Античное наследие 5 страница

Золотая середина. Аристотель предложил концепцию добродетели как середины — «великий трюизм Аристотеля» для здравомыслящих (Г. Честертон). Концепция золотой середины есть усовершенствован­ная этика меры, или этика, выступающая за социальную стабильность. Эта концепция содержит намек на автономию. Вместе с тем предлага­емый «срединный путь» является рецептом для осторожных, недоста­точно сильных, не готовых «идти до конца». Можно предположить, что с какого-то момента война и производство перестали интересовать «лучших» горожан. Больше всего они хотели гарантировать себе спо­койную жизнь в мире и согласии и потому искали дружеских взаимоот­ношений с рафинированными — воспитанными и вменяемыми — людьми. Их основным правилом становится правило золотой середи­ны. Но следование нормам порождает осторожную посредственность. Концепция золотой середины Аристотеля означает шаг вперед — отре­чение от концепции «аскетических добродетелей» и шаг назад — отре­чение от концепции гражданских добродетелей, предназначенных для беззаветного и жертвенного служения на благо общества.

Аристотель представляет себе добродетель как середину между двумя пороками, крайностями. Следовательно, совершенство не в том, чтобы быть слишком хорошим, а в том, чтобы быть хорошим и плохим в меру. Но такая система действует не всегда. Ведь крайности встречаются нечасто, да и не все действия имеют середину, например воровство или убийство. Для некоторых пороков нет названия в по­вседневном языке. Словом, лишь часть добродетелей можно истолко­вать как середину. Надо думать, с Аристотелем не согласились бы сторонники христианства, полагающие, что в стремлении к доброде­тели нет предела, а порок нестерпим в любых «размерах».

Итак, этика Аристотеля представляет собой учение о благе (обще­ственно полезном), созданное с позиции гражданского идеализма. Далее, этика Аристотеля есть учение о добродетели, он — величайший

Часть I. Античное наследие

из тех, кто ему следовал (среди добродетелей четыре кардинальных — мудрость, мужество, умеренность и справедливость). Этика Аристоте­ля есть учение о справедливости (о законном и незаконном, о равен­стве и неравенстве, о распределении и воздаянии). Добродетель обо­рачивается у Аристотеля серединой между двумя крайностями, от которых следует воздерживаться. Среднее признается наилучшим. Такое решение возникает потому, что в области индивидуальных дей­ствий нет строгих норм. Аристотель исходит из того, что порочными и добродетельными мы бываем по своей воле. Об этом свидетельству­ют: 1) законы, не позволяющие нам совершать дурные поступки; 2) похвала и порицание; 3) наши собственные действия — они быва­ют различны, т.е. мы добровольно меняем свои намерения. Другими словами, мы знаем о том, что свободны косвенным образом. Отчасти от нас самих зависит, быть ли нам добродетельными. По Аристотелю, добровольность имеет решающее значение для добродетели, этичес­кого поведения. Анализировать свободу (добровольность) следует на примере поступков. Добровольное противоположно насильственно­му и тождественно умышленному. Свободный выбор встречается там, где заранее не установлено, как именно надо поступать, где принима­ется решение и совершается действие, исходя из обстоятельств. Счи­тается, что человек поступил добровольно, когда у действия не было однозначной причины. В поступках нет установленных правил, по­этому мы и обсуждаем, делать или не делать нечто, а если делать, то каким способом. Выбор связан с обдумыванием и обсуждением. Сво­бода нужна нам для действия. Аристотель критиковал популярные концепции апатии. В бездействии нет добродетели. Напротив, чело­век должен действовать сознательно, с намерением достичь своей це­ли и твердо держаться установленных принципов деятельности. Для нас как будто нет ничего нового в рассуждениях Аристотеля, однако он первым ввел в этику понятие свободы выбора и тем самым начал непрекращающиеся споры о свободной воле человека.

Глава 7. Этика Эпикура

Эпикур (341—270 до н.э.) — афинский философ и гражданин, родил­ся и вырос на о. Самос, где находилось большое поселение (колония) афинян. В возрасте 18 лет впервые приехал в Афины для подтвержде­ния и регистрации своего гражданства, а также для прохождения во­енной службы. Семья Эпикура жила небогато: отец Неокл, вероятно, был воспитателем в школе, а мать ворожила и за небольшую плату

Глава 7. Этика Эпикура 55

проводила в домах, куда ее приглашали, магические ритуалы, дабы умилостивить богов и отвратить болезни. Мальчиком Эпикур сопро­вождал ее, нес поклажу и помогал в сеансах магии. По-видимому, уже тогда он составил себе мнение о вреде предрассудков и суеверия.

Эпикур — школьный учитель и необыкновенно плодовитый писа­тель, создавший более 300 сочинений (свитков), в которых, надо за­метить, ни разу не цитировал никаких философов, за исключением, быть может, Демокрита. Христианская цивилизация уничтожила поч­ти все произведения Эпикура — они были полны насмешек и издева­тельств над философами и их хваленой мудростью. Так, платоников он называл «льстецами Диониса», а Платона — «человеком золота», Аристотель, по мнению Эпикура, «распутник, который после того, как промотал наследство, пошел в армию и торговал усыпляющим зе­льем», Протагор — «учился грамматике в деревне», «носильщик и ко­пиист» при Демокрите, Гераклит — «путаник», почитаемый Демокрит и тот — «болтун»¹.

Эпикур обратился к занятиям философией в 14 лет, познакомив­шись с книгами Демокрита. Как выдающийся мыслитель раскрылся в возрасте 36 лет, когда созданная им школа заблистала на фоне дру­гих, постепенно угасавших философских школ. Школа Эпикура рас­полагала сводом «золотых правил», состоящим из 40 позиций.

Эпикур был человеком в высшей степени самоуверенным, свое уче­ние называл не иначе как «изречения оракула». И поскольку он прези­рал грамматику, историю, математику, пренебрегал логикой, а скорее всего, плохо их знал, то исключил все это из своей философии. Его уче­ние состоит из этики и натурализма при полном отсутствии традицион­ной теологии. Будучи продолжателем атомистической теории Демокри­та, он полагал, что и душа человека состоит из атомов, на которые распадается после смерти. Следовательно, нет и не может быть ни за­гробной жизни, ни бессмертия души. Эпикур признавал существование богов, но утверждал, что они не вмешиваются в дела людей. Плутарх от­метил, что боги Эпикура «как рыбы Гирканского моря, от которых мы не ждем ни вреда, ни пользы». По Эпикуру, идея этического всемогуще­го божества внутренне противоречива: «Бог или хочет уничтожить зло и не может, или может, но не хочет, или не может и не хочет, или хочет и может. Если он хочет и не может — он бессилен, что несовместимо с бо­гом; если может и не хочет — он зол, что также чуждо богу. Если не мо­жет и не хочет — он бессилен и зол — это призрак, а не бог. Если хочет и может, что единственно подобает богу, откуда тогда зло? Или почему он

¹ См.: Hicks, R. D. Stoic and Epicurian. N.Y., 1962. P. 155.

Часть I. Античное наследие

его не устраняет?» Эпикур не выдвигал никаких политических целей и не понуждал заниматься общественной деятельностью.

Соотечественники любили Эпикура и почтили его еще при жизни множеством медных статуй, а ученики не скупились на похвалы и бы­ли, говорят, «прикованы к его учению, словно песнями сирен». О нем отзывались как о человеке, любящем Отечество, благочестивом и бла­годарном, кротком и добром, заботливом сыне и брате. Подчеркива­ли его скромность, доходившую до «такой крайности, что он даже не касался государственных дел». Эпикур проповедовал скромность, од­нако завещал ученикам всегда праздновать его день рождения. Он так и не мог скрыть от проницательных взоров свое тщеславие и самодо­вольство. Но Эпикур отнюдь не всем был по вкусу. По мнению крити­ков и недоброжелателей, Эпикур — «самый последний из физиков, самый бесстыдный самосец, словоучительский отпрыск, невежест-веннейший из смертных» (Тимон). По-видимому, в нем было обая­ние, но была и ограниченность.

Эпикур высказывал взгляды «свободомыслящих мещан», которым их мелкое хозяйство, хотя и давало иллюзию самостоятельности, не обеспе­чивало изобилия и роскоши. В угоду этим людям без претензий Эпикур провозгласил свои правила: «живи без боли» и «проживи незаметно». Малообеспеченным слоям предназначалось теоретическое оправдание обособленности и бедности. Эпикур писал в письмах друзьям, что ему довольно воды и простого хлеба: «Пришли мне горшочек сыра, чтобы можно было пороскошествовать, когда захочется». Эпикур придавал большое значение частной жизни. В этом смысле он фактически защи­щал индивидуализм. Вместе с тем был общительным человеком и счи­тал, что общение необходимо для счастливой жизни. Он не мог предать античную традицию восхваления дружбы. Более того, он признает друж­бу высшим благом, хотя дружба смертна, лишь мудрость — бессмертна. Смертное благо он предпочитает благу бессмертному. Дружбой не жерт­вуют ради мудрости. Одиночество мудреца — это нонсенс.

Эпикур отставил в сторону метафизику и сложный концептуализм Платона и Аристотеля, предпочтя им учение о практическом поведе­нии, опирающемся в первую очередь на чувства. Сенсуализм обязыва­ет действовать, а путь дедукции слишком долгий. Недаром, по Эпику­ру, существование есть деятельность, отдых — летаргия. Мышление освобождается у него от наукообразной оболочки и служит не объек­тивной истине, а конкретной личности, внося гармонию в ее отноше­ния с окружающим миром. Эпикур стремился придать больше веса здравому смыслу, нежели науке. Эпикуреизм — это философия здраво­мыслия, а не концептуализм. В ней нет ни грана идеологии.

Глава 7. Этика Эпикура

Этика Эпикура проста, и пишет он очень простым слогом. Это — учение о предпочитаемом и избегаемом, о приятном и одухотворенном образе жизни. Эпикур советует разумно сортировать желания, не брать­ся за слишком трудное и несбыточное, не увлекаться всем подряд, сле­довать только тем желаниям, имея которые нетрудно приспособиться к жизни. Так можно освободиться из тюрьмы событий и политики.

Счастье. Эпикур снял с этики бремя обоснования общественной морали. Нравы и нормы его не интересуют. Он концентрирует внима­ние на желаниях человека, на личной независимости, на стремлении к счастливой жизни. Иными словами, речь идет о том, как человек может сам о себе позаботиться, т.е. уменьшить страдания, получить удовле­творение от жизни, сохранив при этом рассудок и нравственное досто­инство. Счастье, не наносящее ущерба интеллекту и морали, становит­ся во главу угла: Эпикур — «учитель счастья» (А. Шопенгауэр).

Этика Эпикура — сдержанная гедонистическая конструкция, эв­демонизм предусмотрительных. Удовольствия опасны. Желанные блага и счастье — разные вещи. За какой-то чертой удовольствия ме­няют жизнь к худшему. Чтобы жить счастливо, надо регулировать удо­вольствия — отвергать те из них, за которыми следуют боль и страда­ние. Физические чувства выступают у Эпикура критерием добра и зла. Боль — бесспорный симптом зла. Страдание достоверно, и если чело­век испытывает боль, он в точности знает, что такое зло. Если же ни­чего не болит, различить добро и зло трудно. Свобода от физической боли — заветная мечта Эпикура. «Живи без боли» — вот правило эпи­курейцев. Можно подозревать, что критерием добра и зла является подагра или почечные колики. По Эпикуру, удовольствия есть отсут­ствие страданий. Удовольствие — природное благо, но мы выбираем из приятного то, что нам полезно. Полезным и нужным оказывается далеко не все, что приятно, а лишь немногое, т.е. разумно избранная часть приятного, и этим немногим надо удовлетвориться: «пользуйся настоящими удовольствиями так, чтобы не вредить будущим». Полез­ное Эпикур ставит выше приятного. Говоря о полезном, он не сводит полезное к объектам нашей «ненасытной корысти» и критикует стя­жателей: «Если ты живешь по природе, никогда не будешь беден, а ес­ли по мнениям, никогда не будешь богат». Итак, счастье трактуется не как богатство, а как отсутствие боли и благое состояние души. Конеч­ной же целью человека являются телесное здоровье и душевная без­мятежность (спокойствие). Поэтому никуда не надо идти и ничего не надо искать: необходимое дается легко, трудное не необходимо. В ча­стной жизни человек свободен: «нет никакой необходимости жить по необходимости».

Часть I. Античное наследие

Страхи. Эпикур выступал против страха, прежде всего страха смер­ти и страха перед богами. Страх смерти, по его мнению, иррационален для живых и мыслящих существ. Тему смерти он просто вычеркивает из сознания. Эпикурейская аргументация против страха смерти выглядит следующим образом: поскольку смерть есть уничтожение, а ничто не бывает ни хорошим, ни плохим для мертвых, постольку она не являет­ся ни величайшим злом, ни злом вообще. Смерть не воспринимается чувствами. Жизнь и смерть отделены друг от друга: «и действительно, нет ничего страшного в жизни тому, кто всем сердцем постиг (вполне убежден), что вне жизни нет ничего страшного». Однажды смерть при­дет к нам сама, хотим мы того или нет, и не надо приближать ее приход стенаниями, печалью и самоубийством. Напрасно горевать заранее.

Эпикур выступил против «жажды бессмертия» — ведь если отнять это безнадежное, угнетающее стремление, то жизнь станет отрадой. По-видимому, он хорошо знал тех, кого томила «жажда бессмертия», и оспа­ривал их представления. Эпикур — философ настоящего, он не видел ценности в будущем. Неудобная и беспокойная жизнь нуждается в будущем, тогда как счастливая жизнь самодостаточна. Кто много дума­ет о будущем, тот будет напрасно тревожиться в настоящем.

Античное миросозерцание предрасположено к пессимизму. Филосо­фы и поэты сокрушались о горькой участи человека — несчастнейшего из всех живых существ, оплакивали мимолетную отцветающую юность, страдания, выпадающие на долю человека, омрачающие и без того крат­кий век. Эпикур пытался освободить сознание людей от тревоги и пес­симизма посредством разумных доводов и юмора. Побороть пессимизм ему не удалось. Настоящий оптимистический эффект вызвала лишь «благая весть», обещания чистой и лучшей жизни, необыкновенно пре­красного будущего, с которыми обратился к людям Иисус Христос.

Римский историк и философ Плутарх опроверг тезис Эпикура о преимуществах аполитичной, тихой жизни, упрекнув его в том, что призывами к бесславию тот хотел получить несправедливую славу¹. Эпикур, полагал он, честолюбец, не желавший остаться в безвестнос­ти. Сами эти призывы постыдны, поскольку сокрытие пороков, подобно сокрытию болезни, мешает излечению; утаивая свои пороки, люди их укореняют. Они не годятся для людей добродетельных (как, например, Сократ и Ликург), так как не позволили бы им сделать то, что они сделали. Скрытность свойственна предающимся разврату — это им нужен мрак ночи. Зачем же справедливым, благородным, чест-

¹ См.: Плутарх Херонейский. Хорошо ли изречение: «Живи неприметно»//Вестник Древней истории. 1998. № 4.

Глава 8. Киники. Мудрость и бесстыдство

ным жить неприметно? — спрашивает Плутарх. Для талантов нужен деятельный образ жизни. Жизнь — это свет, зримое, и она дана чело­веку для известности. Безвестность — это мрак, погребение заживо.

Глава 8. Киники. Мудрость и бесстыдство

Кинизм — этическая школа в Древней Греции (IV в. до н.э.), более или менее массовое движение эпохи эллинизма. И.М. Нахов, современный исследователь кинизма, пишет: «Кинизм как философская система и соответствующий ей поведенческий стереотип — явление античное, чисто греческое, возникшее на крутых поворотах истории Афин кон­ца V — начала IV в. до н.э., результат тогдашнего кризисного развития и разочарования низов в конвенциональных ценностях рабовладельче­ского общества»¹, в общем, своего рода плебейский элитаризм. Стран­ным образом именно такая, приземленная и разрушительная филосо­фия-комедия развилась в высококультурном афинском обществе. Оригинальный кинизм отличается от более поздних версий и правок и, разумеется, от дегенеративного кинизма².

Киническая философия зародилась в период между Пелопоннес­ской войной, приведшей к ослаблению греческих государств-поли­сов, и воцарением Александра Македонского в 336 г. до н.э. Конец эпохи классической Греции датируется последней четвертью IV в. до н.э., когда в 323 г. умирают молодой царь Александр и старик фи­лософ Диоген из Синопа, а годом позже — Аристотель. Эпоха элли­низма простерлась на 350 лет (от кончины Александра до подчинения Египта Риму в 30 г. до н.э.). На это время приходится расцвет образо­вания, литературы, науки и техники, библиотек, архитектуры и т.д. Недаром философы эпохи эллинизма искали опору не столько в логи­ке, сколько в здравом смысле, разбуженном переменами в обществе.

Философия эллинизма, с одной стороны, представляет собой нео-сократизм (теперь индивидуализм перестали замечать и критико­вать), с другой — «постаристотелизм» (физикализм, реализм, эмпи­ризм становятся нормой). Философы учили «жить согласно природе», иными словами — именно здесь и именно в физическом мире, в духе биологической идеи (она была уже у Платона) и не искать и «не при­мысливать к сущему других миров». Тогда же окреп греческий матери-

¹ Нахов, И. М. Кинизм и цинизм. Отжившее и живое (вместо послесловия) // Ан­
тология кинизма: философия неприятия и протеста. М., 1996. С. 383—384.

² Например, для эпохи Возрождения киники — это всего лишь «пукающие».

Часть I. Античное наследие

ализм, представленный тремя видами рассуждений — о наслаждении, о богатстве и об аскетизме. В кинизме представлены все три, но боль­ше, чем в других, говорится об аскетизме (умеренности).

Эллинизм есть возврат к мыслям Сократа — фанатика добродетели. Кинизм представляет собой, пожалуй, самое оригинальное воплоще­ние сократической традиции: маргинальное философское течение, аутсайдер канонических философских школ — «философия, висящая на собачьем хвосте», шумный нонконформизм, культурный нигилизм, индифферентизм, примитивизм, древнегреческая апология аскетиз­ма, индивидуализм, философия «легкой» жизни и философия никчем­ности, антитеоретическая, вербализованная и одновременно пластич­ная контркультура низших социальных слоев, которые осмысливали собственное отчуждение от стандартов городского производящего и потребляющего среднего класса, реакция этих слоев на заметный рост зависимости и нужды, обнищание эпохи эллинизма, а также платфор­ма экзистенциальной антиполитики, греческий феномен пропаганды.

Кроме того, кинизм — самая радикальная форма античного либе­рализма, поиск натуралистической свободы, какой-то веселый соци­альный критицизм, по сути, абсолютно безвредный и явно флиртую­щий с неуправляемой городской беднотой, забавный и назидающий, отрицающий все трагическое. Это — сатира на нравы, причем крайне ригористическая, в чем-то просветительская, неизменно морализиру­ющая, полемизирующая, демагогическая («облаивающая»), пародиру­ющая, эпатирующая, саркастическая, мессианская; дидактическая иг­ра свободного образованного живого ума, бурлеск, буффонада, но при всем том — бессистемная и незавершенная философия; эксгибицио­низм, колоритный, вульгарный и бесстыдный, дерзкий, анимализиро­ванный («киник» — «подражающий собакам»; от греч. kiny — собака), и все же — интеллектуальный и царственный, но не дворцовый, а сле­довательно, не испорченный, не льстивый, напротив, простой и «не­винный» образ жизни, при котором человек берет за образец живот­ных: животные ближе к богу и выше, чем человек. Родословная, гражданство, патриум и семья не имеют в глазах киников никакой ценности. Их взгляды можно охарактеризовать как «философию безотцовщины». На киников клеветали — якобы они считали женщин и детей общими, убивали умирающих стариков и съедали их. Бродили слухи, будто бы Диоген оправдывал каннибализм.

Кинизм — это, по большей части, всего-навсего сатирическая ли­тература, насмешливая, гривуазная «анекдотическая философия», ча­сто сопровождаемая черным юмором, всегда содержащая парадоксы, неожиданности и дурачества ума, отличающаяся этической серьезно-

Глава 8. Киники. Мудрость и бесстыдство

стью, копилка исторических анекдотов, афоризмов и житейских сцен, остроумных нравственных сентенций.

Вульгарный кинизм сводится к следующему: если у тебя есть день­ги, брось их в море, набей желудок бобами, живи в бочке, речь твоя должна быть варварской, бесстыдной и нескромной, и умри, как Дио­ген, съевший сырую каракатицу. В таком случае киник — просто чок­нутый человек, «бесстыдный дурачок», с которым и над которым мож­но вдоволь смеяться, но в серьезных делах его следует избегать. Однако комичный и откровенно сексуальный с виду кинизм — это на самом деле очень серьезная, может быть, единственная абсолютно честная, прямолинейная, наглядная, не спекулятивная философия — наука, требующая почти мускульной борьбы, сопротивления, парирования, вся сотканная из отрицаний и презрения, из слов-плевков, непристой­ных жестов, неожиданностей, пародий-имитаций. Ум как бы выходит за свои привычные пределы. Из таких рискованных «выходок» состо­ит отчасти и поведение философа-киника.

Кинизм — эллинистическая икота, причиненная несварением пла­тонизма, дерзкий выпад против подмены реальности отдельно пребыва­ющими идеальными сущностями. Он есть также возражение против укоренившегося в обществе лицемерия, ханжества, философского сно­бизма, которым прикрывают пустое честолюбие и самые обычные чело­веческие волнения, против платоновской скорби — варианта пессимиз­ма эксплуататорских обществ, против стандартизации жизни и законов («Государство» Диогена — пародия на «Государство» Платона), условно­стей, бесполезных ограничений. В конце концов оригинальность и бес­цельность жизнедеятельности получают философское подтверждение, а заведомо общеизвестные стандарты лишаются всякого смысла.

Киники осуждали общепринятые нормы поведения, разоблачали социальные практики и запреты как неразумные, случайные, противо­речивые и совершенно бесполезные. Они трактовали цивилизацию как верх бесстыдства и безумия. «Правильная» цивилизация, по их наблю­дениям, не обеспечивает человеку безопасности и счастливой жизни. Киники ощущали всю ненадежность благ цивилизации. На их взгляд, развитие цивилизации приобретает опасный характер, у нее нет будуще­го и ее блага временны, поэтому глупо планировать, взваливать на себя заботу о том, что можно получить уже сейчас, и получить легко. Да, это эгоизм момента, но только он существует и только он имеет смысл. В от­личие от членов платоновской Академии, киники желали предстать учителями всего народа, а не наставниками кучки правителей.

Религии киники, надо признать, уделяли мало внимания. В целом они были деистами, пантеистами, скептиками, критиковали религи-

Часть I. Античное наследие

озные обряды и разные суеверные практики, тогда как почти каждый философ-стоик создал свой трактат «О богах».

Киников можно упрекнуть, что у них было мало абстрактной фило­софии, продуманной и завершенной системы понятий. Но сущность кинизма — в независимом образе жизни, в практической этике, сопро­вождавшейся дидактикой, серьезной и лукавой, а порой — назойливой и оскорбительной. Талант киников проявился именно в оригинальном образе жизни, в непредсказуемом поведении, не вписывающемся в тра­диционные нормы, лишенном жестокости и спеси имущего человека. Сознательно демонстрируя свои нравы, киники изобрели оригиналь­ный декорум и реквизит: поступки, критерии поведения, символы, ма­неру общения, экспрессию речи, внешний облик, одежду. Человеку, ут­верждали они, внешне можно быть каким угодно, это совсем неважно. Важно другое — каждый своеобразен, свободен, интеллектуально неза­висим. Человеческий ум не знает ограничений, а потому не свободен от дурачеств. Для того, чтобы делать глупости, нужен большой ум. Как бы ни выглядел человек снаружи, он — «бог внутри». Кинический образ жизни предписан разумом, а больше — ничем. В этом образе жизни вы­ражена любовь к жизни как таковой, а совсем не к преимуществам над другими, не к надуманным благам (собственности).

Киник — принципиальный, искренний, правдивый, смелый, общи­тельный человек, чуждый приобретения и накопительства, он — обыч­ный нищий, живущий радостно, не чувствуя нужды и не зная угнете­ния, сам для себя, без обязанностей перед государством и обществом.

В Европе XVIII в. жили и творили по крайней мере два выдающихся киника — француз Ж.Ж. Руссо и немец К.М. Виланд. Кинизм вызывал живейший интерес Фридриха Прусского, Наполеона Бонапарта, А. Шо­пенгауэра, Ф. Ницше. Во время Французской революции Диоген — почти гражданский герой, в нем находят что-то филантропическое и республи­канское. Г. Шлабрендорф, друг Мирабо, смело критиковавший Наполео­на, был назван «парижским Диогеном»¹. Как философская школа кинизм был открыт западной наукой в XIX в. Первый шаг в изучении кинизма сделал немецкий философ Г. Гомперц.

Натурализм. «Живи согласно природе». Начиная с V в. до н.э. посте­пенно умирает филономическое мировоззрение аристократии, апел­лировавшее к извечным законам (nomos означает «закон», «обычай»),

¹ См.: Niehues-Probsting, Н. The Modern Reception of Cynism: Diogenes in the Enlighten­ment // The Cynics: the Cynic Movement in Antiquity and its Legacy. Berkeley, 1996. P. 335.

Глава 8. Киники. Мудрость и бесстыдство 63

а с ним и ее нравственность, отождествляющая справедливость с по­лезным для государства, нравственный долг — с патриотизмом.

Пелопоннесская война по времени совпала с становлением классо­вой морали, впервые возникает утилитарный взгляд на нравственность, представленный софистами и киниками, а в дальнейшем — Эпикуром. Отныне полезность и удовольствие станут противопоставлять справед­ливости, основанной на законах, а законам — истину и природу. К V в. до н.э. из сферы медицины в философские тексты проникает слово physis, которое используется для обозначения реальности, базовых по­требностей и природы человека.

Киники, как никто другой, близки к природе и всячески подчер­кивали эту близость. Они возвышали животных над человеком, счи­тали, что человек должен стать похожим на животное. «Собачье мя­со» — бренд харчевен для бедноты городских окраин.

Физическая реальность изначальна, не лишена смысла и самодо­статочна. Обычаи и мораль цивилизации есть пороки и нелепости пе­ред лицом природы. Противоестественное не может быть справедли­вым и нравственным. Отсюда — в обществе нет ни нравственности, ни справедливости. Самые нужные, желанные человеческие ценнос­ти лежат за границей общества, не имеют ничего общего с так назы­ваемыми культурными нравами.

Софисты пересмотрели понятие справедливости и отождествили ее с правом сильного и знатного, «обоснованным» интересом, кото­рый возможно отстоять. На рубеже IV—III вв. до н.э. многие разуве­рились в том, что социальные нормы олицетворяют абсолютную нравственность. Более того, они пришли к мысли о том, что правила и законы, действующие в обществе и следуя которым индивид интег­рируется в данное общество, не истинны, более того — враждебны че­ловеческой природе, а то, что в обществе принято чтить и хвалить, принимая за добродетель, на деле суть великое зло на «суде природы» и заслуживает только презрения и порицания. Государственные зако­ны не идентичны законам природы — природа не рождает людей сво­бодными и рабами, имущими и неимущими. Естественная среда есть настоящее условие свободы и нравственности. Более того, именно природа удовлетворяет человеческим устремлениям к свободе и спо­койствию. Правило «жить согласно с природой», т.е. в гармонии с природой, является главным принципом, общим для кинизма, стои­цизма и эпикуреизма. Отличительной чертой киников выступает спонтанность, так свойственная силам природы, моментальная реак­ция, меткие, не заготовленные заранее слова и выражения. Природа олицетворяет в учении киников анархию. Киники — это неуправляе-

Часть I. Античное наследие

мые люди, которые прекрасно знают, что им нужно, и делают только то, что хотят.

Природа — не враждебная и низкая, а, напротив, щедрая и умная материя, одаривающая человека всем необходимым. И поэтому на­прасно ее так презирал Платон. Природа — это не ландшафт или пей­заж, а онтологическое и антропологическое понятие для обозначения бытия (сущего) и природы человека. Несмотря на то что киники поро­чили и порицали цивилизацию, они ни на миг не помышляли об ана-хоресисе (отшельничестве, уединении). Киник — космополит, но не мрачный отшельник или удрученный дезертир. Он должен оставаться в обществе, среди людей хотя бы для того, чтобы их просвещать.

Киники фиксируют взаимозависимость между обилием различных нужд городских богачей, «рабов наслаждения», «больших воров», соб­ственников и все усиливающимся страданием малоимущих, осуждают трутней, высмеивают их заносчивость и повадки, дезавуируют их сред­ства конвенциональной защиты. Давайте признаемся себе, что спорить с киниками и их взглядами крайне трудно — никто внятно и убедитель­но не может сказать, чего же такого ценного и важного не хватает в об­разе жизни, который проповедовали кинические философы.

Бесстыдство (anaideia) — традиция «голых философов» (гимносо-фистов, браминов), с которыми столкнулся Александр Македонский. Они лежали на горячих камнях под жарким солнцем до вечера, бросая вызов приличиям, пренебрегая стыдом, а стыд был краеугольным камнем греческой морали.

Бесстыдное безразличие к социальным нормам — проверка деко­рума, «образованная наглость», свойственная наполовину культур­ным людям, не интегрированным в социум, ничем не обязанным этому социуму, но имеющим способность к мышлению. Мысль не нуждается в декорациях, мышление, как и физиологические отправ­ления («горячий воздух»), совершается на виду и в данный миг, явля­ется импровизацией, ни в чем не нуждается, ничему не желает под­чиниться, оппонирует «готовому мышлению», которое суть вздорное общественное мнение. «Дураки естественные» противопоставляются «дуракам искусственным», а добытая «сделанная свобода» — искусст­венной «готовой свободе», зависящей от происхождения, богатства и положения.