Глава lXXx

"Буря" как пьеса. - Шекспир и Просперо. - Прощание с искусством. Хотя "Буря", рассматриваемая как сценическое произведение, лишенадраматического интереса, но пьеса эта, созданная могучим, магическидействующим воображением, до того проникнута льющейся через край поэзией,что, точно небольшой обособленный мир, подавляет душу читателя свойствомвсего совершенного покорять своей власти. Если обыкновенный смертный хочетполучить назидательное впечатление от своей собственной ничтожности ивозвышающее впечатление от неизмеримого величия настоящего гения, то пустьон углубится в этот последний шедевр Шекспира. Ближайшим последствием этогоизучения будет во многих случаях благоговейный восторг. Шекспир творил здесь свободнее, чем когда-либо с тех пор, как оннаписал "Сон в летнюю ночь" и первую часть "Генриха IV". Он мог и должен былтак творить, потому что, несмотря на соображения, с которыми ему приходилосьсчитаться из-за обстоятельства, подавшего повод к этой пьесе, и несмотря настеснения, которые это обстоятельство налагало на него, он здесь более, чемгде-либо в эти позднейшие свои годы, отдался всей своей личностью своейработе. Среди пьес этого периода "Буря" более всех других носит характерсамопризнания. За исключением "Гамлета" и "Тимона" Шекспир никогда еще небыл так субъективен. Можно сказать, что в некоторых отношениях "Буря" написана в прямойсвязи с душевным состоянием поэта в мрачный период его жизни. Эта пьесатрактует вновь о возмутительной неблагодарности, о хитрости и насилии,жертвами которых становятся добрые и благородные люди. Миланский герцог Просперо, погрузившийся в научные исследования ивидевший свое истинное герцогство в своей библиотеке, неосторожнопредоставил управление своим маленьким государством брату своему Антонио;его доверие возбудило вероломство Антонио. Он переманил на свою сторону всехсановников, получивших назначение от Просперо, вступил в союз с врагомПросперо королем Неаполитанским Алонзо и превратил свободный до тех порМилан в вассальное герцогство под верховенством этого короля; брата Алонзо,Себастьяна, он также вовлек в измену, затем произвел неожиданное нападениена брата, низвергнул его и пустил его по морю в утлом челноке вместе стрехлетнею дочерью. Один неаполитанский вельможа, Гонзало, движимыйсостраданием, снабдил лодку не только жизненными припасами, но и новойодеждой, домашней утварью и драгоценными книгами Просперо, на которыхзиждется его сверхъестественная мощь. Лодка причалила к незаселенномуострову. Здесь, благодаря своей науке, Просперо достиг владычества над миромдухов, с ее помощью поработил себе единственного первобытного обитателяострова Калибана и затем сталь жить в тиши и уединении для развития иусовершенствования своего ума, для наслаждения природой и самого тщательноговоспитания своей дочери, посредством которого он ввел ее в такие умственныесферы, в какие княжеские дочери редко проникают. Миновало двенадцать лет, аМиранде только что пошел шестнадцатый год, когда начинается пьеса. Просперо знает, что именно теперь его счастливая звезда находится взените. Он может захватить в свою власть всех своих старых врагов. КорольНеаполитанский выдал замуж свою дочь Кларибеллу за короля Тунисского;свадьба, что довольно-таки странно, состоялась у жениха (но зато это ипервый еще раз, что христианский король празднует свадьбу своей дочери смагометанином), и когда он со всей своей свитой, в том числе и с братом,похитителем миланского престола, находятся на обратном пути на родину,Просперо присущею ему силою производит бурю, забрасывающую всю компанию наего остров, где преступники терпят заслуженное унижение, мешаются в рассудкеи получают, наконец, прощение после того, как королевский сын Фердинанд,созрев через возложенные на него испытания, сделался женихом очаровательнойМиранды согласно тайному желанию Просперо. В "Буре" Шекспир, очевидно, хотел вполне сознательно дать цельнуюкартину человечества, каким он его видел теперь. Здесь - что мы находим унего впервые - встречаются типические образы различных фазисов человеческогоразвития. В то время как Калибан есть тип прошедшего, первобытный житель,животный образ, развившийся до первой, грубой ступени человечества, Проспероявляется типом высшего совершенствования человеческой природы, человекомбудущего, сверхчеловеком, истинным волшебником. За несколько лет перед тем Шекспир, как мы видели, сделал первыйнабросок подобного образа, обрисовав неопределенными контурами Церимона в"Перикле". Просперо представляет собою исполнение того, что лишь смутнообещает главная реплика Церимона: личность, сделавшую себе подвластными всеблагодатные силы, обитающие в металлах, камнях и растениях. Он - существо сцарственным отпечатком, существо, подчинившее себе внешнюю природу; своювнутреннюю, нередко отдающуюся страстным порывам природу приведшее вравновесие, а горечь, накопившуюся под влиянием мыслей о причиненном емузле, потопившее в гармонии, изливающейся из его богатой душевной жизни. Много зла сделано ему, как и всем другим героям и героиням Шекспира изэтого последнего десятилетия (Периклу, Имоджене, Гермионе не менее, чем Лируили Тимону). Против Просперо люди согрешили даже более, чем противчеловеконенавистника; он больше пострадал, больше потерял черезнеблагодарность. Ведь он не в безумной расточительности, как Тимон,растратил свое состояние; он из-за занятий высшего порядка пренебрег своимимирскими интересами и пал жертвой своей беспечности и своего доверия. Зло, которое пришлось претерпеть Имоджене и Гермионе, не имело стольотвратительного происхождения, как зло, которое низвергло его; то злопроистекало из введенной в заблуждение любви, а потому и справедливее моглонайти себе под конец прощение; зло же, предметом которого был Просперо,имело своим источником зависть, корыстолюбие, все лишь низменные страсти.Поэтому он испытан в страданиях, но в то же время и закален ими, так что,когда его постигает удар, он не только не изнемогает бессильно под ним, нотеперь впервые обнаруживает силу, и силу необычную, силу грозную Онстановится великим, непреодолимым чародеем - каким так долго был самШекспир. Дочь, еще дитя, не знает и не понимает всего его могущества, но еговрагам приходится почувствовать его, он играет ими и вынуждает их раскаятьсяв их образе действий против него, а затем прощает их с величавымпревосходством, до которого Тимон никогда не мог подняться, но и без той,все предающей забвению нежности, с которой Имоджена и Гермиона простилираскаявшихся. В его прощении меньше человеколюбия к грешнику, чем того элемента,который так долго и так исключительно наполнял душу Шекспира впредшествовавшие годы, - презрения. Его прощение есть презрительноеравнодушие, не столько равнодушие властелина, знающего, что он может снова,если понадобится, сокрушить своих врагов, сколько равнодушие мудреца,которого уже не особенно трогают превратности в его внешней судьбе. В критических замечаниях, приложенных Ричардом Гарнеттом к этой пьесе вэрвинговском издании, автор весьма удачно разъясняет, что если Проспероможет простить без внутренней борьбы, то это зависит от того, что в душе онслишком мало интересуется утраченным им герцогством или же не чувствуетособенно глубокого негодования по поводу низости, лишившей его престола.Счастье его дочери - вот единственная вещь, сильно занимающая его теперь.Мало того, так далеко заходит его отрешение от дел этого мира, что безвсякого внешнего принуждения он ломает свой волшебный жезл, бросает в моресвою волшебную книгу и становится в ряды простых смертных, не удерживая засобою ничего, кроме своего неприкосновенного сокровища житейского опыта имыслей. Я приведу одно место из Гарнетта, потому что оно замечательнымобразом подходит к представленному в этом сочинении основному взгляду на ходразвития Шекспира "Что эта дон-кихотовская высота духа не озадачивает нас в Просперо, этообнаруживает, как глубоко коренится его существо в тайниках натуры самогоШекспира. Эта пьеса лучше, чем какая-либо другая, показывает нам, чтосделала из Шекспира к 50-летнему возрасту дисциплина жизни. Сознательноепревосходство, незапятнанное высокомерием, живое презрение к посредственномуи низменному, снисходительность, в которой презрение играет весьмазначительную роль, ясность души, исключающая страстную любовь, но отнюдь неисключающая нежность, ум, возвышающийся над нравственностью, нисколько,однако, не умаляя и не искажая ее; вот те духовные черты его, в развитиикоторых светский человек шел в один уровень с поэтом, и которые к этомумоменту соединились над тем и другим в лучезарное сияние совершеннейшегоидеала". Иными словами, его собственная природа перелилась в природу Просперо.Поэтому Просперо не только великодушный и великий человек, но он гений,изображенный, заметьте это, символически, а не представленныйпсихологически, как в "Гамлете". Вне Просперо, слышимо и видимо, находитсякак внутреннее, так и внешнее сопротивление, которое ему пришлось побороть. Два образа, воплотившие в себе эту духовную силу и это сопротивление,принадлежат к превосходнейшим созданиям, какие когда-либо порождалхудожественный дар поэта. Ариэль и Калибан, это - существосверхъестественное и существо животно-естественное, наделенные всемиэлементами человеческой жизни. Не путем наблюдения, а путем творчествавозникли они. Что Просперо есть человек будущего, сверхчеловек, сказывается, преждевсего, в его владычестве над силами природы. Он считается волшебником, и вумершем в 1607 г. недюжинном ученом и добросовестном человеке, который самверил, что может вызывать духов и демонов, за что и пользовался высокимуважением со стороны своих современников, Шекспир нашел модель для внешнегооблика Просперо. Само собою разумеется, что человек, вооруженный хотя бынезначительной долей достигнутого в наши дни знания природы, представлялсябы во времена Шекспира непостижимым и непреоборимым волшебником. Такимобразом, в Просперо Шекспир лишь бессознательно опережает уровень развитиясвоей эпохи. Вместо того, чтобы дать ему только волшебный жезл, поэт, в интересахпоэтического оживотворения, предпочел дать ему в услужение сами силы природыи создал Ариэля согласно своей собственной поэтической программе в комедии"Сон в летнюю ночь" (V, 1):...Пока его воображенье Безвестные предметы облекает В одежду форм, поэт своим пером Торжественно их все осуществляет И своему воздушному ничто Жилище он и место назначает. Да, сильное воображенье часто Проказит так, что ежели оно Лишь вздумает о радости - тотчас же Перед собой оно как будто видит И вестника той радости... Таким именно вестником радости и является Ариэль. Стоит ему толькопоказаться, как зритель испытывает уже удовольствие и начинает предвкушатьприятные впечатления. Он единственный добрый ангел, возбуждающий интерес вистории поэзии и действующий как живое существо, - не христианский ангел, адух и эльф, носитель мыслей Просперо и исполнитель его воли силою всехэлементарных духов, которыми повелевает великий чародей. Он как бы эмблемагения самого Шекспира, он поистине "доброжелательный, задушевный дух",обладанием которого, по выражению Шекспира в 86-м сонете, хвалился Чапман.Поэтому его тоска по освобождению от своей службы имеет совершенно особеннуюи трогательную символику, как тоска по отдыху, которую испытывал генийсамого Шекспира. У него вездесущая фантазия и способность ее к превращениям. Он скользитпо морской пене, несется по резкому северному ветру, зарывается в замерзшуюземлю. То он является духом огня и вызывает ужас, то вспыхивает в видеразделившегося пламени вдоль мачты, на реях, вдоль бушприта корабля, то сбыстротою самой молнии вытягивается в одну огненную струну. Он превращаетсяв сирену, играет и поет обольстительные песни, он то видим, то невидим. Онсам точно чарующая музыка, точно звуки, носящиеся в воздухе, в которыхслышится то лай собаки, то пение петуха, то мелодический плеск волн. Ибо посамой сути своей природы и по своему имени он дух воздуха, мираж, световая извуковая галлюцинация. Он - птица, он может играть роль гарпии, можетотыскивать свой путь среди мрака, может в полночь доставать росу сзаколдованных Бермудских островов; он верно и усердно служит добрым, пугает,смущает и дурачит злых, он пленителен и легок, он быстр, как молния. Он был прежде на службе у колдуньи Сикораксы, но она озлобилась противнего и замуровала его в трещину расщепленной сосны, откуда последолголетнего заключения он был освобожден лишь волшебною силою Просперо.Поэтому он и служит ему в отплату, но все же постоянно томится по свободе,обещанной ему по истечении известного срока; хотя природа его - воздух, онможет все-таки чувствовать жалость и вызывать в себе чувство преданности,которое, собственно, не питает. Тем не менее, подневольное состояние таксильно мучит его, что он с нетерпением ждет дня, когда пробьет час егосвободы. Если Ариэль есть, таким образом, дух воздуха и пламени, природакоторого заключается в проказах и музыке, стихией Калибана является земля;он нечто вроде земноводного, существо, созданное из тяжелых и грубыхэлементов, которое Просперо из животной жизни возвысил до жизничеловеческой, не имев, однако, возможности приобщить его к действительнойкультуре. Когда Просперо только что прибыл на остров, он ласкал Калибана,часто трепал его по плечу, давал ему пить воду с ягодным соком, научил егоназывать "большую свечу и меньшую свечу", дал ему место в своем доме ипостепенно сообщил ему искусство речи. Но все изменилось, когда Калибан всвоем диком вожделении посягнул на Миранду. С той поры Просперо сталобращаться с ним, как с рабом, и пользоваться им, как рабом. Замечательно,что Шекспир положительно не хотел заклеймить Калибана как грубое ипрозаическое существо, не имеющее соприкосновения с поэзией очарованногоострова. Тогда как вульгарные иностранцы, Стефано и Тринкуло, говорят побольшой части прозой, речь Калибана постоянно ритмична, - больше того, лишьнемного найдется стихов в этой пьесе, столь мелодически прекрасных, как те,которые срываются с его животных губ. Это как бы воспоминание о том времени,когда он жил в пределах очарованного близ Просперо и Миранды в качестве ихтоварища. Но с тех пор, как из их товарища он сделался их рабом, всякаяблагодарность за прежние благодеяния исчезла из его души, и язык, которомунаучился, он употребляет на то, чтобы проклинать своего господина,похитившего у него, первобытного жителя, его царство. В речах его слышитсяненависть дикаря к цивилизованному завоевателю. Мы видели, что в этот период своего творчества Шекспир в силуотвращения к порокам придворной и культурной жизни имел склонность мечтать очем-то вроде естественного состояния, далекого от всякой цивилизации("Цимбелин"). Но его инстинкт был слишком верен, его мудрость слишком здравадля того, чтобы он когда-либо, вместе с утопистами своего времени, могверить в первобытное, естественное состояние как состояние невинности идушевного благородства; или в золотой век, предшествовавший будто быисторической эпохе. Калибан есть, между прочим, протест против этогосумасбродного представления, и Шекспир прямо осмеял фантастические бредниэтого рода, списав и вложив в уста Гонзало строки Монтеня об учрежденииидеального государства без торговли, без властей и науки, без богатства ибедности, без хлеба, вина и масла и без какого бы то ни было труда, сосчастливою праздностью для всех. Калибан есть, следовательно, человекпервобытной эпохи, человек прошлого, но в таком смысле, однако, что в нашидни один философ с поэтическим складом ума (Ренан) нашел в нем характерныечерты черни вообще. Поучительно было видеть, как мало понадобилось Ренануприспособлений для того, чтобы сделать из него современный символ ипоказать, как Калибан (понимаемый как глупая, лукавая демократия), если егопричесать и умыть, может ничуть не хуже старой аристократически-клерикальнойдеспотии говорить консервативным тоном, покровительствовать искусству,милостиво сочувствовать науке и т. д. Калибан у Шекспира является порождением дьявола и колдуньи Сикораксы, исамо собою разумеется, что при таком происхождении ему трудно возвыситься доангельской доброты и чистоты. Но так как он, впрочем, скорее стихийная сила,чем человек, то он не возбуждает в душе зрителей ни негодования, нипрезрения, а доставляет истинное удовольствие. Он задуман и выполнен сбесподобным юмором. Он юмористически символизирует диких туземцев, которыхангличане застали в Америке и которым они преподали благословенные дарыцивилизации в форме алкоголя. Не только остроумна, но прямо глубокомысленната сцена (II, 2), где Калибан, принимающий сначала Тринкуло и Стефано задвух духов Просперо, посланных для того, чтобы его мучить, воображает затем,что Тринкуло был человеком на луне, которого в былые дни Миранда показывалаему в чудные лунные ночи, и начинает поклоняться ему, как своему богу,потому только, что он владелец бутылки с небесным напитком, и приложив ее кего губам, тем привел его в дивное опьянение, вызываемое "огненной водой". Между этими двумя символами самой высшей культуры и самой грубойприроды Шекспир поместил юную деву, которая столь же благородна телом идушой, как ее отец, но так всецело и так исключительно дитя природы, чтоповинуется без сопротивления своим инстинктам, следовательно, иестественному влечению любви. Она противопоставлена изображенному в Проспероидеалу мужчины, олицетворяя в себе то, что достойно удивления в женщине(отсюда имя Миранда). Для того, чтобы сохранить ее совершенно нетронутой инепосредственной, Шекспир сделал ее почти столь же юной, как свою Джульетту,а чтобы усилить еще более впечатление девственной нетронутости, онвоспользовался чертой, которую применяли и которой злоупотребляли испанцы вовторой половине семнадцатого столетия, - заставил ее вырасти в такойобстановке, где она никогда не видала ни одного молодого существа другогопола. Отсюда взаимное восхищение при встрече ее и Фердинанда. Она говорит (вконце первого действия): Что это! Дух? О Боже, как он смотрит Вокруг себя! Поверь мне, мой отец, Хоть облечен в чудесную он форму, Но это дух! Когда Просперо отрицает это, она продолжает: Готова я божественным созданьем Его назвать. В природе ничего Прелестнее его я не видала! Фердинанд не уступает ей в выражениях восторга: Откройся мне, о чудо из чудес - Ты созданная дева или нет? Просперо, величие которого столько же обнаруживается в его власти надлюдьми, как и в его господстве над природой, Просперо, и никто иной,соединил Фердинанда и Миранду, и хотя он и притворяется разгневанным напритягательную силу, которую они чувствуют друг к другу, тем не менее онзаставляет все между ними произойти точь-в-точь так, как он хочет, и как онэто предусмотрел. Просперо глядит в человеческие души так же уверенно, как сам Шекспир.Что Просперо играет роль Провидения относительно всех окружающих его, этотак же неоспоримо, как и то, что Шекспир исполняет подобную роль поотношению к созданным его фантазией образам. Это почти аллегорическая черта,когда Просперо показывает своим иностранным гостям обоих молодых людей,играющих в шахматы; они играют, как хотят, но в то же время играют так, какдолжны играть. Но помимо этого, в том, как Шекспир изобразил Просперовоспитателем и наставником влюбленной парочки, есть нечто почтисубъективное. Из его неоднократно повторяемых советов Фердинанду неследовать внушениям страсти, а выказать воздержанность, пока не настанет чассвадьбы, Гарнетт хотел заключить, что пьеса была представлена за несколькодней до совершения брачной церемонии между царственными обрученными. Однакоэти увещания едва ли относятся так или иначе к герцогу как жениху. В такомслучае они ведь были бы бестактностью, даже дерзостью. Нет, гораздо скорееследует думать, как мы уже упоминали выше, что за ними кроетсямеланхолическое признание и чисто личное воспоминание. Шекспира нельзязаподозрить в формализме в эротических вопросах. В "Мере за меру"защищается, как мы видели, тот взгляд, что отношения между обоимивлюбленными, навлекшие на них такую жестокую кару, были столь женравственны, как брак, хотя заключены без обрядов. Он говорит,следовательно, не из формализма, а на основании собственного опыта. Теперь,когда он мысленно уже находится на обратном пути в Стрэтфорд и живетпредставлением о том, что там ожидает его, он вспомнил, что когда-то он сами Анна Гесве не захотели дождаться брачной церемонии, и назвал, какнаказание за это, знакомое ему проклятие (IV, 1). Раздор, презренье с едким взором И ненависть бесплодная тогда Насыпят к вам на брачную постель Негодных трав столь едких и колючих, Что оба вы соскочите с нее. Шекспир, как мы уже заметили, заимствовал из того или другого источникату черту, что молодой поклонник должен выдержать предварительный искус -носить дрова. Заимствуя ее, он как будто хотел изобразить служение из любвипрекрасной и великой привилегией человека. Для Калибана всякое служение естьрабство; на пространстве всей пьесы он рычит о свободе и никогда не рычит оней так громко, как когда он пьян. Но и для Ариэля всякое служение, дажеслужение высшему существу, есть пытка. Один только человек служит срадостью, когда он любит. Поэтому Фердинанд без ропота и даже судовольствием несет возложенную на него тягость ради Миранды (III, 1): Прекрасная, я по рожденью принц, А может быть, теперь уже король...... Но слушайте, что скажет вам душа: Лишь только вас я увидал, Миранда, Невольно я вам предался вполне, Душа моя рванулась к вам навстречу; Я сделался покорным вам рабом, Я сделался послушным дровосеком Для вас, для вас! И она, со своей стороны, точно так же чувствует, что служить естьблаженство: Хотите ли, я буду вам женой? А если нет - умру служанкой вашей. Вы можете не взять меня в подруги, Но быть рабой вы мне не запретите. И в силу совершенно родственного чувства Просперо возвращается в свойМилан, чтобы выполнить обязанности относительно герцогства, к управлениюкоторого он отнесся когда-то небрежно. В "Буре" встречаются некоторые аналогии со "Сном в летнюю ночь". Какздесь, так и там перед нами фантастический мир. Как здесь, так и тамнебесные силы играют земными безумцами. Способ, посредством которого Калибанв пьянице Тринкуло видит бога, напоминает влюбленное обожание, котороечувствует Титания к ослу Основе. Обе пьесы предназначены для представленийво время свадебных торжеств. Но какая противоположность между ними! "Сон влетнюю ночь" написан Шекспиром около того времени, когда ему исполнилось 26лет, и написан как одно из его первых самостоятельных поэтическихпроизведений и как его первый триумф. В этой комедии все - лето. "Буря",напротив, написана незадолго до того дня, когда Шекспиру исполнилось 49 лет,и написана как прощание с искусством, с жизнью художника, и все в этой пьесе- осень. Ландшафт пьесы весь целиком - осенний ландшафт, а время года - периодосеннего равноденствия, сопровождающийся бурями и кораблекрушениями. Стщательным искусством поэт позаботился о том, чтобы все растения, здесьупоминаемые, даже те, которые встречаются лишь в виде сравнений, были всеосенние цветы, осенние плоды или растения, появляющиеся преимущественноосенью в северном ландшафте. Ибо, несмотря на южное положение острова и навстречающиеся здесь южные имена, климат представлен северным и довольносуровым. Даже реплики богов, например Цереры, указывают на то, что действиепроисходит в конце сентября, - соответственно с жизненным периодом инастроением Шекспира в эту пору. И ничего не упущено для того, чтобы вызвать это настроение. Грусть огибели всего земного, выраженная в большой реплике Просперо о бесследномисчезновении всякой жизни, гармонирует со временем года пьесы и с основнымвоззрением Шекспира в этот момент: мы сотканы из того же вещества, как нашигрезы; глубокий сон прежде, чем мы пробудимся к жизни, и глубокий сон послетого. И разве не субъективно звучит то место, когда в последней сцене пьесыПросперо говорит: А там от вас я удалюсь в Милан, Где буду только думать о могиле. Разве не чувствуется здесь, что Стрэтфорд был Миланом поэта, как тоскаАриэля по освобождению от его службы была тоской по отдыху его собственногогения? Довольно с него было тягости труда, довольно утомительногочародейства фантазии, довольно искусства, довольно жизни в большом городе.Сознание тщеты всяких стремлений наполнило его душу. Он не верит в прочностьсвоей деятельности, не ждет никаких результатов от дела своей жизни:...Теперь забавы наши Окончены. Как я уже сказал, Они теперь исчезли в высоте И в воздухе чистейшем утонули. Как Просперо, он когда-то ради служения искусству, странствуя по океанужизни, пристал к очарованному острову, где сделался господином и владыкой,повелевал духами и имел духа света своим служителем, духа зверства своимрабом. По его велению, как по велению Просперо, разверзались могилы и образыминувшего воскресали из мертвых волшебною силою его искусства. Поэтому ислова, которыми Просперо открывает пятый акт, вылились из его собственныхуст, несмотря на все мрачные мысли о смерти и все усталые мысли о покое: Мои дела приходят к окончанью, Послушен мне могучий духов сонм И действуют прекрасно заклинанья, А время все по-прежнему идет, Под ношею своей не спотыкаясь. Вскоре все совершено, и наступает час свободы для Ариэля. Разлука междуповелителем и его гением далеко не лишена грусти. Поэтому прежде всего:...Мой милый Ариэль! Мне жаль тебя; но будешь ты свободен. Ибо Просперо обещал сам себе и твердо решил положить отныне конецсвоему чародейству. Поэтому он и говорит напоследок: Свободен будь и счастлив И вновь к своим стихиям возвратись. От собственного имени он уже простился со своими эльфами, и никогда ещена сцене Шекспира не звучали до такой степени субъективно словавоспроизводимого актером образа, как когда Просперо говорит: От этих сил теперь я отрекаюсь! Лишь одного осталось мне желать: Мне музыки небесной нужны звуки! Я раздроблю тогда мой жезл волшебный, И в глубь земли зарою я его, А книгу так глубоко потоплю, Что до нее никто не досягнет. Раздается торжественная музыка, и последнее "прости" Шекспира егоискусству сказано. Сотрудничество над "Генрихом VIII" и разработка и постановка на сцену"Бури" были последними плодами деятельности Шекспира для театра. По всейвероятности, он только выжидал окончания придворных празднеств для того,чтобы осуществить давно лелеянный им план покинуть Лондон и возвратиться вСтрэтфорд. Весьма вздорная острота Бена Джонсона по поводу его последнегошедевра, выходка против those, who beget tales, tempests and such likedrolleries (тех, которые сочиняют сказки, бури и тому подобные формы), ужене застала его в Лондоне. Говоря о его стараниях увеличить свой капитал и оприобретении им домов и земель в Стрэтфорде, мы доказывали, что он с давнихпор должен был иметь цель покинуть столицу, отказаться от театра и отлитературы для того, чтобы провести в родном городке последние годы своейжизни. Если по окончании "Бури" он еще отсрочил исполнение этого намерения,то всего лишь четыре месяца спустя произошло событие, которое должно былодать ему последний, решительный толчок к отъезду. Как известно, в июнемесяце 1613 г. под вечер, во время представления "Генриха VIII", театр"Глобус" загорелся и весь погиб в огне. Так превратилась в дым и бесследноисчезла арена деятельности Шекспира за все эти долгие годы. Вероятно, онимел свою долю в театральных декорациях и костюмах, которые все целикомсгорели. Во всяком случае, все находившиеся в театре рукописи егомногочисленных пьес, все эти неоценимые сокровища погибли в пламени - длянего, несомненно, горестная, для потомства же незаменимая потеря.