И. В. Курчатов — человек, ученый, гражданин — каким он сохранился в памяти

Природа-мать, когда б таких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни.

Н.А. Некрасов

«Научный сотрудник 1 разряда» — так (символически!) называлась первая должность Игоря Васильевича (далее И.В.) в лаборатории Физико-технического института — физтеха — ФТИ, руководимого А.Ф. Иоффе.

Эта лаборатория в 1925 г. была маленьким дружным коллективом, объединявшим сложившихся ученых и перспективных студентов-ленинградцев, и очень многое делалось в ней впервые, критически анализировался мировой опыт. Первый отклик на работу шведского ученого Гартвига, подготовленный И.В. Курчатовым и К.Д. Синельниковым, уже в ноябре 1925 г. был опубликован в журнале «Physical Review». Источником его явилась первая работа, выполненная И.В. еще в Баку совместно с З.Е. Лобановой. Очень характерными и в дальнейшем для деятельности и стиля работы И.В. уже на этих первых этапах были активный интерес к новой проблеме и умение быстро входить в нее, постоянная экспериментальная проверка, казалось бы, устоявшихся представлений, готовность вступать в дискуссию на любом уровне, способность обходиться минимальным доступным набором приборов, владение математическим аппаратом, наличие многих полезных технических навыков.

Таким удивительно молодым и в то же время несомненно признанным всеми лидером показался мне И.В. в блестящем разновозрастном окружении ученых при первой и дальнейших наших встречах в 1949–1950 гг. в будущем Озерске. Весь его облик — статный, высокий, прямо и одновременно в раскованной позе сидящий за длинным столом (в торце) человек с обаятельной улыбкой, живым взором, обращенным к собеседнику, готовностью и умением слушать — удивительно гармонично сочетался с высокой государственной должностью в то время. Его соратник Б.Г. Дубовский называл И.В. «ядерщиком номер 1» — таким он и был в действительности: первым среди равных.

Наверное, очень полезными для последующей работы в области физики атомного ядра были первые — 1930-е годы личной научной деятельности И.В. в Ленинградском физико-техническом институте. Но и все другое «пригодилось» ему как научному руководителю атомной проблемы и прежде всего совершенная система сотворчества крупных ученых и сотрудничества великолепных инженеров из самых разных областей науки и техники, объединенных выполнением сложного срочного жизненно необходимого для страны задания. И.В. всегда так думал: еще юношей, не определив конкретно выбор специальности, он писал в анкете, что хотел бы «отдать свои силы и знания на укрепление хозяйственной мощи республики».

И.Н. Головин тонко подметил, что характерным для И.В. было «исполнять задуманное немедленно, не отталкивая товарищей, а воодушевляя и властно увлекая их за собой».

И.В. всю жизнь интересовался самыми разнородными проблемами: радиоактивностью снега как критерием давности снегопада, физикой морских приливов для целей навигации, структурой изоляционных материалов как основы создания малогабаритных аккумуляторов, природой аномальных явлений в диэлектриках. И, наконец, это формулировка феномена ядерной изомерии и проблемы использования урана в цепной реакции (1940 г.) — зарождение основной проблемы — создания атомного оружия и атомной энергетики.

Меня всегда поражала коммуникабельность И.В. Об этом вспоминают и многие другие люди из самых разных сфер общения с ним: от солдата на посту до мальчика из бедной семьи, своеобразно усыновленного в лаборатории И.В., от элитарного академика до генерала. Ведь совершенно особенно, а не просто выполняя поручение могущественного КГБ, душевно привязался к нему охранник Дмитрий Семенович Переверзев — «Савельич Гринева». Вспоминаю многочисленные знаки трогательной заботы этого человека об И.В. до последних дней его жизни, подвижничество в увековечении памяти ученого, отказ от работы с другими «охраняемыми».

Безусловно, определяющее влияние на формирование И.В. как руководителя оказала его 15-летняя работа в коллективе, руководимом А.Ф. Иоффе — удивительным воспитателем элиты физиков. Но сыграли свою роль и суровые годы юности, когда И.В. приходилось работать и воспитателем в детдоме, и сторожем, и строителем на железной дороге, и препаратором в лаборатории, и — позднее преподавателем и лектором Ленинградского политехнического института (из которого он когда-то был отчислен за «академическую неуспеваемость» по причине активной практической работы).

Это научило И.В. считать и оценивать каждую минуту, расширило спектр технических навыков, сформировало умение работать длительно и очень интенсивно, а главное — раскрывать сердца людей. Он умел убедить уйти в «научное подполье» привыкшего к неограниченному общению ученого, несговорчивого технолога — сделать не так, как ему хотелось, а «как следует» и «к тому невероятному сроку, когда это требуется», «получить недостающие резервы кадров от высокого начальства», убедительно заступиться за сотрудника, которому грозило суровое режимное наказание.

И.В. умел красиво поблагодарить и ободрить уставшего. В моем личном опыте была категорическая просьба И.В. задержаться для доклада (на Урале) в преддверии моей защиты докторской диссертации (июль 1956 г.). Я, конечно, задержалась и прилетела в Москву в последний перед защитой день. Защита была непростой по многим параметрам, да и одиноко чувствовала я себя в столичном учреждении. И вдруг все стало праздничным: в проходной меня ждал букет роз от Игоря Васильевича с запиской «За выдержку», переданный все тем же милым Д.С. Переверзевым.

Оберегал И.В. своих сотрудников от возможных серьезных неприятностей. Однажды очень рано утром он появился у меня дома с ушибом и ссадиной на лице в сопровождении Дмитрия Семеновича и водителя. Они возвращались после «ночного бдения» в Кремле, шофер круто затормозил на переезде, и задремавший И.В. ударился лбом о стекло. Он попросил придумать что-либо, чтобы «ушиб был как можно менее заметен», а происшествие не стало известным никому, кроме нас четверых. Имея опыт спортивных травм, я сумела помочь ему примочками с бодягой, избавив тем самым от неприятностей и водителя, и Дмитрия Семеновича и заслужив теплую признательность И.В.

Очень нравилась ему моя небольшая (полученная с его же помощью!) квартира с видом на Москву-реку. Он всегда шутил: вот из его-то дома такого чудесного вида нет. Таким же щедрым и гостеприимным был И.В., и когда я навещала их с женой Мариной Дмитриевной. Уходила с букетом цветов и теплой надписью на фотографии «Нашему другу», которой очень горжусь (сделана все тем же Д.С. Переверзевым).

И.В. любил гостей, умел придать их внезапному по срокам и персоналиям приходу (из-за чего всегда волновалась Марина Дмитриевна) праздничный характер.

Один раз на таком «приеме» среди привычного и для меня круга людей, которые хорошо друг друга знали и легко общались, я увидела незнакомого коренастого человека мрачновато-молчаливого вида с короткой, точно нелегко поворачивающейся шеей, как бы отдаленного от остальных чем-то своим, особым. И.В. подошел ко мне сзади, наклонился и тихо спросил: «как Вам нравится этот человек?». Я ответила: «Совсем не нравится». И.В. засмеялся: «Ну и напрасно — скоро все забудут меня и будут говорить только о нем». Это был С.П. Королев. Гордился И.В. своим «ученым братом» — Борисом Васильевичем — «Борухом», которого я хорошо знала, тепло и заботливо говорил о нем.

Вспоминаю И.В. часто рядом с Е.П. Славским. Такие разные, они были по-настоящему дружны, шутливо обсуждали: «кто кому генерал, кто главный?!». Очень переживал Славский уход И.В. из жизни, он всегда с гордостью говорил о нем и часто потом вспоминал с огромной теплотой.

Помню И.В. и в следовавшей в 60-е годы чередой острых сосудистых нарушений, ограничивавших его «право работать». Именно это он болезненно воспринимал как «ущерб», гораздо меньше фиксируясь на реальном двигательном дефиците или другом субъективном проявлении болезни; решал — еще многое надо успеть, еще больше спешить. Он постоянно активно искал средства, которые могли бы ускорить восстановление: особая диета? пребывание на свежем воздухе? заседание за столом возле дома — «ведь это тогда уже не так вредно»? «какую лучше слушать музыку?». И.В. любил и знал музыку. Изредка его можно было увидеть в консерватории на симфоническом концерте, крупными шагами пересекавшим фойе, взволнованным музыкой, полным ею.

Любил И.В. море и его «аналоги», такие как озеро Иртяш: ходил по нему на яхтах, плавал. С трудом удерживался от рискованных поступков, противился попыткам ограничить его в этом «оруженосцами» и окружающими.

Разделял и профессиональные опасности с сотрудниками в нештатных ситуациях на промышленном реакторе. Делал это просто и легко, «без натуги». Но вот за других участников этих работ беспокоился, отсылал их вечером к нам — врачам «для проверки», спрашивал, что у них нашли. Естественно, что проводить И.В. в последний путь приехал его «соратник» по одному из таких инцидентов — слесарь «Аннушки» Костя Заходов, наш многолетний пациент, один из «рекордсменов» по дозе.

Читал И.В. очень быстро, интересовался путешествиями, биографиями великих людей, по поводу чего ему подарили огромную записную книжку в переплете, на котором была воспроизведена обложка книги Джавахарлала Неру. Будучи больным, он эту книжку часто держал в руках, что-то читал и вписывал. Объяснял необходимое для понимания радиационной ситуации мне — врачу очень доходчиво и просто. Говорят, что такими же были и его специальные лекции, да и в публикациях сохранялось сочетание подлинной научности и доступности. Возможно, такое качество у него сформировалось в периоде педагогической деятельности, но, наверное, имело значение еще и то, что И.В. приходилось объяснять очень сложные проблемы высокому начальству, не имевшему достаточной подготовки для их восприятия.

Шутки и розыгрыши И.В. любил и сам веселился, вовлекая в них ученых коллег и помощников. Во время одного из «ночных бдений» в Кремле с помощью Дмитрия Семеновича подложил в карманы их пиджаков пробки от бутылок с вином. У обнаружившей пробку жены возникал естественный вопрос, провел ли муж ночь опять «в высоких инстанциях» или на дружеской пирушке. Переоденет, бывало, академика А.П. Виноградова и разговаривает с ним в дороге только по-английски, заверяя окружающих в том, какой это экстравагантный иностранец. Весело подшучивал над попытками ученых коллег «починить электроосвещение» в коттедже на Урале, а когда те огрызались — мол, лучше бы он — физик это сделал, отшутился: «физики по крайней мере критически оценивают свои способности». Шутил весело, по-доброму, безобидно. Очень редко говорил о ком-либо иронически без теплоты, но были и известные персонажи анекдотов с меткими определениями («армянский философ» и т.п.).

В руководимом И.В. учреждении — и это в отнюдь не «демократическое» время, был принят своеобразный негласный устав, нравственный кодекс, действовавший безотказно и лишь потом оцененный в своей принципиальной основе (И.Н. Головин, И.Ф. Жежерун, Б.Г. Дубовский), но совершенно необходимый и сыгравший огромную роль в повседневной жизни научного коллектива.

Это позднее появились журналистские измышления о трагическом восприятии И.В. сути работы по созданию атомного оружия, уже в процессе ее выполнения якобы породившей постоянный душевный кризис у ее участников. Много говорят ныне о работе «под страхом», по принуждению, без радости и гордости за содеянное. Нет, я запомнила И.В. и его соратников безмерно устававшими, взволнованными, но счастливыми и гордыми. Конечно, они задумывались о разрушительной силе созданного ими изделия, особенно присутствуя на его испытаниях, но тут же вновь были готовы вернуться к этой работе.

Думали они уже тогда и об использовании их труда не только в военных, но и в мирных целях — «для людей». И это было вскоре воплощено (уже к 1950 г.!) в проекте первой в мире АЭС в Обнинске. Научным перспективам был посвящен и доклад И.В. в Харуэле (Великобритания). Очень радовался И.В. за наше сообщение о первом опыте лечения пациентов с лучевой болезнью — это был единственный клинический доклад на первой конференции в Женеве по мирному использованию атомной энергии (1954 г.). Сердечно поздравил бы он нас с присуждением Ленинской премии (думаю, не без его участия был подготовлен указ). Вручал премию соратник И.В. — академик Д.В. Скобельцын, а в зале был и поздравил нас его друг Е.П. Славский, а вот И.В., так доверявшего нам, уже не было рядом в это время...

Наверное, в оценке значимости человека важно не только то, что он успел сделать за свою жизнь. Для И.В. и этого бесконечно много для тех недолгих лет, которые подарила ему судьба... Очень значимо, что из замыслов переходит в будущее!

Настоящий большой ученый, руководитель, по определению Б.В. Раушенбаха, должен хорошо знать прошлое и думать не о сегодняшнем дне, а о будущем. Именно так можем мы представить обращенные в будущее замыслы И.В. — это и целевые реакторы для теплоснабжения, реакторы-опреснители, реакторы-размножатели, это проблема управляемого термоядерного синтеза, создание сложных ускорителей. Сегодня, говоря о развитии всех этих научно-технических направлений, мы вспоминаем, что у их истоков стоял И.В. Курчатов. Но, наверное, самое главное даже не в этом. Он создал макет и, как это теперь модно говорить, алгоритм формирования сложной наукоемкой отрасли промышленности, охватывающей многоотраслевую техническую базу, комплекс научных учреждений, включающий (увы, как часто об этом сейчас забывают!) биологию и медицину отраслевой направленности, и, наконец, сами принципы формирования и динамического управления коллективом с блестящим конечным эффектом его деятельности — как в юности писал в анкете И.В., для укрепления хозяйственного могущества страны (теперь сказали бы: «эффективного экономического регулирования государственно значимой отрасли»).

И.В. и его соратники показали нам образец достойного облика научно-производственного коллектива. Счастлива та страна, в которой появится подобное этому созвездие представителей фундаментальных и прикладных наук, объединенных подлинно приоритетной для человечества, общей и достаточно сложной целью.

И.В. убеждал руководителей правительства: нельзя сразу делать вывод, что затраты на дорогостоящие приборы, бесконечно необходимые сегодня фундаментальной науке (синхрофазотрон), были неоправданны из-за отсутствия практического «выхода сегодня». Они нужны... «чтобы ученые могли глубже проникнуть в тайны природы, а познав их, выяснить, имеются ли какие-либо возможности для применения новых открытий в практике».

Предостерегал И.В. и от слепого подражания сделанному где-то, в том числе и за рубежом, ранее: «не догонять, а обгонять», — любил говорить он. Обучал И.В. терпеливой, ответственной перепроверке полученной откуда-либо даже «очень привлекательной» информации. Вместе с тем, по многочисленным отзывам, он был внимателен к идеям, возникавшим у сотрудников, давал возможность испытать их перспективность, многое поручая окружавшей его молодежи. Он не считал, что поданная молодому сотруднику идея и помощь в оформлении публикации по ней дает право на соавторство. Насколько же современны эти, к сожалению, далеко не всегда претворяемые в жизнь этические принципы в отношениях учитель — ученик!

Показывал И.В. и пример глубокого уважения к учителям (А.Ф. Иоффе, С.Н. Усатов) и соратникам (К.Д. Синельников, А.К. Вальтер, О.Н. Трапезникова, Г.Н. Флеров и многие другие), а также к зарубежным коллегам (Ф. Жолио-Кюри, Э. Ферми). Со студенческих лет мужественно преодолевал он языковые трудности, чтобы быть «в курсе дел мировой науки», читая на нескольких языках специальную литературу.

Я помню голос И.В., звонкий и эмоционально окрашенный, его обаятельную манеру общения, позволявшую забывать отделявшее нас социальное расстояние. Очень хочу передать поколению, которому не выпало счастья узнать И.В. лично, огромную благодарность судьбе за то, что жил одновременно и вместе с нами такой удивительный человек. Поэтому и хотелось, пусть незначительными штрихами, дополнить и передать облик этого человека, ученого, гражданина, тем, кто придет нам на смену и будет искать, «с кого делать жизнь свою».