Введение

В современной политической литературе - как научной, так и популярной – особенно часто встречается тезис о происходящей сегодня в глобальном масштабе "всемирной демократической революции". По существу, речь идет о многообразных процессах общественно-политических трансформаций, происходящих в разных регионах мира и так или иначе объединенных как самими попытками перехода от различных недемократических форм правления к другим, более демократическим, так и некоторыми общими факторами и обстоятельствами.

По словам С. Хантингтона, эта "глобальная демократическая революция" - самая важная политическая тенденция конца ХХ века (S. Huntington, 1991-92, р. 579). Ф. Фукуяма с еще большим историософским пафосом говорил об "универсализации западной либеральной демократии" в качестве конечной формы политического устройства человечества (Fukuyama, 1989). C "демократической революцией" связывались и связываются ожидания не только развития и защиты гражданских прав и свобод, но и поступательного экономического развития, достижения массового благосостояния и международного мира (Di Palma, 1990).

В поддержку этого тезиса не только разработана развернутая система теоретических аргументов, но в связи с ней ведется и острая концептуальная полемика, в которой участвуют политологи, социологии, культурологи, демографы и представители иных отраслей общественной науки. Действительно ли современный мир переживает "демократическую революцию"? В чем ее смысл? Кто, какие политические актеры и иные действующие лица в ней участвуют и кто ей противится? Каковы, наконец, ее перспективы - так ли она необратима, как склонны считать некоторые оптимисты? Не начался ли ее «откат», что в прошлом, как правило, уже неоднократно приводило к антидемократической реакции?

Все эти и многие другие вопросы - в центре дискуссии о том, что стало принято называть новой волной демократизации в современном мире.

Начало нынешней демократической волны, как правило, датируется 1974 г., когда в Португалии пала салазаровская диктатура. Затем она распространилась на другие остававшиеся диктатуры в Южной Европе - Испанию и Грецию - и далее на Латинскую Америку (простое перечисление стран, пошедших путем демократизации, демонстрирует драматические масштабы политических перемен - Аргентина, Бразилия, Боливия, Панама, Чили, Уругвай, Эквадор, Перу, Гватемала, Гондурас и др.). К середине 80-х гг. она достигла некоторых стран Азии (Филиппины, Южная Корея, Тайвань, Таиланд и др.). Наконец, в 1989-90-х гг. под влиянием усиливающегося коллапса СССР, демократизация захватила страны Центральной и Восточной Европы. В 1991 г. начатая за пять лет до этого горбачевская перестройка привела к крушению советской системы в самом СССР и провозглашению 15 новых независимых государств, заявивших о себе как о «новых демократиях». Отголоски этой глобальной волны демократизации прозвучали и в ряде африканских стран (см. Shapiro, 1996).

Показательно, что по данным американского "Дома Свободы", организации, специально занимающейся отслеживанием состояния свободы и демократии во всем мире, если в 1972 г. на всем земном шаре насчитывалось 42 страны, соответствующих этим критериям, то к 1994 г. их было уже 72 (цит. по: Reisinger, 1996). К 1997 г. к демократическим (заметим: прежде всего по сугубо формальным критериям) причислялось уже 117 стран. При этом из бывших восточноевропейских стран и стран бывшего СССР к «консолидированным демократиям» принято относить - 7 (Чехия, Венгрия, Польша, Словения, Эстония, Литва и Латвия), к «переходным» – 14 (Россия, Молдова, Словакия, Болгария, Румыния, Украина, Македония, Хорватия, Албания, Армения, Киргизстан, Грузия, Казахстан и Азербайджан), а к «консолидированным автократиям» – 4 (Беларусь, Таджикистан, Узбекистан и Туркменистан) (Karatnycky, 1997).

Нынешняя волна демократизации - третья в мировой политической истории (по С. Хантингтону), а по некоторым подсчетам - даже четвертая (по Т. Карл и Ф. Шмиттеру). Согласно едва ли не ставшей классической точке зрения С. Хантингтона, распространение принципов и процедур демократии в ее современном понимании началось в США в начале Х1Х века и длилось до окончания первой мировой войны, в которую президент В. Вильсон вступил с обещанием сделать мир "безопасным для демократии". Затем последовала антидемократическая реакция - становление фашизма в Италии, нацизма в Германии, сталинизма в СССР.

Вторая волна демократизации началась с победы над фашизмом во второй мировой войне, возврата к демократии в побежденной Германии (Западной), Италии, Японии, восстановления демократии в Австрии, распространения демократических институтов на ряд развивающихся стран в результате их деколонизации. Эта вторая волна продержалась примерно до середины 60-х гг., после чего произошел ее очередной откат и, в мире вновь возникла авторитарная реакция (Греция, Филиппины, Южная Корея, Нигерия и др.).

От предшествующих демократических волн нынешняя отличается некоторыми специфическими особенностями, прежде всего, гораздо более широким, практически глобальным масштабом - вне ее влияния остались по сути дела лишь мусульманские страны и некоторые коммунистические, включая Китай. Именно эта глобализация демократических воздействий подводит к правомерному вопросу о том, не рассматриваем ли мы варианты политического развития (модернизации?), когда изменения происходят почти синхронно, однако в совершенно разных и трудно сравнимых между собой исторических, культурно-цивилизационных, социально-экономических, политических и иных контекстах с неодинаковыми исходными данными и событийным рядом, а потому сами процессы подчиняются разным закономерностям.

Действительно, нынешние переходы от авторитаризма к демократии, в отличие от демократизаций, начавшихся после второй мировой войны и длившихся вплоть до второй половины 60-х годов, возникли не в связи и не в результате военного поражения каких-либо авторитарных режимов (если, конечно, вынести за скобки вопрос о поражении СССР в "холодной войне"). Они в целом происходят и в гораздо более благоприятном международном контексте, чем предшествующие волны демократизации (см. Никитченко, 1996), в условиях, когда демократия стала своего рода "духом времени" (Zeitgeist). Наконец, исходные характеристики трансформирующихся общественных систем и политических режимов также существенно разнятся - от классического правого авторитаризма и военных хунт в Латинской Америке и Южной Европе до посттоталитарного авторитаризма в СССР и европейских социалистических странах либо таких "островов" традиционного тоталитаризма сталинского типа, как в Албании, или "султанизма", как в Румынии. И, быть может, самое главное - эти демократические переходы в большинстве случаев не позволяют говорить о создании консолидированной демократии.

Так что же это - разрозненные явления, порожденные разными причинами и подчиняющиеся разным закономерностям, или звенья одного глобального процесса?

Фактически, мы имеем дело с политико-проблемной ситуацией, для научного понимания которой необходимо (по крайней мере, попытаться) разрешить ряд теоретико-методологических вопросов, особенно важных для той области сравнительной политологии, которая занимается проблемами демократических переходов («транзитов»), в том числе посткоммунистических. Среди этих проблем можно выделить следующие:

1. Есть ли достаточные основания для того, чтобы конкретные и каждый раз индивидуальные случаи переходов от недемократического правления к развитию демократических институтов и практики в разных странах и регионах (в т.ч. в России) в течение последней четверти века, среди которых было много неудачных попыток, причислять к одной демократической волне?

2. Какова сравнительная роль внешних (международных) и внутренних обстоятельств в инициировании и осуществлении демократических транзитов и как они влияют на их результат?

3. Какие внутренние факторы в наибольшей мере определяют исход демократизации - структурные, т.е. преимущественно социально-экономические и культурно-ценностные предпосылки и условия, способствующие (или препятствующие) становлению и закреплению демократических институтов и норм, или же процедурные, т.е. особенности и последовательность конкретных решений и действий, осуществляемых ограниченным кругом инициаторов и непосредственных политических участников процесса демократизации?

4. Осуществим ли хотя бы предварительный теоретико-методологический синтез различных - прежде всего структурного и процедурного - подходов к анализу феноменов современных посттоталитарных и поставторитарных трансформаций?

5. Какие факторы и обстоятельства способствуют (или препятствуют) успешному завершению демократических транзитов, т.е. консолидации «новых демократий»?

6. Какую роль играют массовые политические ценности и ориентации в процессе демократических транзитов и консолидации «новых демократий»?

7. Допустимо ли рассматривать процессы посткоммунистической трансформации (в России и в других новых независимых государствах) в общем теоретико-методологическом контексте поставторитарной демократизации ее нынешнего третьего цикла (возможно, как фазу "длинных волн" кондратьевского типа) или же феномен посткоммунизма своей спецификой выделяется из этого ряда?

Список этих проблем, конечно, может быть легко продолжен. Ниже мы постараемся рассмотреть поставленные вопросы и предложить некоторые предварительные суждения и обобщения, касающиеся теоретико-методологических и прикладных аспектов изучения демократических транзитов «третьей волны».

Глава 1. Теоретико-методологические подходы к анализу демократических транзитов