Глава 3. Девятый день: сны и видения

И они вошли в дом плача и увидели, что она мертва, и подняли великийстон и рвали на себе одеяния и голосили. Когда они закончили, они утерлислезы, встали и разошлись по домам. После чего уже не плакали по той, чтобыла мертва. Мистические Откровения Джа Рас Тафари. Королевский Пергаментный Свиток По склону холма через долину по темной тропинке двигалась высокаяфигура. Казалось, у человека было какое-то дело. По серой просторной одежде,испачканной землей и потом, его можно было принять за крестьянина. Легкость,с которой ноги несли его по крутой дорожке, говорила о том, что он уроженецхолмов. Он не издавал звуков и не освещал себе дорогу факелом, но еговосхождение было на удивление быстрым, хотя ничто в его движениях невыдавало спешки. Неподалеку от вершины, прямо напротив домика мисс Аманды,он свернул с тропинки в густые заросли и продолжал двигаться прямо,карабкаясь через камни и выступы скал, пока не добрался до гигантскогохлебного дерева. Оказавшись в густой его тени, он остановился и устремилвзгляд на шишковатый серый ствол, старый, поросший мхом. Он стоял так,глядел на древнего гиганта и словно прислушивался к едва слышному, но оченьважному сигналу. Только его открытый рот, хриплое дыхание да пот, ручьямистекавший по напряженному лицу, которое слегка подрагивало на влажномвоздухе, выдавали, что подъем был изнурительный. Он прошел немного вперед,встал перед деревом, широко раскинул руки и прижался ладонями к стволу.Какое-то время он стоял так без движения, как вдруг мощный толчок сотряс егос головы до ног. Когда эта сила пошла на убыль, он отступил, подпрыгнул,ухватился за нижнюю ветвь и, раскачиваясь на ней, забрался на дерево. Онбыстро полез наверх, не останавливаясь и не оборачиваясь, словно его руки иноги хорошо помнили эту тропу. Он уже залез почти на самую верхушку,поравнявшись с вершиной холма и появившись в слабом лунном свете, но всепродолжал подниматься выше и неторопливо бормотать псалом, пока наконец невознесся высоко над горным кряжем и надо всеми деревьями, забравшись туда,где опасно колыхались и раскачивались тонкие ветки. Там он остановился,уперевшись ногой в сочленение ветвей и обхватив центральный ствол, настолькотонкий, что он без труда обвил его одной рукой. Затем, вцепившись в ветку,откинулся под тяжестью своего веса так, что ветка изогнулась и сновавернулась в прежнее положение. Он качался туда-сюда, заставляя верхушкураскачиваться вместе с собой, как при сильном шторме, бросая восторженныевзгляды в небо. Затем с пульсирующими венами на шее он громко завыл,заставив замолчать хор сверчков, а собак залаять, и наполнил ночь протяжнымнеземным воплем: "СЕРА И ПЛАМЕНЬ!!! " Маас Натти в доме мисс Аманды давно уже молчал, и его лицо былонеподвижным в колеблющемся свете лампы. Старика можно было принять заспящего, если бы не его немигающий взор. Голова Айвана опустилась на грудь,но что-то вывело его из глубокой дремы: он быстро выпрямился и взглянул насидевшего за столом старика. Маас Натти не двигался. Он казался маленьким и хрупким, одежда виселана нем, словно саван, наброшенный на черный скелет. - Безумец Изик, - сказал он. - Я так и думал, что он придет. Вот оно что. Айван прислушался к голосам ночи, но не услышал ничего,кроме затихающего в долине нестройного собачьего лая. Он снова взглянул наМаас Натти. - Жди! Скоро ты его услышишь. - Вы считаете, что он рядом? Я думал, он уже умер. Долго-долго его неслышал. - Умер? - сказал Маас Натти и цокнул языком. - Лучше послушай. Вопль раздался снова, вибрируя и врываясь в комнату всем жаром своегобезумия: "СЕРРРР-РА И ПЛЛЛЛЛАМЕНННЫ СЕРРРА И ПЛЛЛА-МЕНННЬ! " Айван вновь обрадовался присутствию старика. Дикий голос звучал такблизко, эхом отдаваясь в комнате, что нервы его были на грани срыва. Онвыглянул в окно. Верхушка хлебного дерева, резко очерченная луной, снеестественной регулярностью раскачивалась в ритме безумного вопля "СЕРРРА ИПЛЛАМЕНННЬ". Айван помнил Изика в лицо и знал о его репутации. Жилистый человек,скрытный, с запоминающимися глазами, он был одним из четырех братьев -прекрасных селян и работников. Он никогда не пил, не вступал ни с кем вспоры, никогда не принимал чью-либо сторону в периодических ссорах имеждоусобицах, вносивших некоторое разнообразие в суровую жизнь общины. Айван был совсем еще мальчиком, когда жуткие звуки со стороны холмовзаставили его как-то ночью опрометью ринуться к бабушкиной кровати. В слезахот страха, он бросился в ее объятия. - Это даппи, Ба? Даппи? - Тсс, дитя неразумное, тсс. Это Изик-Безумец. Должно быть, сейчасполнолуние. - Она поднялась с кровати, зажгла лампу и держала его на рукахдо тех пор, пока мальчик не перестал плакать. - Не бойся, - сказала она, - он всегда так колобродит, когда лунаполная. Она поднесла внука к окну и показала, как раскачивается из стороны всторону верхушка дерева высоко на холме. Потом рассказала, что Изик время отвремени перебирается с вершины одного холма на другую, выбирает там самыевысокие деревья и покрывает оттуда своим воплем пол-округи. - Я боюсь, - хныкал Айван. - Почему люди его не остановят? - А за что? Он никого не убил, да и кто знает, что за дух егопризывает? И когда бабушка впервые показала ему Изика, Айвану трудно былоповерить, что человек с самыми мирными манерами и мягкой улыбкой можетиздавать такие дикие, душераздирающие вопли. Про Изика говорили, что много лет назад он был лучшим учеником в школеи самым преданным и набожным почитателем Писания. Его отец - упоминали проего гордость и тщеславие - продал немного земли и послал сына в Кингстон вдуховную семинарию учиться "на священника". По слухам, он хвастался, чтоИзик превзойдет в учебе сыновей белых и коричневых господ и станет епископомАнгликанской Церкви. Что с ним случилось, никому не известно, и сам Изикникому ничего не рассказывал. Но незадолго до окончания учебы Изик вернулсяв округу без всяких фанфар. Вместо окрыленного улыбчивого юноши вернулсяпритихший человек. Около года он ничего не делал, только сидел на холмах исмотрел в сторону моря, почти не разговаривая даже со своими родственниками.Потом взял в руки мачете и в одиночку принялся вырубать участок подпшеничное поле. Он ни с кем не делился своими знаниями, полученными всеминарии. Отец клялся, что завистники в округе сглазили его сына. Кое-ктопоговаривал, что виноват сам Изик, который искал запретное знание и вступилв союз со сверхъестественными силами во имя процветания церкви, а в итогеони обернулись против него. - Думаете, церковь белых людей - это игрушка? Их сила, скорее всего,его и остановила, - говорили люди, веско кивая головами в подтверждениемистической тайны, которой они стали свидетелями. Были и те, которым ответвиделся проще. Изик понял, что "учеба слишком тяжела для его ума" и обратился к гандже, "растению мудрости", чтобы углубить свой ум. Всемизвестно, что именно для этого использовали ганджу глубокие мыслители иученые, поглощенные добычей нелегких знаний. Но, "если мозг не примет ее",как это и случилось с Изиком, их постигало безумие. Для Изика и его отца этобыло наглядным уроком: не взлетайте, подобно птичке из легенды, "слишкомвысоко над гнездом". Имелась и еще одна точка зрения, приверженцем которой был Маас Натти.Он считал, что причина провала Изика кроется в темных делишках "белых икоричневых господ", устрашенных великолепием Изика, его набожностью иблагочестием. Обуреваемые гордыней и высокомерием, эти люди терпеть не моглимолодого селянина, набравшегося наглости сидеть среди них и мечтать освященническом сане и церковной кафедре. Согласно его воззрению, беда Изикавызвана не сглазом, в ней нет ничего мистического, она - результатизобретательных оскорблений. Неизвестно, когда возмущение Изикаперехлестнуло через край. Ходили слухи, что в деле замешана некая надменнаякрасавица - дочь прелата. Как бы там ни было, пролежав недолго в больнице,Изик вернулся домой на холмы разбитым и поврежденным в духе. Грядет день,шептались люди в тихом гневе, когда белые и коричневые господа заплатят засвои злодеяния. Грядет сей день - мрачно кивали они. Первое время родные Изика пытались удерживать его во время полнолуния,но дух не так-то просто обуздать. Такая сила нисходила на него и так великабыла ярость, что пришлось оставить его в покое, когда им овладевал дух. Вповседневной жизни он был вполне нормальным человеком, не считая техслучаев, когда кто-нибудь из селян умирал. Что бы ни было причиной егобезумия, люди согласились с тем, что дух, овладевающий Изиком, не простодаппи из леса, а великий дух видений и пророчеств, оглашающий долины воем истенаниями. - Я знаю его, знаю. Я чувствовал, что Изик должен пойти в эту ночь замисс Амандой, - проговорил старик, казалось, с удовлетворением. Ранним утром, когда трава еще стояла в росе, к дому потянулись люди, восновном женщины. Они приходили по двое, по трое, старые подруги и церковныесестры умершей, неся на себе суровый вид мрачного самообладания перед лицомсмерти, скорбные погребальные песни недалеко от губ своих, почти с вызовомрасспрашивая о том, как умерла пожилая женщина, внимательно выслушиваярассказ и интересуясь подробностями: в каком положении она застыла, что наней было одето, что она держала в руках, сожалея об отсутствии "предсмертныхслов", покачивая головами и громко восклицая по поводу вырванной из Библиистраницы, выражая свое удовлетворение услышанным, прежде чем войти в дом с"последним словом прощания ", как если бы мисс Аманда сидела живая накровати и ждала их в гости. По прибытии каждый новый посетитель проводил некоторое время вожидании, пока их не собиралось наконец достаточно, чтобы выслушать рассказо ее смерти, после чего они вместе направлялись в дом прощаться. Никто незаходил в дом, не узнав предварительно о том, как умерла старая женщина.Женщины занялись работой в доме и на кухне, Маас Натти разговаривал смужчинами. Подруги и дальние родственники омыли и умастили тело мисс Аманды, оделиего и перенесли на прохладную лежанку. После чего вынесли из дома кровать,чтобы "обмануть даппи", сложили костер и отправились за водой и дровами. "Мертвую воду", которой было омыто тело, они тщательно собрали и вылилив особом месте во дворе. Люди старательно обходили это место, чтобы случайноне наступить в лужу. Маас Нат-ти объяснил старейшинам, что, согласно желаниюи воле умершей, "все будет происходить по старинному обычаю наших предков,как это было в те времена". После небольших уточнений все разошлись по своимделам. Айвана послали привести двух коз и одного поросенка, которых мужчиныпод руководством Джо Бека, работавшего мясником и продававшего мясо, быстроразделали и освежевали. Детей, что пришли со своими мамами, отправили ловитькур, бродивших тут и там по зарослям. Мужчины соорудили большой навес нашестах, вроде беседки, с крышей из пальмовых листьев, где тело умершей будетлежать до самых похорон и где должны проходить бдение и песнопения. Другаягруппа мужчин вырыла яму, над которой будут жарить поросенка, а несколькочеловек отправились рыть могилу рядом со старыми могилами у каменной стены. В Голубой Залив послали тележку за гробом, прибытие которого прерваловсе работы. Люди восхищались роскошным полированным деревом, обтянутымполосками синего шелка, и медными ручками, блестевшими, как золотые. МаасНатти сиял от гордости и удовлетворенно кивал всякий раз, когда слышал, каккто-то говорил, что никогда в жизни еще не видел такого красивого гроба. Люди продолжали приходить, многие из них - из самых отдаленных мест.Желая засвидетельствовать свое почтение умершей, они принимали хотя бысимволическое участие в работах. Каждый внес свой посильный вклад: кто курицу, кто ямс или бананы прямос полей - все шло в общий котел. Вскоре приготовления перенесли из кухни водвор, где уже горел костер. Детей послали по домам за ведрами, они наполнялиих у водонапорной колонки. Люди восхваляли благочестие, трудолюбие ипорядочность мисс Аманды и ее семьи, и с каждым новым оратором похвалыстановились все более щедрыми. Айван сопровождал Маас Натти, который ходилмежду людьми, смотрел, как они работают, и подбадривал их. Вопреки своимжеланиям мальчик оказался в центре самого пристального внимания какближайший родственник умершей и принимал от всех соболезнования и выражениясимпатии. Время от времени он слышал, как Маас Натти бормочет: - Ты ведь так хотела, любовь моя! Ты довольна? Твои похороны люди будутвспоминать и говорить о них не одно поколение. Айван вынужден был признать, что это было что-то: непрерывно растущаятолпа народа, неугомонная активность там и здесь... - Да, сэр, - повторял один старик, обращаясь ко всем, кто мог егоуслышать. - Даппи мисс Аманды должен быть доволен, давно уже никого из нихтак не потчевали. - Всякий раз, когда он произносил эти слова, им тоовладевала какая-то странная гордость, словно он говорил о своих собственныхпохоронах, то он испытывал глубокий покой в связи с размахом и правильностьюэтих приготовлений в мире, который день ото дня становился все неустойчивееи неопределеннее. Маас Натти полностью разделял эти чувства, сияя всякийраз, когда слышал эту фразу. Смеркалось. Вскоре похолодало, и гроб внесли в дом, чтобы тот принялтело умершей. Незадолго до этого ропот пронесся между людьми, сидящими поднавесом: туда пришел Изик и занял место возле гроба, молча усевшись у одногоиз столбов. Традиционно это место предназначалось для главных плакальщиков,а он, казалось, и не понял того, что нарушает обычай: спокойно сел иулыбнулся всем своей доброй безмятежной улыбкой, которая всегда была на еголице, когда его не тревожил дух. Гроб вновь вынесли и поставили на помост, а возле головы и в ногахумершей зажгли свечи. Маас Натти, вопреки обычаю, вывесилкрасно-зелено-черный флаг вместо обычного белого, и церемония бдения, илипеснопений началась. Протяжные меланхоличные звуки исполняемых в "долгомразмере" песен скорби повисли над горами и долинами как богатый бархатныйсаван, вытканный голосами страсти. Потом стали рассказывать сказки иистории, в основном о смерти или же о характере и поступках умершей и ееродственников. Были также загадки, игры в слова, истории о даппи, много едыи питья. Айван, как ближайший родственник, сидел возле гроба вместе с МаасНатти. Мирриам и ее бабушка находились неподалеку. С Голубого Залива прибылиДадус и его отец. Люди, вдохновленные белым ромом, пением и своими воспоминаниями обумершей, поднимались, задыхаясь от волнения и слез, и сообщали о своихособых отношениях с мисс Аман-дой. Впрочем, несмотря на частые всхлипыванияи рыдания, нельзя было сказать, что среди собравшихся царило уныние. Мисс Аманда была старой женщиной, врагов у нее не было, так что ничегодурного не ожидалось. Описание того, как она приняла смерть,свидетельствовало о ее смирении, а также о том, что она не "умирала тяжело".По общему мнению, все еще чувствовался ее дух и это был дух доброй воли исогласия. Безоблачную улыбку Изика у изножия гроба восприняли какблагоприятный знак, ибо всем было известно, что он способен видеть даппи.Джо Бек, слегка уже захмелевший, поднялся и объявил, что на этот раз даже"очень тяжелые вещи" даются легко. Никогда еще, сказал он, животные с такойлегкостью и готовностью не шли под его нож. Айван стал соображать, не о томли визжащем поросенке идет речь, что дважды чуть не вырвался, в потокахкрови, струящихся из его перерезанного горла. Он и Мирриам толкнули другдружку локтями и улыбнулись. - Айван, Айван, посмотри на Дадуса, - шепнула Мирриам. - Что? - Ты разве не видишь, как он напился? - Ты с ума сошла! Маас Барт убьет его. Дадус стоял у края навеса, и егомладший брат Отниэль с опаской на него поглядывал. Дадус едва держался наногах, он громко хлопал в ладоши, не попадая в ритм песни, которую распевал: Я хожу-брожу по долинам Много-много лет, Но я никогда не устану, Но... Крупные блестящие слезы текли по его веснушчатым щекам. Айван с Мирриамотвели его к костру, где жарился, наполняя ночной воздух изумительнымароматом, поросенок. Дадуса стошнило. Он страстно плакал и обнимал Айвана. - Айван, Айван, вааайооо, лучший мой друг. Добрый мой пассиеро. Простименя Бог. Прости меня, слышишь? Бедный Айван, что ты будешь делать? Что стобой станет? - Внезапно Дадус прервал свои стенания, отрыгнул, по лицу егопробежало выражение остолбенелого недоумения, и он немедленно бросился втемноту. Айван смутился, но уже через миг, когда звуки рвоты из леса достиглиего и Мирриам ушей, засмеялся: - Белый ром его наказывает! - Чо, Айван, не смейся! Думаешь, ром - приятная вещь? К тому же онправ, сам знаешь. - По-твоему, правильно так напиваться? - Не строй из себя дурака. Я имею в виду то, что будет с тобой. - Со мной? Я уеду в город. Слова вылетели, прежде чем Айван сумел остановить их. Собственноговоря, он еще не строил никаких планов и не думал о них, но эти словатяжело повисли между ними в наступившей тишине. В отблесках пламени Айванувидел, как лицо Мирриам отяжелело, а у рта проступили крохотные морщинки.Он понимал, что она думает сейчас о том, что произошло между ними у реки, имысль о ее возможной беременности впервые пришла ему в голову. - А как же... - прошептала Мирриам почти непроизвольно, - как же тогдамы? - Я пришлю за вами - скоро, скоро. Она посмотрела на него и стала вдруг какой-то незнакомой, состарушечьим лицом. - Ты ведь знаешь, что я не собираюсь жить в городе, - тихо проговорилаона. - Ты должен это знать. Айван не знал, что и ответить. Мирриам не изменила своей позы ипо-прежнему глядела в яму с пылающими углями, но видно было, что она где-тодалеко-далеко. Он подумал, что губы ее дрожат. Опять появился Дадус, ужеувереннее державшийся на ногах, но с таким выражением на лице, подумалАйван, с каким смотрит щенок, которому грозит наказание. Он обратился кДадусу ободряюще: - Что случилось, ман, ты живой? Мирриам встала и ушла, и больше он ее вту ночь не видел. Первые слабые лучи солнца пробивались уже над горой Джанкро, и петухикукарекали друг другу через долину, когда Маас Натти объявил, что похоронысостоятся в полдень. Вскоре во дворе остались только самые железные леди,они и занялись костром, на котором сегодня будут готовить еду для пира послепохорон. Солнце стояло прямо над головой, когда люди собрались вновь; среди нихбыло немало крестьян, пришедших на похороны из отдаленных деревень. Сестрымисс Аманды из бэнда Поко-мании надели на себя все свои регалии:ослепительно белые накрахмаленные накидки и остроконечные тюрбаны - эмблемысекты. Маас Натти, великолепный в своем очередном похоронном сюртуке,выглядел очень впечатляюще с красно-зелено-черной поясной лентой с буквамиUNIA, вышитыми черными нитками. В любой момент он готов был отдать приказносильщикам поднимать гроб. Утром он провел изрядное время в разговорах счетырьмя пожилыми людьми, которых Айван раньше здесь не видел, - тремямужчинами и женщиной, одетыми в черное, которые появились внезапно инеизвестно откуда. Они выглядели уставшими, словно после долгого пути. В ихповедении было что-то официальное, почти военное, и Айвана оченьзаинтересовали духовые инструменты, которые они держали в руках. Маас Наттипредставил их как "бабушкиных верных соратников", и Айван попытался понять,к какой неизвестной ему части бабушкиной жизни они относятся. Маас Натти такничего ему толком и не объяснил, кроме как: - Сам все увидишь, бвай, сам увидишь. Находясь во главе таинственных древних сил, Маас Натти уже готов былначать церемонию, но тут его прервал необычный звук. С далекой прибрежнойдороги доносился гул автомобиля, сворачивающего на булыжную дорогу, котораявела в гору. Маас Натти остановился. Айван почувствовал прилив возбуждения.Это, конечно же, мисс Дэйзи, его мать, из города. Шум мотора приближался,автомобиль ехал по крутой изгибающейся дороге. Все прислушались. Шепотпредположений разнесся среди присутствующих. Так и есть, мотор заглох возле дома мисс Аманды. Айван напряженновсматривался. Элегантная фигура, одетая в черное, в шляпе с вуалью и в черныхперчатках до плеч, двигалась к ним, цокая высокими каблуками и чутьспотыкаясь на каменистой тропке. Она несла в руках пышный венок, которыйсвоим убранством, современной композицией и совершенством представлял собойнечто в высшей степени утонченное и необычное для этих гор. - Это, должно быть, дочка из города? - Нет, это не Дэйзита. - Боже, взгляните на эти цветы у миссис! Кто же это? Опознать женщину было особенно трудно из-за вуали, свисавшей с еемодной шляпы. Айван узнал ее на секунду раньше, чем Маас Барт, выглядящийкрайне неуклюже в своем пиджаке, пошел ей навстречу. - Театр марионеток! - громко проговорила старшая сестра Андерсон, пожавплечами в знак того, что ее ничуть не впечатлила вся эта показуха. - Но,Боже правый, какие все-таки нервы у этой женщины, а? Мать Андерсон была ближайшей подругой и наперсницей мисс Аманды. - Дело делом, миссис, и прочь разговоры, - решила одна из сестер. - Мы,бедные сестры, должны повернуться к гробу. Если мисс Ида и слышала их, то виду не подала. Легко и с достоинствомнаправившись туда, где стоял Айван, она протянула ему венок. - Айван, бвай, прими мои соболезнования. Когда я узнала о случившемся,я решила, что должна приехать. - Спасибо вам, мисс Ида, - пробормотал Айван, осторожно отводя взглядот возможной встречи с глазами Мирриам. Маас Натти нарушил тишину ссознанием собственного авторитета. - Добро пожаловать, миссис, присоединяйтесь к последнему прощанию снашей возлюбленной сестрой. Мисс Ида отвесила ему поклон, затем подошла к гробу, еще разпоклонилась и сказала: - Покойся с миром, мисс Мартин. Покойся с миром. Займи своеблагословенное и заслуженное место в окружении Божьей радости исовершенства. - Аминь! - грохнул Джо Бек, заслужив строгий взгляд от Матери Андерсон.Мисс Ида сделала реверанс и отступила с набожным выражением на лице. Айванупоказалось, что в ее глазах играет слабый озорной огонек. Под жгучими лучами солнца они двинулись процессией, трижды обнесли гробвокруг маленького двора, а потом понесли мимо свиного стойла, загона длякоз, низкой каменной стены и по тропинке туда, где рядом с могилой ее мужабыла вырыта свежая могила. Старые побратимы покойницы исполняли приглушенныйритм на барабане Армии Спасения, а Мать Андерсон и ее сестры по Покоманииразмеренно напевали траурный похоронный марш: Усни, усни, Усни и покойся с миром. Мы крепко любили тебя, Но Иисус полюбит навеки.Прощай... прощай... прощай... Возле могилы было особенно жарко, даже тень гигантского дерева непомогала. Гроб опустили на землю, и все посмотрели на Маас Натти. Он возделруки вверх жестом священника, как бы требуя тишины, хотя никаких звуков,кроме сдавленных всхлипываний сестер, не было. - Всем вам известно, что наша сестра, с которой мы сейчас прощаемся,была особенно дорога моей душе - все это знают. - Аминь! - Хвала Господу! - Прежде чем покинуть нас, она высказала мне два желания. Она попросилаустроить ей великие похороны, чтобы таким образом восхвалить Бога и выказатьсвою любовь и уважение ко всем, кто придет с ней проститься. Он с одобрением оглядел всех присутствующих. - Аминь! Да славится Его святое имя. - Она сказала, что хочет быть похороненной в духе. Все вы видите, чтотак оно и есть. Каждый из вас тому свидетель. - Аллилуйя! - Но после Бога и близких ей людей, самыми дорогими для нее былипрозрения и вдохновение достопочтенного Маркуса Мосайя Гарви, Вождя иОсвободителя Людей. Маас Натти отчеканил каждое слово имени так, словно это был призыв. Прислове "Гарви" четверо пожилых людей чуть выдвинулись вперед, и женщинагорячо прошептала: - Аллилуйя! - Большинство из вас слишком молоды, чтобы знать это, - продолжал МаасНатти, - но женщина, которую мы хороним, была одной из самых первых инепоколебимых членов Между народной Негритянской Ассоциации Улучшения. Вновь одобрительный шорох среди четырех старейшин. - Мисс Аманда, упокой Господь ее душу, твое желание быть похороненнойкак солдат Бога и Гарви исполнено. Маас Натти протянул руку, пожилая женщина вышла вперед и подала емукусок ткани, чуть меньше той, что висела над гробом во время бдения. На нембыли вышиты яркие золотые буквы "АМАНДА МАРТИН 1880-1950", а под нимималенькими буквами - "Восстань, могучая раса". Маас Натти с гордостьювыставил ткань на обозрение, чтобы все могли увидеть. Когда люди читалинадпись, из толпы раздавались одобрительные возгласы. Старик благоговейноположил ткань на гроб, пробормотав что-то, чего никто не расслышал. Потомвыпрямился, взглянул на собравшихся и дрожащим от переполнявших его чувств игероического пыла голосом, продекламировал: Эфиопия - страна отцов наших, Там, где Боги любят бывать, И как шторм вночи вдруг раздастся, Наши армии погонят их вспять. В битвах с нами пребудетпобеда, И мечи наши сталью сверкнут. Нас ведет красно-черно-зеленый, Ипобеда прекрасна, мой друг. В этот момент четыре хрупких останка разбитой армии возвысили своихрупкие, как тростник, голоса в страстном молебне, обращенном к мертвомувождю, к рассеянному движению, к отсроченной, но не забытой мечте: Вперед, вперед к победе, Африки мощь, восстань! Красно-черно-зеленый -взвейся! Победа за нами, вперед! Слабые древние голоса усиливались в последней строке в утверждении силыи в тоске по великолепию. После положенной паузы мужчины подняли своиинструменты, и медь заблестела под лучами солнца, как тусклое золото. Онистояли словно верные телохранители мисс Аман-ды, дрожащей правой рукойподнося медь к беззубым ртам, а левой держась за сердце. По причине, которойАйван так до конца и не понял, он почувствовал, что по его щекам текутгорячие слезы. Пожилая женщина заиграла ровный приглушенный бит в стиле"милитари". Тромбон пропустил бит и начал с тяжелого хрипа с присвистом,почти как настоящий трубный глас, но тут же исправился, и медные звуки гимназадрожали в воздухе, поначалу нестройно и осторожно, но постепенно набираясилу и наполняя долину надтреснутым великолепием, которое не могло невпечатлить. Когда смолк последний звук, гроб с телом мисс Аманды опустили вмогилу. Впоследствии все из присутствующих, даже сестры из бэнда ПокоманииМатери Андерсон, которые вполне законно сожалели, что их роль была несколькопреуменьшена, согласились, что все было правильно. Маас Натти ходил повсюдус праведным выражением на лице, как человек, знающий свои обязанности иточно их исполняющий. Полдень прошел за едой и питьем. Ночью состоялось молчаливое бдение, накотором присутствовали только близкие друзья и соседи и, конечно же, бэндМатери Андерсон, неукротимый в своем следовании традициям и в благочестии, всвоем почитании умершей. И хотя Маас Натти готов был поклясться, что бденияпроходят "сообразно древним обычаям", это было не совсем так. Никто непосмел расстраивать старика и сказать ему это в лицо, но нашлись стa-рыелюди, не уступавшие Маасу Натти в знании обычаев, которые началиперешептываться, что в данном случае были допущены некоторые отступления. Вопрос состоял в следующем: всем было известно, что после смерти духмертвой девять дней пребывает в могиле и по ночам бродит вокруг своих родныхмест. Следовательно, необходимо постоянно поддерживать определеннуюактивность, такую как бдение и песнопения, в каждую из девяти ночей, вкоторые дух бродит по окрестностям. Но девятая ночь имеет еще большеезначение, чем первая ночь после похорон. В эту ночь, когда дух окончательнооставляет мир, забирая с собой то последнее, что связывает его с жизнью, отзаката до заката должно происходить грандиозное пиршество. Оно включает всебя бдение, песнопения, похоронный пир, а также древний мистический танецкумина, во время которого духи предков овладевают живыми и говорят черезних, чтобы последние желания и тревоги ушедшей были услышаны. В этом случаеприсутствие всех, кто знал мертвую или так или иначе был причастен к ееземной жизни, было обязательным; в противном случае духи могли оскорбиться иразгневаться. Известны случаи, когда оскорбленные духи прерывали церемонию, сеялираздор среди ее участников, который выливался в ссоры и драки, и даже самибросали в них камни и все, что попалось под руку. Вот почему Айван с такойпоспешностью бежал в Голубой Залив отправить своей матери телеграмму напоследний известный ему адрес. Как раз об этих днях, прошедших между похоронами и Девятой Ночью, испорили старики, но вполголоса и только между собой. Но даже если и можнобыло упрекнуть Маас Натти в том, что он упустил из виду этот период, востальном он превзошел самого себя. После похоронного пира, когда еда быласъедена, а ее остатки розданы соседям, Маас Натти, не спавший с той минуты,как Айван постучал к нему, отправился домой немного вздремнуть. Вернувшись,он тут же посоветовался с Джо Беком и остальными о подготовке к ДевятойНочи. Затем оседлал жеребца и ускакал куда-то на целый день и половину ночи.На этот раз никто не знал, что подвигло его на путешествие и куда он ездил. Это и был тот пробел, о котором спорили приверженцы строгой традиции.Большинство, впрочем, говорило, что это вполне допустимо, поскольку МатьАндерсон и ее паства поко-танцов-щиц каждую ночь проводят собрания в своембалм-ярде, и нет такого закона, который бы утверждал, что всю церемониюследовало проводить во дворе умершего, и кто мог представить себе, что духмисс Аманды не был тем центром, вокруг которого проходили эти собрания?Поскольку бдение и похороны были невероятно щедры на угощение и красочны какзрелище, разговоры велись в основном вокруг них, а кроме того, люди говорилио "всех этих делах с Гарви". Таким образом, если и не буква, то дух традицииоказался на высоте. Маас Натти с виду казался беззаботным. Конечно, все это потому, что онне слышал споров; хотя, возможно, как раз наоборот: все слышал, но знал, чтоглавное еще впереди. Зрелищный эффект похорон трудно было превзойти, но он,Натаниэль, был к этому готов. Подготовка к Девятой Ночи шла еще более интенсивно, чем к похоронам ибдению. Несмотря на отдельные подношения соседей - даже мисс Ила прислаламешок риса - только щедрость Маас Натти, побудившая его вскопать своиямсовые поля, нарубить бананоь и открыть погреба, предотвратила полноеисчезновение запасов того, что мисс Аманда скопила за долгие годы своихтрудов на маленьком участке. Когда приготовления были окончены, с ее землиуже нечего было собирать, а в ее загоне почти не осталось животных, несчитая, конечно, потомства тех, которых она подарила Айвану, когда он былеще мальчиком. Крестьяне говорили, что такая, граничащая с безрассудством,щедрость была возможной лишь потому, что у нее не осталось родственников,которые ходили бы и зорким глазом подсчитывали наследство. Конечно, это неосталось незамеченным, и пошли слухи, будто бы мисс Аманда с умыслом даласвои указания, дескать, пускай после нее ничего не останется, словно онабыла последней в своем роду. Если Маас Натти и слышал эти пересуды, то не подавал виду, с головойпогрузившись в суету приготовлений. Все это позволяло думать о том, чтопоследнее творение старика будет еще более великим событием. Но, какговорят: "Одно дело услышать, и другое дело увидеть". Люди начали собираться к полудню, как только покончили с домашнимиделами, которые невозможно было отложить. Костры горели, свинья жарилась навертеле, друзья приветствовали друг друга - и вся атмосфера казаласьспокойной, почти праздничной, словно на местной ярмарке. Воздух переполнялипредчувствия и ожидания - отнюдь не мрачные или похоронные - в основномблагодаря возросшей славе Маас Натти как устроителя церемоний. Почти каждый- даже "посвященные" сестры из бэнда Покома-нии - прикладывались кчетвертной плетеной бутыли белого рома, как пояснила Мать Андерсон:"Набраться духа, чтобы вызвать духов". Старики, прежде чем сделать первыйглоток и "испробовать силу", выплескивали немного рома на землю "вспомнитьотошедшую", бормоча при этом напевными голосами какие-то имена. Солнце клонилось к закату, и исчезновение Маас Натти перестало бытьтайной, когда четверо мужчин прошагали во двор. Они несли с собой барабаны,их головы были плотно обернуты белыми повязками. Их вожаком был приземистыйпарень: "стреляющие" глаза его бегали во все стороны, и вел он себя оченьважно, создавая вокруг себя атмосферу таинственности. Он нес большой,тщательно сработанный барабан по имени Акете, прадедушку всех барабанов.Когда он поднялся, оглядываясь по сторонам, шепоток пробежал средисобравшихся, и его жуткое имя Бамчиколачи, Бамчиколачи вселило в детейчувство страха и заставило их широко раскрыть глаза. Они тихо уставились наэтого "человека власти", который вызывал своим барабаном духов и видел, какони появляются из воздуха. Барабан был в высоту около четырех футов и своейотделкой далеко оставлял позади "женские" барабаны, приходившиеся емупотомками. Четверых мужчин встретили с уважением и принялись с любопытствомразглядывать, как они распаковывают свои инструменты. Айван был очарован ихвожаком, человеком с таким звучным, высокопарным и таинственным именем, чтолюди произносили его не иначе как шепотом. Само имя Бамчиколачи звучаловластно. Бамчиколачи вежливо отказался от еды, заявив, что находится здесь позаданию и обязан соблюдать чистоту. Он лишь взял большую порцию рома,налитую в тыквину, декорированную перьями и резным орнаментом, и осушил ееодним глотком, предварительно плеснув немного на голову Акеме, чтобы"напоить его". Потом спокойно сел, положил руки на кожу барабана, и егозоркие глаза заблестели в свете костра. Заняв позицию, он оставалсянеподвижным, пока его помощники занимались самыми разнообразнымиприготовлениями. Один из них начертил большой "священный" круг на месте,отведенном людям под навесом. Другие полукругом расставили младшие барабанывозле своего вожака. Белые и голубые ленты - символические цвета бэнда -были привязаны к столбам и шестам. Затем помощники расселись напротивБамчиколачи; они разговаривали между собой и время от времени исполняликороткие зажигательные ритмы, заполняя паузу ожидания. Казалось, имнравилось то, что от каждого барабанного ритма люди приходят в возбуждение.Но ожидание становилось все более тягостным, и самые смелые и непочтительныеиз селян уже бормотали с явным нетерпением: "Не пойму я, позировать они сюдапришли, что ли? " Но никто не повышал голос, а самые благоразумные тут же урезонивалиподобные выходки. И когда показалось, что внимание публики началорассеиваться, Бамчиколачи вдруг проскрежетал зубами и мотнул головой, словноужаленный скорпионом. - Гм-м, - понимающе пробормотал Джо Бек, - дух в нем сильный, оченьсильный. Затем Бамчиколачи вскочил на ноги и прошелся по кругу, брызгая святойводой и ромом из тыквины и бормоча что-то свирепое на незнакомом языке.После каждого обхода он останавливался, пристально смотрел в направленииодной из сторон света, устремлял туда руку со стиснутым кулаком и кричалкакую-то фразу, заканчивающуюся словами "кумина ха". Делая такие обходы, онвнимательно всматривался в лица присутствующих, и тот, к кому он прикасался,становился избранником - на этих людей возлагалось бремя "нести" духов вовремя танца. Айван почувствовал легкое прикосновение к своему лбу инемедленно пришел в смятение. Первой избранницей стала Мать Андерсон,последним - безумец Изик. То, что Бамчиколачи, не знакомый с общиной, выбралв качестве носителей духов ближайшего родственника, ближайшего друга идуховника умершей, а также человека, известного своим общением с духами,было воспринято как свидетельство силы его прозорливости. В напряженной, полной ожидания тишине Бамчиколачи возвратился к своемубарабану и набрал в рот рома. Он прыснул изо рта прямо в огонь, который тутже вспыхнул бледно-голубыми языками пламени. - Аго дэ я, - прозвучал зачин. - Аго дэ, - ответили помощники. - Аго дэ я. - Аго дэ. Глубокий голос барабана покатился по холмам, когда ладони Бамчиколачизастучали по большой голове Акете. Легкие голоса женских барабановпоочередно вступали, резвясь вокруг основного ритма, и началась кумина,танец духов. Если все будет хорошо, звук барабанов должен встретить восходсолнца, когда оно рано утром поднимется над горой Джанкро. Айван почувствовал, что все страхи рассеиваются и его захватываетпульсация барабанного боя. Сердце забилось в одном ритме с барабанами, кровьбыстрее побежала по жилам, а его ноги - точнее, все тело - задвигались,самопроизвольно отвечая перекатам ритма без каких-либо осознанных волевыхусилий. Он почувствовал, что оказался в священном кругу. Невозможно былопротивиться гипнотическому ритму, который прокатывался по костям, овладевалсердцем и опустошал мысли. Танцуя, он скандировал слова псалма, не понимаяих смысла: Аго дэ я, Аго дэ. Аго дэ я Аго дэ. Сначала все танцевали в ровном, почти монотонном ритме нага вокругочерченного круга. Акете направлял поступь, а женские барабаны ускорялись изамедлялись, выдавая полиритмические вариации основного ритма. Движениятанцоров становились все более резкими и раскованными: они разбивали круг ивырывались на середину, захваченные тем или иным побочным ритмом, которыйовладевал их духом. Разные ритмы служили средством для разных духов, икаждый танцор отвечал по-своему, когда появлялся его ритм и когдасоответствующий дух нисходил и касался его. Голова у Айвана была легкой, словно она расширялась, достигаяневероятных размеров, но он не испытывал боли - только восторг передоткрывшимися просторами. Его члены, казалось, стали невесомыми, онипребывали в постоянном движении и отвечали нюансам ритма спонтанно, безкакой-либо мысли или затраты энергии. Барабаны полностью овладели его телом;казалось, из какого-то неведомого источника поступает энергия, позволяющаяему танцевать и танцевать без конца. Он не уставал, он не чувствовал ничего,кроме великого спокойствия отстранения, словно его сознание далеко-далекоотлетело от него и, опустошив все мысли и развеяв все тревоги, пребывает всостоянии полного покоя. В своем сновидческом состоянии Айван чувствовал,как все танцоры, повинуясь пульсации приливов и отливов музыки, сливались всущество с единым сознанием, управляемым могучей волей потустороннего бытия,В это чувство иногда вклинивалось ощущение неторопливого одинокого полета вдалекие неизведанные места, впечатление покоя, безмятежности, сопровождаемоекаким-то странным жаром. Ритм стал нарастать. Нельзя было сказать, что музыканты ускорили темп,и однако же он стал напористее, настойчивее. Бамчиколачи поднялся со стула ипринялся приплясывать. Его руки продолжали выбивать ровный ритм, глазарыскали по темнеющему воздуху, а сам он время от времени что-то утробнобормотал. Отличительной его особенностью как барабанщика было то, что он могвидеть, как в воздухе к нему приближаются духи. Его ноги ходили из стороны всторону, руки словно загорелись, лицо передергивалось, крики стали резкими -и вдруг напряжение оставило его, и он с глубоким вздохом тяжело, словно вкрайнем изнурении, опустился. - Аииее, повернул он обратно, - сказал он откуда-то из глубины упавшимголосом, отяжелевшим от горечи и разочарования. Акете запнулся и совсемсмолк. Короткая пауза - и женщины, не вступавшие в круг танцующих, издалигорестный вздох, сочувствуя Бамчиколачи и выражая свое разочарование, изатянули свою песню: Душа светлая, Почему ты забыла о нас? Ты достигла реки Иордан, Ты к нам обернулась, Но почему же, Душа светлая, Ты забыла о нас? В эту неожиданную брешь резво вкатились малые женские барабаны,хаотически нащупывая ведущий бит, но их голоса звучали слишком раз-бросанно,им недоставало силы и авторитета. Танцующие, образовав круг, смотрели внаправлении его центра, едва двигая ногами в такт расслабляющего пения: всеждали, когда большой барабан задаст направление ритмам. Айван пришел в себя.Он ощутил поверх своего разгоряченного тела промокшую одежду. Он слышалхриплое дыхание танцующих, видел ярко-красные головные повязки женщин нафоне их блестящей от пота черной кожи. Поток жара, на котором он несся,сошел на нет, и он снова почувствовал члены своего тела. Они были тяжелые. Опустив голову, вобрав ее в плечи, посреди танцующих сидел Бамчиколачи.Глаз его не было видно, казалось, он спит. Вокруг начались разговоры. - Чо! - проворчал Маас Натти. - Неужели это все? Бамчиколачи, а? - Он перестарался, - сказал Джо Бек, - силой тут не возьмешь. - Силой не возьмешь. Силой здесь не поможешь. Дух должен овладетьбарабаном. Барабан духа не вызывает, дух сам входит в барабан. - Это точно, - Маас Джо вздохнул, - сила тут могучая. Вы узнаете ещетого, кого зовут Бамчиколачи, сегодня ночью. Он раскурил трубку и поудобнее устроился на стуле. - Чо! - добавил он. - Это разогрев. Он разогревал себя. Барум. Поу. Жилистая ладонь ударила по барабану. Барум. Поу. Поу. Поу.Звонкий звук устремился в горы и возвратился эхом. Сила звука вновь разожглавозбуждение танцующих. Бамчиколачи заиграл как одержимый. Он гримасничал,скрежетал зубами, его руки становились неразличимым пятном в быстрыхвоинственных бросках по коже Акете. Голос Акете, казалось, взбесился, и ужене контролируемая поступь ударов Бамчиколачи взбиралась вверх, достигаяпочти истерической высоты. Танцующие визжали, голосили, улюлюкали, кружилисьна месте и в отчаянной экзальтации бросались из стороны в сторону. МатьАндерсон, кружась на месте, стала вдруг припадать к земле. В углах ее ртапроступила белая пена. - Да, - соглашалась она с кем-то, - айя, да, да, - после чего завизжалаи стала что-то тараторить. Словно огромная белая летучая мышь, кружилась онапо кругу, как крыльями, размахивая в свете костра белой накидкой. - Я говорил вам, говорил! - воскликнул Джо Бек, с трудом удерживая себяна стуле. - Она ушла! Первые взрывы экстатической речи донеслись от Матери Андерсон, котораянеслась по кругу в стремительном порыве, раскачиваясь взад-вперед, пока неупала наконец на руки ближайших зрителей. Какое-то время она лежала бездвижения. Айван наблюдал за женщиной. Он ощущал движение своего тела, носами танцующие слились для него в одно неразличимое пятно. Великая силасотрясла пожилую женщину. Ее грудь отяжелела, дыхание вырывалось изо ртасдавленными глухими порывами. Она "отправилась на тот свет путешествовать вдухе", что считается первой ступенью одержимости. Она издавала трубныезвуки, громко опустошая легкие и набирая в них воздух с присвистами, которыеперекашивали ее тело, словно в приступе эпилепсии. Немного спустя онауспокоилась, почти впав в состояние комы, и, когда дух полностью овладел ею,заговорила голосом старика. - Пастырь Андерсон, - пробормотал Маас Натти, одобрительно кивая. Пастырь Андерсон приходился Матери Андерсон дедом и умер пятьдесят летназад. Светило культа Покомании, когда-то он был знаменитым лекарем ипрорицателем, и его голос в подобных церемониях нередко звучал первым, а тои вообще единственным. Иногда он приносил людям вести от их пропавшихродственников, иногда предсказывал бедствия. Иногда бубнил что-то, какпьяный, так что понять его было невозможно. Сейчас он говорил об урагане сморя, который приближается, хотя тому нет явных свидетельств: он разрушитнесколько домов, но все люди останутся живы. Рыбакам был дан совет наближайшие месяцы, выходя в море, внимательно приглядываться к луне, особеннокогда она на ущербе. "Да, - проговорил он, - мисс Аманда уже здесь и всемдовольна. Всем, кроме одного... " Его голос стал затихать, и тогда заголосили отправился к духам другой танцор. Мать Андерсон лежала без движения. Еепривели в чувство, дали понюхать пахучей соли. Она чихнула, села, выпиланемного воды, прошла, поддерживаемая своими сестрами, к сидящим и уселась насвое место. Айван не прекращал танца, хотя с удивлением обнаружил, что его интересстал совсем отстраненным. Когда к духам отправилась вторая женщина, онпочувствовал вдруг озноб: от обильного пота ему стало холодно. Его одолевалатревога, он прекратил танец и пошел искать Маас Натти, чтобы побыть рядом с ним. Переживание благости бытия иуютного внутреннего тепла куда-то исчезло, и внезапно его обуял страх. - Постой, постой, ты, кажется, тоже стал танцором поко, - сталподдразнивать его старик. - Я уже ждал, что и в тебя вселится дух. Заметив, что мальчик дрожит, он укутал его своим черным плащом и налилнемного рома. Алкоголь так и загорелся у мальчика в животе, озноб прошел, ночувство тревоги по-прежнему не оставляло. Женщина, путешествующая в духе,замерла, однако ничего не сказала. Она просто стояла без движения сперекошенным в застывшей улыбке лицом. - Смотри на Изика, - в предвкушении прошептал Маас Джо. Безумец вошел в круг. Он не танцевал, не бился в экстазе и вообщеничего не делал, а просто медленно прошел в центр круга, но все смотрели нанего. Проходя мимо путешествующей женщины, Изик торжественно поклонился ей,и было в его походке что-то комичное и очень знакомое. Что именно Айванопределить не мог. Рот Изика был открыт, но он не улыбался. Его лицо былоискажено, в мерцающем свете было видно, что оно враз постарело: глубокиеморщины прорезали кожу вокруг глаз и рта. - Господи Боже мой - да ведь это мисс Аманда, - хрипло прошептал ДжоБек. И впрямь это был голос его бабушки - Айван ни с кем не мог его спутать.Поначалу это был дружелюбный, немного официальный голос, каким она говорила,приветствуя знакомых на общинных торжествах. Она сердечно обращалась ко всемпо именам, ободряя и благодаря присутствующих и более других Маас Натти,который после ее слов заплакал навзрыд. Она сожалела о тех, кто отсутствует,особенно о своей единственной дочери Дэйзи. Она хотела бы, сказала она,подарить Мирриам свои золотые сережки, но сейчас они уже в могиле. Не сможетли, Маас Натти?.. Да, ответил он, я смогу это сделать. Матери Андерсон онаобещала нескольких куриц, остались ли они еще? Пусть Маас Натти поблагодаритмисс Иду за рис, но, если он уже израсходован, следует с извинениями отдатьей другой мешок. Безумец замолчал, он обходил круг и пожимал руки, двигаясь с той статьюи грацией, которую пожилая женщина никогда не теряла. Затем его голосизменился. Он стал скрипучим, в нем зазвучал металл - этот мрачныйраздраженный голос Айван прекрасно знал. - Айван, внук мой! Где он? Ушел уже? Ушел? - Нет, нет, - ответили люди, - он здесь, как же вы его не видите? Айван неохотно приблизился к краю круга. Он чувствовал, как набухаетего голова и слабеют колени. - Вот он здесь, рядом со мной, - громко выкрикнул Маас Натти. Айвану захотелось бежать, и, несмотря на руку, которую Маас Наттиуспокаивающе положил ему на плечо, он так бы и сделал, если бы безумецприблизился к нему еще на один шаг. Но Изик просто уставился на негоневидящим взглядом и заплакал, ударяя себя в лоб ладонью - жест,свойственный женщинам в момент отчаяния. - Ааиее! Дитятя мой, дитятя! Дитятя мой. Огонь и пальба! Пальба икровь! Кровь и пальба! Войооо, войооо. - Безумец рвал на себе одежды и плакал. Вскоре его голос снова стал холодным, без всяких эмоций: - Вот идет сновидец... возьмем и убьем его... и тогда мы увидим... чтостанется со снами его. Да, увидим, что с ними станется... Вот они, мужимолодые, мечтатели мечты и сновидцы снов своих... Ибо где нет снов, там людипогибают... Айван почувствовал, что старик рядом с ним словно окоченел. Мальчикслышал, как тот перестал дышать и издал что-то вроде стона. Худая рука МаасНатти еще крепче сжала его плечо. - Говори понятнее, прошу тебя. Говори понятнее, - умолял старик. Но Изик больше ничего не сказал. Он застыл в позе глубокой скорби,раскачивая головой и громко рыдая. Послышался шепот сочувствия, хотя причинанесчастья духа была не совсем ясна. - Бедняга! - Господи, за что такие наказания? - Оие, миссис, вот оно горе горькое - всем напоказ. Барабаны звучали теперь как отдаленный аккомпанемент. Изик горькоплакал, и люди сочувственно перешептывались. Немного спустя его поведениерезко изменилось. Он выпрямился; морщины на лице исчезли. Он принялсязалихватски танцевать и резвиться в идиотской пляске, полной гротескныхжестов и бессмысленных поз, смеяться, хихикать и время от временипохлопывать себя по голове. Пожилая женщина снова затряслась в конвульсиях ибез чувств рухнула на землю. В этот момент Изик прервал танец и своейобычной походкой с безмятежной улыбкой на лице вышел из круга. Ни на кого неглядя, хотя все глаза были устремлены на него, он подошел к костру и взялпорцию жареного козьего мяса и рис мисс Иды. Рис считался особымделикатесом, поскольку не рос в горах, и безумец отказался от бананов иямса. Он казался единственным среди собравшихся, кого события этой ночиникак не затронули. Снова забили барабаны, на этот раз довольно небрежно. Когда стало ясно,что никто больше танцевать не будет и ни один дух больше не приблизится,Бамчиколачи прекратил игру. Он взял свой барабан, поклонился Маас Натти иушел в темноту. Его помощники остались: они угощались и рассказывали историио чудесах, которые - чему они свидетели - происходили в тени мистическогобарабана их вожака. Предполагалось, что главное празднование - песнопения, загадки,соревнования во "вранье Девятого Дня" и угощения - продлится до восходасолнца, но явление даппи покойницы окутало происходящее мрачной пеленой. Всетолько и говорили об этом загадочном прорицании несчастья и о его возможномсмысле. Айван догадывался, что только о нем сейчас и говорят. Даже МаасНатти изрядно поник и выглядел погруженным в дурные мысли. Положение можнобыло бы еще спасти, поскольку оставалось немало народу и изрядно еды ипитья, благодаря чему праздничный дух начал подниматься, как вдруг жеребецгромко заржал, сорвался с привязи и, фыркая, поскакал галопом по маленькомудвору. Он свалил котел, стоявший над огнем и сломал несколько шестов,поддерживающих навес, после чего перемахнул через низкую каменную ограду и,цокая подкованными копытами, ускакал по дороге. - Не волнуйтесь, - сказал Маас Натти мужчинам, собиравшимся пуститьсяза ним в погоню. - Ему некуда больше идти, только на свой двор. Так оно и случилось, но необычное поведение жеребца в столь позднеевремя было воспринято как дурное предзнаменование, и люди вспомнили о своихнеотложных домашних делах. За одиночками вскоре потянулась вся толпа.Взошедшее солнце осветило картину пустоты и разорения. Костер прогорел ипогас, трава была вытоптана, кусты помяты, и только двое пьяниц лежали бездвижения под покосившимся навесом, когда старик и мальчик отправились домойспать.