Демократический транзит как аналитическая модель

Теперь, после всего сказанного, мы можем вновь вернуться к вопросу о процессах демократизации в контексте «третьей волны», в частности, к попытке сравнительной и обобщающей оценки самой специфической группы явлений, связанных с конкретными и индивидуальными (и в очень многих ситуациях – неудачными) случаями демократических транзитов.

Заметим при этом, что сравнительная методология в политической науке как раз и предполагает выявление элементов сходства и различия - в том числе между разными поставторитарной трансформации; здесь принципиально то, какие постоянные и какие переменные факторы выделяются в ходе этого сравнения и на каких основаниях.

В ответ на первый поставленный нами вопрос мы, очевидно, можем отличить, как минимум, следующие (по сути своей внешние) постоянные (субъективные и объективные) факторы, действие которых в разной степени прослеживается почти во всех сравниваемых, хотя и во многом разнородных процессах (некоторые из них перечислены в: Markoff, 1994):

- распространенное в современном мире нормативное отношение к демократии как к декларируемому (пусть даже на практике и редко во всей полноте реализуемому) идеалу и цели предполагаемых общественных преобразований;

- растущая на мировой арене массовая притягательность (за некоторыми исключениями, в основном в мусульманском мире и коммунистических анклавах) демократических моделей как результат широких культурных влияний прежде всего западного цивилизационного типа и обусловленная этим делегитимизация авторитаризма как модели национального развития);

- реально происходящие во многих странах мира (хотя и отмеченное известной дискретностью) расширение демократических прав и свобод и не проходящее без важных общественных последствий экспериментирование с демократическими институтами и процедурами;

- четко проявившаяся именно в 80-90-е годы экономическая неэффективность авторитаризма, особенно как инструмента общественной модернизации, опровергающая ранее распространенное представление о результативности авторитарной модернизации экономики (см. Geddes, 1994, Maravall, 1997);

- образование такого специфического международного контекста (в т.ч. институционального - т.е. поддерживаемого транснациональными межгосударственными и неправительственными организациями), который специфически благоприятен для стимулирования перехода от авторитаризма к более демократическим формам правления.

Подчеркнем, что перечисленные обстоятельства имеют внешний по отношению к самим рассматриваемым нами общественно-политическим трансформациям характер и позволяют указать, по крайней мере, на элементы частичного сходства между феноменами современной демократизации, пусть и разноосновными, но, в конечном счете, сливающимися в одну демократическую волну. Эти элементы сходства проявляются как во внешнем контексте, так и в генезисе и во внутренней динамике современных переходов от авторитаризма - притом, что их результаты не только ничем не предопределены, но и весьма различны по сущности устанавливаемых режимов.

Что же касается внутренней динамики переходов от недемократических форм правления, имевших место в последние десятилетия в Южной Европе, Латинской Америке, Азии, Африке, Восточной и Центральной Европе и на территории бывшего СССР, то они настолько разнообразны, что эти переходы и трансформации практически невозможно свести к какой-либо одной универсальной модели. Заметим, однако, что в тех случаях (а их все же не слишком много), когда демократизация - прежде всего в южно-европейских и некоторых латиноамериканских и центрально-европейских странах - была более или менее успешной, она подчинялась определенной логике, или последовательности, действий и событий (частично эта логика воспроизведена в: Bova, 1991, и Харитонова, 1996).

Так, в большинстве успешных южно-европейских и латиноамериканских демократизаций авторитарных режимов, независимо от конкретного внешнеполитического контекста, инициатива шла сверху, т.е. от части правящей элиты, расколовшейся на реформаторов - сторонников преобразований и консерваторов - противников перемен. Реформы начинались, строго говоря, не с демократизации как таковой, а с предварительной либерализации режима, его своеобразной "декомпрессии" или "расслабления". В отличие от подлинной и институционально подкрепленной демократизации эта либерализация почти полностью контролировалась верхами и могла быть прервана ими в любой момент.

Заметим, что различение этих двух фаз общего процесса демократизации, с этой точки зрения, имеет принципиальный характер. Так, по словам А. Степана: "либерализация" отлична от "демократизации". В авторитарных условиях "либерализация" может включать сочетание политических и социальных изменений, таких как ослабление цензуры в СМИ, несколько больший простор для независимых рабочих организаций, восстановление некоторых индивидуальных юридических гарантий (тип Habeas corpus), освобождение большинства политических заключенных, возвращение политических беженцев, быть может, меры по улучшению перераспределения доходов и, самое важное, терпимость в отношении политической оппозиции. "Демократизация" предполагает либерализацию, но является более широким и специфически политическим понятием. Демократизация предполагает открытую конкуренцию за право контролировать правительство, а это в свою очередь предполагает свободные выборы, в результате которых определяется состав правительства. Либерализация в основном относится к взаимоотношениям государства и гражданского общества. Демократизация в основном относится к взаимоотношениям между государством и политическим обществом... Либерализация не обязательно предполагает демократизацию" (Stepan, 1989, p. ix).

Пытаясь более эффективно противостоять консервативным силам режима, реформаторы внутри системы, изначально занимающие, как правило, центристские или близкие тому позиции, искали поддержку их действиям извне - обращались к силам гражданского общества, оппозиционным движениям и др. Балансируя между охранителями режима и его радикальными оппозиционерами, как между Сциллой и Харибдой, реформаторы-центристы на протяжении определенного времени выдерживали политику дозированных реформ. Однако санкционированная ими легализация радикальной оппозиции в качестве нового участника политического процесса, а также вызванная этим контрконсолидация консерваторов неизбежно вели к росту политической напряженности и обострению общественных конфликтов.

В большинстве случаев успешных демократических переходов решение контроверзы состояло не в победе одной из противоборствующих сил над другой или другими, а в оформлении особого рода пакта (или серии пактов) между соперничающими сторонами, устанавливающего "правила игры" на последующих этапах демократизации и определенные гарантии для проигравших (не всегда, впрочем, выполнявшиеся). За этим следовали первые свободные т. наз. учредительные выборы, которые приводили к власти по преимуществу не центристскую группу начинавших реформы политиков, а лидеров и представителей радикальной оппозиции. Торжество последних, как правило, не бывало долгим.

Весьма часто, особенно в тех случаях, когда новая демократически избранная власть оказывалась вынужденной осуществлять болезненные экономические реформы, негативная массовая общественная реакция на них приводила к власти в ходе последующих демократических выборов (" выборов разочарования ") уже не радикалов, а выходцев из старых правящих сил, которые, однако, вовсе не стремились к чисто реакционной реставрации. Напротив, они, как подлинные термидорианцы, посредством лишь некоторого отката назад, фактически уравновешивали новую политическую систему. Институциализация демократических процедур, и прежде всего смены политической власти, закладывала необходимые основы для возможной в последующем консолидации демократии (которая отнюдь не является обязательным результатом начатых процессов демократических преобразований). Иными словами, новая - демократическая - политическая реальность закреплялась в каждый раз индивидуальном, но неизбежно сплаве с предшествующими - недемократическими - традициями.

Рисунок 1.

Элиты

Лидер-

Реформаторы реформатор Консерваторы

Либерализация

Радикальные Умеренные Умеренные Радикальные

реформаторы реформаторы консерваторы консерваторы

Пакт

(Пакты)

Демократизация

Учредительные выборы

«Выборы разочарования»

К консолидации

демократии

Обрисованная выше схема - вовсе не универсальная модель демократизации. Она всего лишь эмпирически фиксирует сходство и последовательность некоторых фаз в конкретных случаях успешных демократизаций южно-европейских и латиноамериканских политий.

Для нас же сейчас принципиально важен вопрос: в какой мере эта логика приложима к весьма разнообразным по исходным данным и характеру трансформационным процессам, протекающим в посткоммунистической Центральной и Восточной Европе, России и других бывших советских республиках? Ответить очень непросто - и прежде всего потому, что на сегодняшний день в методологическом арсенале исследователей нет интегративной теории, которая могла бы описать и объяснить все многообразие новых и разнородных явлений (социальных, экономических, политических, идеологических и психологических), возникших на руинах коммунизма. Вместе с тем, социальная и политическая литература последнего десятилетия представила различные исследовательские подходы к посткоммунизму, вскрывающие его вполне реальные сущностные черты.

С одной стороны, это попытки концептуализации посткоммунизма в рамках транзитологических моделей, авторы которых занимаются выявлением общей логики переходов от авторитаризма к демократии, происходивших в разных странах мира в последние два с лишним десятилетия (Di Palma, 1990; Bova, 1991; Przeworski, 1991; Huntington 1991-92; Schmitter with Karl, 1994; O'Donnell, 1994; Linz and Stepan, 1996; Reisinger, 1997, и др.). С этой точки зрения, горбачевская перестройка, распад СССР и крах коммунизма, последующие преобразования в посткоммунистической России и бывших социалистических странах могут быть поняты как звенья, хотя и внутренне разнородного, но все же одного глобального процесса - всемирной демократизации.

С другой стороны, получило распространение и совсем иное толкование посткоммунизма - как настолько специфического (по исходным условиям, задачам, действующим политическим акторам и др.) явления, что нет никаких оснований сравнивать его с поставторитарными демократизациями, характерными для Южной Европы и Латинской Америки (Terry, 1993; Bunce, 1995; Bunce, 1998). В этот подход вписывается и трактовка посткоммунизма как " мирной революции " (McFaul, 1995; Fish, 1995), несравнимой по глубине и масштабности политических и социоэкономических задач с изменениями преимущественно политических режимов при переходах от правого авторитаризма к демократии.

Современный посткоммунизм и в самом деле многомерен (заметим в скобках, что на это обстоятельство справедливо обращает внимание М. Макфол, хотя мы не можем согласиться с некоторыми его выводами, и прежде всего пониманием постсоветской трансформации как “мирной революции”). Именно поэтому разные его стороны могут быть концептуализированы в разнообразных теоретических моделях, интерпретирующих посткоммунизм и как демократизацию авторитарного политического режима, и как трансформацию политической системы с сохранением многих традиционных черт, и как переход от командной экономики к рыночной, и как составной элемент глобальной демократической волны, и как распад последней в мире империи и национальное самоопределение со становлением новых государственностей и национальных идентичностей. Возможны и другие теоретические описания. В отдельных своих измерениях посткоммунизм одновременно принадлежит разным, хотя и взаимно пересекающимся, типам и модификациям явлений и процессов. Время для создания интегративной теории посткоммунизма, по всей видимости, еще не пришло, пусть даже потому, что само посткоммунистическое развитие продолжается и не получило сколько-нибудь завершенных, выкристаллизовавшихся форм. Эта содержательная неопределенность отражена, кстати, и в самом (негативном по смыслу) термине "посткоммунизм".

Видимо, в многообразии феномена посткоммунизма, поддающегося концептуализации в разных теоретических парадигмах, как раз и состоит причина распространенного в западной литературе мнения о неправомерности каких-либо аналогий между посткоммунизмом и признанными "классическими" поставторитарными демократизациями в Южной Европе и Латинской Америке. Спору нет, противники уподобления демократизации и посткоммунизма совершенно правы, когда фиксируют очевидные особенности посткоммунистических трансформаций: двойную задачу политической демократизации и перехода к рыночной экономике, необходимость демонтажа значительной части производственных мощностей ради модернизации и реструктуризации других, в большинстве случаев отсутствие первоначального пакта между реформаторами и консерваторами, возникновение этнонационалистической (т.е. сущностно недемократической) реакции на коммунистический коллапс, отсутствие либо полнейшая аморфность эмбрионального гражданского общества или каких-либо связей между его изолированными протоэлементами и государством и др. Этот реестр посткоммунистических отличий от традиционного поставторитаризма легко может быть продолжен.

Отсюда, однако, вовсе не следует, что основывающиеся на анализе поставторитарных демократизаций транзитологические теории предлагают лишь одну описанную выше модель перехода к демократии - через пакт между реформаторами и консерваторами в расколотой политической элите (наподобие хрестоматийного "пакта Монклоа"). В действительности, это лишь один из возможных и эмпирически редко встречающийся вариант, хотя во многих отношениях и наиболее оптимальный с точки зрения эффективности и темпа демократического перехода. Заметим, что в других вариантах демократических переходов (через постепенные реформы, осуществляемые группой реформаторов в элите, через прямое навязывание демократических реформ силовыми методами сверху или через революционное действие снизу) шансов на стабильный переход, а затем и на консолидацию демократии оказывается гораздо меньше.

При этом как переход к демократии через пакт, так и другие распространенные модели общественных трансформаций все же не охватывают реальное многообразие сложных и многомерных процессов, которые относятся к современной демократической волне и которые являются результатом действия разнообразных внешних и внутренних факторов. Вместе с тем, сравнение различных вариантов перехода от авторитаризма вовсе и не должно претендовать на конструирование одной общеприменимой парадигмы демократизации. Научная цель, очевидно, состоит в другом - в выявлении связи и последовательности некоторых фаз в определенном классе реальных общественных процессов. Именно такой подход позволяет обнаружить некоторые характерные закономерности наиболее эффективных и успешных переходов к демократии. Причем, по определению, такие закономерности свойственны отнюдь не всем вариантам перехода от недемократических форм правления, но лишь наиболее успешным.

В этой связи, как представляется, слишком расширительное использование понятия демократизации применительно ко всем разновидностям общественных трансформаций, так или иначе вписывающихся либо связанных с современной демократической волной, вряд ли всегда оправданно, особенно если иметь в виду реальную многомерность, разновекторное движение и неодинаковые практические результаты этих процессов. Вот почему, как представляется, используемое нами более широкое в содержательном плане и более нейтральное в оценочном отношении понятие " демократического перехода” (или “демократического транзита " - в отличие от "перехода к демократии", фактически постулирующего редко встречающийся в чистом виде итог процесса) лучше отражает разнообразие внешних и внутренних обстоятельств, особенностей и многовариантность конечных форм рассматриваемых нами общественных трансформаций (см. Мельвиль, 1997; Мельвиль, 1997а; Мельвиль, 1998).

Демократические переходы (транзиты) как таковые не означают гарантированного перехода к демократии и уж тем более ее консолидацию. Так мы обозначаем полиморфные процессы перехода от одного общественного и политического состояния к другому, причем, как уже подчеркивалось выше, в качестве конечного пункта вовсе не обязательно (и даже редко) выступает демократия. Однако такие процессы характеризуются влиянием выделенных выше общих - международных и в значительной мере глобальных - факторов (нормативное отношение к демократии и массовая притягательность демократических идеалов, экономическая неэффективность и делегитимизация авторитаризма, практическое экспериментирование с демократическими институтами и процедурами, благоприятная для демократизации международная среда и др.). Именно это, как нам представляется, и позволяет нам рассматривать многообразные по внешним и внутренним факторам, по своему характеру и результатам конкретные демократические транзиты, пусть так и не приходящие к своему конечному пункту, т.е. консолидированной демократии, как составные элементы нынешней глобальной (хотя и внутренне весьма разнородной) демократической волны.

При всем этом важно учитывать, что степень реальной «демократичности» этой «волны» остается все же достаточно неопределенной переменной – и даже в самом современном контексте. Дело в том, что в политической реальности очень значительная часть этих транзитов своим результатом имеет «нелиберальные демократии» и «гибридные» режимы с различными сочетаниями демократических и недемократических элементов, а нередко и просто варианты «нового авторитаризма» (Zakaria, 1997; Kaplan, 1997). Нередко, особенно в так называемых «электоральных демократиях», имитируются лишь внешние, формальные стороны демократии и демократических процедур, прежде всего выборов, что, однако, не дает никаких оснований относить эти режимы к демократическим (Diamond, 1996; Diamond, Plattner, Chu and Tien, 1997).

Именно в этой связи приобретает особое теоретическое и практическое значение аналитическое различение двух принципиальных фаз в общей логике демократического транзита: (а) фазы транзита как такового (включающего либерализацию и демократизацию режима, своего рода инаугурацию демократии) и (б) фазы консолидации демократии (Mainwaring, O’Donnell and Valenzuela, 1992; Cunther, Diamandouros and Puhle, 1995; Linz and Stepan, 1996; Merkel, 1998). В принципе, в рамках этой логики, можно пойти даже дальше и поставить вопрос о разновекторной природе, по крайней мере, части тех общественно-политических трансформаций, которые мы сейчас рассматриваем и которые обобщаем как демократические транзиты. Речь идет о нашем предположении (пока что еще научно не обоснованном), что т. наз. «нелиберальные демократии» (или «электоральные демократии») зачастую могут представлять собой не задержанные до фазы консолидации демократии стадии демократических транзитов, которые рано или поздно должны все же пройти весь свой путь до конца, а явления совсем иной природы – транзиты от одного типа недемократического режима к другому типу «недемократии». Очевидно, что это наше предположение нуждается в дальнейшей серьезной проработке.

В настоящий же момент мы должны вернуться к общей логике наших рассуждений. Попробуем теперь познакомиться подробнее с тем, какие именно внешние и внутренние факторы оказывают влияние на процессы демократических транзитов и общественных трансформаций данного класса и какую концептуализацию они получают в современной транзитологии.