Глава xlvii

Влияние "Гамлета" на последующие века. Если ныне живущие люди могут чувствовать заодно с Гамлетом, то,конечно, нет ничего удивительного в том, что драма имела шумный успех усовременников. Всякий поймет, что знатная молодежь того века смотрела ее свосторгом, но что изумляет и что дает представление о свежей мощи Ренессансаи его богатой способности усваивать наивысшую культуру, это тообстоятельство, что "Гамлет" сделался столь же популярен в низших слояхобщества, как и в высших. Любопытным доказательством популярности трагедии исамого Шекспира в следовавшие непосредственно за ее появлением годы могутслужить заметки в корабельном журнале капитана Килинга, сделанные в сентябре1607 г на корабле "Дракон", встретившемся перед Сьерра-Леоне с другиманглийским судном, "Гектором" (капитан Хокинс), на пути в Индию. В этомжурнале значится: "Сентября 5 дня (у Сьерра-Леоне) я, в ответ на приглашение, послал на"Гектор" своего представителя, который там завтракал; после этого онвернулся ко мне, и мы давали трагедию о Гамлете. - (Сент.) 30. КапитанХокинс обедал у меня, после чего мои товарищи играли "Ричарда Второго". - 31(?). Я пригласил капитана Хокинса на обед из рыбных блюд и велел сыграть накорабле "Гамлета", что я делаю с той целью, чтобы удержать моих людей отпраздности, пагубной игры и сна". Кто мог бы представить себе "Гамлета" спустя три года после его выходав свет столь известным и столь дорогим для английских матросов, находившихсяв дальнем плавании, что они были в состоянии играть его для собственногоудовольствия, и играть чуть не экспромтом? Можно ли вообразить более крупноедоказательство самой громкой популярности? Трагедия о датском принце,разыгрываемая простыми английскими моряками на западно-африканском берегу -разве это не характерная иллюстрация культуры Возрождения? К сожалению, повсей вероятности, Шекспир ничего не знал об этом. Возрастающее значение Гамлета в последующие века соответствует егозначению для современников. В поэзии девятнадцатого столетия весьма многоеведет от него свое происхождение. Гете истолковал и пересоздал его в"Вильгельме Мейстере", и этот пересозданный Гамлет напоминает собою Фауста.Когда Фауст был пересажен на английскую почву, тогда возник Манфред Байрона,как настоящий, хотя и отдаленный потомок датского принца. В самой Германиибайроновский характер получил новую гамлетовскую (собственно, йориковскую)форму в едком и фантастическом остроумии Гейне, в его ненависти, его юморе иумственном превосходстве. Берне первый изъясняет Гамлета, как немцасовременной ему эпохи, постоянно вращающегося в заколдованном круге и ненаходящего удобного момента для действия. Однако он чувствует темноту пьесы,и у него встречается следующее тонкое выражение: "Над картиной висит флер.Мы хотели бы снять его, чтобы лучше рассмотреть картину, но сам флернабросан той же кистью". Поколение, к которому во Франции принадлежал Альфред де Мюссе, икоторое он изображал в своих "Confessions d'un enfant du siecle", - нервное,воспламеняющееся, как порох, с преждевременно подрезанными крыльями, безпоприща для своей жажды деятельности и без энергии в проведении своейисторической задачи, многим и многим напоминает Гамлета. И самый, бытьможет, превосходный из мужских образов Мюссе, Лорензаччио, делаетсяфранцузским Гамлетом, опытным в притворстве, медлительным, остроумным,мягким в обращении с женщинами и, тем не менее, оскорбляющим их жесткимисловами, болезненно стремящимся искупить каким-нибудь действием ничтожностьсвоей дурной жизни и действующим слишком поздно, без всякой пользы, в порывеотчаяния. Гамлет, бывший за несколько столетий до того молодой Англией ипредставлявшийся некоторое время для Мюссе молодой Францией, сделался всороковых годах тем именем, которым, по пророческому слову Берне, окрестиласебя Германия. "Гамлет, - пел Фрейлиграт, - это Германия, в ворота которойстрого и безмолвно каждую ночь входит погребенная свобода". Одновременно с этим, но особенно спустя лет двадцать после того,гамлетовский образ, в силу родственных политических условий, приобрелпреобладающее влияние и в русской литературе, где его можно проследить,начиная с произведений Пушкина и Гоголя и кончая Гончаровым и Толстым, междутем как в творчестве Тургенева он прямо занимает главное место. Но миссиямстителя в сознании Гамлета отсутствует здесь; центр тяжести перенесен нанесоответствие между мыслью и делом вообще. И во время расцвета польской литературы в этом столетии был момент,когда поэтам хотелось сказать: Гамлет - это мы. Глубокие черты его характеравстречаются около половины текущего столетия у всех польских поэтическихумов, у Мицкевича, Словацкого, Красинского. С самой юности они находятся в его положении. В их мире связь временраспалась, и они должны вновь связать ее своими слабыми руками. Все они, какГамлет, чувствуют силу своего внутреннего пламени и свое внешнее бессилие;благородные по рождению и по образу мыслей, смотрящие на окружающий ихстрой, как на один великий ужас, склонные в одно и то же время к мечтам и кдействию, к рефлексии и опрометчивым поступкам. Как Гамлет, видели они свою мать, страну, которой они обязаны жизнью, вруках чуждого властителя. Двор, доступ к которому им порой открывается,пугает их, как двор Клавдия путает датского принца, как двор в "Искушении"Красинского пугает молодого героя поэмы. Эти потомки Гамлета жестоки, как ион, к своей Офелии, они покидают ее, когда она их любит всего горячее;подобно ему и они отправляются в ссылку, в далекие, чужие земли, и когда ониговорят, они притворяются, как и он, облекают в метафоры и аллегории смыслсвоих речей. К ним подходят слова Гамлета о самом себе: "Берегись, во мнеесть что-то опасное". Специально польская черта в них - это то, что не рефлексия, а поэзияотнимает у них силы и ставит перед ними преграды. Тогда как немцы этого типагибнут жертвой рефлексии, французы - жертвой распутства, русские - жертвойлени, иронического отношения к самим себе или малодушного отчаяния, поляковсбивает с пути и заставляет жить в стороне от жизни их воображение. Характер Гамлета представляет, как известно, множество различныхсторон. Гамлет - скептик, он - человек, осужденный на бездеятельность своейсовестливостью или осторожностью, он - человек мозга, частью действующийнервно, частью, вследствие нервности, неспособный действовать, и, наконец,он - мститель, притворяющийся безумным для того, чтобы тем лучше совершитьдело мести. Каждая из этих сторон проявляется у польских поэтов. Проблескичего-то гамлетовского встречаются во многих образах, созданных Мицкевичем, вВалленроде, Густаве, Конраде, Робаке. Густав говорит языком философскогобезумия; Конрад предается философским грезам; Валленрод и Робак в целяхмести притворяются или надевают на себя чужой костюм, последний же из нихубивает, как и Гамлет, отца своей возлюбленной. Гораздо более крупную рольиграет гамлетовский характер у Словацкого. Его Корджан - это Гамлет,вдохновленный миссией мстителя, но не имеющий сил ее исполнить. Радикальнозадуманному польскому гамлетовскому типу у Словацкого соответствуетконсервативно задуманный Гамлет у Красинского. Герой "Небожественнойкомедии" Красинского имеет немало общих черт с датским принцем. Он наделенболезненной чувствительностью и воображением Гамлета. Он охотник домонологов и занимается драматическим искусством. У него крайне чуткаясовесть, но он может совершать жестокие поступки. За нелепую мнительностьего природы судьба карает его сумасшествием его жены, приблизительно так же,как Гамлета за его притворное безумие постигает кара в виде действительногопомешательства Офелии. Но этого Гамлета снедает более современная пыткасомнения, нежели Гамлета эпохи Возрождения. Последний сомневается в том,есть ли дух, за которого он ополчается, нечто более, чем привидение. Когдаграф Генрих запирается в "замке Пресвятой Троицы", он не уверен в том, чтосама Пресвятая Троица есть нечто большее, чем призрак. Иными словами, около двух с половиной веков после того, как образГамлета зародился в фантазии Шекспира, мы видим его живущим в английской ифранцузской литературе и, как тип, властвующим над умами немецкого и двухславянских народов. И теперь, через 300 лет после его появления на свет, онповеренный и друг скорбящих и мыслящих людей во всех странах. В этом естьчто-то необычайное. Таким проникновенным взором заглянул здесь Шекспир внедра своего собственного существа, а с тем вместе и в недра человеческойприроды, и так уверенно и смело изобразил он во внешних чертах то, чтовидел, что целые века после того люди различных стран и различных племенчувствовали, как его рука лепила, словно воск, их природу, и в его поэзиивидели, как в зеркале, свое собственное отражение.