Новелла о бабке Анне

Мне было около двенадцати лет, когда я ослеп от голода. Позже ярасскажу тебе об этом. Слепота поразила мои глаза зимой сорок второго года,когда мы с матерью были эвакуированы в Поволжье. К лету сорок второго годазрение вернулось, но я был тогда, как костлявый цыпленок. В июне яотправился в деревню наниматься в колхоз, чтобы подкормиться. В колхоз менябрали охотно, тогда требовалась любая пара рук. Но оплатить работутрудоднями и продуктами могли лишь осенью. А мне нужно было есть уже сейчас,летом. И тогда подсказали мне добрые люди пойти работать к бабке АннеСмирновой в богатое волжское село Усть-Курдюм. Бабка Анна согласилась взятьменя и обещала кормить каждый день два раза, а в воскресенье и трижды. И заэто определила она мне дело: доставать воду из колодца и поливать грядки согурцами. Усть-Курдюм стоит на горе. Берег к Волге сходит крутой, обрывистый,метров пятьдесят высотой, и колодец во дворе был глубиной поболее пятидесятиметров. А огород у бабки (впрочем, может быть, и не стара она была, можетбыть, моложе, чем я сейчас, какое у двенадцатилетнего понятие?) был дветысячи квадратных метров, двадцать соток, и все эти квадратные метры оназасадила огурцами. И в то страшное жаркое испепеляющее лето я должен был всеогурцы до последнего кустика поливать обильно, утром и вечером ежедневно.Это значит, надо было поднять с глубины, в которой и воды-то не видать было,до ста ведер, отнести их на гряды и разлить воду по лункам. А в промежуткахмежду утренним и вечерним поливом надо было очистить, отряхнуть все листьяот пыли и грязи, чтобы она не мешала солнцу освещать листья и наливатьогурцы соком. Бабка Анна отменно знала агротехнику!.. И вот я таскал насвоих цыплячьих косточках эти бесконечные ведра и поливал эти бесконечныеряды огурцов; по сухой раскаленной земле между тем не торопясь, немножкобоком передвигались огромные, мохнатые, величиной с мышонка, черныетарантулы, пауки-крестовики. Они чувствовали себя хозяевами положения. Я им,а не они мне уступали дорогу. Бабка Анна хорошо знала не только агротехнику. Ей была знакома ипсихология. Горожане готовы были платить любые деньги за эту довоеннуюзабытую невидаль, за эту сказочную роскошь - за огурцы, за воспоминание освоем счастливом прошлом. И она это знала вперед и сажала у себя на участкене картошку, не просо, не лук, не жито, которые нужны были голодным людям,как сама жизнь, потому не сажала, что их снимешь один раз - и конец, аогурцы все время идут волна за волной, был бы полив, а солнышка в Поволжьесколько хочешь! Вот и зрели на грядах живые деньги. И она увозила в, городмешки огурцов и привозила из города мешки денег. Однажды на разовуюогуречную выручку она прикатила блестящий никелированный велосипед. А ведьбешеные тысячи стоил он тогда! А я таскал и таскал под нескончаемый скрип ворот эти, будто кирпичаминагруженные ведра, рвал свои мышчонки изо дня в день, из недели в неделю безвыходных. Правда, однажды дала она мне с какой-то радости своей жареныхшкварок, целое блюдце (чуть я концы не отдал от этой непривычной пищи), иоднажды разрешила в воскресенье на лодке сплавать на остров, отпустиланарвать и навялить сумку дикого луку нам с матерью на зиму. А ведь все эти тысячи рублей вырастали и устремлялись в ее бездонныемешки не только из благодатной земли, но и из моего непосильного, детскоготруда. Я видел, как самоотверженно, не жалея себя, работали от зари до зариколхозники: женщины, инвалиды, старики и подростки, - я видел, с какимрадушием, с какой русской открытостью делились они всем, чем могли, сэвакуированными к ним горожанами. А бабка Анна не упускала свой случай, онаделала деньги... Саратов eжeвeчерне и еженощно бомбили, горел крекинг-завод. Тысячи тонннефти встали черным непроглядным дымом выше самого солнца. Без конца летелисамолеты на Сталинград. Страна, истекая кровью, боролась на своем последнемрубеже. А бабка Анна возила огурцы, огурцы, огурцы на базар, два раза внеделю. И два раза в неделю привозила мешки денег или мешки тряпья. Вот так,сынок, я в упор увидел, что такое собственник, и какое ему дело до морали, икакое ему дело до своего народа, и какое ему дело до благородства. С тех пор я много книг прочел - умных, насыщенных цифрами, содержащихисторические доказательства того, что капитализм - бесчеловечен. А передмоим взором стояла бабка Анна. Я ведь тогда совсем ребенком был, а она нимоим трудом, ни моей жизнью совсем не гнушалась: деньги не пахнут, деньгипревыше всего! Шли фашисты на Сталинград, а бабка Анна продавала огурцы ипревращала воду, которую я ведрами таскал с безмерной глубины, в золото.Приходили похоронки в Усть-Курдюм, траурный листок за листком, то тут, тотам дико кричала вдова, а бабка Анна качала деньги. И ведь заметь, сынок:собственно говоря, ничего противозаконного она не совершала, а что на нееработал ребенок-недомерок, так ведь она его приютила, от голода спасла...Сила собственности, сынок, - это колоссальная сила, но это античеловечнаясила. Кстати, тебе не приходилось ли читать статью о том, как ретивыйсадовладелец свалил на землю тяжелым колом подростка, забравшегося к нему всад, и долго гвоздил оглушенного парнишку, который, не приходя в себя, черезсутки с небольшим умер в сельской больнице? А собственнику было всего лишьоколо тридцати лет. Может быть, это был родной сын бабки Анны?.. И вспоминаются хорошие стихи: Стряхнуть с себя господ еще не значит Стряхнуть с себя господскуюмораль. Я представляю себе зримо, воочию, не по книгам, сколь безжалостен всвоем ежедневном существовании капитал, способный переступать ради прибылейчерез кровь, через смерть и ребенка, и одного человека, и целых народов! Вотпочему Октябрь для меня - это самое человечное дело, ибо впервые вчеловеческой истории приоритет был отдан не наживе и богатству отдельныхособей, а благу всего народа. Впервые на шахматной доске мировой историипроизошла реальная смена короля. Произошла смена определяющего принципа....А когда осенью я вернулся в город, мать устроила меня помощникомналадчика на пошивочную фабрику, и я стал получать рабочую карточку ивосемьсот граммов хлеба ежедневно. А главное, очень сердечно относились комне швеи в цеху, они помогали сшивать вечно рвущиеся старые ремни на шкивахи не нервничали, когда я не умел сразу наладить включение заглохнувшегомотора. Это были люди!.. Прошли с тех пор уже десятилетия, а я все помню ихдоброту. А потом, первого октября (тогда начинали учебный год позже, чемсейчас), я пошел в очередной - пятый класс. Вот так, к вопросу о самовыявлении как условии счастья и о том, что нелюбая самореализация нужна другим людям. Глава II. ЧТО МЫ МОЖЕМ? РАССКАЗ О ТОМ, КАК Я ЗАГЛЯНУЛ В ВОЛШЕБНЫЙ КОЛОДЕЦ По-моему, ясно, почему человек, который ставит королем на доску своейжизни принцип первичных потребностей не только ограничен с точки зрениявысших человеческих возможностей, но подчас, в определенных обстоятельствах,и просто страшен. Я хотел бы особо остановиться на том, почему подобная ограниченность,почему уровень, который мы обозначим кодовым названием "тепло и сыро", -несчастье. Несчастье для всего человечества и для каждого отдельногочеловека. Я уже хотел раньше повести об этом речь, да мысль о страшноватойсути бабки Анны и ей подобных отвлекла меня. Надеюсь, ты поймешь изследующего рассказа, почему то, о чем я говорю, также является моим кореннымубеждением: я пришел к нему через неопровержимый, личный опыт, непонаслышке. Дело в том, что мне довелось в условиях, правда ужасающих,увидеть, убедиться, сколь огромные возможности таятся в каждом, в каждом безисключения рядовом нормальном человеке. Не стремиться к реализации этихколоссальных внутренних возможностей, жить, как живется, - это все равно,что использовать кусок урана для того, чтобы колоть орехи. А ведь этот жекусок в соответствующих условиях способен осветить и обогреть целые города,может доставить караван судов через полярные льды туда, где люди ждутпродукты, машины и топливо. Так нет же, колем орехи... Я расскажу тебе сейчас историю, которую никому и никогда нерассказывал. Может быть, психологи или врачи способны что-нибудь в нейрастолковать, объяснить. Я не знаю. Знаю лишь одно - богатство скрытыхвозможностей любого человека столь удивительно, что пределов для их развитияи раскрытия нет и не предвидится. Смею полагать, что, когда люди научатсяизвлекать собственные скрытые резервы, человечество совершит такой рывоквперед, равного которому оно не знало за всю свою многолетнюю историю... Теперь слушай. Это было зимой 1942 г. Мне было двенадцать лет. Я ослепот голода. Но прежде чем ослепнуть, пережил совершенно поразительный периодколебаний, какую-то странную амплитуду озарений и жестокой расплаты за них.Это длилось всего лишь несколько суток. Что же это было? Однажды, например, во сне с необыкновенной легкостью я начал складыватьстихи. Они возникали сами, практически без какого бы то ни было труда, почтисовсем без усилий. Помню, что речь моя лилась и лилась, стихи былиудивительно гармоничны, мысль развивалась ярко и охватывала какие-тогромадные этапы истории. И это были не отдельные стихотворения, не отдельныестихотворные строчки, а крайне сложная по замыслу и построению поэма.Причем, когда стихи текли строка за строкой и складывались глава за главой,я уже знал, как бы ослепленный или, наоборот, озаренный сияющим провидением,все ее содержание, весь ее смысл. Великолепные, каким-то необычным ритмом организованные, с богатейшейвнутренней оркестровкой и необычными рифмами, стихи текли и создавалисьцелую ночь. Когда утром я проснулся, то некоторое время еще помнил и смыслпоэмы, и весь ее строй, я помнил некоторые ее сквозные образы, но оченьбыстро, буквально через несколько часов, все это исчезло из памяти. Конечно,мне и в голову не пришло записать хоть что-то из того, что я тогда ещепредставлял себе. Но протекли эти несколько часов, и на смену легкому,удивительному состоянию пришла ужасающая, разламывающая изнутри черепголовная боль. Это была такая невероятная боль, от которой я просто началслепнуть. Сейчас не помню, сутки или двое продолжалась она, но вотпостепенно затихла. Я отошел от этого ужасающего, омертвляющего страдания изаснул. И помню, когда я вновь погрузился в сон, то меня поразилапродолжавшаяся во сне всю ночь игра красок, феерия соцветий. Это было ни счем не сравнимое богатство света. Мне впоследствии приходилось несколько разв жизни видеть северное сияние. Но то, что привиделось во сне, былонеизмеримо красочней. Во сне разгоралась симфония, организованная каким-товнутренним смыслом, непостижимым сразу замыслом, симфония удивительныхсочетаний цвета, которые сменялись одно другим, которые переходили одно вдругое, которые были необычайно напряженными по своей интенсивности. Вабсолютной тишине, в глубочайшем безмолвии звучала сотрясающая всю моюпсихику, все мое сознание фантастическая цветомузыка. Она принесла с собойтакую высшую радость от прикосновения к законам гармонии, недоступным мнесейчас, что я до сих пор помню пронзительный восторг, который охватил всемое существо, когда я осознал, постиг тот высший закон, который определялсочетания, периоды смены и ритм этих цветных чередований, направление ихизменений, переходы оттенков одного в другой. Очевидно, это было постижениекакого-то глубочайшего, наивысшего закона гармонии, общего и для цвета, идля музыки, и для математики. Когда утром я открыл глаза, то все эти цветные трансформации, вся этамузыка цвета стояла перед моим сознанием сначала с тою же степенью яркости,но потом это фантастическое пиршество красок стало бледнеть, бледнеть иисчезло. И после этого все пошло так же, как было прежде: пришла головнаяболь, она возрастала с неимоверной скоростью. Потом была пытка этой больютакая, что я не знаю, как я ее перенес, перетерпел. Она прошла, и в одну из последующих ночей мне опять начал сниться сон,но это был уже совсем другой сон. Это было удивительно простое и легкоесочинение музыки. Музыкальные фразы возникали без всяких усилий, они быличрезвычайно приятными. В отличие от предыдущей ночи, когда, как мне кажется,цвета менялись по очень сложным, каким-то с трудом постижимым симфоническимзаконам, в данном случае особых глубин, как мне помнится, не было. Былаочень хорошо гармонически организованная музыка, с необычными ритмами, сникогда дотоле и никогда впоследствии не слыханными мною мелодиями. Под утроони особенно ощутимо звучали в моей памяти, вплоть до того, что когда япроснулся, то отчетливо помнил очень своеобразный марш. (Я помнил его втечение нескольких лет.) А затем все повторилось... Опять ужасающая головная боль, опять раскалывающийся, разрывающийсячереп, невероятные, бесчеловечные страдания. Могу сказать, что тогда головапревращалась в единый болевой центр, как будто бы весь мозг превратился ввоспаленный нерв больного зуба. Интересно, что в этот момент зрение моеобострилось до невозможного предела. Это было какое-то удивительное,фантастическое зрение, и надо сказать, что не в столь сильной степени, но сдостаточно поразительной силой оно неоднократно возвращалось ко мне ивпоследствии. (Так, например, я мог различить номер на трамвае за два илидаже за три квартала.) Однако что же было дальше? Не буду сейчас рассказывать тебе о сновидениях, в которых я испытывалнастоящее упоение игрой математических законов, изящным решением каких-тотеорем, бесконечно длинным выведением формул, не буду говорить тебе сейчас осовершенно непостижимой скорости вычислений, которые проносились в моеммозгу. Мне открывались тогда сферы чистого знания, с которыми я потомникогда не сталкивался, и все это не составляло для мозга никакихзатруднений. Он работал на предельно возможном высшем уровне, и это не былоусилием, это было наслаждением. Что же было потом? А потом после самых страшных головных болей изовсех, которые были до тех пор, я ослеп. Зрение выключилось, и я остался какбы в абсолютно темной квартире. Но когда спустя полгода зрение вернулось комне, оно было острым и безукоризненно четким, как после капитальногоремонта... Кем я стал? Неплохим, кажется, специалистом, мои профессиональныеработы замечены прессой; коллеги, случается, ссылаются на них, бывает, испорят с ними; я нахожу в своей работе удовлетворение. Но ведь, сознаемсяоткровенно, во всем этом ничего экстраординарного нет! Даже среди нашихзнакомых мы можем насчитать сколько угодно таких, которые превосходят меня:кто - специальной эрудицией, кто - быстротой и гибкостью мышления, кто -находчивостью, кто - остроумием, кто - тактичностью, кто - спортивнымсовершенством. В чем-то я, по-видимому, одарен, в чем-то совершенно бездарен(так, например, дипломата из меня никогда не получится) - в общем, человеккак человек, каких много. Но мне повезло: я получил редчайшую возможность,правда, получил ее ценой невероятных мучений и лишений, - возможностьзаглянуть в тот волшебный колодец, на дне которого сокрыты необыкновенныеспособности человека, возможность проникнуть в потайной ход, ведущий креально существующим бесценным сокровищам, которыми рано или поздночеловечество овладеет.