Anima minima 97

эстетики, чтобы подсказать, как оно должно быть получено.

Айстета являются для души тем же, чем жи­вотные из Ласко для изображающего их человека. Он живет, ими кормясь, без них он гибнет. Но сте­нописец — не тот человек, что питается плотью. И не его вкушающий краски глаз. Он — тот глаз, что возвращает краске душу, которую ей должен, и вновь забирает ее назад. Он не видит ее, он бла­годаря ей просыпается и неусыпно о ней радеет. Взгляд-живописец есть видение отсутствия ощу­щения в его присутствии, видение fort в da*.

Чувственное произведение подобно сексуально­му упражнению, которому предается у края своей кроватки внук Фрейда. Катушка на конце нитки несомненно является подобием его матери. Но, как и в Ласко, разыгрываемое в этой постановке куда значительнее того, что она представляет. Ребенок заставляет предмет исчезнуть за краем кроватки, лопоча «fort», и возвращает его назад с торжеству­ющим «da». Здесь разыгрывается не что иное, как превращение вида в видение и явленности в по­явление. Появление — это явленность, отмеченная печатью своего исчезновения. Искусство ставит на чувственное клеймо смерти. Оно похищает ощуще­ние у ночи и оттискивает на нем штамп тьмы.

Фрейд где-то признается, что не может опре­делить «сексуальное», но не может также и его не признать. Душа сексуальна, как и чувственна, она существует только порабощенной связанным с переносом объектом и преследуемой возможно­стью его измены. В игре ребенка этот объект, как

* fort — прочь, da — вот (нем.)