Б. Геневей

ПОТЕРЯ МАТЕРИ: ЛИЧНЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ: РЕФЕРАТИВНЫЙ ОБЗОР¹

Каждое утро, входя в частную лечебницу, я говорила: «При­вет, мам. Как ты?»

«О, Бонн. Это ужасно, я хочу умереть», — отвечала она со слезами на глазах и в голосе.

Как может реагировать на такие слова взрослая дочь? Разве можно сказать, что умирать давно пора, если сил и желания жить не осталось, а тело совершенно износилось? Или я должна была лгать: «Тебе завтра будет лучше и, может быть, мы поедем до­мой»? Нужно ли следовать «американскому пути» и не позволять ей и себе чувствовать приближение смерти: говорить о еде, если она совершенно не хочет есть, сообщать новости, которые ее боль­ше не интересуют?

Странно, когда моя мать говорила мне о своем страхе смерти и, одновременно, желании умереть, я чувствовала себя более спо­койно. Я рассказывала ей об историях Кюблер-Росс и других: о туннелях света и о тех, кто там побывал. Я вспоминала о папе, дяде, тете Розе, которые умерли давно. «Как ты думаешь, мама, кто встретит тебя там?» — спрашивала я. Она никогда не отвечала на этот вопрос, но улыбалась. Позже она полюбила, когда я рас­сказывала ей те истории о старых добрых временах, которые ког­да-то слышала от нее: дедушка приносит домой большое ведро, полное пива, которое стоило пять центов; дядя незадолго до сво­ей смерти держит меня на коленях и пытается рассмешить.

Я очень часто говорила ей о своей вере в то, что после смерти открывается лучший мир, чем жизнь на Земле. Там будет такая же возможность роста и развития, как здесь. Как правило, она не обращала внимания на мои слова, но иногда смотрела мне в глаза и спрашивала: «Ты так думаешь?»

Минут за 30 перед поездкой в частную лечебницу, которая стала миром моей матери последние 11 месяцев, я начинала испыты­вать тревогу и беспокойство. По дороге туда меня переполняли противоречивые чувства. Я надеялась увидеть маму в «полном по­рядке» и в то же время уверяла себя, что она еще жива. Часть пути

¹ Геневей Б. Потеря матери: личные впечатления: Реферативный обзор // Пси­хология зрелости и старения. — 1998. — № 1. — С. 69—72. (Genevay В. Loss a Mother: A Personal Account // Generation. — 1987. — Spring. — P. 39 — 40.)

I

мне отчаянно хотелось повернуть машину в противоположном на­правлении, чтобы не видеть ухудшения в ее здоровье, не страдать от собственной беспомощности, не испытывать чувства страшной потери.

Ни геронтология, ни мой опыт работы с пожилыми людьми не подготовили меня к этой очень личной трагедии — медленно­му ожиданию смерти мамы в непосредственной близости от нее.

Перед встречей с ней я всегда проигрывала в уме два сценария. По первому, слушая ее, успокаивала, рассказывала о внуках (один из ее последних интересов в жизни). Если же она была взволнова­на, требовательна и ужасна, я представляла себе, как буду пы­таться слушать ее без отрицания, признавая ее чувства, держа ее руку и просто молча сидя возле.

И только дома я понимала, как тяжело найти правильные сло­ва и нужные интонации.

Еще тяжелее было, когда моя хилая, болезненная мама прон­зительно кричала окружающим: «Это моя бэби! Я говорила вам, что она придет!» «Бэби» было почти 60 лет: почтенная замужняя женщина с седыми волосами и соответствующими морщинами. Я смущалась перед медицинским персоналом и пыталась обратить все в шутку: какая, мол, «большая бэби». Ведь вопреки ее словам в этой ситуации мамой скорее была я, и мамой очень неумелой, некомпетентной. Я впервые переживала подобную ситуацию: го­ворить, улыбаться, слушать, видеть и наблюдать процесс умира­ния. Я чувствовала, что должна сделать что-то, а не просто стоять рядом и наблюдать.

Вскоре маму перевели в новую лечебницу в другом городе. Я обклеила стены в ее комнате огромными листами бумаги, на которых представила ее жизненный путь и достижения. Самый зна­чительный назывался: «Это твоя жизнь, Лаура!» Это был список всех замечательных дел, которые она сделала с 1892 по 1985 годы: цветовод; первая женщина, которая купила машину и состязалась в гонке; играла главную роль в пьесе «Мозаика шторма»; деловая женщина, которая открыла свой собственный музыкальный склад перед первой мировой войной; друг детей и животных. Этот лист помогал персоналу видеть в старой больной женщине личность. Мама была счастлива, когда они расспрашивали ее о тех време­нах, когда она была актрисой, или о цветах, которые она выра­щивала, а не о том, «почему она звонила снова».

Однажды ее поместили в хирургическое отделение по поводу сломанного бедра. Когда я увидела, как храбро она держится сре­ди медикаментов и инструментов, как старается быть «хорошей пациенткой», мне захотелось крикнуть: «Вы не знаете мою маму! Она не эта маленькая хилая оболочка! Она остроумная, и стро­гая, и упрямая, и прекрасная, и умелая, и боязливая, и очарова­тельная! Пожалуйста, знайте, кто она на самом деле!»

За три дня до ее смерти я заметила изменения. Она, по-види­мому, освободилась от своих страхов, много спала и казалась бо­лее умиротворенной. Я была так горда за нее, когда она отказалась отвечать новой медсестре, которая громко кричала ей в самое ухо: «Лаура! Вставай! К тебе посетитель». Мама не открыла глаза и даже не мигала. Сестра вышла из комнаты, и я ласково прошепта­ла: «Мама, тебе не нужно вставать. Я только подержу твою руку и скажу, что я люблю тебя». Она улыбалась и слушала меня.

На следующий день я пришла через несколько минут после того, как она умерла. Один из ее любимых сотрудников больницы держал ее за руку и плакал. Он рассказал мне об удивительном конце моей мамы. Глядя в угол потолка, она спросила его: «Види­те этого человека? Он хочет, чтобы я пошла с ним, и я собираюсь уйти». Это были ее последние слова.

Когда все вышли, я сказала матери то, что она и так знала, но что мне нужно было произнести в последний раз. Мамина рука была еще теплая, ее лицо так прекрасно и полно покоя. Это изме­нение ее лица от тревоги, страха и беспокойства было удивитель­ным подарком мне. Было тяжело поверить, что она умерла. Я си­дела с ней долгое время, чтобы осознать, что ее больше нет.

Я была хорошей дочерью, я выполнила все, что было нужно в больнице, во время и после похорон. Я не знаю, насколько хоро­шо справилась со своими чувствами, даже теперь, спустя несколько месяцев. Пережив эту смерть, я почувствовала нечто новое: от­крытие того, кто я, какая я особенная. Мне показалась моя буду­щая смерть не такой страшной. Я надеюсь, что узнаю, когда мне уходить. Я надеюсь, что сделаю это так же хорошо, как сделала это моя мать. Раньше я всегда говорила своим взрослым детям, что хочу, чтобы они были со мной, когда я буду умирать, чтобы они держали меня за руку и позволили мне сказать им, как много они значат для меня.

Моя мать показала мне другой путь: мои дети знают, что я люблю их, они могут не присутствовать при моем конце и я не нуждаюсь в их присутствии.

У меня есть прекрасный руководитель, мадам Боб. После смер­ти матери она сказала: «Когда мы заботимся о наших детях, то наградой нам — замечать, как они растут и меняются. Но когда мы заботимся о наших родителях, которые стареют и умирают, мы сами изменяемся и растем как личность». Она также предска­зала, что мне будет теперь легче работать со взрослыми детьми и их пожилыми родителями в результате моего опыта с мамой. Это оказалось правдой.

Какой урок я получила от потери матери, которую я знала почти 60 лет? Я часто испытываю чувство одиночества, несмотря на то, что у меня есть дети. Я чувствую свою смертность. Взамен ужасных и полных боли воспоминаний приходят теплые и пол-

I

ные смысла. Я понимаю, что совершенно нормально умереть оди­ноко, несмотря на то, что я люблю своих детей. Они не должны бояться уйти от меня, когда придет мое время умирать.

Потеря матери позволила мне проверить свою собственную спо­собность к помощи и показала, что я сильная и уязвимая в одно и то же время. Мама помогла мне увидеть двойственность бытия взрос­лого «ребенка», она научила меня тому, как надо уходить.