Слухи и их использование

Такая коммуникативная единица, как слух, являясь до­статочно частотным элементом массового общения, значи­тельно реже попадает в обиход общения научного. О расп­ространенности этого явления свидетельствуют данные со­циологических исследований*, где отвечая на вопрос "Часто ли приходится сталкиваться со слухами?", вариант ответа "иногда" дали 65% опрошенных г. Ленинграда (среди опро­шенных с высшим образованием эта цифра оказалась еще выше — 71%). Слухи предоставляют определенный интерес и с чисто теоретической стороны как природой своего са­мостоятельного распространения, так и тем, что средства массовой коммуникации, являясь более организованными, более мощными, в то же время не в состоянии достаточно оперативно приостанавливать распространение этого вида массовой коммуникации. Соответственно борьба со слуха­ми входит в арсенал обязательной работы служб паблик ри-лейшнз**. Одно из определений слухов, принадлежащее Т. Шибутани, гласит, что это "циркулирующая форма коммуника­ции, с помощью которой люди, находясь в неоднозначной ситуации, объединяются, создавая разумную ее интерпрета­цию, сообща используя при этом свои интеллектуальные потенции"***.

Слухи используются и в политике. Так, в преддверии принятия/непринятия украинским парламентом Конститу­ции активно распространялись слухи про готовый прези­дентский указ о роспуске парламента в случае негативного решения, что, в свою очередь, во многом способствовало принятию Конституции. Или такой пример: газета "Зеркало недели" (1996, 19 окт.) упоминает о слухах, сопровождав­ших обсуждение правительственной программы действий в парламенте, которые состояли в упоминании о якобы про­тиводействии ей со стороны президента. И как бы в ответ парламент принял эту программу. Третий пример: в период предвыборной борьбы об одном из кандидатов в депутаты распустили слух, что у него обокрали дачу и вынесли оттуда вещей на сто тысяч долларов. Сразу возникает законный вопрос: если с дачи на столько вынесли, что же у него дома? И кандидат в депутаты не стал депутатом. Так что манипу­ляция слухами уже не в первый раз становится активным моментом политической борьбы.

Каковы коммуникативные характеристики слуха? Со­гласно классификации Ю.В.Рождественского*, для слуха характерна однократная воспроизводимость перед данным слушающим. Второй раз одному и тому же человеку данный слух не пересказывается. При этом важным отличием явля­ется и то, что слух обязательно подвергается дальнейшей циркуляции. Слушающий затем становится говорящим и передает этот слух дальше. Этот тип сообщения можно на­звать самотрансляционным. Для него не требуется создания помогающих внешних условий. И даже более того: проти­водействующие ситуации не всегда в состоянии помешать распространению слуха. Таким образом, мы бы хотели оха­рактеризовать данный тип сообщения таким свойством, как самотранслируемость. К подобным сообщениям относятся также и анекдоты. Другой полюс этой шкалы займут трудно транслируемые сообщения. Затруднения трансляции могут быть вызваны как содержательными аспектами (например, статья по квантовой физике не годится для массовой печа­ти), так и специальными ограничениями, регулируемыми обществом (например, гриф "совершенно секретно", про­цедура спецхранения в библиотеке, архиве). В последнем случае мы можем иметь дело и с самотранслируемым сооб­щением, но для приостановки его трансляции создаются формальные ограничители. Часто они носят временный характер (например, некоторые документы не допускаются к использованию на протяжении какого-то ряда лет). Природа самотранслируемого сообщения такова, что его трудно удержать в себе. Человек в любом случае старается передать его дальше, а передав, испытывает психологичес­кое облегчение. Эта особенность данного вида информации отражена и в фольклоре. Вспомним: цирюльник не мог ус­покоиться, пока не произнес страшную тайну "У царя Мидаса ослиные уши" хотя бы в яму, т.е. фиктивному слуша­ющему. И высказавшись, стал обыкновенным человеком.

Можно предложить несколько объяснений этому свой­ству самотранслируемости:

Во-первых, достаточно часто слух содержит информа­цию, принципиально умалчиваемую средствами массовой коммуникации. Естественно, что подобная информация интересует многих и потому, став доступной, легко переда­ется. Верно и обратное: слух никогда не повторяет того, о чем говорят средства массовой коммуникации. То есть мы имеем следующие соответствия: зона молчания массовой коммуникации соответствует зоне распространения слуха, зона "говорения" слуха равна зоне молчания массовой ком­муникации. Собственно эта модель характерна для любого периода общества. Так, Ж. Лефевр, анализируя возникно­вение страха во Франции два века назад, отмечал, что при слабой распространенности прессы в городах "главными источниками информации оказывались письма (частные и официальные) и рассказы путешественников. Естественно, что все эти источники недостаточно точны и нередко пере­дают слухи, сплошь и рядом совершенно фантастические. Еще хуже обстояло дело с обеспечением информацией сель­ского населения. За небольшими исключениями, информа­ция шла путем устной передачи сведений: чаще всего пол­учали ее на городских рынках. Когда доходили слухи об особо крупных событиях, крестьяне посылали специально­го представителя в город за сведениями"*.

Во-вторых, в более широком плане следует отметить, что слух, вероятно, есть косвенное проявление коллективного бессознательного, определенных архетипических (по К. Юнгу) феноменов. Это ответ на коллективные тревожные ожида­ния, хранящиеся в каждом. Интересно, что на эксплуатации этого свойства человеческой натуры покоится целый пласт явлений массовой культуры. Как написал Н. Кэрролл*, “ужас расцвел в качестве основного источника массового эстетического возбуждения". Подтверждением этого могут служить даже названия типов слухов, классифицируемых исследователями: слух-желание, слух-пугало, агрессивный слух**. Слух как коммуникативная единица опирается на определенные, иногда затемненные коммуникативные на­мерения. Однако он материализует их вовне, проявляет, фиксирует.

В-третьих, слух — это ответ на общественное желание, представление. В нем заключен отнюдь не индивидуальный интерес, а раз так, то наши мерки, выработанные при ана­лизе общения индивидуального, слабо переносимы на этот качественно иной тип общения. Реально слух — это обще­ние толпы. Элементы строгой логики здесь практически не­применимы. В. М. Бехтерев*** писал: "Толпа связывается в одно целое главным образом настроением, а потому с тол­пой говорить надо не столько убеждая, сколько рассчитывая победить ее горячими словами. А когда это достигнуто, ос­тается только повелевать, приказывать и давать всем при­мер, ибо последний действует подобно внушению, чем обычно и пользуются все знаменитые военачальники". И далее: "Всякий индивид, поглощаемый толпой, теряет в тормозящих влияниях и выигрывает в оживлении сочета­тельных рефлексов подражательного характера. В толпе ин­дивид утрачивает благодаря действию внушения значитель­ную долю критики при ослаблении и притуплении нравст­венных начал, при повышенной впечатлительности и поразительной внушаемости".

Важной коммуникативной составляющей, характерной для слуха, является его устность. Слух принципиально при­надлежит неписьменной коммуникации. Он распространяется в устной среде, теряя многие свои качества, попадая на страницы, например, газеты. Там он служит лишь поводом для опровержения или подтверждения, однако не является при этом уже самостоятельной единицей. Мы недооценива­ем сегодня устный тип коммуникации в связи с всепогло­щающим характером письменного общения.

Ю.М. Лотман* подвергает сомнению деление на низшую и высшую стадии по отношению к устной/письменной ком­муникации. Он пишет: "Для того чтобы письменность сде­лалась необходимой, требуются нестабильность историчес­ких условий, динамизм и непредсказуемость обстоятельств и потребность в разнообразных семиотических переводах, возникающих при частых и длительных контактах с иноэтнической средой".

Некоторые наши сообщения и в современном обществе носят принципиально устный характер. Это все бытовые разговоры, разного рода неофициальная информация об официальных событиях, которая может попасть на печат­ные страницы только в мемуарной литературе. Дж. Киттей** справедливо отмечает, что не все виды устной речи могут адекватно фиксироваться письменностью, и общество не выработало этих приемов фиксации сознательно. К подо­бным специфическим явлениям, характерным только для устной формы, Дж. Киттей относит хезитации, исправле­ния, нарушения грамматичности, повторы. Это действи­тельно те элементы, которые старательно редактируются и уничтожаются в письменной речи.

Слухи являются устными по своему функционированию. Однако устность как коммуникативная категория более все­охватывающая и требует к себе серьезного внимания. Этот тип конвенционализации сообщения качественно иной, чем тот, к которому мы привыкли в условиях коммуника­ции письменной. Попытаемся назвать эти особенные пара­метры, поскольку они одновременно будут характеризовать и слух как единицу именно устной, а не письменной сферы. Устность в сильной степени сориентирована на получа­теля сообщения. Только то, что интересно, может передаваться, сопротивляясь естественному затуханию. К. Берк* выделяет психологию информации, характерную для воспри­нимающей аудитории, в отличие от психологии формы, харак­терной для точки зрения создателя информации. Психология информации управляется при этом удивлением и тайной. Ду­мается, что элементы массовой культуры отличаются от куль­туры "элитарной" использованием именно этих аспектов устности. Поэтому массовая культура жестко сориентирована на интересы зрителя (читателя).

Таким образом, перед нами принципиально иное комму­никативное поведение. Оно настолько отлично от принятого, что зачастую оценивается занижено, рассматривается как на­ходящееся за пределами нормы. Слух — также элемент этой инонормы. Его особый характер заключен еще и в особой тематике. События, попадающие в эту сферу, отличаются, как правило, определенной терминальностью. Ср. характерные примеры: смерть известного певца, предсказание грозного землетрясения, самоубийство госчиновника. Назовем такие события терминальными. Действующими лицами в них ока­зываются известные личности: "слух обычно стремится к пер­сонификации и концентрируется вокруг известных людей — писателей, ученых, артистов, спортсменов"**. Таким обра­зом, определенная яркость содержания слуха достигается как терминализацией представленных в нем событий, так и популярностью героев этих событий.

Яркость слуха сродни с подобной же характеристикой зрелшцности театра, мелодрамы. Ясно, что незатухающее сообщение должно быть принципиально выше по яркости, подобно тому как театральное событие должно отличаться от бытового. Но в отличие от громогласности театра, слух можно рассказывать шепотом. Кстати, очень немногие вещи можно сказать, понизив голос. Например, объяснение в любви, но не прогноз погоды. Подобные вещи уже не принадлежат сфере устности.

Исходя из вышесказанного мы можем охарактеризовать слух как самотранслируемое сообщение, осуществляющее свою циркуляцию за счет:

а) отражения определенных коллективных представле­ний, вероятно, коренящихся в бессознательном;

б) устности какиносемиотичной среды функционирования;

в) терминальности представленных событий, популяр­ности их героев, отражающихся в яркости.

События, вытесненные с газетной страницы в передачу через слухи, не одинаковы в разные периоды. То, что ранее могло пройти только на уровне слуха, потом вполне оказы­вается реальным и на газетных страницах. Как писали Ю. Тынянов и Б. Казанский*, "литературный факт — от эпохи к эпохе — понятие переменное: то, что является "ли­тературой" для одной эпохи, то не было ею для предыдущей и может снова не быть для следующей". Подобное можно сказать и о слухе: то, что было в разряде слухов в одну эпоху, становится газетным сообщением в другую. Такой инфор­мационный круговорот связан видимо с тем, что слухи — это как бы кусок текста, сознательно утерянного в рамках официальной культуры. Этот текст противоположен ей и потому не высказывается открыто.

Если официальные факты имеют авторство, то слухи при­нципиально анонимны. Здесь имеет место как бы утрирован­ный вариант разговора с самим собой. Только если дневник — это разговор индивидуального сознания, то слух — это разго­вор коллективного сознания с коллективным же сознанием. Одно из шутливых определений рекламы гласит, что рек­лама — это искусство говорить вещи, приятные для вас. Сле­дует признать, что и слухи представляют собой желаемую ин­формацию. Ведь даже негативные предсказания в них все равно принимаются на веру. Такова наша психология и пси­хология восприятия информации. Точно так же слухи, как и другие явления устной сферы, должны быть признаны реаль­ными коммуникативными единицами нашего общения. Слухи часто используются как элемент международной коммуникации, примером чему может служить война в Афга­нистане. В работе Николая Пикова "Наше оружие — слухи", представленной редакцией как отрывок большой аналити­ческой записки, приводятся конкретные примеры подобно­го рода**. И если теоретически в ней нет ничего нового, то в большом объеме представлены модели распространения слухов на конкретном материале.

Остановимся подробнее на данной работе. Объяснено также внимание к слухам в той конкретной ситуации: с одной стороны, афганцам под страхом смертной казни запрещалось поднимать листовки, с другой: население было в основном неграмотным. Поэтому воздействие иного рода практически было исключено. При этом население принципиально не вос­принимало информацию, идущую от официальных источни­ков, так как было настроено к ним негативно. Ситуация во время войны всегда несет в себе дефицит информации и из-за этого усиление напряженности, желание получить информа­цию любыми иными доступными путями.

Искусственно созданный слух в результате своего ком­муникативного движения обрастает дополнительными под­робностям детализирующего характера, что может увести его немного в сторону от поставленной задачи, но резко повышает его достоверность. Например, слух о передвиже­нии войск "двигался" вместе с датой, которая была более поздней, чем та, о которой говорилось в начале. Слух о во­оруженной стычке в караване менял имя хозяина каравана. Или слух о гибели в засаде отряда моджахедов обрастал под­робностью — среди моджахедов был предатель, который уже найден. Здесь молва не хотела просто гибели моджахеда, его можно было убить только путем предательства.

Слухи при этом позволяли решать вполне конкретные задачи. Так, чтобы удержать от выступления пять полков одного из племен, был запущен слух о передвижении совет­ских войск. Это слух был не единственным: за три дня про­тивник получил четыре такие "надежные" сообщения. Однако потом они были подкреплены невербальными дейст­виями, саперный батальон афганцев стал искать мины на дороге по предполагаемому маршруту передвижения. В ре­зультате ни один из полков так и не двинулся с места, пос­кольку считалось, что русские выступают и лишь ждут под­воза горючего.

Для придания достоверности слухи запускались как только что услышанное сообщение Би-Би-Си. Объявлялось о вводе войск, затем для подтверждения дополнялось, что русским запрещено выходить, и они живут, как и афганские солдаты, в большой тесноте. Первыми прореагировали на этот слух духанщики, завезя большое количество водки.

Были отработаны наиболее эффективные с научной точки зрения места для запуска слуха. Это оказалось базар­ное знакомство, знакомство в чайхане, случайный попутчик в машине, ехавшей в район, контролируемый оппозицией.

Эффективность слуха поддерживалась и опиралась на большой конформизм афганского общества. Запуск слуха об обмене "Стрингеров" на деньги опирался на то, что уже двадцать человек сдали свои ракеты, а в город под усилен­ной охраной русских доставлено более ста миллионов мес­тных денег. "Анализ афганского общества позволил нам за­метить, что определенная часть афганцев легко идет на на­рушения различных запретов, если они уверены, что кто-то неоднократно уже подобные нарушения допускал. Глав­ное — не оказаться первым. В их среде подражание — норма поведения, как в хорошем, так и в дурном, особенно если это сулит материальную выгоду"*. Как видим, слухи — это не только теоретическая истина. Они активно исполь­зуются на практике, в том числе и международной.

И последний пример — фашистская Германия, где до­статочно активно боролись со слухами. Нацисты столкну­лись с тем, что население пересказывало содержание листо­вок, сбрасываемых с самолетов, поскольку там содержались более достоверные военные сводки. Поэтому распростране­ние получила контрпропагандистская деятельность, когда в ответ на конкретные слухи запускались не менее конкрет­ные контрслухи, призванные им противостоять. То есть ус­тная стихия также оказалась в системе управления. Как пишет Р.Э.Герцштейн: "К 1942 году "Третий рейх" быстро превращался в главный центр слухов и сплетен всего мира. Досье, хранящееся в полицейских архивах, содержат неве­роятные, поразительные описания способов их распростра­нения. Там же можно узнать, и насколько опасно было рас­пространять слухи"**.

Схема распространения искусственных слухов в гитле­ровской Германии сходна с тем, как она описывается у Т. Шибутани или использовалась советской армией в Афга­нистане: "Агент в гражданской одежде или военном мунди­ре громко беседовал с товарищем в людном месте, чтобы их могли послушать охочие до новостей жители данной мест­ности. Агент внедрял слух, содержание которого было раз­работано соответствующими органами. Правительство на­деялось, что этот слух в конце концов подавит слух подрыв­ного характера на эту же тему"*. Этот метод не лишен достоверности, хотя бы потому что созданный слух темати­чески закрывает ту же область, в которой функционирует исходный слух, что отражает явную потребность в этой те­матике у населения. Приводятся примеры подобных слухов и контрслухов:

1. Слух: "Большевики не причиняют никакого вреда на­селению в оккупированных ими районах рейха". Контрслух: "Они совершают вопиющие зверства".

2. Слух: Германская 7-я армия окружена в Нормандии".

Контрслух: "Это не так, но союзникам приходится лгать из-за успешных бомбардировок Англии ракетами V-I и раз­ногласий с русскими по поводу Польши".

Что касается бывшего Советского Союза, то Н. Покида видит в его истории несколько очагов распространения слу­хов: 20-30-е годы, 40-50-е годы и вторая половина 80-х. В ответ вводились жесткие методы борьбы, например: "В годы Великой Отечественной войны слухи усиленно распространялись по всей стране, создавали панику, страх, деморализовали население. Вносили дезорганизацию в практическую жизнь людей. И это несмотря на принятый в начале июля 1941 года Указ Президиума Верховного Совета СССР, предустамтривающий за распространение ложных слухов самые жесткие кары. По неполным данным, с 6 июля по 1 ноября 1941 года по этому Указу военные три­буналы осудили 1.423 человека"**.

А. Ситников, возглавляющий фирму "Имиджконтакт", говорит об использовании слухов в предвыборной борьбе, когда бригада из пяти-десяти человек может в течение четырех-пяти дней запустить в городе средних размеров слух или анекдот: "Сначала рассчитываются транспортные мар­шруты целевой аудитории. И вот представьте, в трамвае че­ловек в военной форме начинает обсуждать что-то с пожи­лой женщиной. Главное здесь — задеть население, чтобы весь трамвай начал это обсуждать. Следуют возгласы: "Да нет, этого он не делал! Да это слухи!" Потом идет цепная реакция. Трех-четырех дней достаточно, чтобы весь город знал. А что говорить и с какой интонацией, рассчитывается точно так же, как и то, кто будет этот человек, во что он будет одет"*.

Коммуникатор должен уметь вносить элементы управле­ния не только в официальный дискурс, но и в неофициаль­ный, примером чего и служит работа со слухами.

Глава двенадцатая. Рекламист