Деконструктивизм

англ. DECONSTRUCTION, DECONSTRUCTIVE CRITICISM.Литературно-критическая «практика» && постструктурализма (практика в том смысле, что деконструктивизм является литературоведческой разработкой общей теории постструктурализма, по сути же высту­пает как теория литературы). В связи с наметившейся в 80-е годы тенденцией к расширительному толкованию понятия деконструктивизма, обусловленному быстрой экспансией (особенно в США) деконструктивистских идей в самые различные сферы гуманитар­ных наук: социологию, политологию, историю, философию, тео­логию и т. д., термин «деконструктивизм» часто применяется как синоним постструктурализма. Принципы деконструктивистской критики были впервые сформулированы в трудах французских постструктуралистов Ж. Дерриды, М. Фуко и Ю. Кристевой, во Франции же появились и первые опыты деконструктивистского анализа в книге Ю. Кристевой «Семиотике: Исследования в об­ласти семанализа» (Kristeva: 1969b) и Р. Барта «С/3» (Barthes:1970, русский перевод: Барт:1994), однако именно в США деконструктивизм приобрел значение одного из наиболее влиятельных направлений современной литературной критики. Он формировался в этой стране в течение 70-х годов в процессе ак­тивной переработки идей французского постструктурализма с по­зиций национальных традиций американского литературоведения с его принципом тщательного прочтения текста и окончательно оформился в 1979 г. с появлением сборника статей Ж. Дерриды, П. де Мана, X. Блума, Дж. Хартмана и Дж. X. Миллера «Деконструкция и критика» (Deconstruction:1979), получившего название «Йельского манифеста», или «манифеста Йельской школы».

Помимо собственно 1) Йельской школы — самого влиятель­ного и авторитетного направления в американском деконструктивизме — в нем также выделяются 2) «герменевтическое направле­ние» (У. Спейнос) (Spanos:1970, Spanos:1987) и 3) «левый декон­структивизм» (Дж. Бренкман, М. Рьян, Ф. Лентриккия и др.) (Brenkman:l976, Brenkman:1979. Brenkman:l985. Ryan:198l, Ryan:l982.

[50]

Lentricchia:1980, Lentricchia:1983), близкий по своим социологиче­ски-неомарксистским ориентациям английскому постструктура­лизму (Т. Иглтон, С. Хит, К. МакКейб, Э. Истхоуп) (Eagleton:1983, Eagleton:1984, Heath:1977. Heath:1978, MacCabe: 1985, Easlhope:1988), а также 4) «феминистская критика» (Г. Спивак, Б. Джонсон, Ш. Фельман, испытавшие сильное влияние фран­цузских теоретиков — Ю. Кристевой, Э. Сиксу, Л. Иригарай, С. Кофман) (Johnson:1979, Johnson:1980. Felman:1980, Felman:l985, Cixous:1975, Irigaray:l974, Ingaray:1977, Kofman:1980, Kofman:1982).

Свое название деконструктивизм получил по основному прин­ципу анализа текста, практикуемого Дерридой — «деконструкции», смысл которой в самых общих чертах заключа­ется в выявлении внутренней противоречивости текста, в обнару­жении в нем скрытых и незамечаемых не только неискушенным, «наивным читателем», но и ускользающих от самого автора «остаточных смыслов», доставшихся в наследство от дис­курсивных практик прошлого, закрепленных в языке в форме мыслительных стереотипов, и столь же бессознательно трансфор­мируемых современными автору языковыми клише (&& деконструкция).

1) Говоря о главной школе, по крайне мере на первом этапе становления этого направления в американской критике, — о йельских деконструктивистах, следует отметить, что они развива­ли идеи Дерриды, отрицая возможность единственно правильной интерпретации литературного текста, и отстаивали тезис о неиз­бежной ошибочности любого прочтения. Наделяя критический язык теми же свойствами, что и язык литературы, т. е. рито­ричностью и метафоричностью, они утверждали постулат об общ­ности задач литературы и критики, видя их в разоблачении пре­тензий языка на истинность и достоверность, в выявлении «иллюзорного» характера любого высказывания.

П. де Ман — самый авторитетный представитель американ­ского деконструктивизма, как и Деррида, исходил из тезиса о ри­торическом характере литературного языка, что якобы неизбежно предопределяет аллегорическую форму любого «беллетризированного высказывания». При этом литературному языку прида­ется статус чуть ли не живого, самостоятельного существа, отсюда и буквалистское понимание существования художественного про­изведения как «жизни текста». По мере того как текст выражает свой собственный модус написания, он, по де Ману, заявляет о необходимости делать это косвенно, фигуральным способом, т. е. текст якобы «знает», что его аргументация будет понята непра-

[51]

вильно, если она будет воспринята буквально. Заявляя о «риторичности» своего собственного модуса бытия, текст тем са­мым как бы постулирует необходимость своего «неправильного прочтения»: он, как утверждает де Ман, рассказывает историю «аллегории своего собственного непонимания». Объясняется это принципиально амбивалентной природой литературного языка;

таким образом, де Ман делает вывод об имманентной относитель­ности и ошибочности любого литературного и критического текста и на этом основании отстаивает принцип субъективности интер­претации художественного произведения.

Вслед за Дерридой и де Маном Дж. X. Миллер утверждает, что все лингвистические знаки являются риторическими фигурами, а слова — метафорами. С его точки зрения, язык изначально фи­гуративен, и «понятие буквального или референциального приме­нения языка является иллюзией, возникшей в результате забвения метафорических «корней» языка» (Miller: 1972. с. 11). Основной предмет критики Миллера — концепция референциальности язы­ка, т. е. его возможности адекватным образом отображать и вос­производить («репрезентировать») действительность; особенно резко американский исследователь выступает против принципа «миметической референциальности» в литературе, иными словами, против принципа реализма.

На основании подобного подхода к литературному тексту йельцы осуждают практику «наивного читателя», стремящегося обнаружить в художественном произведении якобы никогда не присутствующий в нем единый и объективный смысл. Чтение про­изведения, подчеркивает Миллер, влечет за собой активную его интерпретацию со стороны читателя. Каждый читатель овладевает произведением и полагает на него определенную схему «смысла». Ссылаясь на Ницше, Миллер заключает, что само «существование бесчисленных интерпретаций любого текста сви­детельствует о том, что чтение никогда не бывает объективным процессом обнаружения смысла, а является вложением его в текст, который сам по себе не имеет никакого смысла» (Miller: 1972, с. 12). Поэтому йельцы предлагают «критику-читателю» отдаться «свободной игре активной интерпретации», ограниченной лишь рамками конвенций общей && интертекстуальности, т. е. фак­тически только письменной традицией западной культуры, что, по их представлению, должно открыть перед критиком «бездну» возможных значений. Именно теоретиками Йельской школы бы­ло обосновано ключевое понятие этого течения — && деконструкция (или, что вернее, предложен ее наиболее попу-

[52]

лярный среди литературных критиков вариант) и разработан тот понятийный аппарат, который лег в основу практически всех ос­тальных версий литературоведческого деконструктивизма.

2) Герменевтические деконструктивисты, в противополож­ность антифеноменологической установке йельцев, ставят перед собой задачу позитивно переосмыслить хайдеггеровскую «деструктивную герменевтику» и на этой основе «деконструировать» господствующие ментальные структуры, осуществляющие «гегемонистский контроль» над сознанием чело­века со стороны различных научных дисциплин.

Под влиянием идей М. Фуко главный представитель данного направления У. Спейнос пришел к общей негативной оценке бур­жуазной культуры, капиталистической экономики и кальвинист­ской версии христианства. Он сформулировал концепцию «континуума бытия», в котором вопросы бытия превратились в чисто постструктуралистскую проблему, близкую «генеало­гической культурной критике» левых деконструктивистов и охва­тывающую вопросы сознания, языка, природы, истории, эпистемологии, права, пола, политики, экономики, экологии, литера­туры, критики и культуры. Одним из наиболее существенных мо­ментов позиции Спейноса, как и всех герменевтических деконст­руктивистов, является его постоянное внимание к современной литературе и проблеме постмодернизма. В его трудах фактически оформился тот синтез постструктурализма, деконструктивизма и постмодернизма, за который ратует немецкий философ В. Вельш (Welsch:1987) (&& постструктуралистско-деконструктивистско-постмодернистский комплекс).

3) Для левых деконструктивистов в первую очередь характер­ны неприятие аполитического и аисторического модуса Йельской школы с ее исключительной замкнутостью на литературе без вся­кого выхода на какой-либо культурологический контекст и пре­имущественной ориентацией на несовременную литературу (в ос­новном на эпоху романтизма и раннего модернизма), а также, что весьма примечательно, попытки соединить разного рода неомар­ксистские концепции и постструктурализм, приводящие к созда­нию его социологизированных или просто вульгарно-социологических версий. Оставаясь в пределах постулата об ин­тертекстуальности литературы, они рассматривают литературный текст в более широком контексте «общекультурного дискурса», включая в него религиозные, политические и экономические дис­курсы. Взятые все вместе, они образуют общий, или «социальный текст». Тем самым левые деконструктивисты напрямую связыва-

[53]

ют художественные произведения не только с соответствующей им литературной традицией, но и с историей культуры.

Так, например, Дж. Бренкман, как и все теоретики «социального текста», критически относится к деконструктивистскому толкованию интертекстуальности, считая его слишком уз­ким и ограниченным. С его точки зрения, литературные тексты соотносятся не только друг с другом, но и с широким кругом раз­личных систем репрезентации, символических формаций, а также разного рода литературой социологического характера, что, как уже отмечалось выше, и образует «социальный текст».

Влиятельную группу среди американских левых деконструкти­вистов составляют сторонники «неомарксистского» подхода: М. Рьян, Ф. Джеймсон, Ф. Лентриккия. Для них деконструктивистский анализ художественной литературы является лишь частью более широкого аспекта так называемых «культурных ис­следований», под которыми они понимают изучение «дискурсив­ных практик» как риторических конструктов, обеспечивающих власть «господствующих идеологий» через соответствующую идеологическую «корректировку» и редактуру «общекультурного знания» той или иной конкретной исторической эпохи.

Влияние концепции Дерриды сказывается не только в трудах его прямых последователей и учеников. Об этом свидетельствует постструктуралистская и несомненно «продерридианская» пози­ция «левого деконструктивиста» Лентриккии. В книге «После Новой критики» (Lentricchia:1980) влияние Дерриды особенно ощутимо в отношении Лентриккии к основной философской ми­фологеме постструктурализма — постулату о всемогуществе «господствующей идеологии», разработанному теоретиками Франкфуртской школы.

В соответствии с этой точкой зрения, идеология политически и экономически господствующего класса (в конкретной историче­ской ситуации зарубежных постструктуралистов это — «позднебуржуазная» идеология монополистического капитализма) оказывает столь могущественное и всепроницающее влияние на все сферы духовной жизни, что полностью порабощает сознание индивида. В результате всякий способ мышления как логического рассуждения (дискурса) приобретает однозначный, «одномер­ный», по выражению Г. Маркузе, характер, поскольку не может не служить интересам господствующей идеологии, или, как ее на­зывает Лентриккия, «силы».

Деррида, как и многие современные постструктуралисты, сле­дует логике теоретиков Франкфуртской школы, в частности

[54]

Адорно, утверждавшего, что любой стандартизированный язык, язык клише является средством утверждения господствующей идеологии, направленной на приспособление человека к сущест­вующему строю. Но если у Адорно эта идея носила явно социаль­ный аспект и была направлена против системы тоталитарной ма­нипуляции сознанием, то у Дерриды она приняла вид крайне абст­рактного проявления некоего «господства» вообще, господства, выразившегося в системе «западной логоцентрической мысли».

В качестве различных проявлений «господствующей идеологии», мистифицированных философскими спекуляциями, выступают позитивистский рационализм, определяемый после работ М. Вебера исключительно как буржуазный; «универсальная эпистема» («западная логоцентрическая метафизика»), которая диктует, как пишет Деррида, «все западные методы анализа, объ­яснения, прочтения или интерпретации» (Derrida: 1976. с. 189); или структура, «обладающая центром», т. е. глубинная структура, ле­жащая в основе всех (или большинства) литературных и культур­ных текстов, — предмет исследования А.-Ж. Греймаса и его сто­ронников.

Основной упрек, который предъявляет Лентриккия в адрес американских деконструктивистов неоконсервативной ориентации, т. е. йельцев, заключается в том, что они недостаточно последова­тельно придерживаются принципов постструктурализма, недоста­точно внимательны к урокам Дерриды и Фуко. Исходя из утвер­ждаемой Дерридой принципиальной неопределенности смысла текста, деконструктивисты увлеклись неограниченной «свободой интерпретации», «наслаждением» от произвольной деконструкции смысла анализируемых произведений (как заметил известный американский критик С. Фиш, теперь больше никто не заботится о том, чтобы быть правым, главное — быть интересным).

В результате деконструктивисты, по убеждению Лентриккии, лишают свои интерпретации «социального ландшафта» и тем са­мым помещают их в «историческом вакууме», демонстрируя «импульс солипсизма», подспудно определяющий все их теорети­ческие построения. В постулате Дерриды о «бесконечно бездон­ной природе письма» (Derrida:1976, с. 66) его американские после­дователи увидели решающее обоснование свободы письма и, соот­ветственно, свободы его интерпретации.

Выход из создавшегося положения Лентриккия видит в том, чтобы принять в качестве рабочей гипотезы концепцию власти Фуко. Именно критика традиционного понятия «власти», кото­рое, как считает Фуко, господствовало в истории Запада, власти

[55]

как формы запрета и исключения, основанной на модели суверен­ного закона, власти как предела, положенного свободе, и дает, по мнению Лентриккии, ту «социополитическую перспективу», кото­рая поможет объединить усилия различных критиков, от­казывающихся в своих работах от понятия единой «репрессивной власти» и переходящих к новому, постструктуралистскому пред­ставлению о ее рассеянном, дисперсном характере, лишенном и единого центра, и единой направленности воздействия (Lentricchia:l980, с. 350).

Эта «власть» определяется Фуко как «множественность сило­вых отношений» (Foucault:1978a, с. 100), Дерридой — как соци­альная «драма письма», X. Блумом — как «психическое поле сражения» «аутентичных сил» (Bloom:1976, с. 2). Подобное пони­мание «власти», по мнению Лентриккии, дает представление о литературном тексте как о проявлении «поливалентности дис­курсов» (выражение Фуко; Foucault:l978a. с. 100) и интертексту­альности, воплощающей в себе противоборство сил самого раз­личного (социального, философского, эстетического) характера, и опровергает тезис о «суверенном одиночестве его автора» (Derrida: 1978, с. 227). Интертекстуальность литературного дискур­са, заявляет Лентриккия, «является признаком не только необхо­димой историчности литературы, но, что более важно, свидетель­ством его фундаментального смешения со всеми дискурсами» эпо­хи (Lentricchia:1980, с. 35i). Своим отказом ограничить местопре­бывание «власти» только доминантным дискурсом или противо­стоящим ему «подрывным дискурсом», принадлежащим исключи­тельно поэтам и безумцам, последние работы Фуко, заключает Лентриккия, «дают нам представление о власти и дискурсе, кото­рое способно вывести критическую теорию из тупика современных дебатов, парализующих ее развитие»(там же).»

4) Последним крупным направлением в рамках деконструктивизма является «феминистская критика». Возникнув на волне движения женской эмансипации, она далеко не вся сводима лишь к тому ее варианту, который для своего обоснования обратился к идеям постструктурализма. В своей же постструктуралистской версии она представляет собой своеобразное переосмысление по­стулатов Дерриды и Лакана. Концепция логоцентризма Дерриды здесь была пересмотрена как отражение сугубо мужского, патри­архального начала и получила определение «фаллологоцентризма», или «фаллоцентризма». Причем тон подобной интер­претации «общего проекта деконструкции», традиционного для западной логоцентричной цивилизации, задал сам Деррида: «Это

[56]

одна и та же система: утверждение патернального логоса (...) и фаллоса как «привилегированного означающего» (Лакан)» (Derrida:1972a, c. 311).

Сравнивая методику анализа Дерриды и феминистской крити­ки, Каллер отмечает: «В обоих случаях имеется в виду трансцен­дентальный авторитет и точка отсчета: истина, разум, фаллос, «человек». Выступая против иерархических оппозиций фаллоцентризма, феминисты непосредственно сталкиваются с проблемой, присущей деконструкции: проблемой отношений между аргумен­тами, выраженными в терминах логоцентризма, и попытками из­бежать системы логоцентризма»(Сиller:1983, с. 172).

Феминисты отстаивают тезис об «интуитивной», «женской» природе письма (т.е. литературы), не подчиняющегося законам мужской логики, критикуют стереотипы «мужского менталитета», господствовавшего и продолжающего господствовать в литерату­ре, утверждают особую, привилегированную роль женщины в оформлении структуры сознания человека. Они призывают кри­тику постоянно разоблачать претензии мужской психологии на преобладающее положение по сравнению с женской, а заодно и всю традиционную культуру как сугубо мужскую и, следователь­но, ложную.