Внутренние факторы демократических транзитов (структурный подход)

Приведенная нами выше генерализация субъективных и объективных факторов, позволивших объединить в категорию демократических транзитов различные по своему характеру и результатам общественные трансформации в русле современной демократической волны, не может, однако, объяснить сами эти различия. В самом деле, почему в одних странах демократизация начинается раньше и проходит успешнее, чем в других? Почему одни политии сами начинают постепенную демократизацию недемократического режима, а другие сопротивляются ей вплоть до распада режима? В современной сравнительной политологии четко прослеживаются два различных подхода к этим вопросам. В построении общих моделей, или идеальных типов, генезиса демократии одни авторы сделали упор на структурные факторы (прежде всего на государство - и нациеобразующие, социально-экономические и культурно-ценностные условия и предпосылки демократии), а другие - на факторы процедурные, особенно на выбор и последовательность конкретных решений и действий тех политических акторов, от которых зависит процесс демократизации.

Так, представители первого - структурного - подхода (Lipset, 1959; Almond and Verba, 1963; Rustow, 1970; Almond and Verba, 1980; Inglehart, 1988; Pye, 1990; Lipset, 1996 и др.) выявляют (в разных сочетаниях) основные корреляции между некоторыми социально-экономическими и культурно-ценностными переменными и вероятностью установления и сохранения демократических режимов в различных странах. Эти корреляции понимаются именно как структурные - т.е. обусловленные влиянием тех или иных объективных общественных структур, а не субъективными намерениями и действиями участников политического процесса - предпосылки и условия демократии и демократизации.

Эти авторы, если взять обобщенную модель, выделяют три основных типа структурных предпосылок демократии: во-первых, обретение национального единства и соответствующей идентичности; во-вторых, достижение относительно высокого уровня экономического развития; и, в-третьих, массовое распространение таких культурных норм и ценностей, которые предполагают признание демократических принципов, доверие к основным политическим институтам, межличностное доверие, чувство гражданственности и др.

Первое структурное условие, по крайней мере, на первый взгляд не вызывает серьезных сомнений - история свидетельствует, что проблема национального единства и идентичности, действительно, решается до начала процесса демократизации. В противном случае она может превратиться (чаще всего так и бывает) в серьезное препятствие на пути демократических преобразований. Понятно, почему Д. Растоу называет национальное единство "единственным предварительным условием демократии", имея в виду, что границы государства должны быть устойчивыми, состав граждан государства должен быть постоянным, у значительного числа граждан потенциальной демократии не должно быть сомнений в том, к какой именно политии они принадлежат, и, наконец, национальное единство должно признаваться как бы на бессознательном уровне (Rustow, 1970). В частности, острые этнонациональные разногласия, ведущие к различным формам национализма и подъему националистических движений, не позволяют достичь демократии в данных общественных условиях.

Впрочем, даже в некоторых развитых демократических государствах все же сохраняются нерешенные национальные проблемы - например, Басконии для Испании, Корсики для Франции, Квебека для Канады, Северной Ирландии для Великобритании и др. Однако в большинстве случаев они либо локализованы и не ставят под угрозу территориальную целостность государства и общенациональную идентичность, либо для их решения оппоненты стремятся не прибегать к насилию, а опираться на демократические институты и методы разрешения конфликтов (например, на референдум). Однако и в таких обстоятельствах этнонационализм, особенно в его острых формах, порождаемый нерешенностью проблем национального и территориального единства и идентичности, несовместим с демократией. В особенности это относится к только начинающим демократизацию странам, в которых данный процесс может не просто застопориться, но и быть кардинально деформированным в силу несочетающегося с демократией систематического притеснения каких-либо этнических групп или даже построения, пусть под прикрытием демократической риторики, этнократических государств (тенденции такого рода довольно четко прослеживаются на определенных участках постсоветского пространства).

Заметим, однако, что фактически именно проблема совместимости демократии с глубокими внутренними противоречиями в неоднородных (прежде всего - этнических) обществах оказалась в основе выдвинутой А. Лейпхартом концепции “ сообщественной демократии ” (см. Lijphart 1977). По логике данной концепции, различные элиты, как бы репрезентирующие эти противоречия и агрегирующие интересы сторон-участниц конфликта, в целях достижения демократического согласия и закрепления институтов демократии должны ориентироваться не на конфликт, а на сотрудничество. Тем самым, эта концепция, как и предлагаемые в ее рамках технологии достижения демократического согласия, в качестве посылки опирается не столько на сохранение единства страны и общей идентичности в качестве условия демократизации, сколько на сознательно осуществляемые элитами процедуры согласования интересов. Это, как минимум, требует более критического взгляда на тезис о национальной интеграции и идентичности как структурном условии демократии и демократизации. Новый эмпирический материал, недавно проанализированный С. Фишем, также заставляет усомниться в универсальности этого тезиса (Fish, 1998).

Необходимо заметить также, что в последнее время в фокусе внимания транзитологов, исследующих корреляции между структурными факторами и демократизацией, особое место занял тезис о том, что демократия возможна лишь там, где существует эффективное государство (Linz and Stepan, 1996). Новый акцент на сильной и эффективной государственности в качестве предпосылки демократии объясняется в том числе и реально выявившимися разнообразными обстоятельствами, когда распад традиционных (= авторитарных и посттоталитарных) государственных структур в процессе демократического транзита не приводил к формированию новых и эффективных институтов государства, пользующихся демократической легитимностью. Так случилось не только в России, но и на большей части постсоветской территории.

Второй тип корреляции - между демократией и уровнем социально-экономической модернизации общества - сегодня вызывает тоже гораздо больше сомнений, чем несколько десятилетий назад, когда сторонники структурного подхода к демократизации сформулировали зависимость между благосостоянием нации и вероятностью того, что она станет демократией (Lipset, 1959, p. 75). Сомнения эти в теоретическом плане были выражены еще Д. Растоу, но теперь опираются на более обширный фактический материал.

В теории поставлен закономерный вопрос: правомерно ли вообще трактовать демократию в духе экономического детерминизма - как прямое следствие определенных социально-экономических условий? Для демократии важны не экономическое развитие и достижение благосостояния как таковые, а создание в их результате предпосылок для формирования массового среднего класса в качестве ее социальной базы (Moore, 1966, p. 418). Впрочем, как свидетельствует история (вспомним хотя бы о веймарской республике), и это не гарантирует демократию.

Не вписываются в такое понимание генезиса демократии и определенные факты. Известны недемократические режимы с высоким уровнем экономического развития (к примеру, Сингапур или некоторые государства Персидского залива). Между тем Индия, страна с вполне устойчивыми демократическими порядками, продолжает оставаться одной из беднейших и наименее развитых. Эмпирические исследования последнего времени (Przeworski and Limongi, 1997; Maravall, 1997) показывают, что прямой зависимости между демократизацией и уровнем экономического развития нет. Демократизация не является непосредственным продуктом экономической модернизации и может начинаться и в экономически слабых обществах, хотя более высокая стадия развития дает больше шансов для сохранения демократии.

Наконец, тезис о взаимообусловленности демократии и уровня модернизации, поскольку из него фактически следует, что усилия по демократизации обществ без некоего "должного" развития обречены на неудачу, в определенном смысле обезоруживает тех, кто не хотел бы пассивно ждать результатов "объективной" общественной эволюции. Это значительно сужает список стран, которые могли бы рассчитывать на успешную демократизацию в обстоятельствах современной демократической волны.

Наконец, как мы уже говорили, к числу структурных предпосылок описываемого идеального типа процесса демократизации относят и наличие в обществе культурных условий, прежде всего распространения тех ценностей и установок, которые ассоциируются с "civic culture" (Almond and Verba, 1963; Inglehart, 1977; Almond and Verba, 1980, и др.). Речь идет об уже упоминавшихся выше межличностном доверии, поддержке демократических институтов, признании индивидуальных прав и свобод, политической терпимости, чувстве индивидуальной политической "эффективности", политическом участии, а также определенных, по преимуществу протестантских (и лишь отчасти католических) религиозных традиций.

Так, по словам Р. Даля, "возникновение и живучесть демократического правления среди группы людей определенным образом зависит от их убеждений" (Dahl, 1989, p. 30). Р. Инглхарт выражается еще более определенно: "Эволюция и выживаемость массовой демократии предполагают появление некоторых поддерживающих ее привычек и ориентаций среди широкой общественности" (Inglehart, 1988, p. 1204). У. Мишлер и Р. Роуз так резюмируют эту позицию: "Определяющей характеристикой демократических режимов является то, что их существование зависит от наличия в обществе их широкой поддержки" (Mishler and Rose, 1996).

Действительно, современная демократия рождалась прежде всего в протестантских странах, и ее распространение в католическом мире было непростым делом. По-видимому, еще предстоит убедительно продемонстрировать, что демократия в ее современном понимании может прочно укорениться и на православном, мусульманском, конфуцианском и иных культурно-цивилизационных субстратах. (Заметим в скобках, что В.М. Сергеев в одном из частных разговоров с автором обратил внимание на некоторые функциональные параллели между отдельными разновидностями буддизма в Юго-Восточной Азии и веберовской “протестантской этикой”, способствующие демократическому транзиту в “неклассических” культурно-ценностных условиях. Очевидно, этот важный вопрос нуждается в самостоятельном анализе). Не вызывает сомнения и то, что нормы и ценности плюрализма, терпимости, доверия, признания демократических прав и свобод - наряду, как уже отмечалось, с относительно высоким уровнем экономического развития и благосостояния - создают благоприятный для демократии общественный климат. Именно в этом смысле, действительно, существуют корреляции между демократией, с одной стороны, и политической культурой - с другой, верно подмеченные сторонниками структурного подхода.

Иное дело, что наличие таких корреляций - совсем не то же самое, что предварительные структурные условия, без которых было бы невозможно начинать процесс демократического перехода. Во-первых, установленные корреляции указывают не на обязательные предпосылки, а лишь на факторы, благоприятствующие демократизации либо затрудняющие ее. Во-вторых, то, что некоторые авторы считают предпосылками и условиями демократии, в реальности может оказаться (и часто реально оказывается) результатами самого процесса демократизации: по образному выражению С. Фиша, "демократия часто сама создает демократов, а не наоборот" (Fish, 1995, p. 79).

В частности, сама практика демократических транзитов 3-й волны продемонстрировала, что обвалы недемократических режимов и попытки строительства новых (как правило, заимствованных) демократических институтов напрямую не связаны и тем более в обязательном порядке не предполагают наличия и массового распространения в переходном обществе каких-либо специфических демократических ценностей и ориентаций. Современные демократические транзиты (т.е. с середины 70-х годов) носят гораздо более эндогенны й характер и являются преимущественно результатом определенных решений и выбора политических тактик и стратегий ключевыми (а их, как правило, не слишком много) политическими авторами, хотя общество в целом, разумеется, создает этому тот или иной фон.