Anima minima 99

противостоит потворству характеризующей совре­менную культуру манере? Единственный их общий мотив — это нигилизм. Но культурное состоит в том, чтобы его затемнить, художественное — раз­работать.

Из этого решения встает вопрос, и он не нов: со­здает ли философия произведения? Философство­вание, конечно лее, не составляет культурной дея­тельности. После Сократа, философствовать — это писать. Но что же в философском письме от сти­ля? Адресуется ли оно хоть когда-нибудь к ани-ме? Даже самые стильные из философских писа­ний, платоновские диалоги, откровенно не призна­ют, что искусство воздает должное чувственному. Если философскому письму и случается подчи­ниться требованиям стиля, то лишь, можно ска­зать, наперекор самому себе. Подобная оплош­ность служит признаком того, что мысле-тело, отодвинутое мысле-разумом, будоражит его и ему сопротивляется.

Эстетика была бы в философии актуальна, ес­ли бы айстесис прекратил появляться в философ­ском дискурсе в качестве игнорируемого симпто­ма. И, дабы в этом преуспеть, недостаточно, чтобы этот дискурс признал свою забывчивость, нужно, чтобы он проработал сопротивление, которое пря­мо в его собственной артикуляции оказывает ани-ме анимус*. Но рассуждение не есть работа, и, рассуждая, не излечиться от одержимости рассуж­дением. Как и безрассудствуя. Нужно отделить яв-ленность слов от сцепленности их появления. Это отделение достигается аскезой стиля. Я ни в коей

дух (лат.)

100 ЖАН-ФРАНСУА ЛИОТАР

мере не заключаю отсюда, что актуальность эс­тетики требует от философа, чтобы он стал ху­дожником от письма, то есть поэтом. Напротив, важно, чтобы между поэмой и матемой, как го­ворит Ален Бадью*, или, скорее, в ткани как той, так и другой, упрямо вопрошало о своих свойствах и тем самым беспрестанно себя экспроприировало рефлектирующее письмо.

Стоит ли в конце концов добавить еще пару слов, чтобы предотвратить ошибку интерпретации? Ряд вышеизложенных соображений относится только к анима минима**, тому аффекту, который рож­дается из этого чувственного появления. Я назы­ваю эту душу минимальной, поскольку, как ми­нимальное условие эстетики, она включена в ее самое строгое понимание. Мы представили ее вне непрерывности, без памяти и без разума (ни об­разов, ни понятий), дабы подобраться как можно ближе к тайне ощущения — этой чувственной ма­терии (звук, запах и т. п., к которым в предва­рительном порядке и с оговорками можно присо­единить слово и фразу, если правда, что литера­тура обращается с ними как с материей языка), этой чувственнной материи, пробуждающей аф­фект. «Краткое чувство рождаемо событием, вы­шедшим из ничего»; возможно, высказать подоб­ное утверждение под силу только архи-эпохе *** ощущения. Каковое погрузило бы в мучительную

* См.: Ален Бадью, Манифест философии, СПб.,

Machina, 2003.

** мельчайшая, минимальная душа (лат.) *** первоэпохе, пра-воздержание от суждения [об ощущении] (греч.)

ANIMA MINIMA 101

неопределенность предубеждения не только в от­ношении мира и субстанции, но и в отношении субъективности и жизни.

В заключение доставлю суровости этой неопре­деленности некоторое послабление. Минимальную душу, я уже говорил об этом, следует мыслить без памяти. Но, быть может, это немного слиш­ком или, по крайней мере, требует уточнения. Проснувшаяся, осуществленная чувственным ду­ша не знает, конечно, своего прошлого — в том смысле, в котором мысль нацеливается на былой объект, чтобы снова сделать его актуальным. Но когда чувственное подверглось испытанию худо­жественным жестом уничтожения, претворившим его явленность в появление, пробужденный им то­чечный аффект немедленно приносит с собой эф­фект возвращения. То, что возвращается так слу­чаясь, не локализуемо во времени часов или со­знаний и не сводится к воспоминанию. Нужно пе­ревернуть отношение: случающееся случается как возвращение. Вот почему такой жест всегда наве­вает ностальгию и побуждает к анамнезу.