрофой для наиболее многочисленных геевских сооб­ществ, таких, как Сан-Франциско и Нью-Йорк, и особен­но для их художественно-артистической элиты, резко изме­нила социальную и психологическую ситуацию²⁸.

Мужчины-геи оказались первой жертвой страшной болез­ни. Экстенсивный анальный секс с многочисленными сме­няющимися партнерами, при отсутствии каких бы то ни было мер предосторожности, сам по себе эпидемиологичес­ки опасен, о чем свидетельствовала статистика венеричес­ких заболеваний. Опасность заражения усугублялась нарко­манией и использованием общих шприцев, а постоянное употребление наркотиков и других лекарственных веществ ослабляло иммунную систему организма. Кроме того, эти люди общались и занимались сексом в сравнительно замк­нутой среде, многократно повторно инфицируя друг друга. Удивляться приходилось не тому, что кто-то заболел, а тому, что кто-то остался в стороне.

Эпидемия СПИДа была таким же несчастьем для обще­ства, как другие природные катастрофы, вроде наводне­ний, лесных пожаров и землетрясений. Однако прочие бо­лезни и стихийные бедствия выглядели «естественными», а их жертвы вызывали сочувствие. СПИД же казался наказа­нием за грехи, а его жертвы — не столько страдальцами, сколько виновниками общей беды. Этим немедленно воспользовались консервативные круги. Рейгановская админи­страция не только долгое время скрывала данные об эпиде­мии, но и не выделяла на борьбу с ней достаточных средств. К тому же, в отличие от других естественных ката­строф, ВИЧ-эпидемия не имела четкой географической, пространственной локализации и была рассредоточена во времени — последствия инфицирования проявляются иног­да через длительное время. Обществу — не только геям, а всему обществу! — нужно было научиться не только бороть­ся со СПИДом, защищая тех, кто еще не заразился, но и жить с ним. Это касалось не только ВИЧ-инфицирован­ных, их близких и родственников, но буквально всех лю­дей. Осознание этого потребовало от западных обществ длительного времени, в России этого и сегодня не понима­ют.

Труднее всего пришлось самим геям. Прежде всего, они понесли страшные человеческие потери. Из первых 500 тыс. американцев, официально зарегистрированных в качестве ВИЧ-инфицированных (реальные цифры, по под­счетам специалистов, колеблются от 870 тыс. до 1 млн 200 тыс. человек), к концу 1995 г. свыше половины состав­ляли мужчины, имевшие секс с мужчинами; 60% из них уже умерли²⁹. По данным на конец 1993 г., в Нью-Йорке умерли 58 тыс., в Сан-Франциско — 18 тыс., в Лос-Андже­лесе — 23 тыс. человек. Жертвами страшной болезни стали многие всемирно известные люди, такие, как Джармен, Нуриев, Фуко, Меркьюри, во многих случаях только СПИД сделал публично известной их сексуальную ориента­цию.

Телесные страдания дополняются и перекрываются мо­ральными. Боясь огласки, многие своевременно не обраща­лись к врачам. Нередко инфицированный человек оставал­ся в полном одиночестве, его постоянный партнер не толь­ко бросал его, но и обвинял в собственных несчастьях. По словам Дэвида Риза, для его молодого партнера, который тоже оказался инфицированным, «я был уже не любовни­ком, отцом, учителем, другом и спутником по путешестви­ям, а только гигантским вирусом ВИЧ»³⁰.

Хотя человеческие и моральные потери не могли заста­вить геев отказаться от своей сексуальной ориентации, они побудили их существенно изменить свою идеологию и стиль жизни, особенно — сексуальное поведение. Резко снизи­лась распространенность анальных контактов без предохра­нения, а также анилингуса и фистинга; возросло примене­ние презервативов; оральные контакты стали чаще практи­ковать без заглатывания спермы; заметно уменьшилось сред­нее число сексуальных партнеров. Геи стали больше забо­титься о здоровье, среди них заметно снизилось пьянство и потребление наркотиков. Однако эти положительные сдви­ги распространены неравномерно. Вне центров эпидемии люди по-прежнему ведут себя безответственно. Особенно тревожно положение дел с беззаботной молодежью; по дан­ным первого в США национального опроса молодых геев и бисексуалов в 1995 г., 7% из них уже заражены ВИЧем³¹.

СПИД породил у геев много психологических и психо­сексуальных проблем. Заметно выросла сексуальная тревож­ность, трудности с эрекцией и эякуляцией, у некоторых страх заражения повлек за собой снижение сексуального ин­тереса, появление отвращения к сексу (особенно среди ин­фицированных). В определениях геевской сексуальности усилился акцент на эмоциональных привязанностях, само­контроле, психологической интимности, морали и вернос­ти. «Радикальный», — столь же «раскованный», сколь и рискованный, — секс утратил привычное обаяние и стал подвергаться критике. Резко повысилась ценность стабиль­ных партнерских отношений и моногамии, а также духов­ных факторов жизни, включая религию.

Изменилось и содержание понятия гей-идентичности. Она трактуется теперь не просто как признание и принятие своей сексуальной ориентации, но и как некий социальный статус, причем особое значение имеет принадлежность к со­ответствующей общине. Изменились и сами геевские общи­ны. Раньше их деятельность строилась в основном вокруг секса, развлечений и борьбы за гражданские права. Сейчас в их работе центральное место занимает помощь ВИЧ-инфи­цированным и пропаганда безопасного секса. Уже в 1988 г. руководители Нью-йоркского центра по борьбе со СПИДом говорили мне, что геевская община— единственная, кото­рая приняла проблему всерьез и добилась реальных положи­тельных результатов. Сегодня во всех цивилизованных стра­нах государственные учреждения по профилактике СПИДа работают в тесном контакте с геевскими общинами как на национальном, так и на местном уровне.

Появление новых, более подготовленных и образованных лидеров и добровольцев по борьбе со СПИДом во многом меняет самый характер геевского движения, делая его более конструктивным. Помимо приносимой волонтерами непос­редственной пользы, эта работа повышает их самоуважение и чувство своей значимости, дает новые знакомства и свя­зи за пределами баров и дискотек, укрепляет чувство соци­альной идентичности. Теме СПИДа и его влияния на геевскую жизнь посвящены многие десятки и сотни выдающих­ся художественных произведений и кинофильмов (Пола Монетта, Ларри Крамера, Майкла Каннингэма, Эрве Ги-бера, Дерека Джармена и др.).

Вместе с тем неадекватность борьбы со СПИДом, осо­бенно в США, выявила ограниченность «интеграционной» политики, вызвала новую волну левого радикализма и воз­вращение к тактике конфронтации начала 1970-х. Зара­женным смертельной болезнью людям некогда ждать и не­чего терять. В 1988 г. в Нью-Йорке была создана геевская организация ACT-UP (AIDS Coalition to Unleash Power), требовавшая ускорения разработки и внедрения новых ме­дикаментов, анонимного (а не только конфиденциально­го) тестирования на ВИЧ и участия самих ВИЧ-инфици­рованных в выработке соответствующей социальной поли­тики. В 1990 г. самые воинствующие лидеры ACT-UP создали новую, откровенно анархическую организацию прямого действия — «Queer Nation» («Квир-нация»), кото­рая действовала путем уличных манифестаций, блокирова­ния транспорта, нападений на антигеевские бары и реак­ционных политиков, а также разоблачения («вытаскива­ния» — Outing) их собственной скрытой гомосексуальнос­ти.

Многие действия этой группы — политический хэппенинг, где порой трудно понять, что делается всерьез, а что в шутку. Например, статья «Трепещи, гетеросексуальная свинья!» призывает уничтожить институт семьи, содомизировать всех мальчиков, а в будущем выращивать детей толь­ко в пробирках. Благонамеренные обыватели и консерва­тивные политики принимают это за серьезную угрозу, а над ними просто смеются, пародируя их собственные иррацио­нальные страхи. Впрочем, были и вполне реальные напа­дения на непопулярных чиновников.

Не меньше споров вызывает «аутинг». Как ни соблазни­тельно разоблачить лицемера, который публично осуждает гомосексуальность, а втайне наслаждается ею, это наруша­ет одно из фундаментальных прав человека — неприкосно­венность личной жизни. Мало ли какие причины заставля­ют человека оставаться «в чулане»? И чем действия геевских активистов отличаются от полиции нравов?

Экстремистская тактика не могла дать практических ре­зультатов, и в 1992 г. «Квир-нация» распалась в результате внутренних распрей. Тем не менее она наложила заметный отпечаток на идеологию лесбигеевского движения. Лозунг «Квир-нации»: «Мы везде. Мы хотим всего» — не просто шокирующее заявление добивающегося равноправия и мес­та под солнцем социального меньшинства. В философс­ком, теоретическом плане он означает, что независимо от того, сколько на свете или в данном конкретном обществе геев и лесбиянок, их жизненный опыт имеет всеобщее зна­чение. Причем речь идет не только о сексуальности. По­добно тому как андроцентризм калечит не только женщин, но и мужчин (если «мальчики не плачут», значит, мужчи­на не должен проявлять свои чувства), гетеросексизм не только загоняет в гетто геев и лесбиянок, но и обедняет жизнь «натуральных» мужчин и женщин, табуируя их жиз­ненно важные переживания.

В отличие от недавнего прошлого, современные геи и лесбиянки представляют собой значительную социальную силу. Во всех демократических странах они имеют свои по­литические и культурные организации и какие-то формы общинной жизни, энергично добиваются признания и за­щиты своих гражданских прав. Среди депутатов многих пар­ламентов имеются открытые геи и лесбиянки, кое-где они занимают министерские посты (в британском лейбористс­ком правительстве это министр национального имущества Крис Смит и министр по делам молодежи Анджела Игл).

В ежегодных гей-прайдах (gay pride) — парадах геевской гордости — участвуют десятки и сотни тысяч людей. Я ви­дел два таких парада в Амстердаме и один — в Лос-Андже­лесе и могу засвидетельствовать, что это очень красочное и веселое зрелище, одновременно развлечение и политичес­кая демонстрация. Постороннего человека вид полуголых и вызывающе одетых мужчин и женщин — всеобщее вни­мание привлекают экзотические панки и садомазохисты (в Амстердаме здоровенных мужиков, изображавших присту­пы свирепости, возили по городу в клетках) — может шо­кировать. На самом деле это карнавал, в котором грубова­тое веселье и юмор сочетаются с политической пропаган­дой и сбором пожертвований на нужды своей общины. За исключением нарушения некоторых правил приличия (я видел в Амстердаме выкрашенного синей краской совер­шенно голого, вопреки категорическому запрету городских властей, мужчину, который раздавал смеющимся прохо­жим какие-то листовки), ничего скандального или буйно­го на этих демонстрациях не происходит. Подавляющее большинство участников одеты нормально, многие прихо­дят парами, даже с маленькими детьми, смотрят эстрад­ные представления, поют, танцуют, пьют пиво, громко кричат и рычат, изображая политически корректный «гнев», а поздно ночью мирно расходятся, нередко с но­выми знакомыми. Сплошь и рядом их приветствуют высо­кие официальные должностные лица, ориентация которых вполне гетеросексуальна.

Крупные геевские общины имеют собственные общин­ные центры. В Лос-Анджелесе такой центр, размещенный ^в красивом четырехэтажном здании, ежемесячно принима­ет свыше 13 тыс. посетителей, оказывая им разнообраз­ную профессиональную помощь, от диагностики и лечения СПИДа до профессионального обучения и помощи в поисках работы. В Центре трудятся 220 штатных социаль­ных работников и тысячи добровольцев. Предмет особой гордости общины — Молодежный Центр, где находят по­мощь и пристанище «голубые» подростки из бедных семей. Большую помощь гомосексуальным подросткам и их роди­телям оказывает созданная в Нью-Йорке Ассоциация роди­телей и друзей лесбиянок и геев (PFLAG). В некоторых странах геевские общины получают субсидии от государ­ства для борьбы со СПИДом и решения других социальных задач.

Тем не менее, преувеличивать силу и особенно сплочен­ность лесбигеевского движения не следует. В 1995 г. общий годовой бюджет трех главных геевских организаций США был меньше 20 млн. долларов, меньше, чем бюджет одной только ультраправой Христианской коалиции. Количество геев и лесбиянок, реально участвующих в деятельности со­ответствующих организаций, неизмеримо меньше, чем уча­стников гей-прайдов или маршей протеста. Например, в походе на Вашингтон в 1993 г. участвовал 1 млн. человек (по другим подсчетам— 300тыс.), а общее число членов в трех американских национальных геевских организациях — мень­ше 200 тыс.³² К тому же геевские организации разобщены и не особенно склонны к сотрудничеству друг с другом.

Несмотря на бесконечные разговоры о единой «гей-иден­тичности», геи и лесбиянки чрезвычайно различны по всем социально значимым параметрам. Прежде всего, это поло­вые гендерные различия. Мужчин-геев и женщин-лесби­янок объединяет главным образом общая стигма и наличие общего врага в лице гетеросексизма. Все остальное (и преж­де всего — эротика) у них разное. Воинствующие лесбиян­ки постоянно обвиняют геев в недооценке женской специ­фики, увлечении коммерческим сексом и порнографией, некоторые ратуют за полное отделение лесбиянских органи­заций от геевских.

Второй водораздел — возрастно-поколенный. Молодые люди, выросшие в свободных условиях, имеют совершен­но другой социальный и сексуальный опыт, чем представители старших поколений, история их мало интересует. Хотя ветераны движения пытаются уменьшить разрыв поколе­ний, молодые люди часто воспринимают их рассказы так же, как советские студенты воспринимали встречи с вете­ранами КПСС, — почтительно-равнодушно, а то и ирони­чески. На встречах и конференциях Института ONE я ви­дел мало молодых людей, и они показались мне политичес­ки менее ангажированными, чем их старшие наставники, которым больше нечего делать, кроме как рассказывать о своем революционном прошлом. С ослаблением гнета сла­беет и революционный энтузиазм. Кроме того, старым лю­дям всегда приятно посмотреть на молодых, а те предпочи­тают общаться между собой.

Немало трудностей вызывает определение границ сексу­альной идентичности. Пока речь шла только о союзе геев и лесбиянок, круг участников коалиции был более или менее ограничен. В последние годы по соображениям политичес­кого порядка ее дополнили бисексуалами и трансгендерниками. Но чем шире коалиция, тем она разнороднее. Наи­более радикальные геи и лесбиянки хотели бы максимально дистанцироваться от гетеросексуального большинства. Для бисексуалов это принципиально неприемлемо, они счита­ют грани между сексуальными предпочтениями подвижны­ми. Многие политически активные лесбиянки видят в би­сексуальности угрозу «размывания» собственной идентично­сти. Консервативные геевские организации, со своей сторо­ны, хотели бы отмежеваться от трансгендерников, облик и поведение которых кажутся им чересчур экзотическими. Что общего, спрашивают они, между человеком, мечтаю­щим о перемене своего пола, и тем, кто настолько привя­зан к нему, что не может любить никого, кроме себе по­добных?

Еще более деликатна проблема педофилии. Чтобы при­обрести респектабельность, геи отмежевываются от обви­нений в том, что они преследуют и совращают мальчиков. Теоретически сделать это несложно — мужчины, любящие мужчин, действительно сексуально равнодушны к незре­лым мальчикам, а количество педофилов среди геев такое же, как и среди гетеросексуалов. Но социально-возраст­ные и юридические границы «мальчикового» возраста под­вижны. Особенно проблематичен статус 13—16-летних подростков. Педофильские организации, существующие в ряде стран, — крупнейшая из них NAMBLA (North-American Man-Boy Love Association), с 1983 г. состояла в ILGA, — доказывают, что мальчики этого возраста сами имеют право решать, что им нравится, поэтому сексуаль­ные связи с ними на добровольных началах не должны преследоваться. Широкая публика с этим категорически не согласна, а легальный возраст, начиная с которого взрослые могут безнаказанно вступать в сексуальные отно­шения с подростками, колеблется в разных странах от 12 до 18 лет. Чтобы получить права ассоциированног