Глава 7 в обители праведника

У рек Вавилонских, где мы сидели И где мы плакали, когда мы вспоминали Зайон, Те злодеи увели нас в рабский плен, заставили воспеть нашу песнь. Но как воспоем песню Короля Альфа На этой странной земле? Из Песнопений Раста Его преподобие пастор Сайрус Мордехай Рамсай (СИ), защитник веры,предавался размышлениям в своем небольшом офисе, что находился рядом сМолитвенным домом верных, под каковым названием было известно основноездание церкви - высокое трехгранное строение из бетонных блоков. Онразмышлял о деяниях рук своих и был, что называется, "глубоко удовлетворен".На то имелись причины: несмотря на относительную молодость - ему исполнилосьвсего тридцать пять - он мог взирать, по его собственным словам, вперед иназад без тревоги и сожалений. Назад - на солидный образчик жизни доброгохристианина, вперед - к новым свершениям и наградам за веру. Конечно, предостерегал он себя, осторожность никогда не бываетизлишней; ямы и ловушки мира сего, дьявол и искушения плоти подстерегаюттебя повсюду. Никто лучше него не знает, как сильные и могучие падали водночасье. Любовь не превозносится, она не может быть самодовольной.Смирение - вот верное слово. В его положении человек должен еще сильнеебороться с грехом гордыни, смиренно ходить перед Богом. Мысль эта прониклаему в сердце, и он не мог устоять, чтобы не повторить ее негромко вслух:"Смиренно ходить перед Богом, аминь". Никто не может обвинить его в самодовольстве. И однако же никто нестанет отрицать и того, что его миссия в Западном Кингстоне являетсябеспримерной работой во славу благочестия, как сказал мэр города в прошломгоду в день открытия Молитвенного дома. И хотя окончательную хвалу следуетвознести, конечно, Господу, небольшая мера отпущена и Его стойкому стражуверы, пребывающему в самой гуще битвы. Стул скрипнул, когда пастор Рамсай чуть откинулся назад и позволилсвоему взгляду пробежаться по фасаду Молитвенного дома, видному в открытоеокно. Массивный серый треугольник стоял освещенный солнцем, и его бетоннаяконструкция вырастала до чрезвычайных размеров. Пастор совершенно ни в чемне был уверен, когда группа из Теннесси посетила его с предложением, но вконце концов их союз оправдал себя и оказался благословенным. АббревиатураСИ поначалу их беспокоила, пока он не объяснил своему другу, доктору ДжеймсуЭрлу Калпер-реру - доктору Джимми, - что паства почувствует себя обманутой,если их настоятель не будет носить подобающий титул и, в конце концов, некто иной, как паства, наградила его этим определением. Смятение полностьюрассеялось, когда пастор объяснил, что СИ означает "Слуга Иисусов".Потускневшие было голубые глаза доктора Джимми вновь загорелись: "Отлично,Сай, хорошо все то, что хорошо работает на Иисуса". Доктор Джимми былсекретарем Департамента зарубежных миссий, принадлежащего к прагматическойфундаменталистской ветви Западных баптистов, которая приняла и утвердиламиссию пастора как "свидетельство из-за границы". Но поначалу пастора Рамсая обуревали сомнения. Форма строенияпоказалась ему слишком чужеземной, совершенно не похожей на церковь, как,впрочем, и на любое, известное ему здание. Сомнения покинули его, когдадоктор Джимми объяснил, что это точная, несколько уменьшенная копия церкви вМемфисе и что предложение строить по этому проекту - большая честь,оказываемая далеко не всякой общине прихожан, а тем более только чтоприсоединенному к объединению зарубежной паствы. Она должна стать, сказалдоктор Джимми, энергично жестикулируя, "демонстрацией во имя Христа", и вего по-детски наивных голубых глазах засверкал огонек. И она стала,раздумывал пастор, да, она стала таковой. Разъедающие душу опасенияполностью рассеялись, когда пастор услышал о благотворительной программебратской Христанской ассоциации, которую Департамент зарубежных миссийпредполагал расширить в связи с установлением Молитвенного дома, "зримого иосязаемого символа их участия в невидимой брани за души и сердца людейЗападного Кингстона, аминь". Да, вне сомнений, это оказался благословенный союз. И несмотря нашпильки и глумление кое-кого из завистливых "культистов-знахарей" несчастныхвременщиков, визионеров своего бугра, которые, по слухам, пустили фразу, что"пастор Рамсай надел на голову бетонный колпак дурака, который подарили емуянки", быстрое увеличение паствы в числе, усиление их веры и влияния пасторабыли лучшими знаками одобрения и благословения Господнего. Как там епископМемфисского прихода написал в листке новостей миссионерских обществ -"аванпост"? Нет, кажется, по-другому, "Оазис", да, "оазис праведности впустыне дьявола". Епископ выбрал правильные слова. Да будет Господьблагословен, подумал пастор с благочестивым удовлетворением, а безбожникипусть издеваются как умеют. Ход его мыслей был прерван девушкой с тихими и серьезными манерами,которые делали ее старше, чем она была на самом деле. - Ваше преподобие... Ваше преподобие! - Да, Эльза, что такое? - Этот бвай, знаете, сэр, - он все еще здесь, Ваше преподобие. - Мальчик, какой опять мальчик? - Помните, Ваше преподобие? Он говорит, что он - сын Сестры Мартин. - Ах да - из деревни. Большой путь он проделал, чтобы оказаться здесь.Попроси, чтобы Сестра Сафира принесла ее пожитки. - Чьи пожитки, сэр? - Вещи Сестры Мартин. И скажи мальчику, что он может ко мне зайти.Спасибо, моя дорогая. Что бы я без тебя делал, а? - Пастор снисходительноулыбнулся, когда она повернулась и с выражением сосредоточенности покинулакомнату. На минуту он откинулся назад, и смущенная улыбка внесла в черты еголица что-то доброе. Затем, повинуясь силе привычки, он поднялся с места,пригладил ладонями коротко подстри-женные волосы, без особой нужды одернулворотник, принял вид духовного авторитета и прочистил горло, как человек,собирающийся произнести наставление. Ах, эти селяне... Уже три недели назад он послал телеграмму, а мальчикприехал только сейчас. Кто скажет, почему они все поступают ни с чем несчитаясь - никакого чувства времени. Должно быть, всего раз в месяцпроверяют почтовый ящик - или заняты на уборке урожая... Скорее всего, тутзамешано какое-то древнее суеверие, с которым нужно еще разобраться, и всемверховодит местный знахарь и его невежество. Как зовут мальчика? Айванхо.Забавно, что это имя очень популярно среди неимущих классов. Деревенскихпарней всегда можно узнать: накрахмаленные, в вычищенных местных одеждах, навсе таращат глаза. По виду он в глубокой печали, готов расплакаться иразрыдаться при первом же упоминании имени матери - определенно, не изпороды стоиков, нет, сэр. Услышав приближающиеся шаги, пастор изобразил налице преувеличенную симпатию. - Входи, мой мальчик; ты получил наконец мою телеграмму? - Телеграмму, сэр? Никто мне о ней не говорил, сэр, - только мамасказала, что вы сумеете помочь мне с работой. Мальчик улыбался как-то чересчур лучезарно и говорил очень быстро,словно боялся, что его в любой момент прервут. По птичьему морганию его глазбыло ясно, что он нервничает, его неугомонный взгляд рыскал по комнатетуда-сюда, как будто в поисках спрятавшихся врагов. Из всего, чтопредположил пастор, в нем было только одно: казалось, он в любую минутуготов расплакаться. - Работу? Какую работу? Как тебя зовут, мальчик? - Айванхо Мартин, сэр. Сын мисс Дэйзи Мартин. - Ну, правильно, правильно. - К пастору вновь вернулось чувствосимпатии. - Она была доброй женщиной и верной христианкой, сын мой. Все этотяжело пережить, но мы можем получить отраду в мысли о том, что место вЦарствии Божием ей обеспечено, обеспечено. - Пастор повторил последнее словои сделал паузу, ожидая потоки слез. Ничего такого не последовало. Понял лимальчик хоть одно слово из того, что он сказал? Он кажется каким-тотолстокожим; с лица его не сходит глупая улыбка. - Так, значит, вы поможете мне, сэр? Бог благословит вас. - М-м-да, я надеюсь на это, гм-м, - ответил пастор, откашлявшись.Теперь уже мальчишка и за Бога стал говорить, а? Он кажется слишкомсамонадеянным. Пастор продолжил голосом таким глубоким и гулким, что,казалось, мог свернуть с места башню Молитвенного дома, "доброй женщиной,верной христианкой и преданной прихожанкой". - Я все могу делать, сэр, все что угодно. - Это хорошо, - проговорил пастор, временно сбитый с толку. Лучше быэтот молодой парень его не перебивал. Что-то странное было в нем: одеждависит, как на попрошайке, и ни слезы тебе, ни словечка о матери. Онпобарабанил костяшками пальцев по столу и снова взглянул на мальчика,который все так же лучезарно улыбался. Пастору пришло в голову, что,вероятно, мальчик не совсем в своем уме. - Так ты говоришь, что не получал телеграммы? - Телеграммы, сэр? - Да, телеграммы - по поводу твоей матери. - Нет, сэр. - В таком случае как ты узнал о нас? - Мне моя мама сказала, сэр; она сказала, что вы сумеете помочь мне сработой. - Ты шутишь, мальчик? - Пастор немедленно пожалел о суровости в своемголосе; в конце концов, мальчик пережил такую потерю. - Шучу, сэр? Что вы имеете в виду? - Нет, нет, не обращай внимания. Я понимаю, как тебе сейчас, должнобыть, тяжело. Смерть близкого человека - это... - Я понимаю. - Айван даже засветился, начиная что-то соображать. - Нет,сэр. Умерла моя бабушка. А мама, мисс Дэйзи, сказала, что вы сумеете помочьмне с работой, - закончил он с надеждой в голосе. Пастор Рамсай взглянул на Айвана и призвал себя к терпению. Он не изчисла тех, кто радуется страданиям дураков. Но начало знакомства, надопризнать, отнюдь не благоприятное. Пастор любил думать о себе как о строгом,но справедливом человеке. Правда, его дух сразу же не принял этого мальчика,но ведь и он - сын Божий. И если не ради Бога, то хотя бы ради той простой ипреданной души, какой была его мать... Да, его обязанности ему вполне ясны. Но даже когда недоразумение прояснилось, все равно реакции мальчикаявно недоставало чувства. Понятно, что он обезумел от голода, что жил какзверь, на улицах, что был подвержен Бог знает какой деградации. Но почему жев таком случае он так долго к нему добирался? Под какими греховнымивлияниями находился? Упрямство и гордыня правят им. Скорее всего, егопривела сюда не благодать, а голод и отчаяние. И Бог знает что у него сейчасна душе. Но, как бы там ни было, он здесь, и, значит, нужно приглядеться кнему получше. Бдительность, вот подходящее слово. И дисциплина, дисциплинавкупе со словом Божьим. Он предстал перед ним - не в первый уже раз пасторувыпадает честь сразиться врукопашную с самим дьяволом за душу бедногогрешника. Да, Айвана привела сюда рука Божья, и он готов принять этот вызов.Если честно, то мальчик вполне достоин уважения, кажется, быстро всесхватывает и готов делать то, что ему велят. Твердость и христианскийобразец - вот что ему необходимо. И пастор Рамсай - как раз тот человек,который справится с этой работой. Рядом с Молитвенным домом находились два других здания, принадлежавшихприходу пастора Рамсая: деревянный домик, одно крыло которого былооборудовано под дортуар, где жил пастор, и мастерская, к которой былипристроены две спальных комнатки. Приход находился на небольшойвозвышенности, и только цинковой изгородью и канавой был отгорожен отбезбрежного моря деревянных и жестяных лачуг, прозванных Тренчтауном из-замногочисленных сточных канав, отделявших его от остального города. В концеулицы, за углом, из нескольких бетонных блоков был построен Открытыйкинотеатр, где каждый вечер молодежь Тренчтауна, которой удавалось наскрестина входной билет, находила короткое забвение от убогой монотонности своейжизни. Для пастора Рамсая близость кинотеатра, этой "кузницы дьявола", как онего прозвал, и любовь к нему среди молодежи были неким вызовом и источникомпостоянного раздражения, вечно досаждающей занозой в теле. Пастор регулярнописал письма в газеты, осуждая популярность подобных мест и настаивая натом, чтобы им запрещалось работать по воскресеньям. Он осуждал их с кафедры.Он догадывался, что вряд ли случайно дирекция кинотеатра организует тройныесеансы за полцены как раз в те дни, когда в его церкви причащаются. Иногдаон видел в этом испытание, крест, который возлагает на него Господь, дабыпроверить его веру и силу характера. Во всяком случае, кинотеатр служилпостоянным напоминанием о присутствии и силе врага. И кинотеатр, исаунд-системы, которые гремели своей пульсирующей музыкой греха привосточном ветре, достигавшей вместе с теплым ночным бризом и запахом ганджиМолитвенного дома, омрачали дух пастора, разгорячали его плоть и заставляливставать в жаркой темноте на колени. Кому ведомы препоны на пути праведника? Тяжелы они, но он никогда неспотыкался. И хотя spar был повсюду и опекал не только греховодников,которые хотя бы зримы и осязаемы, но и лжепророков, о коих в Библииговорится, что они одеты в овечьи шкуры, но являются волками хищными, он несделал ни одного неверного шага, ни одного. Хвала Иисусу, Бог ежедневновкладывает силу в его руки и согревает сердца его спонсоров в далекомМемфисе; паства умножается с каждым днем, растет ее преданность, и сампастырь набирается новых сил, аминь. Но за это тоже приходится платить: годыидут, и он чувствует, что становится все менее восприимчив к юмору, всеменее расположен к веселью и легкомыслию. И всегда находится место дляразочарования, как это бывает, когда трудишься во имя Божье, - ренегатство,дезертирство и предательство того или иного брата. Но все они были посланы кнему затем, чтобы укрепить его, так же как Бог сделал крепче лоб Иезекии-ля,Священника, сына Бази, которому тоже пришлось бороться с грехамибунтовщиков, оказавшихся такими же жестоковыйными. Когда эти заблудшие Растатвердят о Вавилоне, они и сами не знают, насколько они в своей глупостипо-своему правы. Он видел в себе современного Иезекииля, борящегося сВавилоном один на один. Он чувствовал свое родство с этим крепкимнесгибаемым пророком, закалившимся на службе у Бога, чья твердость спаслатех немногих, кто сохранил верность Богу. "Оазис", вероятно, не совсемправильное слово для Молитвенного дома и его прихода. Скорее, этоукрепленный форт - крепость Божья - цитадель и маяк, сияющий лучомправедности в море греха. Я и дом мой всегда будут служить Господу Богу,аминь. Но победы всем известны, очевидны каждому зрячему, и награда будетобильна, ибо борьба яростна. И разве не ожидает великая радость в Раю тогогрешника, который покаялся, в отличие от девяноста девяти не нуждающихся впокаянии? И разве не он привел многих закоренелых грешников, дрожавших вскорби и сомнении, к престолу благодати? Не одного, не двух, но множествоих, аминь. Деградация - вот самое явное лицо врага. В своей нескончаемой битве сдеградацией пастор оборудовал особое прибежище для заблуд-ших - небольшойдортуар для молодых деву-шек - как правило, сирот или строптивых дочерей егоприхожан. Они посещали школу и должны были работать на церковь, а взаменполучали жилье и самое необходимое - только самое необходимое, - посколькуни церковь, ни пастор не одобряли суетных излишеств. Каждая получалахристианское образование и профессию; единственным условием было послушаниеи благочестие. Вся власть исходила только от Бога, чьим словом была Библия иисполнителем воли которого был пастор Рамсай. Эта миссия была отягощенавозможным провалом, но они случались гораздо реже, чем можно былопредположить. Случайная беременность или же своенравная девушка бросалаучебу ради уличной жизни. И несмотря на клевету завистников, репутацияпастора Рамсая в смысле честности была столь непоколебима, что даже в самыхскандальных случаях ни один намек не касался его лично. Мужчин в это избранное сообщество почти не допускали, Айван сталвторым. И вовсе не потому, как говорили злые языки, что "двум быкам в одномзагоне не ужиться". Пастор ясно видел, что уличная жизнь гораздобезжалостнее и разрушительнее для девушек, чем для юношей, ловушкизаманчивее и коварнее, а падение вниз - дольше и безнадежнее. И первый же юноша ознаменовал собой крупный успех, тем более необычный,что у него была репутация начинающего криминала. Этот парень, как потомрассказывали, однажды приковылял во двор Церкви, захлебываясь в собственнойкрови, и прокричал о помощи. Человек меньшего калибра послал бы за "скоройпомощью" или вызвал полицию, но пастор сам сделал все необходимое. Он создалгрешнику все условия, насколько позволяли его раны, и всю ночь боролся сдьяволом за его душу. Сначала он спас душу, а затем, как бы между прочим, ижизнь, обеспечив таким образом пастве доброго помощника, чье присутствие нацерковном дворе было неоспоримым доказательством власти пастора в глазахБожьих. Всем было очевидно, что Рука Божья привела окровавленного иполумертвого Длиньшу к пастору Рамсаю, и после спасения - физического идуховного - репутация и влияние молодого обращенного несказанно возросли.Вовсе не случайно Айван был поставлен в ученики именно к нему. Пасторбезоговорочно верил в действенность хорошего примера. Менее эффектной, ибо незавершенной, однако обещающей духовную победуисторией был случай с девушкой по имени Эльза. Она была осиротевшей дочерьюодной из самых первых и воинственно настроенных прихожанок, и никто несомневался, что пастор Рамсай возьмет ее под свою опеку. Необычным оказалосьто, как молодая девушка своими манерами смягчила непреклонную натурумолодого проповедника. Она излучала тихую радость самим своим присутствием,тем, как бережно относилась она к своим школьным книгам, как неутомимоизучала Библию, В вопросах веры она выказывала не по годам глубокий интереси понимание, проявляя то, что пастор называл "духом милости и благодати",очевидный для всякого, кто мог ее видеть и слышать. Она подрастала - и этоее свойство, думал пастор, вместо того чтобы умаляться, как это нередкобывает, крепло в ней, распускалось как цветок, как упавшее в добрую почвусемя. Обнаружив это, он сделал беспрецедентный шаг, в юридическом порядкевзяв над Эльзой опеку, став ее стражем в законе, жизни и вере.Беспрецедентным было и то, как эта девушка умела задобрить и дажеподдразнить пастора, довести его если и не до состояния благодушнойобщительности, что было бы чересчур, но ввести в мирное настроение, всостояние отдохновения от праведных трудов и строгого бдения. Когда онсмотрел на Эльзу, его глаза становились теплее и суровые черты лицасмягчались. В таком настроении, размышляя о домашних делах, он позволял себеснисходительную риторику и думал о девушке, глядя в ее чистые глаза:"Драгоценнейший камень в моей короне". Он смотрел вперед в неясномпредвкушении, представляя себе, как набирает силу ее духовность и связанныес ней надежды. Эльза, опершись подбородком о ладони, смотрела, как Айван глотаетполные ложки вареного гороха и риса, с трудом засовывая их в рот. - Когда тыв последний раз ел? - ее глаза расширились. - Не спеши, жуй как следует.Хочешь еще? Айван наблюдал за тем, как она отправилась с тарелкой к кастрюле,приговаривая на ходу: - Никогда не видела, чтобы такой небольшой бвай так много ел. - Эльзавернулась с полной тарелкой. - Жуй медленно. Его преподобие говорит, чтосначала надо двадцать раз пожевать и только потом глотать. - Она села, опятьоперлась подбородком о ладони и стала наблюдать за каждым его движением. Она напоминает мне, подумал Айван, кого-то из давнего-давнего прошлого. - Как тебя зовут? - Айван. - А дальше? - Айванхо, Айванхо Мартин. - Ты крещеный? - Почему ты об этом спрашиваешь? Она нахмурилась, словно говорила: "Здесь вопросы задаю я". - Потому что только заново рожденный и Христовой кровью омытыйхристианин может здесь находиться, - объяснила она таким тоном, что Айванпонял, что зря задал этот вопрос. - Ну да, кажется, да, - ответил он. - Что значит "кажется "? - удивилась она. - Надо быть уверенным. - Эльза. Эльзаааа! - Да, Ваше преподобие? - Что ты делаешь на кухне? Иди к себе и делай домашнюю работу. - Я уже сделала, Ваше преподобие. - В таком случае иди и читай Библию. - Да, сэр. - Она молча сделала прощальный жест Айвану, слегкаулыбнулась и поспешила к себе. Размеренно жуя, Айван смотрел, как она уходит. И хотя внешне она небыла похожа на Мирриам, было в ее манерах что-то такое, что болезненносдавило его грудь. Как давно это было, когда они в таком же возрасте сиделипри свете лампы на барбекю Маас Натти. Живот Айвана раздулся и сталнеестественно тугим. Он никак не мог избавиться от отрыжки, к горлуподступала тошнота. - Как ты себя чувствуешь? В дверях, где только что исчезла Эльза, стоял пастор. Айван не знал,как долго он стоял и наблюдал за ним. - Я спрашиваю, с тобой все в порядке, мальчик? - Никогда не было так хорошо, сэр. - Это и неудивительно, если видеть то, как ты глотал еду. Не забывай,что чревоугодие - один из смертных грехов, - добавил он с чопорной улыбкой. - Да, сэр. - Ты говоришь, что хочешь работать? Завтра мы с тобой этот вопрособсудим. А пока иди в мастерскую. Там есть человек. Скажи ему, чтобы показалтебе твою койку в пустой комнате за мастерской. Заодно вымойся хорошенько вдуше, понял меня? Приходи завтра утром ко мне. - Да, сэр, огромное спасибо. - Не мне спасибо, мальчик, благодари Господа. - Да, сэр. Длиньша строгал рубанком доску, когда Айван пришел к нему с поручениемот пастора Рамсая. Длиньша что-то проворчал, не отрываясь от работы, и Айванне мог понять, в чем причина такой реакции - в его сосредоточенности наработе или во враждебности к новичку? Человек был мощного сложения,коренастый. На присутствие Айвана он не обращал ни малейшего внимания. Айвана поташнивало, ему хотелось спать. Присев на корточки, он смотрел,как с доски летят колечки стружек. Он подумал, что хорошо бы поговорить сэтим человеком и подружиться с ним, но Длиньша, казалось, в разговорвступать не собирался. У него были маленькие сердитые глазки, испещренныекрасными прожилками, и смешная бородка. Не бородка даже, подумал Айван, агустая поросль коротких волос, покрывавших нижнюю часть его лица и шею исбегавших за открытый воротник. Он хотел, чтобы Длиньша поскорее показал емукойку. Мысль о том, что можно будет наконец улечься и что эта возможностьсовсем рядом, стала для него сущей пыткой. Длиньша продолжал строгать доску,прищуриваясь, чтобы оценить свою работу, и по-прежнему не обращал на неговнимания. Обезьяна-человек, подумал Айван и улыбнулся. Это о нем, наверное, поют:"Ты обнимаешь большого обезьяночеловека" - и стал напевать мелодию. Он былуверен, что Длиньша слышит его, но махнул на это рукой. - Ладно, пойдем, - сказал Длиньша, поднимаясь и смахивая с рубахистружки. - Иди за мной. Айван прошел за ним через мастерскую. - Вот койка, бери ее, а там, - он указал на дверь, - можешь спать. -После чего повернулся на каблуках и отправился обратно. Но тут жеостановился и, не глядя на Айвана, спросил: - Сколько времени, Егопреподобие сказал, ты будешь здесь? - Ничего он не говорил, - ответил Айван, воюя с койкой. - Егопреподобие просил еще душ показать. - Не думай только, что останешься здесь надолго, - сказал Длиньша. Комната была крошечной и без окон, что-то вроде просторной кладовки.Когда Айван закрыл за собой дверь, стало темно. Воздух здесь был душный инеподвижный, но Айвану было все равно. Темнота и близость деревянных стенвселяли в него бодрящее чувство безопасности и уединения. Он лежал соткрытыми глазами, уставившись в темноту и прислушиваясь к городскому шуму,который казался теперь таким далеким и безобидным. Растянувшись во весь ростна армейской койке, он чувствовал себя спасенным, словно ничто, даже еслидверь в комнату запрут на замок, не могло нарушить снизошедшее на негочувство умиротворения и покоя. Последней ему в голову пришла мысль, что врядли он будет особенно переживать, если ему никогда не придется покинуть этукомнату. Первое время Айван побаивался этого здорового и неулыбчивого человека,которого звали пастором Рамсаем. Он был такой большой и несгибаемый - и врядли кто-то мог назвать улыбкой резкое подергивание, пробегавшее порой вуголке его рта. Все, за исключением Эльзы и Длиньши, казалось, съеживались вего присутствии. Но воспоминания об улицах по-прежнему ранили Айвана. Он былсчастлив скрываться здесь, в тени пастора и Молитвенного дома. Был ли когда-нибудь молодой Риган заново рожденным и Христовой кровьюомытым баптистом - об этом люди спорят до сих пор. Одни утверждают, что егоприверженность церкви в первые месяцы и даже годы пребывания в Молитвенномдоме была искренней и сомнений не вызывает. Другие, в том числе Длиньша,клянутся, что с самого начала это была лицемерная поза, что влияние дьяволаможно было разглядеть в глазах мальчика с момента появления, как он нистарался его скрыть, и что вся вера Ригана зиждилась на горячей еде,регулярно поставляемой кухней, и на электрооргане, который Департаментзарубежных миссий разместил в Молитвенном доме для нужд хора и прославлениявеличия Божьего. Но, как говорят люди, "после того как все случилось, и последний дураквсе-все знает". Чтобы делать выводы задним числом, таланта не требуется;ничего особенного, из чего можно было бы предугадать дальнейшее, в поведениитихого боязливого мальчика, которого пастор назначил в ученики Длиньше,замечено не было. Айван вместе со всеми домочадцами исправно посещал утреннюю и вечернююслужбы, три раза в неделю ходил на курсы по изучению Библии и дважды бывал вцеркви по воскресеньям. Пастор, внимательно наблюдавший за каждым, ненаходил в его поведении ничего предосудительного. Соблюдение церковных обрядов было ничтожной платой за роскошьежедневного питания, собственной комнаты и душевой, которой Айван могпользоваться в любое время дня и ночи. Он, конечно же, чувствовал бы себяпусть и не счастливым, так по крайней мере довольным, если бы не Длиньша. Вэтом обостренно-чувствительном к греху приходе никого не побуждалистремиться к счастью. В присутствии пастора Рамсая и других христиан с губ Длиныии одна задругой, как испуганные птички с ветки, слетали благочестивые "Аллилуйя" и"Слава Богу". Его манеры, особенно в присутствии пастора, воплощали собоймягкую, почти запредельную святость. Но когда Длиньша оставался наедине сосвоим помощником, то есть большую часть времени, он находил себе отдушину ипредавался мелкой тирании, а порой и глубоко антихристианскому садизму.Айван поначалу думал, что причиной такого поведения Длиньши являются егомедлительность и нерасторопность и что грубая мрачность и придирчивостьмастера исчезнут, как только ученик начнет успешнее справляться со своейработой. Поэтому он старался как можно лучше и без жалоб исполнять своиобязанности, уделяя предельное внимание даже самым ничтожным деталям. Новскоре понял, что Длинь-шу не может удовлетворить ничто, кроме его ухода.Длиньша настолько подавлял его, что одно время Айван даже серьезно подумывало том, чтобы оставить приход, однако воспоминания об уличной жизни удержалиего от этого. Его печальное и молчаливое послушание не осталось незамеченнымпастором, который расценил его как раскаяние и духовный рост и указалДлиньше на эти знаки духовного пробуждения мальчика. Длиньша немедленнообнаружил пробелы в своей тактике и изменил ее. Теперь он отказался отактивного давления, предпочитая выверенное неприятие и затаенную злобу.Между ними установилось что-то вроде вооруженного нейтралитета. Настроение у Айвана понемногу улучшалось. Он стал сильнее, здоровее испокойнее. Но до того самого дня, когда прозвенел звонок, он вынашивал самыеразные планы, вплоть до возвращения к уже испытанной уличной жизни. Увидев, как рабочие устанавливают динамики и усилители - подарокматеринской церкви в Мемфисе, - Айван понял, что сюда его призвал самГосподь. Сообразно баптистским представлениям, Департамент зарубежных миссийпоощрял "созидание звуков радости пред ли-цем Всевышнего", и когда Айванстоял и смотрел, как расставляют микшерский пульт, электрогитары иклавишные, на этот призыв невозможно было не ответить. Он знал, чтоостанется здесь любой ценой и первым записался в только что организованныйхор. - Мальчик, у тебя есть саоя Библия? - Нет, Ваше преподобие, знаете... - Он стал гадать, не хочет ли пасторему ее подарить. - Гм-м, у тебя нет свой Библии, а ты уже покупаешь себе красивуюодежду, да. - Видите ли, сэр... - Айван стушевался под его грозным немигающимвзглядом. - У меня никогда не было, знаете, сэр... - смиренно проговорил он,чувствуя, что его объяснению чего- то не хватает. - Мне нужно что-нибудьнарядное, чтобы посещать церковь, - закончил он в приливе вдохновения. Пастор убавил свой пыл, но это объяснение удовлетворило его лишьчастично. - Гм-м, мальчик, мы еще посмотрим. Айван выскользнул во двор, старательно прижимая к груди коробку так,чтобы никто ее не заметил. Он быстро зашел в комнату, закрыл за собой дверьи аккуратно положил коробку на койку. Его новая рубашка и джинсы висели настене, но сейчас он на них и не смотрел. Медленно раскрыл обувную коробку исначала достал оттуда пару голубых носков. Они были из эластичногоматериала, который можно было растягивать во все стороны. Цвет был глубокими в полумраке комнаты давал электрические отсветы. Носки были теплыми имягкими, от них шел запах свежести и новизны. Несколько минут Айван провел вупоении, смакуя цветовое богатство носков и нежность их шелка - последнегописка моды среди молодых людей. Затем, заботливо сложив их вдвое и завернувв похрустывающую белую бумагу, достал из коробки подлинную драгоценность -пару замшевых ботинок высотой до лодыжки и с изумительно заостренныминосами. Сначала Айван восхищался только их видом, не притрагиваясь к ним,потом осторожно погладил - по волокну, чтобы почувствовать его необычайнуюмягкость, и против волокна, чтобы посмотреть на белые волокна, проступавшиена синен. Он впитывал в свои легкие новый запах; невозможно было поверить,что у него есть наконец собственные ботинки. Такие остроносые. Он взглянулна висящую на стене одежду и пожалел о том, что нет зеркала, чтобыполюбоваться на себя в полном облачении. Но зеркало было не обязательно, они без того знал, как выглядит. День, которого он ждал два с половиноймесяца, наконец-то настал! Ради такой покупки стоило копить деньги. Айванлежал на койке, смотрел на свою одежду и обувь, и улыбка не сходила с еголица. Узкие джинсы, пиджак западного покроя с отворотами на рукавах,шелковые носки и ботинки, все оттенки синего - ночной-синий, небесно-синий,серо-голубой, все из синевы! Он лежал и улыбался. - Бвай-звезда, - шептал он, - бвай-звезда, черт возьми. Затем, повинуясь внезапному импульсу, он вскочил на ноги и поспешил вдуш, где принялся методично оттирать себя, несмотря на то что мылся передтем, как идти в обувной магазин. Вернувшись опять в комнату, он не торопясьнарядился в новые одежды. Вся процедура, которую он по возможности растянул,была очень приятной. Он в очередной раз потрогал каждую вещь и проверил, какона сидит на нем, но когда наконец оделся, почувствовал вдруг безотчетноеразочарование, опустошенность. Только воскресным утром он мог отправиться втаком виде в церковь. Айван очень осторожно, чтобы не помять одежду, сел накойку и испытал сильное раздражение. - Чо! - пробормотал он. - Да светит ярко свет Твой среди людей. Не такли говорит пастор? - И с этими словами покинул комнату. Сознательно он ничего пока не замышлял, но как только подошел к фасадукинотеатра и увидел там толпы молодых людей и гигантские афиши, песь восторгпервого посещения кинотеатра с Жозе заполыхал в его груди. Все заботы,связанные с предостережениями и гневом пастора, мгновенно исчезли. Былапятница, двойной сеанс: "Территория Бэтмэна" с Ральфом Скоттом и "УлицыЛаредо" с Уильямом Холденом. Такие сокровища! О Всевышний, подумал он, я этого не вынесу... Не вынесу этого. Сдерживая нарастающее возбуждение, Айван купил билет за девять пенсов инебрежной походкой прошел в кинотеатр - кайфовая таинственная фигура всинем. Он знал наверняка, что, когда он проходил мимо, девушки бросили в егосторону беглые взгляды. Места за девять пенсов находились прямо напротивэкрана. Эти ряды быстро заполнялись буйными компаниями молодежи еговозраста, шумно приветствовавшими друг друга и перевозбужденными впредвкушении действа. Фильм оказался еще лучше того, что он смотрел в первыйраз, действие разворачивалось быстрее и драматичнее, реплики были жестче отзатаенной вражды, все драки - на ножах, пистолетах и кулаках - еще кровавееи зрелищнее. Снова никто не смотрел кино в тишине; отождествление себя сгероями было почти полным, заразительное возбуждение, срываясь с экрана,волнами прокатывалось по залу. После окончания сеанса представление продолжилось на улице. Парниразыгрывали лучшие сцены из фильмов. Обладая цепкой памятью и способностью кподражанию, они цедили сквозь зубы запомнившиеся реплики, двигались походкойгероев с болтающимися как клешни руками рядом с воображаемой кобурой иделали резкие выпады. Сгорая от зависти, Айван прошел сквозь толпу инаправился в Молитвенный дом. После этого вечера жизнь Айвана распалась на две независимые ипротиворечивые сферы. Он стал завсегдатаем кинотеатра, очень редко пропуская"фильм с действием", то есть вестерн или детектив, в отличие от мюзикла илилюбовной истории, которые время от времени перемежали боевой репертуар. Втечение дня он подчинялся указаниям Длиньши, пел в хоре и изучал Библию. Нони одна из этих дисциплин не поднимала его дух и не занимала воображение стакой силой, как кинофильмы; ничто не могло восполнить ему того, что ончувствовал перед началом сеанса у алтаря серебристого экрана. Время дляАйвана теперь измерялось переменой афиш. Довольно скоро вкус его окреп и стал более избирательным. Гангстерскиефильмы его больше не интересовали, им явно недоставало сурового героизмавестернов. Появились, конечно, и любимые имена: Хамфри Богарт, Эдвард ДжиРобинсон, Ричард Видмарк, Сидни Гринстрит, Джордж Рафт. Каждый из нихвыработал свой стиль, циничную крутизну, которая ему нравилась. В глубинедуши Риган был ковбоем. Печаль и расстройство духа случались с ним тогда,когда он пропускал какой-нибудь вестерн. Теперь, став завсегдатаем кинотеатра, он начал понемногу разбираться вчетко соблюдаемом разделе территории. Группы парней его возрастарассаживались на своих местах, установленных обычаем, захваченных силой илипо каким-то другим таинственным причинам. Айван сидел в нейтральной зоне, которая разделяла эти территории и гдетерпели независимых. Поначалу его встречали с деланным безразличием, котороепостепенно уступило место такому к нему отношению, словно он стал некоейзнакомой деталью пейзажа. Сдерживаемый природной скромностью, сам он первыхшагов к сближению не делал. Но вскоре отношение к нему качнулось в сторонуприятия, основанного на общем опыте: все они, в конце концов, смотрели однии те же фильмы, обожали одних и тех же героев, имели одни и те жепристрастия. Возможно, обе стороны почувствовали, что их объединяет хорошийвкус, и вскоре отношения между Айваном и парнями стали гораздо теплее. Айван стал распознавать их, особенно вожаков, по именам. Коренастого,крепко сбитого, с вывернутыми внутрь суставами вожака одной из групп звалиБогартом. Другой группой предводительствовал воинственный альбинос ДжорджРафт, на чьем щербатом лице виднелось немало шрамов. Справа от экрана напяти рядах сидели ребята из группы Гитлера. Вожаками становились благодарясиле характера и репутации - соединению ума и стиля наряду с демонстративнойготовностью принять любой вызов, не важно от кого. Реальное насилие было нестоль уж частым явлением, как могло показаться тому, кто издали наблюдал всеэти жесты вызова и боевые позы. Пока не нарушались границы территорий ипризнавались авторитеты, господствовал напряженный, но, однако же, прочныймир. А под натиском таких внешних врагов, как дирекция кинотеатра, полиция иподростковые банды из других районов, внутренние разногласия мгновенноисчезали. Настало время, когда Айвану пришлось наконец ответить на приветствие.Холодное, ни к чему не обязывающее, но тем не менее несущее в себе скрытоеуважение. - Как дела, Синий Цвет? - Мир и любовь, Гитлер. Когда это случилось впервые, он испытал немалое возбуждение и емузахотелось большего. Но холодные приветствия так и не перерастали в большее.Потом его стало устраивать и это положение: он создал в своем воображенииобраз некоей загадочности и видел себя одиноким неразговорчивым незнакомцем,который случайно оказался в городе, держится особняком, умеет стоять насвоем и соблюдает все необходимые формальности. Все его видят, но никто незнает, пока какой-нибудь ничего не подозревающий дурачок не переступит водин прекрасный день некую незримую черту. Этот образ льстил ему; он наслаждался им и культивировал в себе всеболее таинственные манеры. - Синий Цвет, гром небесный! Синий Цвет, да, имя что надо. Приветствие Айвана превратилось в едва уловимый наклон головы; улыбкаслужила лишь отменой ледяного напряжения и расслаблением мускулов лица. Онне столько говорил, сколько медленно протягивал слова сквозь губы, которыеедва шевелились, с неохотой раздвигаясь, чтобы позволить словам выбратьсянаружу. Использовал он при этом всего несколько слов. Новый образ отлично работал. Приветствия участились, стали болеетеплыми и уважительными. Однажды вечером Богарт предложил ему сигарету.Айван взял ее, несмотря на то что не курил. После этого случая он постоянноносил в кармане рубашки пачку "Четыре туза". Теперь он входил в кинотеатр ссигаретой, свисавшей, как у Кагни, из уголка рта: дым разъедал ему глаза исоздавал особую завесу, сквозь которую он взирал на мир. Время от времени онмог предложить закурить тем, кто заслуживал внимания таинственногонезнакомца...