Глава 2 версия большого мальчика

Поутру ты цветешь и сияешь, Вечером вянешь как лист. Псалом Раста Айван проснулся с первыми лучами солнца. Из угла комнаты доносилосьхриплое дыхание бабушки. Было еще темно, чтобы видеть ее, но в молчаливойтемноте ее дыхание казалось особенно тяжелым и прерывистым. Он полежал впостели несколько минут и прислушался к звукам утра - щебету птиц игорластым крикам петуха, эхом отдающимся в долине. Сегодня был очень важныйдень. Айван быстро оделся и вышел наружу. Мисс Аманда по-прежнему непросыпалась, чему он был только рад. Он терпеть не мог ее взгляд с каким-томолчаливым обвинением, который она стала бросать на него после того, какоднажды он принес дешевый транзисторный приемник, а большая часть денег изего жестяной коробки из-под печенья исчезла. Б конце концов, деньги былиподарены мальчику Маас Натти, и он вправе распоряжаться ими по собственномуусмотрению. Правда, он не спросил ее согласия, но ведь он ничего не украл! Айван торопливо нарубил кукурузы для домашней птицы, нарвал травы длякоз, покормил свиней. Воды в корыте почти не было, поэтому он сходил заведром и отправился с ним к водонапорной колонке у дороги. Он выполнял своюработу резво и машинально, ни о чем не задумываясь и даже не полюбовавшисьна своих животных, которых мисс Аманда подарила ему два года назад. На кухнеон не стал садиться за стол, а быстро сделал бутерброд, посыпал его солью сперцем и, завернув вместе с приемником и небольшим ножом в тряпку, положил вжестяное ведерко. Он взял рогатку и проверил на ней резинку - нет ли гдетрещины, из-за которой она может в ответственный момент порваться. Резинкупришлось сменить, после чего, набив карманы круглыми камешками, он вышел издому. Мальчик пошел по склону горы в сторону растущих на ней деревьев,двигаясь все время вверх и вверх. Вскоре он остановился и огляделся. Отсюдабыл виден бабушкин дом, лепившийся к горному выступу, зеленая долина,сбегавшая от неба далеко к морю, которое сверкало сквозь утренний туманизумительной пепельной голубизной. Небо было чистым и безоблачным, утро -невероятно ясным и свежим, воздух - таким прозрачным, что говорили, будто быв такие дни с горных вершин видно Кубу. Среди роскошных зарослей зелениАйван чувствовал себя счастливым и свободным, и в этой тишине малейший звукразносился по долинам чистой и прозрачной нотой. Айван пожалел, что не можетвключить приемник и послушать бойкую болтовню ди-джеев и музыку, которуюназывают ска, Это была главная проблема, возникшая между ним и бабушкой. Онперестал ходить в школу и теперь занимался только тем, что ухаживал заживотными, работал на маленьком участке, который ему подарил Маас Натти, ипроводил время в кафе, слушая безбожную музыку греха, которую так не любиламисс Аманда. Она не особенно переживала по поводу школы, потому что, хотя ибыла грамотна настолько, что сама читала Библию и, как всякая крестьянка,уважала школьные знания, боялась, что перебор с образованием сыграет свнуком злую шутку и отвратит его от земли. Айван приблизился к девственному лесу, который увенчивал горы. Емунравились эти темные деревья, толстые стволы, среди которых он ловил себя намысли о том, что он здесь - первопроходец. В таинственном молчании гор ончувствовал чье-то присутствие, ему казалось, будто какой-то непостижимый духговорит в его глубине. Сегодня он хотел застать врасплох семействокуропаток, жирных, желтовато-коричневых птиц, не спускающихся в долины; ихможно поймать только в тени больших деревьев, где они, будто куры, чистятперья. Айван тихонько крался по козьей тропе, останавливаясь и прислушиваяськ своим шагам. Этим утром ему никто не встретился, и незаметно для себя оноказался на противоположном склоне горы. Айван знал, что здесь тоже могутбыть птицы. Заросшее пшеничное поле раскинулось внизу на полпути к холмам.Здесь можно было встретить стаю голубей, рыскающих по потрескавшейся земле впоисках оставленных сеятелями зерен пшеницы. Мальчик пригнулся, потом срогаткой в руке подошел к невысокой стене в конце поля и осторожно заглянулчерез нес. В сухих стеблях растений он услышал шорох. Там были земляные голуби - желтовато-серые самки с черными отметинами ирозовато-серые самцы покрупнее, они прохаживались взад и вперед, важнопронося свои тела-обрубки на коротких розовых ножках. Айван действовал оченьразумно. Он быстро выбрал мишень и выстрелил. Камень вылетел из рогатки,птицы шумно взлетели вверх. Птица, в которую он попал, после несколькихтрепыханий, кажется, испустила дух. Айван за стеной оставался невидимым,поэтому стая должна была скоро вернуться. Так и случилось: голуби прилетели,не обращая внимания на своего мертвого собрата. Мальчик выстрелил еще раз,но насмерть птицу не убил, пришлось добить ее, трепыхавшуюся, и заоднозабрать первую. Через час у него за пазухой было четыре птицы. Он связал ихза лапы виноградной лозой и приторочил к поясу - без голов, чтобы они не такбыстро окоченели. Айван покинул пшеничное поле и стал спускаться в другую долину,окруженную со всех сторон горами. Нижний ее склон был возделан под банановыепосадки, заботливо вспаханная земля была мягкой и рыхлой. На этой земле онотпустил все тормоза и с громким воплем помчался вниз, бешено перебираяногами, чуть откинувшись назад, чтобы удержать равновесие и не упасть лицомвниз, бросаясь из стороны в сторону, чтобы не врезаться в дерево. Оказавшись на самом дне долины, он подошел к зеленоватой, искрящейся насолнце реке. Лег отдышаться на песчаном мелководье и почувствовал, каксолнечное тепло входит в его тело. Лениво перевернулся на спину, глядя внебо и на отроги холмов, окружавших маленькую долину. Потом включил приемники иностранный электрический голос разбил тишину, голос станции "Нумеро Уно",голос эффектный, шикарный, околдовывающий, который Айван никогда не уставалслушать: "Говорит кайфовый и клевый, с живой изюминкой, искусный втан-цах-шманцах; мое моджо работает правильно и наш музон вас взбодрит; вэтот ясный солнечный день напрямую из Кингстона, Джей Эй". Но сегодня,чувствуя, как теплый песок ласково щекочет ему спину, и глядя на зеленыехолмы, возвышающиеся молчаливыми громадами, Айван не очень-то хотел все этослушать. Он выключил транзистор и пошел по берегу реки к морю. Обогнулизлучину реки и подошел к бамбуковой роще, в тени которой были причаленыплоты. Один из плотов принадлежал ему, и, прихватив с собой птиц и поклажу,он оттолкнул плот от берега и направил по течению. Он плыл вниз по реке впоисках джанга, коричневатых речных креветок, которых ловят под мшистымикамнями или прямо на поверхности воды, когда они судорожно бросаются искатьтень. Айван ловко подхватывал креветок сложенными чашечкой ладонями и бросалв ведерко. Он делал все неторопливо. Несколько раз оставлял бамбуковый плот,плавал и нырял под скалами, выныривал в зеленых прохладных бассейнах,образованных громоздящимися вокруг камнями. Порой берег исчезал: горныекряжи скалами вдавались прямо в воду. В глубокой воде под этими скалами оннырнул за большим дедушкой джанга, который едва поместился в его ладонях иизо всех сил сопротивлялся, угрожая своими клешнями. Вскоре ведерконаполнилось, Айван лег на скрипучие бамбуковые бревна и позволилнеторопливому течению нести плот, а сам включил транзистор и стал слушатьбодрую живую музыку. Он проплыл мимо группы ребятишек, плескавшихся в воде,мимо женщины, стирающей одежду о камни, мимо стайки канюков - черныхпадальщиков, греющих свои лысые красные головы на песчаной полосе, мимополей, возделанных до самого берега, с посадками ямса, кокосов и бананов. Медленно разворачиваясь по излучине, он достиг песчаной отмели, котораябыла пустынна, если не считать одинокой девичьей фигурки, стоящей на камнена коленях. Причаливая к берегу с хитрой усмешкой на лице, Айван медленновел плот под нависающей скалой в направлении фигурки. Он бесшумно причалил,поднялся на камень и спрятался за ним. Оттуда он мог наблюдать за ней. Новдруг почувствовал в горле ком. Ему было известно, что Мирриам собираласьстирать здесь одежду, но открывшаяся его взору картина не произвела бы нанего столь сильного впечатления, будь она намеренной. Голая, если не считатьтрусиков, Мирриам развешивала на низких кустах выстиранную одежду. Ступаялегко и свободно, она казалась частью этого ландшафта. Стройные девичьи ногинежно изгибались, а маленькие девственные грудки устремлялись соскаминавстречу солнцу. Кожа отливала всевозможными оттенками черного. Айванзастыл в благоговении. Мирриам ничем не обнаружила, что заметила его, ивернулась к каменному выступу скалы, где оставалась еще одежда для стирки. Мирриам не пыталась ни прикрыть себя, ни вообще как-то отреагировать нанезваное вторжение Айвана. Природная грация и скромность девичьих движенийполностью отрицали его присутствие и придавали Мирриам величие, которое небыло бы большим, окажись она сейчас в королевской мантии. Наконец без спешкии стеснительности, не подавая виду, что заметила его присутствие, онанебрежно надела просторное платье. Айван хихикнул. Так она все еще не разговаривает с ним, да? Не обращаяна нее внимания, он вернулся к плоту и собрал свои вещи. Прошел мимо нее иразвел на берегу небольшой костер. Поставил на огонь ведерко с креветками ипринялся чистить и потрошить голубей. Посолил их, поперчил и развесил надогнем. За все это время между ними не было сказано ни слова; они вели себятак, словно каждый находился здесь один. Пока птицы жарились на огне, Айванисчез в кустарнике. Вскоре послышался его голос, полетевший вверх по холмам. - Маас Бутти - ооу! Откуда-то с холмов донесся ответ: - Кто там? - Айван, сэр! - Что хочешь? - Прошу у вас хлебный плод, сэр! - Бери его, да. Айвач мог взять хлебный плод с поля и без спроса, но он был внуком миссАманды, а не вором. Вернулся он с хлебным плодом и несколькими кокосами вруках. Мирриам украдкой за ним наблюдала, и слабая улыбка заиграла на еегубах. - Что такое? - проговорил Айван, словно сам себе. - Кажется, кто-топеревернул мою еду. Кто же, интересно знать? Надеюсь, ее не отравили. - Иди, мертвец, в буш, - сказала Мирриам, улыбаясь, хотя это было самымстрашным проклятием, которое один селянин мог адресовать другому, желая емусмерти в одиночестве. - Ах, так это вы! А я вас, признаться, и не заметил. Не желаете липрисоединиться к моей скромной трапезе, мэм? - Не исключено, - сказала она, продолжая стирать. - Но сначала мненужно как следует подумать, действительно ли я хочу разделить трапезу сбанго-, который не ходит в школу и без перерыва слушает глупое радио. - Держи себя в руках. Я знаю, если говорю, что голоден, и еда почтиготова. Когда хлеб ный плод испечется, я в любом случае приступаю к еде. Вскоре все стало совсем не так плохо, как могло показаться вначале. Стех пор как Айван перестал ходить в школу и купил себе радио, Мирриамотдалилась от него и явно осуждала. Ее охлаждение было, пожалуй, даже хуже,чем вечно неодобрительный голос мисс Аманды. Находясь между обеими, Айванчувствовал себя в последний год очень неуютно. Мирриам хотела продолжитьучебу в Педагогическом училище и вернуться обратно в округу учительницей.Она и слышать не хотела о планах Айвана уехать в город и стать артистом,считая все это пустой мечтой, навеянной беспутным кафе мисс Иды. Сегодня,тем не менее, она с ним заговорила. Когда креветки стали красными, голуби -золотисто-коричневыми, а на хлебном плоде появилась черная корочка, онпозвал ее. Мирриам полезла в свою сумку для одежды, достала оттуда хлеб игруши, подошла к костру и разделила с ним трапезу, положив себе еду набольшой лист кокоямса, напоминающий тарелку. - Бвай, еда выглядит здорово, а? - сказал Айван. - Я тоже искал груши,но у нас в саду они еще не созрели. - Эти груши - с деревьев, что у табачных полей. Там они всегда раньшесозревают. - Да, - ответил Айван. - В твоем саду все рано созревает. Мирриам быстро на него посмотрела и отвела взгляд. Айван наблюдал заграциозными движениями ее рук, когда она склонялась к огню и щурилась отдыма. В нем поднималась великая нежность. Он готов был провести рядом с нейвсю жизнь, добывать ей еду, разделить с ней свою судьбу... - Ладно, давай есть. - Знаешь, я искал тебя, - отважился признаться он, уставившись втарелку. - Чо, ты должен врать, вот и врешь... Что, интересно, такой великийартист нашел во мне, бедной девчонке? - Чо, Мирриам. Нет смысла опять начинать эти споры, ман. - Ладно. Ее тон стал мягче. - Нет смысла вести их сейчас. Спасибо за обед, слышишь? - Она поднеслаодну из жареных птиц ко рту как бы в знак приветствия. Ее сильные белые зубывпились в хрустящую грудку, и сочный жир потек по подбородку. - Ха, -улыбнулась она, вытирая подбородок. - Когда пшеница созревает - птицы сжирком. - Верно, - ответил Айван. - Но, как я вижу, не только птицы. - Онмедленно поднял глаза на ее грудь. - Все зреет, так ведь? - Айван, ты слишком груб. - Груб ребенок, я не груб, я рриган. Мирриам состроила комическую гримаску, преисполненную благоговейноготрепета. - Это мне уже известно. - Ты слышишь меня? Придет день, и ты еще узнаешь. - Неужели? Но что-то этот день никак не идет. И, скорее всего, никогдане придет. - Ты так считаешь? - спросил Айван мягким тоном, но Мирриамсосредоточилась на своей еде. На песке в тени деревьев было прохладно. Морской бриз, свежий исоленый, ласкал их лица и пускал рябь по поверхности изумрудной рекисоздавая беспокойные водовороты, которые блестели на солнце тут и там ипорой выкатывались на берег с легкой белопенной волной. Они лежали,облокотившись о бревно, прислушиваясь к нежному плеску воды. Лицо Мирриамбыло задумчивым и печальным. - Как приятно, Айван! - Да, хорошо. - Ты видишь, как сейчас... - Что? - Как сейчас вес спокойно и мирно... река, и солнце, и склоны... - Ну и что? - Понимаешь... - она старалась подобрать правильные слова. - Ты знаешьмоего кузена Рафаэля? - Черного Рафаэля, которого люди зовут Король Реки? - Того самого, по прозвищу Король Реки. Чудак-человек. Некоторыесмеются над ним, говорят - дурак-дураком, но я так не считаю. Он целые днипроводит на реке и говорит, что все, что ему нужно, там есть. Однажды онсказал мне: "Мирриам, девочка, пусть люди говорят - что говорят. Я знаю, чтокогда солнце ясное, и бриз прохладный, и горы становятся пурпурными, и небоголубое, и речные воды тяжелые, холодные и зеленые, и я ухожу на семь мильвверх по течению, где доки эти? Нет, слушай, девочка, я курю длинный сочныйсплифф, да, одну закрутку моей собственной сочной, высокогорнойготшит-ганджа, понимаешь? И голова моя сразу становится чистой-чистой, ивидение расширяется, знаешь; и дух любви и братства переполняет мне голову.И я встаю на свой плот и плыву к морю, семь миль вниз. Чо! Я один - Бог ирека. Спаси Господи! Только ветер дует в лицо, и солнце светит в грудь, и пообеим сторонам - горы, и вдруг лицо скалы как глянет на тебя, так? А подногами только бамбук трещит, и ходит, и брыкается как мул от силы реки? Яскажу - вот так время настает, когда я один спускаюсь вниз, я один и река?Человек может слышать голос Бога, понимаешь? Да, и лицо его может узреть.Да, говорят мы бедные, черные, невежественные - и это даже правда иногда -но в то время, когда есть только я, и плот, и река, и горы, никого нет вмире, кто дальше, чем я. Никого нет, я тебе скажу. Мирриам замолчала и выжидательно посмотрела на Айвана. Глаза ее горели. - И он говорил все это? - пробормотал Айван. - Я не уверен, что онвообще умеет говорить. Его обуяла ревность, что этот человек произвел на Мирриам такое сильноевпечатление. Он видел Рафаэля, громадного иссиня-черного парня с привычкамиотшельника, массивного телосложения, с могучими руками и плечами. У него небыло ничего, кроме нескольких речных плотов и рыболовных сетей, он не искалдружбы с людьми и, не считая вежливых приветствий, когда это было совершеннонеобходимо, ни с кем не заговаривал. Ходили слухи, что где-то высоко в горахон выращивает особенно крепкие сорта ганджи и курит их, что и приводит его ктаким странным поступкам. Еще он был известен тем, что мог провести вверх пореке - никто больше этого не мог - груженый плот. И время от времени делалэто, словно в соревновании с кем-то, не покидая середину реки, где течениебыло особенно стремительным, и его тонкий бамбуковый шест и гигантские плечиспорили с силой течения, причем выглядело это самой беспечностью. - Так он правда умеет разговаривать? - по вторил Айван. - Не только умеет, но и говорит умнее, чем ты и все те, кто называетего дураком, - горячо воскликнула Мирриам. - Я чувствую, что в один из такихдней, как сегодня, я пойму то, что видит Рафаэль. Хотя Айван ни за что бы в этом не признался, он подумал точно так же.На лицо Мирриам падала тень, но ее скулы поблескивали мягким бархатом, изолотистые глаза марунов сверкали глубоким внутренним огнем. С одной сторонык ней притекала река, с другой - свешивали свою буйную зелень береговыерастения. Она казалась расслабленной и умиротворенной, безразличной кприсутствию Айвана и растущему напряжению его взгляда. Медленно, почтинепроизвольно, он подвинулся к ней ближе, не в силах оторвать глаз от еелица. Казалось, она засыпает, убаюканная нежным бризом, ровным полуденнымжужжанием насекомых и отдаленным рокотом моря. Но вдруг она резко потянулась, засмеялась, оттолкнула Айвана ногой, итут же, резво вскочив на верхушку камня, сбросила с себя платье, устремиласьнавстречу солнцу и уже через мгновение прыгнула солдатиком в воду. Ониплавали вместе и боролись, стараясь затащить друг друга в воду - и вытащитьиз воды. Потом Айван вынес ее на руках на берег и уложил на мягкую траву. Онсмотрел ей в глаза. Она прекратила бороться, поймала его взгляд, и ее глазабыли полны тревоги и предвкушения. - Нет, Айван, - сказала она, когда его руки обхватили ее за талию. -Нет, нет, я говорю нет, ты не можешь так дитятю? Но голос ее был слабый, а руки вцепились ему в шею, словно железныеклешни. Ее дыхание стало хриплым и прерывистым, и одна слезинка покатиласьпо нежному изгибу щеки и упала в песок. Очень долгое время они лежали сплетенные без движения, и прохладныйветерок остужал их мокрые разгоряченные тела. Потом Айван встал и включилприемник. Мирриам с плачем вскочила на ноги и закричала: - Выключи эту чертову штуковину, Айван! Как ты можешь - в такоевремя?.. От ярости она не могла говорить и бросилась собирать одежду с камней икустов. Айван с виноватым видом выключил радио, но было уже поздно. Онстоял, жалкий, предчувствуя самое худшее. Потом предложил ей прогулятьсявдвоем, она даже не ответила. Айван остановился перевести дыхание на перекрестке у первых холмов какраз в тот момент, когда солнце начало опускаться в море. Пламенеющие пальцыкарибского заката касались холмов и долин кроваво-красными бликами. Такимярким был этот свет, что суеверные испанские моряки, с их католическимчувством вины, впервые увидев его, решили, что доплыли до конца света ивидят отблески адских сковородок. "Господи Иисусе! - думал Айван. - Каким образом у этих женщин заходитум за разум, а? Что такое случилось с Мирриам? Чего она, в конце концов,хочет? Она и бабушка, им не остановиться, ман, никак не остановиться. Все,что напоминает им о моих планах, сводит их с ума и злит. Ой-е-ей. Подожди,они думают, что человек может скакать туда-сюда по горам, как козлик, всюсвою жизнь? Чо, не тут-то было. Это у них не пройдет. Почему, почему имникак не понять, что и для них все это, именно для них, разве не так, то,что я хочу стать знаменитым. Все-все, когда я был маленький, говорили, какойя Риган и какое у меня большое сердце, так почему же сейчас они так со мной,когда я хочу следовать своему сердцу? Смотри, Мирриам! Смотри, как хорошовсе было сегодня. Сегодня она доказала свою любовь. Она сделала все, на чтоспособна, Бог знает что натворила, и я это знаю. Она молодая девушка, она непозволяет с собой легкомысленно обращаться; не надо ее путать с этимидурочками-сними-трусики, девочками-трахни-меня-в-кустах, о которых вечнотолкует мисс Аманда. Нет, она точно любит меня и сегодня это доказала.Позволила мне почувствовать себя мужчиной, любовником, королем, черт побери,и вдруг - бамц! Все накрылось! " Айван выругался, покачал головой и, повернувшись спиной к багряномуморю, продолжил свой путь в горы. С мисс Амандой все обстояло еще хуже. Вот уже целый год она с каменнойнепреклонностью отрицала все его начинания, особенно ругая за то, что онпроводит время в кафе. "Айван, что хорошего ты находишь в этом кафе? Думаешьэто приятное место, да? " Как объяснить ей про музыку, про то, как она нанего действует, это захватывающее чувство полноты, когда он движется вместес музыкой, когда поет современные песни, как объяснить ту страсть инетерпение, с каким он вчитывается в газеты с фотографиями певцов и бэндов,в объявления про танцы и клубы, как он завидует великолепию и славеартистов. Бабушке этого не понять. Куда ей? За всю жизнь она и на пятнадцатьмиль дальше своей горы не выезжала. Мисс Ида понимает. Она рассказывала ему истории про клубы и артистов, скоторыми была знакома, о больших конкурсах танца, в которых участвовала.Иногда она бросает все, чем занимается, чтобы посмотреть на него, и убеждаетокружающих: - Ну скажите мне теперь, что у парня нет дара? Послушайте, как бвайпоет калипсо, а? И тогда радость Айвана бывает по-настоящему полной. Все-таки как тяжело знать, что уже не сумеешь поделиться с мисс Амандойсвоими мечтами, что уже не вбежишь, как раньше, домой, с порога рассказываяо своих приключениях. С того самого дня она становилась все более отчужденной, холодной инеобщительной. Бабушка была в тот день на кухне. И словно безмолвный свидетельобвинения посреди стола стояла пустая банка из-под печенья. - Бабушка, смотри... - начал он, показывая ей свое сокровище: "...ВСЕГДА ПРИНОСЯЩИЙ СЛАДКИЕ НАПЕВЫ И НЕЖНЫЕ ПРИПЕВЫ... "НУМЕРОУНО"... " - Убери из дома эту чертовщину! - сердито проворчала она, даже неподняв взгляда. Айван выключил транзистор, и она тихо и безжизненно проговорила: - Так вот куда ты потратил все деньги? Что ж, хорошенькое дельце, - иснова повернулась к нему спиной. Он не сумел даже убедить ее слушать воскресные программы духовноймузыки, ибо она сочла смертным грехом исполнять музыку Бога на том же самоминструменте, на чертовом приемнике, на котором исполняют всю эту музыкугреха и проклятия Вавилона. Поэтому Айвану запрещалось включать радио вприсутствии бабушки. Всем своим поведением она демонстрировала разочарованиеи постигшее ее тяжелое горе. В вечерних чтениях Библии она выбирала такиефрагменты, как заслуженное разрушение Содома и Гоморры и различные обращенияк блудным сынам, растрачивающим свое семя на проституток, этих блудницвавилонских. Она на глазах слабела и явно теряла интерес к жизни. Если она иговорила, то разве что сама с собой. Сопровождая сказанное тяжкими вздохами,она с мрачным видом бормотала пословицы и поговорки, которых был у нее целыйвоз, о глупости, эгоизме, упрямстве и неизбежной порче детей. "Курочки веселятся, а ястреб рядом", или "Уши ребенка тугие, кожа и тоне такая", или "Плохо слушал, так сам узнаешь", или "Дитятя тугоухий -смерть для мамочки ", или "Дитя маму ням-ням, мама дитятю не съест". Этипоговорки, конечно же, целившие в Айвана, раньше никогда при нем непроизносились. А однажды она обвинила его напрямую... посмотрела на негоглазами полными слез, обреченно покачала головой и заплакала: - Боже, глянь на моего умного-хорошего внучка - сглазил, сглазил егокто-то! Ладно, мы еще посмотрим, кто кого сглазил, подумал Айван, сглазили несглазили, а я - великий и стану великим. И увидим потом, будет она этомурада или нет... Он перелез через каменную ограду и подошел к дому. С виду все выгляделоточно так же, как и утром, когда он уходил. Корм свиньям не задан, козы непокормлены и не подоены. На кухне пусто, пепел в очаге холодный. Впервые наего памяти горячая еда не ждала его. Быть может, бабушка ушла к Маас Натти?В последнее время она стала проводить со своим старым другом больше времени,чем обычно. Он не знал, что бабушка там делает, но возвращалась она всегда свыражением безмятежности и удовлетворения на лице. Дверь в дом была закрыта - знак того, что ее нет дома. Насторожившись,он распахнул дверь и позвал: - Баба-Ба, это я, Айван! Ответа не было. Он вошел. В комнате было жарко, в воздухе стоял слабыйзапах старой плоти, пота, несвежей мочи. Мисс Аманда без движения сидела в кровати, прислонившись к стене. - Бабушка? Что с тобой? Тебе плохо? Она не ответила. Казалось, она заснула за чтением Библии, выронив ее изрук. - Ба... - тихонько начал Айван, но, не договорив, понял, что онаумерла. Он понял это не только по ее неестественной окостеневшей позе. Что-тотакое было в комнате с самого начала, какая-то необычная тяжесть в воздухе,какое-то жуткое безмолвие, словно отлетел некий неосязаемый дух, ушел сквозьдерево и камень стен. Сквозь решетчатые жалюзи в комнату падали лучибагрового заката, бросая на неподвижную фигуру полосы света и тени.Казалось, мисс Аманда подготовилась к смерти. Вместо обычного платка изшотландки, на ее голове возвышался остроконечный белый тюрбанкоролевы-матери Покомании. На ней была белая крестильная рубашка, а в ушах,освещенные лучом света, ярко блестели золотые сережки, подарок Маас Натти.Айвану, который застыл в дверях как парализованный, она показалась как-тостранно усохшей и хрупкой. Он увидел, что она убрала и подмела комнату,поменяла постельное белье, словно готовила дом к встрече важного гостя.Единственное, что нарушало общий порядок, - маленькая кучка пепла на полурядом с выпавшей изо рта трубкой, и страница из Библии, вырванная искомканная, которую она сжимала в руке, безжизненно лежавшей на коленях. Айван медленно, словно не по своей воле, приблизился. Подойдя ближе, онувидел, что, несмотря на все приготовления, на лице бабушки застыл испуг.Широко распахнутые глаза уставились в пустоту, челюсти ослабли, придав лицувыражение идиотского удивления, струйка слюны засохла, стекая из уголка ртав морщинистые складки шеи. Муравьи уже подобрались к ее глазам и ползали помутным глазным яблокам. В лучах багрового заката знакомые черты этогодряхлого лица стали чужими, словно в зловещем свете гримасничала маскакакого-то монстра. Айван захотел закричать и убежать, но что-то остановило его, и оннерешительной походкой направился к кровати. Отбрасываемая им тень упалабабушке на лицо, из ее рта вылетели две больших мухи. Он положил ее накровать, смахнул муравьев с глаз и осторожно закрыл их, потом вытер слюну сподбородка и соединил челюсти. Ладони ей сложил на груди, достав из нихскомканный клочок бумаги. Сделав все, что, как он считал, делают в подобныхслучаях, он набросил на труп покрывало и выбежал из темной комнаты. Айван понимал, что стоит на кухне, опустив голову и плечи, уткнувшись вхолодный пепел потухшего очага. Он не мог сказать, долго ли он простоял втаком положении и что за голос переполняет его голову, эхом отдается в грудии затопляет весь мир страшным воем: "Вооеей, мисс Аманда мертбаайаа...Бабушка умерла! Бабушка умерла! Бабушка мертваайаа... Ва~ ай-оо...Мертваайаа.,. Бабушка мертваайаа! " Действительно ли это он голосил или всепроисходило лишь в его уме? Нет! Конечно же, он не мог дать выход своемугорю веками освященным образом; иначе начали бы собираться соседи, объединяясвои голоса в приливе страха и осознания потери, оглашая холмы и долинынестройными экстатическими воплями. Уже давно сквозь деревья на холмахпробились бы и замерцали огоньки и люди поспешили бы в дом скорби,побуждаемые безотлагательностью смерти. Но ничего этого не было, и потому онпонял, что вопли звучат только в его сердце. Со двора был виден тонкий серп месяца. Даже животные казалисьрастерянными; оставленные на весь день без присмотра, они молча жались другк другу, словно понимая, что что-то изменилось навсегда. Они не спали, но ине двигались; козы не блеяли, свиньи не рыли землю. Только зловещий крикпатту врывался в согласное гудение насекомых. Бабушка умерла! Бабушка умерла! Одна умерла! Бабушка умерла одна! Нидуши рядом, чтобы прикрыть ей веки! Чтобы протянуть кружку воды! Бабушкаумерла! Умерла, совсем одна! Слова повторялись в его голове, пока онспускался по темной дороге, двигаясь механически, словно лишенный воли ипонимания зомби. Стук его ног по камням, хор насекомых, древесные жабы ишуршащие ящерицы, все говорило одно и то же и отдавалось эхом: "Бабушкаумерла. Умерла одна. Бабушка умерла. Одна". Он забыл обо всем: о темноте, одеревьях, о больно врезавшихся в его голые ступни камнях - он не сознавал ницели, ни назначения своего движения, он просто куда-то шел. Бабушка умерла.Умерла одна. Наконец Айван сообразил, что пришел во двор Маас Натти. В окнахгорел свет. - Маас Натти? Маас Натти? - Кто это? - Я, Айван. - Заходи, дверь открыта, ман. Старик был одет, в его движениях, когда он встретил у дверей Айвана иодним взглядом ухватил его побледневшее лицо в слезах, не было ни удивления, ни суеты. - Входи, молодой бвай, и присядь-ка. Он положил руку на плечо Айвана и провел его в комнату. - Садись, молодой бвай, охлади себя. Выпей немного травяного чая,успокой нервы - можешь налить себе немного белого рома. Бормоча что-то скорее себе, чем мальчику, Маас Натти заботливозасуетился. - Мисс Аманда... - начал Айван. - Я знаю. Как только увидел тебя, сразу все понял, - сказал старик. -Приди в себя, сынок, успокойся и расскажи, как все было. Пока Айван пытался взять себя в руки и связать в голове все детали,старик сказал: - Бвай, твоя бабушка была мировая женщина! - Он с восхищением покачалголовой. - Великая женщина! Ты думаешь, она ничего не знала? Давным-давновсе знала, ман, и подготовилась самым надлежащим образом. Снова настала тишина. Айван пытался привести свое настроение в лад снастроем старика и его спокойным приятием неизбежного. - Да, сэр, женщина, каких больше нет. Старик говорил тихо, словно про себя. - Уверен, что она ничему не удивилась. Да, сэр, и ничего не испугалась.Только не Аманда Мартин. Даже старик Масса Господь Всемогущий не мог еенапугать. Она привела в порядок свои дела, сделала все приготовления, отдалавсе указания и давным-давно готова была отойти. Была готова и ожидала, смиром и покоем в душе. Ты полагаешь, она сама себя остановила, а? Тыговоришь, она легко отошла? Травяной чай с ромом, а также умиротворенный вид Маас Натти охладилиАйвана настолько, что он вспомнил все случившееся. Он завершил свой расскази посмотрел на старика, словно ожидая от него одобрения. Маас Натти следил за рассказом, сосредоточенно прищурившись, как бывоссоздавая все его подробности в своей памяти. По окончании рассказа онвыглядел на удивление довольным. - Я ведь говорил тебе! Я же говорил, что она ничему не удивилась, -сказал он, хлопнув себя для выразительности по колену. - Но и ты молодцом, -сказал он мальчику, - ты молодцом для своих лет, знаешь. А сейчас седлаемлошадь и едем - мы должны быть рядом с ней. Айван поднялся, и Маас Натти заметил, что из кармана его рубахи торчиткакая-то бумажка. - А это что? - спросил он, указывая пальцем. - Что это? - Не знаю, - Айван нащупал бумажку. - Наверное, тот листок, которыйбабушка держала в руке. - В руке? - прокричал старик. - Держала в руке листок, и ты ничего несказал? Как ты мог ничего про это не сказать, бвай? - Я забыл, сэр, - сказал Айван кротко. - Забыл? Забыл? Бвай, как ты мог забыть такое? Бумага в руках мертвойженщины - и ты забыл? - Его голос непроизвольно поднялся на октаву выше,лицо скривилось в гримасе недоверия. - Дай ее сюда. - Он осторожно взяллисток, словно святую реликвию или талисман устрашающей силы. Медленно,почти благоговейно он развернул скомканную бумажку, в сердцах бормоча: - Вы,молодежь, лишены чувства, которым Бог наградил даже клопа. И, водрузив на нос очки в металлической оправе, стал ее изучать. - Гм-м. - Его глаза широко открылись, выражая нечто среднее междуудивлением и значительностью. - Она вырвала листок из Библии - Бытие, глава37, гм-м. - В мерцающем свете лампы его лицо напоминало пособие для изучениявсепоглощающего внимания, когда он начал читать: - И стали умышлять противнего, чтобы убить его... вот, идет сновидец. Пойдем теперь, и убьем его...Гм-м, гм-м, гм-м... И увидим, что будет из его снов. Он сел, нахмурившись, перечитывая снова и снова. - Ты говоришь, она держала это в руке? Айван кивнул. - Наверное, это послание о том, что она увидела в самом конце. Я долженвзять его себе - пойдем седлать лошадь. Айван вышел, оставив Маас Натти сидеть с выражением горя на лице. Когдаон вернулся, старик его уже ждал. На нем был его последний похоронныйсюртук, в руках - Библия и большой коричневый конверт, потрепанный ипотертый. Как и не однажды, когда он был ребенком, Айван сел на высокого жеребцапозади старика. На свежем ночном воздухе животное выказывало свой норов:нервничало, прыгало и не слушалось поводьев, закусывало удила, страшилоськромешной темноты. Подкованные железом копыта стучали о камни, высекая искрына поворотах и посылая в синеву ночи эхо. Люди в своих темных домахворочались во сне и гадали, что это за всадник скачет и какое дело выгналоего на дорогу в столь неурочный час? - Это, должно быть, Маас Натти. Но что могло случиться? Куда он скачетв такое время? Что-то серьезное стряслось, не иначе. - Они ворочались ивновь падали в объятия сна; что бы там ни случилось, скоро настанет новыйдень, и он расставит все по своим местам. То ли устав сражаться с сильной лошадью, то ли желая поскорее увидетьмисс Аманду, труп которой опасно было оставлять надолго, Маас Натти сказал: - Подожди-ка, бвай, - и уткнул свою голову жеребцу в морду. Животноепонюхало ее и по его телу тут же пробежала нервная дрожь; Айванпочувствовал, как напряглись массивные мускулы и как прилив сил заставилжеребца в яростном галопе броситься вперед по горам. Ветер свистел в ушахмальчика, вышибал слезу из глаз, и в этой темноте под холодными, мерцающимив ясном воздухе звездами дух его испытал трепет и ликование. - Ха-ха, бвай! Видишь, что случилось с лошадью? - хвастливо заявилстарик. Очень скоро они были на месте. Маас Натти протянул мальчику поводья. - Займись животным, бвай; мое место сейчас рядом с ней. Когда Айван вошел, старик был уже возле кровати. Он откинул покрывало слица мертвой женщины и стоял, как на молитве, с опущенной головой, смотрелей в лицо и бесшумно двигал губами. Наконец он заговорил: - Ну что, дорогая моя, ты ушла, да? Ты и впрямь ушла. Настало для менявремя поплакать о тебе. Но пусть тебя ничто не беспокоит. Мы скоровстретимся. Очень скоро. Очень скоро, моя дорогая. Упокойся с миром.Упокойся с миром - все будет так, как ты того хотела - все будет надлежащимобразом - как во времена наших дедов, как я обещал тебе. Спи с миром, дабудет земля тебе пухом, да настанет для тебя благословенный мир. Он легонько прикоснулся к ее лицу, потом поклонился и отвернулся. Глазаего горели неестественным светом. - Иди сюда, мальчик, подойди поближе, я хочу рассказать тебе об этойженщине, я буду говорить о твоей бабушке. Завтра мы расскажем всесобравшимся людям, а сегодня здесь будем только ты и я, сегодня мы будемвместе охранять ее покой. Со сдерживаемой страстью он рассказал Айвану, как давным-давно полюбилдевочку Лманду, а она - его. Но он был тогда очень бедным и гордым и хотелчто-нибудь заработать для женитьбы. С неохотного благословления Аманды и приподдержке ее отца он уехал - сначала на Кубу, где рубил сахарный тростник, апотом, услышав о высоких заработках в Панаме, отправился туда рыть канал.Многие там умерли, но он выжил и даже преуспел. К тому времени, когда онпонял, что заработал и скопил достаточно, прошло восемь лет. Он вернулся иобнаружил, что несколько лет тому назад его фамилию напечатали в списке тех,кто умер на строительстве канала, и в местной церкви даже провели службу заупокой его души. Аманда вышла замуж, стала матерью троих детей и былабеременной Дейзи, матерью Айвана. Он вложил деньги в землю и снова исчез, наэтот раз уже на двадцать пять лет, и вернулся в дом на холмах в год, когдародился Айван. Айван понял теперь великую дружбу между двумя старыми людьми и иронию,скрытую в его рождественских вояжах в похоронном сюртуке и чудаковатыхприветствиях: - Как вы можете заметить, я еще не мертвец. Теперь Маас Натти заговорил о делах. Сначала о займе и об истории сдядей Джеймсом, который зарезал свою жену, наполовину белую, барменшулегкого поведения. Эту историю часто пересказывали. - И вот настало время, когда дядя Джеймс попал в беду, и она обратиласько мне за помощью. Деньги нужны были на адвоката... Все это тут, - он ткнулпальцем в бумагу. - А в прошлом году, когда она поняла, что ты рвешься вгород и рано или поздно уедешь туда, она продала мне дом, землю и животных -все это тут. Он открыл большой потертый конверт, и со свойственным крестьянинууважением к документам и записям стал доставать из него бумагу за бумагой,все, что касалось дел мисс Аманды. А дела обстояли так, что перед смертью мисс Аманда продала ему землю,отчасти в уплату старого долга, отчасти для того, чтобы иметь деньги насобственные похороны, которые она хотела устроить по старинному обычаю. МаасНатти, в свою очередь, обещал землю не продавать. Если Айван захочет, онможет в любое время приехать сюда жить и работать. Если же он настроенуехать, старик будет удерживать землю наперекор времени, и земля будетждать, когда Айван придет в себя. - Она хотела, чтобы все было как положено, согласно древним обычаям. -Глаза его загорелись, когда он представил себе все это. - Бвай, подождинемного и ты увидишь ее похороны - они будут такие же, как если бы умерладревняя королева-мать марунов. Бвай, ты должен знать, что ты из людейкроманти и что отец мисс Аманды был маруном. Подожди - и ты увидишь еепохороны, слышишь меня? Мисс Аманда знала, как все должно быть. Все какположено, ман. С неподдельным воодушевлением старик заговорил о приготовлениях кпохоронам. Всем родственникам будут посланы телеграммы; из города доставятмастерски сделанный гроб, заказанный и оплаченный несколько месяцев назад; опохоронах сообщат всем соседям. Следующей ночью состоится бдение надусопшей, еще через день - грандиозные похороны, за которыми последуют восемьдней почитания и молчаливого бодрствования, а в последнюю ночь, когда духумершей вернется, чтобы окончательно попрощаться с этим миром - великийпрощальный пир и празднование под названием Девятый День. Состоится массовыйтанец кумина в честь умершей женщины и всех ее предков, который начнется сзаходом солнца и закончится на закате следующего дня. Маас Натти поклялся,что похороны превзойдут все виденное в нашей округе за последние годы. МиссАманда оставила свои указания и вложила денежные средства, чтобы все былосделано как следует. Старый Натти не умолкал всю ночь. Он говорил тихо, почти шепотом, изуважения к присутствию умершей, с благоговением, но и с настойчивостью,словно желал освободиться от тяжкой ноши памяти - и передать ее Айвану.Временами он поворачивался к умершей и говорил с ней как со старым другом.Но чаще обращался к мальчику, настойчиво, как будто властью своих слов,воскрешающих дух и величие былого, он мог отвести грядущий хаос и разорение,кроющиеся в заблуждениях духа нового времени.