Путь разума в поисках истины

Невозможно человеку, хотя бы в какие-то минуты своей жизни, не волноваться вопросами: «Зачем я живу, каков смысл всего существующего, куда все уходит, что есть исти­на?» Для многих они становились вопросами жизни и смерти.

Вот, например, как переживал их игумен Никон (Воро­бьев, 19бЗ), один из подвижников благочестия XX в. (см. его «Письма духовным детям»). Жажда ответа на эти вопро­сы у него была так велика, что он, будучи студентом, все свои последние копейки, часто в прямом смысле сло­ва — оставаясь без куска хлеба, тратил на книги. А читать удавалось только ночью. Сначала он весь ушел в науку. Сле­дил за всеми последними ее достижениями. Надеялся, вот-вот наука скажет последнее слово и вся истина будет от­крыта. Увы, чем больше он узнавал, тем больше разочаровывался в ее возможностях сказать что-либо о смысле жизни. Этот вопрос науку, оказывается, вообще не интересовал.

Обратился к философии. Изучил французский и немец­кий языки. Одно время особенно увлекся А. Бергсоном. Бла­годаря потрясающей работоспособности и незаурядной та­лантливости его познания в философии достигли такого уровня, что даже преподаватели иногда обращались к нему за консультацией. Однако и погружение в философию не принесло ему желаемых результатов. «Изучение филосо­фии, — говорил он в конце своей жизни, — показало: каж­дый философ считал, что он нашел истину. Но сколько их, философов, было? А истина одна. И душа стремилась к дру­гому. Философия — это все суррогат; все равно, что вместо хлеба давать жевать резину. Питайся этой резиной, сыт бу­дешь? Понял я, что, как наука ничего не говорит о Боге, о бу­дущей жизни, так не даст ничего и философия. И совершен­но ясен стал вывод, что надо обратиться к религии»⁴¹.

В 1914 г. он, блестяще окончив реальное училище, предпринимает последнюю попытку найти смысл жизни вне Бога, вне Церкви — поступает в Петроградский психо­неврологический институт. Но здесь его постигло не меньшее разочарование. «Я увидел: психология изучает вовсе не человека, а «кожу» — скорость процессов, апперцепции, па­мять... Такая чепуха, что отвратило тоже самое». После пер­вого курса он ушел из института. Наступил тяжелейший ду­ховный кризис. Стала приходить мысль о самоубийстве.

И вот однажды летом 1915 г., в Вышнем Волочке, когда он вдруг с особой остротой ощутил состояние полной безысходности, у него как молния промелькнула мысль о детских годах веры: а что если действительно Бог сущест­вует, должен же Он открыться? И он — неверующий! — из глубины души, почти в отчаянии воскликнул: «Господи, ес­ли Ты есть, откройся мне. Я ищу Тебя не для каких-нибудь земных целей. Мне одно только надо: есть Ты или нет Те­бя?»... И Господь открылся! Открылся так, что «я восклик­нул: «Господи, пусть со мной будет что угодно, какие угодно скорби, какие угодно мучения, только не отринь меня, не лиши меня вечной жизни». Я от всей души, совершенно со­знательно говорил: «Ничего мне не надо, никакой семей­ной жизни, ничего не хочу, только устрой так, чтобы мне не отпасть от Тебя, быть с Тобой».

«Невозможно передать, — говорил отец Никон, — то действие благодати, которое убеждает человека в существо­вании Бога с силой и очевидностью, не оставляющей ни малейшего сомнения. Господь открывается так, как, ска­жем, после мрачной тучи вдруг просияет яркое солнце: ты уже не сомневаешься, солнце это или фонарь кто-нибудь зажег. И Господь так открылся мне, что я припал к земле со словами: «Господи, слава Тебе, благодарю Тебя. Даруй мне всю жизнь служить Тебе. Пусть все скорби, все страдания, какие есть на земле, сойдут на меня, только дай мне не от­пасть от Тебя, не лишиться Тебя».

«И вот после этого я услышал звон большого колокола. Сначала я не обратил на это внимания. Потом, когда уви­дел, что уже третий час ночи, а звон продолжается, то вспомнил слова матери, которая часто повторяла, что к ним приходили старички и говорили, что людям духовным бывает иногда слышен звон с неба». Он долго недоумевал относительно этого звона, опасаясь, не галлюцинация ли была у него. И успокоился, когда встретил в автобиографи­ческих заметках известного профессора-марксиста (впос­ледствии протоиерея) С.Н. Булгакова, описавшего свое об­ращение к Богу, слова: «Недаром все это лето я слышал звон с неба». «Затем я вспомнил и рассказ Тургенева «Живые мо­щи», в котором Лукерья тоже говорила, что слышит звон «сверху», не смея сказать «с неба». Отсюда он сделал вывод, «что вместе с этим духовным переживанием Господь дал мне и в осязательной форме воспринять общение с небом». Господь некоторым людям наряду с внутренним открове­нием являет и особые внешние знаки удостоверения и под­держки.

Так, в какое-то мгновение совершился радикальный пе­релом в мировоззрении, произошло, кажется, явное чудо. Однако это чудо было естественным, логическим заверше­нием пути разума в его искренних поисках истины. Гос­подь открыл ему смысл жизни, дал вкусить, как Он благ, по­знать Истину. Вот что говорил сам о. Никон о своих первых переживаниях после обращения:

«А в дальнейшем уже Господь ведет человека сложным путем, очень сложным путем. Я был поражен, когда после такого откровения Божия вошел в церковь. И раньше ведь приходилось: и дома заставляли ходить, и в средней школе нас водили в церковь. Но что там? Стоял как столб, не инте­ресовался, занимался своими мыслями — и все.

Но когда после обращения сердце немного открылось, то в храме я первым делом вспомнил предание о послах князя Владимира, которые, когда вошли в греческую цер­ковь, уже не знали, где находятся: на небе или на земле. И вот первое ощущение в церкви после пережитого состоя­ния: находишься не на земле. Храм — не земля, это кусочек неба. Какая радость была слышать: «Господи, помилуй!» Это просто неимоверно действовало на сердце; все богослуже­ние, постоянное воспоминание имени Божия в разных формах, песнопениях, чтениях. Это вызывало какое-то вос­хищение, радость, насыщало...

И когда человек вот так придет, припадет ко Господу: «Господи, делай все со мною Сам, я ничего не знаю (на са­мом деле, что мы знаем?), делай со мной, что хочешь, толь­ко спаси», тогда Господь Сам начинает вести человека.

Действительно, ничего еще не знал в то время молодой человек о духовном пути, но припал со слезами к Богу, и Господь Сам повел его: «Повел так, что я после этого года два в Волочке жил, занимался с книгами, молился дома». Это был период «горения» сердца. Он не видел и не слышал того, что делалось вокруг него. В это время он снимал одну половину частного дома в Сосновицах (под Вышним Во­лочком). Ему шел двадцать второй год. За тонкой перего­родкой — пляски, пение, смех, игры молодежи, там весели­лись. Пытались приглашать и его, он был интересен: умный, привлекательный, образованный. Но он потерял вкус к миру.

Два последующие года его жизни были временем не­прерывного подвига, настоящего аскетизма. Здесь впервые познакомился он с творениями святых отцов, впервые по существу с Евангелием. Вот как говорил он в самом конце своей жизни об этом периоде:

«И только у святых отцов и в Евангелии я нашел дейст­вительно ценное. Когда человек начнет бороться с собой, будет стремиться идти путем евангельским, то ему святые отцы сделаются необходимыми и своими родными. Святой отец — уже родной учитель, который говорит душе твоей, и она воспринимает это с радостью, утешается. Как тоску, уныние, рвоту вызывали эти философии и всякие сектант­ские гадости, так, наоборот, как к родной матери, приходил к отцам. Они меня утешали, вразумляли, питали.

Потом Господь дал мысль поступить в Московскую ду­ховную академию (в 1917 году). Это много для меня зна­чило».

Очень интересные и не менее драматические описания пути своего обращения к Богу и познания истины остави­ли, например, Б.И. Гладков в книге «Путь к познанию Бога»; прот. Сергий Булгаков (1944) в «Свете Невечернем». Заме­чателен путь разума в поисках истины современного аме­риканского подвижника иером. Серафима (1982), опи­санный в книге иером. Дамаскина (Христенсена) «Не от мира сего. Жизнь и учение о. Серафима (Роуза) Платинского» (М., 1995).

Основная трудность в познавательной деятельности человека заключается в том, что человеческое общество в целом живет совершенно иными, отличными от Евангелия, идеалами и принципами. Они прекрасно показаны в иску­шениях Христа в пустыне. Их в следующих словах выразил апостол Иоанн: «Ибо все, что в мире: похоть плоти, похоть очей и гордость житейская, не есть от Отца, но от мира се го» (1 Ин. 2, 16). Искушения при этом не просто названы, но и показана их взаимосвязь между собой, определенная иерархическая соподчиненность. В этой иерархии завер­шающей, самой опасной из страстей названа гордость. Она более, чем что-либо другое, искажает по существу дух человека и тем самым закрывает от него конечную цель и истинный смысл жизни и деятельности во всех аспектах. Отсюда становится очевидным, на что прежде всего долж­но быть обращено внимание человека — на выявление и объективную оценку того, что питает эту страсть. В против­ном случае познание будет не только бесплодно, но и губи­тельно для человека и человечества.

При огромном многообразии проявлений гордости у человека нашей цивилизации она с особой силой и откро­венностью выражает себя в культе разума — разума, естест­венно, «ветхого человека» (Еф. 4, 22), т. е. разума, являюще­гося рабом своих страстей (похотей). Этот разум провозглашается мiром высшей инстанцией в решении всех проблем человеческих и требует подчинения ему всех сторон духовной жизни.

Где же, по этому разуму, возможно обретение истины, а с ней блага бытия и смысла жизни? В науке и философии. Наука должна обеспечить первые две «похоти», по Иоанну Богослову, философия — последнюю, указав на ложное ве­личие человека. Именно в научно-техническом прогрессе и философии⁴², а не в Боге и святости жизни, гордость жи­тейская усматривает возможность осуществления извечной надежды человечества стать как боги (Быт. 3; 5). Но к чему ведет эта идея, достаточно красноречиво показывает история первого человека. Поэтому, чтобы каждый искрен­не ищущий истины мог беспристрастно оценить как воз­можности «чистого» разума, так и христианское свидетель­ство об Истине, столь важен анализ познавательной деятельности человека.

Итак, что есть истина?⁴³ В попытке ответить на этот во­прос на арену истории выступают четыре основных пре­тендента: философия, наука, мистика⁴⁴, религия.

Кратко их ответы можно выразить следующим обра­зом.

Философия (та, для которой этот вопрос существует): истина — это искомый результат деятельности «чистого» разума, ибо истина рациональна и может быть выражена в конкретных понятиях и суждениях.

Наука: истина есть адекватное постижение эмпиричес­ки-рациональным путем объективной реальности или (XX в.) полезная модель этой реальности.

Мистика (всех времен): истина есть невыразимое «ни­что», переживаемое личностью в опыте внутреннего с ним слияния, в экстазе. Познание «ничто» глубоко интимно, по­этому оно не связано по существу ни с каким «ортодоксаль­ным» учением, ни с какой религией, присутствуя, однако, в каждой из них.

Христианство: истина есть Сам Бог, непостижимый по существу, но бесконечно познаваемый в Своих действиях (энергиях), многообразно открывающихся человеку. Пол­нота самооткровения Истины-Бога дана человеку в вопло­тившемся Логосе — Господе Иисусе Христе, познание Ко­торого обусловлено строгими законами духовной жизни.

В отличие от философии и науки, методы которых ра­циональны, мистика иррациональна. Религия же как охва­тывающая всю полноту познавательных способностей человека на разных этапах его духовного развития предла­гает разные методы познания Истины, как рационального (научное богословие), так и иррационального (духовная жизнь) порядка.