Децентрация

Франц. DECENTRATION. Одно из основных понятий && постструктурализма,&& деконструктивизма и && постмо­дернизма. Децентрация, по мнению Ж. Дерриды, является необ­ходимым условием критики традиционного западноевропейского образа мышления с его «логоцентрической традицией». Как отме­чает Г. Косиков, свою основную задачу французский ученый ви­дит в том, «чтобы оспорить непререкаемость одного из основопо­лагающих принципов европейского культурного сознания — принципа «центрации», пронизывающего «буквально все сферы умственной деятельности европейского человека: в философии и психологии он приводит к рациоцентризму, утверждающему при­мат дискурсивно-логического сознания над всеми прочими его формами, в культурологии — к европоцентризму, превращающе­му европейскую социальную практику и тип мышления в критерий для «суда» над всеми прочими формами культуры, в истории — к презенто- или футуроцентризму, исходящему из того, что истори­ческое настоящее (или будущее) всегда «лучше», «прогрессивнее» прошлого, роль которого сводится к «подготовке» более просве­щенных эпох и т. д. Вариантом философии «центрации» является субстанциалистский редукционизм, постулирующий наличие неко­ей неподвижной исходной сущности, нуждающейся лишь в во­площении в том или ином материале; в философии это представле­ние о субъекте как своеобразном центре смысловой иррадиации, «опредмечивающемся» в объекте; в лингвистике — идея первич­ности означаемого, закрепляемого при помощи означающего, или первичности денотации по отношению к коннотации; в литерату­роведении — это концепция «содержания», предшествующего своей «выразительной форме», или концепция неповторимой ав-

[72]

горской «личности», «души», материальным инобытием которой является произведение; это, наконец... позитивистская каузально-генетическая «мифологема» (Косиков:1989, с. 35-36). Критика всех этих «центризмов», подчеркивает Н. Автономова, «стягивается у Дерриды в понятие «логоцентризма» как их наиболее теоретиче­ски обобщенную форму» (Автономова:1977, с. 168).

В литературоведении проблема децентрации в основном полу­чила свою разработку в двух аспектах: «децентрированного субъекта» и «децентрированного дис­курса». Так, согласно точке зрения одного из ведущих теорети­ков постструктурализма и постмодернизма американского критика Ф. Джеймсона, пародия в «эпоху позднего капитализма», «лишенного всяких стилистических норм», вырождается в пастиш, причем ее появление связывается Джеймсоном с процессом «децентрирования дискурса», т. е. исчезновения из него единого смыслового центра и одновременно «индивидуального субъекта в постиндустриальном обществе»; «исчезновение субъекта вместе с формальными последствиями этого явления — возрастающей не­доступностью индивидуального стиля — порождает сегодня почти всеобщую практику того, что может быть названо пастишью» (Jameson:l984, с. 64).

Другой теоретик, голландский исследователь Д. В. Фоккема, связывает появление постмодернизма с формированием особого «взгляда на мир», в котором человек лишен своего центрального места. Для него постмодернизм — это «продукт долгого процесса секуляризации и дегуманизации»; если в эпоху Возрождения воз­никли условия для появления концепции антропологического уни­версума, то в XIX и XX столетиях под влиянием наук — от био­логии до космологии — стало якобы все более затруднительным защищать представление о человеке как о центре космоса: «в кон­це концов оно оказалось несостоятельным и даже нелепым» (Fokkema:1986, с. 80, 82).

Теоретическая «децентрация субъекта» как отражение специ­фической мировоззренческой установки сказалась на главном объ­екте литературы — человеке, поскольку последовательное приме­нение основанных на идее децентрации постмодернистских прин­ципов его изображения на практике привело сначала к девальва­ции, а затем и к полной деструкции личности персонажа как пси­хологически и социально детерминированного характера.

Свой вклад в разработку идеи децентрации субъекта внес, ра­зумеется, и Фуко. Наиболее эксплицитно этот вопрос был им по­ставлен в «Археологии знания» (1969), где автор с самого начала

[73]

заявляет, что общей для современных гуманитарных наук (психоанализа, лингвистики и антропологии) предпосылкой стало введение «прерывности» в качестве «методологического принци­па» в практику своего исследования, т. е. эти дисциплины «децентрировали» субъект по отношению к «законам его жела­ния» (в психоанализе), языковым формам (в лингвистике) и пра­вилам поведения и мифов (а антропологии). Для Фуко все они продемонстрировали, что человек не способен объяснить ни свою сексуальность, ни бессознательное, ни управляющие им системы языка, ни те мыслительные схемы, на которые он бессознательные ориентируется. Иными словами, Фуко отвергает традиционную модель, согласно которой каждое явление имеет причину своего порождения.

Точно таким же образом и постулируемая Фуко «археология знания» децентрирует человека по отношению к непризнаваемым и несознаваемым закономерностям и «прерывностям» его жизни: она показывает, что человек не способен дать себе отчет в том, что формирует и изменяет его дискурс, — т. е. осознанно воспринять «оперативные правила эпистемы». Как все связанные с ней во временном плане дисциплины, «археология» преследует ту же цель — «вытеснить», упразднить представление о самой возмож­ности подобной «критической осознаваемости» как «принципе обоснования и основы всех наук о человеке» (Leitch:1983, с. 153).

Общеструктуралистская проблема децентрации субъекта, ре­шаемая обычно как отрицание автономности его сознания, конкре­тизировалась у Фуко в виде подхода к человеку (к его сознанию) как к «дискурсивной функции». В своей знаменитой статье 1969 г. (расширенной потом в 1972 г.) «Что такое автор?» (Foucault:1969)Фуко выступил с самой решительной критикой понятия «автора» как сознательного и суверенного творца собственного произведе­ния: «автор не является бездонным источником смыслов, которые заполняют произведения; автор не предшествует своим произве­дениям, он — всего лишь определенный функциональный прин­цип, посредством которого в нашей культуре осуществляется про­цесс ограничения, исключения и выбора; короче говоря, посредст­вом которого мешают свободной циркуляции, свободной манипу­ляции, свободной композиции, декомпозиции и рекомпозиции ху­дожественного вымысла. На самом деле, если мы привыкли пред­ставлять автора как гения, как вечный источник новаторства, всегда полного новыми замыслами, то это потому, что в действи­тельности мы заставляем его функционировать как раз противопо­ложным образом. Можно сказать, что автор — это идеоло-

[74]

гическии продукт, поскольку мы представляем его как нечто, со­вершенно противоположное его исторически реальной функции... Автор — идеологическая фигура, с помощью которой маркирует­ся способ распространения смысла» (Textual strategies:1980, с. 159).

Собственно, эта статья Фуко, как и вышедшая годом раньше статья Р. Барта «Смерть автора» (русский перевод: Барт: 1989),подытожившие определенный этап развития структуралистских представлений, знаменовали собой формирование уже специфиче­ски постструктуралистской концепции теоретической «смерти че­ловека», ставшей одним из основных постулатов «новой доктрины». Если эти две статьи — в основном сугубо литературо­ведческий вариант постструктуралистского понимания человека, то философская проработка этой темы была к тому времени уже завершена Фуко в его «Словах и вещах» (1966), заканчивающих­ся знаменательным пассажем: «Взяв сравнительно короткий хро­нологический отрезок и узкий географический горизонт — евро­пейскую культуру с XVI в., можно сказать с уверенностью, что человек — это изобретение недавнее... Среди всех перемен, вли­явших на знание вещей, на знание их порядка, тождеств, разли­чий, признаков, равенств, слов, среди всех эпизодов глубинной истории Тождественного, лишь один период, который начался полтора века назад и, быть может, уже скоро закончится, явил образ человека. И это не было избавлением от давнего неспокойства, переходом от тысячелетий заботы к ослепительной ясности сознания, подступом к объективности того, что так долго было достоянием веры или философии, — это просто было следствием изменений основных установок знания... Если эти установки ис­чезнут так же, как они возникли, если какое-нибудь событие (возможность которого мы можем лишь предвидеть, не зная пока ни его формы, ни облика) разрушит их, как разрушилась на исходе XVII в. почва классического мышления, тогда — в этом можно поручиться — человек изгладится, как лицо, нарисованное на прибрежном песке» (Фуко;1977, с. 398). (Дано в переводе Н. Автономовой — И. И.).